Текст книги "Ельцин"

Автор книги: Борис Минаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 55 страниц)

Как-то неожиданно выяснилось, что праздновать это славное событие редакция будет в правительственном Доме приемов на Воробьевых горах (улица Косыгина). Это был тот самый дом, где проходили в начале 60-х знаменитые встречи Хрущева с интеллигенцией, где он произносил свои многочасовые монологи о том, как надо и как не надо писать и творить, о долге художника перед народом и прочих высоких материях.

Время для Бориса Николаевича было, прямо скажем, непростое. И, конечно, все ожидали, что он поведет, используя юбилей «Огонька», какой-то разговор именно об этом. Разговор с властителями дум. Что будет дана какая-то установка. Произойдет, так сказать, диалог интеллигенции и власти. У меня, честно говоря, промелькнула мысль – надо бы записать, да жаль нечем.

Но ничего подобного, как выяснилось, у Бориса Николаевича и в мыслях не было. Произнес тост своим немного глуховатым голосом, сказал, что является подписчиком и верным читателем «Огонька» уже почти 50 лет, что ему нравится наш журнал, и радушно пригласил к столу.

На этом «диалог с властью» закончился, и началось веселье. Ельцин целовал ручки нашим заслуженным женщинам из бюро проверки, которые работали в журнале еще с послевоенных времен, беседовал со всеми, кто подходил к нему с вопросом, фотографировался вместе с редакцией. Юрий Никулин рассказывал анекдоты. Всё было замечательно.

Выходя из Дома приемов, я вдруг подумал: но как же так? В чем же секрет? В чем фокус? Почему он нас не воспитывал? Почему не просил о поддержке? Почему вообще не затрагивал серьезных тем?

А потом понял – потому что у нас был юбилей. И Ельцин, как хозяин, принимавший гостей, совершенно не хотел нам омрачать праздник.

Секрет общения у Б. Н. был очень прост: в разговоре с самыми яркими, выдающимися и знаменитыми людьми он всегда сохранял естественность и непринужденность. Ему не требовалось для этого никаких усилий. Он сам был выдающимся человеком, с мощным характером и обаянием.

Он был личностью.

И возможно, именно это стало одной из причин поражения путча 93-го года. Путча, устроенного Хасбулатовым и Руцким.

В Белом доме не было личности, равной ему.

Была отчаянная решимость, был психоз революции, была атака. Но не было личности. Ельцину противостояла, как и в 91-м году, группа людей, ни один из которых не был по природе своей лидером масс, не был тем, кто умеет совершать истинно значимые, исторические поступки.

Конечно, далеко не все представители интеллигенции поддержали действия Ельцина в 1993 году. Кровь отпугнула и шокировала многих.

Например, Никита Михалков в те годы сильно сдружился с Руцким. Ему импонировал характер вице-президента (для меня загадка, чем именно, но ведь чужая душа – потемки). Станислав Говорухин на события 3–4 октября откликнулся яростной статьей в «Известиях», а после выборов в новый парламент стал членом фракции коммунистов. Это был его искренний протест против действий власти. Глеб Павловский, выступая по телевидению после событий 3–4 октября, сказал, что народ имеет право на мятеж, если его доводят до отчаяния, до последней черты…

Да, имеет. Но кто же был «народом» в те дни – те 100 тысяч, которые слушали Ростроповича на Красной площади и стоя аплодировали Ельцину, или те 100 тысяч, которые в давке и яростном гвалте сминали милицейские кордоны и били ненавистных, но ни в чем не повинных милиционеров?

Большинство народа (и «простого», и «непростого») в те октябрьские дни, в смятении прислушиваясь к событиям в центре столицы, молча ждали, кто окажется сильнее, кто окажется тверже и последовательнее в этом отчаянном, драматическом споре.

Это молчаливое ожидание и стало той оглушительной тишиной, которая обрушилась на столицу вечером 3 октября.

В своей книге Ельцин вспоминает:

«1 октября 1993 года. По дороге в Кремль я попросил водителя машины остановиться напротив здания мэрии. Была пасмурная погода, сильный ветер. Ко мне подбежали тележурналисты, и я сказал несколько слов: “Пока в Белом доме не сдадут оружия, никаких переговоров не будет”.

Знакомой тяжелой громадой возвышался Белый дом, ставший за последний год таким чужим. Хотелось сбросить это наваждение, прямо сейчас, разрушив все планы, всю стратегию, войти в этот подъезд, сесть за стол переговоров, вынудить их пойти на уступки, заставить сдать оружие, отказаться от конфронтации, что-то сделать.

Но сделать уже ничего нельзя. Мосты сожжены.

И от этого – тяжесть на душе, недоброе предчувствие.

Солдаты из оцепления оглядываются. Переговариваются между собой. Холодно им тут. А сколько еще придется стоять?» («Записки президента»).

Стоять солдатам осталось недолго, двое суток.

Итак, он останавливает машину у оцепления, выходит из нее и задумчиво смотрит на окружающую его картину.

Хороший сюжет для исторического живописца! О чем думает он в эти недолгие пару минут? Что вбирает в себя? Какие ощущения, какие мысли?

Одна из них четко отражена в книге: мосты сожжены, за стол переговоров с ними он уже сесть, скорее всего, не сможет. Мысль вторая, чуть ниже: «Неужели Россия обречена на кровь?»

Ничего себе вопрос. Ну а вы-то, Б. Н., можете что-то сделать, чтобы остановить это безумие?

Понимает ли он, в какой опасной ситуации находится? На тот момент, когда он подходит к оцеплению, самым крупным вооруженным формированием внутри Кольцевой автодороги являются как раз защитники Белого дома.

Удивительно, но факт. Начиная с 21 сентября и по 3 октября включительно Ельцин по-прежнему находится в логике «мирного законодательного процесса», мирного урегулирования. Несмотря на крайне жесткое поведение отдельных милицейских кордонов и омоновцев – к реальному применению силы никто в правительстве не готовится. Главная цель – избежать вооруженного противостояния.

И Кремль, и Белый дом пытались подключить к переговорам авторитетных участников. Включилась даже Русская православная церковь. Начиная с 29 октября в Белом доме и Свято-Даниловом монастыре при содействии Патриарха Алексия II, члена Совета Федерации от Калмыкии Кирсана Илюмжинова и председателя Конституционного суда Зорькина идут напряженные консультации.

Утром 30 сентября в Большом зале Конституционного суда Российской Федерации состоялось заседание Совета субъектов Федерации, в котором приняли участие руководители шестидесяти восьми регионов России из восьмидесяти девяти.

Главным условием снятия блокады с Белого дома остается добровольная сдача оружия.

Записки журналиста «Коммерсанта» Вероники Куцылло хорошо передают ту обстановку взвинченности, ожесточенности, которая, собственно, и помешала некоторым здравым умам, пока еще находившимся в Белом доме, довести переговоры до результата. Но Ельцин ждет. Ждет до последнего.

«Кирсан Илюмжинов:

…На встрече с председателем правительства Виктором Черномырдиным: “Что вы видели? Там сейчас бандиты. Там пять бандитских группировок. Там находятся ракеты ‘земля – воздух’. Хасбулатов и Руцкой не контролируют ситуацию, они являются заложниками этих бандитских группировок”. (Илюмжинов цитирует слова Черномырдина. – Б. М.)

Тогда я Виктору Степановичу предложил: “Давайте мы, субъекты РФ, его представители, пойдем в БД, дайте нам пропуска, и мы посмотрим, действительно ли там ракеты, автоматы гуляют, действительно ли их там всем раздают”. Виктор Степанович выписал четыре пропуска. Я с тремя другими руководителями регионов – председателем ВС Бурятии Потаповым, председателем Ленсовета Густовым, еще двумя главами администраций пошел к БД.

…По нашим данным, всего вооруженных сейчас около шестисот, а стволов – больше тысячи. Пистолетов – около двух с половиной тысяч. Приднестровцы смогли провезти пулеметы – около 20. И столько же там было. Есть гранатометы… Они говорят, что есть “стингер”. Это точно не установлено, но возможно… Положение серьезное…» («Площадь Свободной России. Сборник свидетельств о сентябрьских – октябрьских днях 1993 года в столице России»).

1 октября 1993 года, пятница

(00.30)

«Вернулся Филатов и остальные, в том числе Соколов и Абдулатипов. Веселые. Сели за приготовленный отдельный столик. Едят, пьют… Мирно, вполне по-товарищески… “Чего ждем-то?” – “Протокол[24]24
  В ночь с 30 сентября на 1 октября участникам переговоров удалось согласовать пункты мирного протокола, «завизировать» который у руководства Верховного Совета стремились с президентской стороны – глава администрации Сергей Филатов, со стороны Верховного Совета – депутаты Абдулатипов и Соколов.


[Закрыть] печатают”.

Пять подписей, пять экземпляров. Читаю через плечо, пока подписывают:

“1. В целях обеспечения безопасности, сбора и складирования внештатного оружия, находящегося в Доме Советов, осуществить его сбор и складирование в Доме Советов и взятие под охрану совместных. контрольных групп, организованных из сотрудников ГУВД г. Москвы и департамента охраны Дома Советов. Для этого незамедлительно включается электроэнергия и теплоснабжение, а также необходимое количество городских телефонов для оперативной связи. Одновременно реализуются согласованные меры по сокращению потенциала сил и средств наружной охраны Дома Советов.

2. После реализации первого этапа стороны приступают к полному снятию вооруженного противостояния, заключающемуся в одновременном выводе из ДС всех охранных формирований и снятии наружной охраны ГУВД. Одновременно окончательно решаются вопросы вывоза внештатного оружия из ДС. Исполнение задач второго этапа происходит при согласовании и выполнении правовых и политических гарантий.

Абдулатипов, Филатов, Соколов, Лужков, Сосковец.

1.10.93 г. 2.40.”».

(Около 3.00)

…Рано утром 1 октября в парламент подали электроэнергию. В Свято-Даниловом монастыре первый вице-премьер Олег Сосковец и представители Белого дома подписали соглашение о постепенном разблокировании ДС при условии полного разоружения лиц, не имеющих права на хранение и ношение оружия. В ночь на 2 октября блокада была ослаблена.

Но депутаты отказались от договоренностей, посчитав, что переговорная комиссия превысила свои полномочия.

(До 09.00)

«…Вмешался Воронин (первый заместитель Хасбулатова. – Б. М.). Он созвал ВС, распространил ночной протокол в комиссиях, в военных структурах, резко высказался против достигнутых договоренностей. С соответствующими заявлениями выступили Ачалов, Баранников и Дунаев. Всё покатилось под откос.

ПРОТОКОЛ

заседания Военного совета обороны

Дома Советов России…

военный совет считает:

1. Комиссия в составе Соколова В. С. и Абдулатипова Р. Г. превысила полномочия, данные ей X чрезвычайным съездом народных депутатов РФ…

2. Подписание протокола № 1 является ошибочным, так как предварительно не были выработаны условия вхождения в конституционное поле в соответствии с решением X съезда народных депутатов».

Под этим протоколом стоят подписи трех назначенных Верховным Советом «силовых» министров: министра обороны генерал-полковника В. Ачалова, министра безопасности генерала армии В. Баранникова и министра внутренних дел генерал-лейтенанта А. Дунаева.

10.00 утра

Съезд.

Вот цитата из утреннего выступления Хасбулатова перед депутатами: «Проблема оружия – это искусственная проблема, вычлененная из общего контекста. Мы, съезд, несем ответственность за всё оружие на территории нашей страны, в том числе и ядерное… Если будет продолжаться такая же линия, то этим будет показано несерьезное отношение к переговорам…»

Огородников перечисляет оружие, находящееся, по их данным, в БД: «примерно 1500 автоматов, более двух тысяч пистолетов, 18 пулеметов, десять снайперских винтовок, 12 гранатометов… те лица, которые проникали, приносили оружие… по имеющимся у нас оперативным данным, пронесено около трехсот автоматов, двадцати пулеметов, несколько гранатометов и ракета “Стингер”…»

Хасбулатов отозвал своих переговорщиков, назвал проблему оружия в Белом доме «искусственной» и отказался вести какие-либо другие переговоры до отмены Указа № 1400.

Вот его слова: «Этот режим мертв, его дни сочтены, нет никаких оснований продолжать какие-то отношения с ним». И еще: ельцинская хунта будет «выкинута из Кремля».

Интересно, что в тот момент, когда толпа на Смоленке прорвала милицейское оцепление и ринулась к Белому дому, Б. Н. находился на Арбате, на празднике, который устроил добрый мэр Лужков. Президент шел среди москвичей и гостей столицы, улыбался, жал руки. От свистящей, гудящей, яростной толпы восставших его отделяло 500 метров! Если бы они знали, что их главный враг так близко, они бы, конечно, свернули на Арбат. Ельцину, пока он идет по Арбату, докладывают обстановку. Он дошел до конца запланированного маршрута и сел в машину. Скомандовал: «В Барвиху!» Для него это столкновение – всего лишь одно из многих, которые происходили в эти дни. Обычное столкновение с милицией. Позднее выяснилось – необычное.

Не «одно из…».

Толпа движется со Смоленки к Белому дому. Она сминает все милицейские оцепления. Милиционеры бегут.

Начинается штурм мэрии, которая находится в бывшем здании Совета экономической взаимопомощи, в 200 метрах от Белого дома. Раздаются первые выстрелы, причем с обеих сторон. Однако милицейская охрана мэрии – не препятствие для восставшей толпы. Толпа врывается в здание, избивает охрану, захватывает начальника лужковского штаба. Вокруг Белого дома начинается вакханалия. «Победа, победа!» – кричат все.

С балкона Белого дома генерал Макашов призывает: захватим «Останкино»!

Несколько десятков вооруженных людей садятся на машины, захваченные у милиции, остальная толпа бредет по центру и по проспекту Мира, размахивая флагами и транспарантами.

Москва замирает в шоке.

Я помню, как мой город внезапно опустел и оцепенел. Куда девалась милиция, столь доблестно сражавшаяся еще недавно с бабушками и дедушками, с демонстрантами и агитаторами? Где ОМОН? Где хоть кто-нибудь? Боевики Белого дома начали беспрепятственно передвигаться по городу с оружием, их никто не останавливал.

Никто в этот момент не знал, что произойдет дальше.

По радио «Эхо Москвы» передавали тяжелую тревожную музыку – больше ничего. Раз в десять минут включались дикторы с новостями, но новостей не было – никакой официальной реакции, боевики Макашова и Баркашова все так же продолжают свое движение к телецентру.

По телевизору шел футбол, играли, как сейчас помню, «Спартак» и «Ротор». Но в середине второго тайма трансляция прервалась. Телевизор погас. Я с ужасом смотрел на темный экран.

«Если они смогли взять телецентр, возьмут и Кремль», – наверняка подумала в этот момент вся страна.

Телецентр в Останкине охраняли несколько десятков милиционеров и около тридцати спецназовцев из отряда МВД «Витязь».

Для начала грузовик макашовцев с разгона пробил стеклянные двери здания на улице Королева. Затем боевики сделали выстрел из гранатомета. Были убиты один боец «Витязя», один технический сотрудник и один охранник.

Завязалась перестрелка. Боевики прорвались на первый этаж и постепенно шли ко второму. Кто-то из них нес кассету с заготовленным телеобращением Руцкого…

Почему штурм начался именно с телецентра? Почему не с Министерства обороны? Не с Совета министров? Всё очень просто. Когда выключается привычная телевизионная картинка, у населения возникает полное ощущение, что власть в стране закончилась. Телевидение – индикатор власти, ее состояния, телевидение объединяет страну в единое пространство. В чьих руках телевидение, у того и власть.

…Я жил тогда в Останкине, рядом с телецентром. Понять, что там происходит, было невозможно, все телепередачи прерваны. Услышав выстрелы, я вышел на балкон и в сумерках увидел, как по Аргуновской улице продвигается колонна бэтээров. В колонне шло несколько машин. Ехали очень медленно, осторожно. Вдруг колонна развернулась и поехала назад, по Маломосковской. Затем бэтээры сделали еще один вираж в начале Звездного бульвара и вновь поехали по направлению к Останкино. (Я не знаю, чем были вызваны эти явные колебания командира колонны, но «картинка» очень выразительная.)

В быстро наступившей темноте бэтээры заняли позицию сбоку от толпы. Дали несколько трассирующих очередей поверх голов. (В самом телецентре тем временем продолжал бушевать бой.)

Кто-то из толпы кинул бутылку с зажигательной смесью в бок бэтээра. И тогда произошло то, чего уже давно можно было ожидать. Рассвирепевший командир машины отдал приказ разгонять толпу очередями. А когда люди побежали, залегли под кустами, в скверике, пулеметчик продолжал прошивать темноту, ища всё новые и новые цели.

Появились убитые и раненые… Те, кто мог, разбежались или оказывали первую помощь. Вскоре на улице Королева загудели сирены «скорой помощи».

Трассирующие пули долетали и до Аргуновской. Шпарили мимо окон. Мы с женой постарались положить детей так, чтобы они были в безопасности.

От шальных пуль в своих квартирах в те дни погибли несколько человек.

Примерно в восемь часов вечера Ельцин вылетел в Москву из Барвихи на вертолете.

За 20 минут он долетел до Кремля и вышел на Ивановской площади, рядом с храмами. Вошел в Кремль, поднялся в свой кабинет и попросил соединить его с министром обороны Грачевым.

Тот находился рядом, в здании Министерства обороны на Арбате. «Войска на подходе», – сообщил он Ельцину.

На самом же деле бэтээры Софринской бригады внутренних войск МВД, которые застрелили насмерть несколько человек, ранили несколько десятков и, прекратив штурм телецентра, снова уехали из Москвы, были в ту ночь единственными «войсками», которые сражались на стороне президента.

Ближе к ночи телевизор все-таки включился. Работало Российское телевидение. Из резервной студии на улице Ямского Поля шла прямая трансляция.

Выступали журналисты, политики, известные телеведущие. Егор Гайдар призвал москвичей идти к Моссовету. В ту ночь около Моссовета по его призыву собрались несколько тысяч человек, они жгли костры, вооружались, кто чем может. Гайдар в эту ночь находился рядом с ними. Этот шаг был необходим. Внезапно ослабевшая власть должна была знать, что ее защищают граждане, а не только вооруженные люди, связанные присягой. Да и вооруженные люди, выполняющие приказ, в такой критический момент должны знать, что граждане – на их стороне.

Но была в ту ночь и другая позиция. Ее высказал в том же эфире известный тележурналист Александр Любимов. «Никуда не ходите, – сказал он, резко осудив заявление Гайдара. – Пусть власть договаривается сама с собой».

А вот что сказала актриса Лия Ахеджакова:

«Те, кто смотрит сегодня на эти рычащие, звериные морды и разделяет их злобу, ничему не научились за прошедшие семьдесят лет. Им кажется, что тогда всё было прекрасно: была колбаса (и кого-то бросали в тюрьмы); все прилежно трудились (и людей расстреливали за опоздание на работу); и все жили так хорошо (и миллионы сидели в ГУЛАГе).

Уже три дня подряд в Москве убивают милиционеров, убивают невинных людей. Пожилые женщины в гардеробе в Останкине, женщины, работавшие там за гроши… – их убили выстрелом из гранатомета.

И за что? За Конституцию? Что же это за Конституция – черт бы ее побрал! Это та самая Конституция, по которой народ сажали в тюрьмы… Нормальных людей убивали, пытали, сажали в психиатрические больницы – и всё во имя этой Конституции!

Где наша армия? Почему она не защищает нас от этой проклятой Конституции?»

Состояние, в котором находились и те, кто выступал из резервной студии Российского телевидения, и те, кто их внимательно слушал, можно определить одним словом: шок. Ужас. Точка. Так дальше продолжаться не может. Ситуация должна повернуться или туда, или сюда.

Вот что пишет Егор Гайдар, в ту пору первый вице-премьер правительства:

«После телеобращения едем к Моссовету. Еще недавно, проезжая мимо, видели у подъезда маленькую кучку дружинников. Теперь набухающими людскими ручейками, а вскоре и потоками сверху от Пушкинской, снизу от гостиницы “Москва” площадь заполняется народом. Вот они – здесь! И уже строят баррикады, разжигают костры. Знают, что происходит в городе, только что видели на экранах телевизоров бой у Останкино. Костерят власть, демократов, наверное – и меня, ругают за то, что не сумели, не подвергая людей опасности, не отрывая их от семьи и тепла, сами справиться с подонками. Справедливо ругают. Но идут и идут к Моссовету. Да, они готовы потом разбираться, кто в чем виноват, кто чего не сделал или сделал не так, как надо. А сейчас идут, безоружные, прикрыть собой будущее страны, своих детей. Не дать авантюристам опять прорваться к власти.

Офицерскйе десятки, готовые в случае нужды взять оружие в руки, уже строятся возле памятника Юрию Долгорукому. Но это – на крайний случай.

Крепко надеюсь, что оружие не понадобится. Толпа напоминает ту, в которой стоял в августе 1991 года, заслоняя Белый дом. Те же глаза. Добрые, интеллигентные лица. Но, пожалуй, настроение еще более суровое, напряженное. Где-то среди них мой отец (Тимур Гайдар. – Б. М.), брат, племянник. Наверняка знаю, здесь множество друзей, соратников, однокашников. Выступаю перед собравшимися, сообщаю, что от Останкино боевики отброшены. Призываю оставаться на месте не рассредоточиваясь, начать формирование дружин, быть готовыми при необходимости поддержать верные президенту силы.

У Спасской башни на Красной площади, где люди собрались по своей собственной инициативе, настроение более тревожное, плохо с организацией.

Ко мне подходит военный, представляется полковником в отставке, просит указаний, помощи. Там, у Моссовета, – сплочение. Здесь – пожалуй, наше уязвимое место».

В эпицентр событий попадали и люди, казалось бы, абсолютно далекие от политики. Вспоминает Шамиль Тарпищев, в те годы советник президента по спорту:

«В Кремле мы сразу направились в кабинет Барсукова (руководителя ГСО, государственной службы охраны. – Б. М.). Только вошли, звонит Ельцин: “Что там происходит?” Барсуков докладывает: “Не волнуйтесь, всё нормально. Здесь порядок. Мы разберемся и вам перезвоним”. Буквально через десять минут Ельцин снова звонит: “Я вылетаю”. Вертолет президента приземлился прямо на территории Кремля, мы встречали его втроем (Тарпищев, Коржаков, Барсуков. – Б. М.). Так получилось, что я стал кем-то вроде офицера связи в приемной Коржакова: сидел на телефонах, а все вокруг носились как сумасшедшие… На меня надели бронежилет. Я выходил на Васильевский спуск, слушал какие-то речи. Возбуждение страшное. Передо мной долго и путано выступал какой-то депутат. Тогда я взял инициативу: “Чего вы здесь стоите? Половину давайте к Белому дому, половину – на Тверскую”. И все ушли».

А в Белом доме тем временем звучали другие, гораздо более спокойные и выношенные речи. Теперь это продуманное мнение можно было спокойно высказывать вслух.

«Оживленно дискутировался вопрос: что делать с Ельциным после того, как его поймают? Кто-то предлагал повесить его прилюдно – но не на Красной площади, это была бы слишком большая честь для него. Другие соглашались: “Да, повесим его! Нет, сначала посадим гадюку в клетку и провезем по освобожденной России, чтобы люди пугались, глядя на него”» (Леон Арон). И это не были пустые разговоры.

В этот момент Ельцин находился в здании Министерства обороны. В кабинете Грачева, среди генералов.

Вопрос только один: когда войска будут в Москве?

Генералы молчали.

Это был еще один кризис. Но он точно знал, что не выйдет из кабинета, пока не заставит их отдать приказ. Наконец Ельцин произнес то, о чем до этого никто говорить вслух не решался – нужен штурм Белого дома.

Генералы оживились. Идею предложили не они. Это важно.

Ельцин двинулся к выходу, и Грачев, покраснев, спросил его: «Борис Николаевич, вы отдадите письменный приказ стрелять по Белому дому? Без вашего письменного приказа…»

«Я вам его пришлю», – хмуро сказал Ельцин и закрыл за собой дверь.

Военная операция началась в 7.30.

Тысяча триста военнослужащих Кантемировской, Таманской, Тульской и Рязанской дивизий вместе с бронетехникой вошли в Москву.

Бэтээры прорвались сквозь баррикады у Белого дома. Живого кольца уже не было. Белый дом начал отстреливаться. Выстрелы то звучали над городом, то затухали. Генерал-лейтенант Куликов призывал защитников Белого дома сдаться.

Переговоры ни к чему не привели.

Десять танков Т-72 выехали на Новоарбатский мост.

Вокруг Белого дома собралась огромная толпа любопытных.

Их никто не разгонял. Все остальные смотрели прямую трансляцию штурма по телевизору. Переводчик-синхронист переводил комментарий корреспондента Си-эн-эн, американского агентства, которое весь день показывало одну и ту же картинку – Белый дом, танки, окна Белого дома, а затем маленькие фигурки людей, врывавшихся в Белый дом.

После десяти утра танки нанесли по Белому дому 12 выстрелов. Знаменитые десять пустых болванок и два зажигательных снаряда никого не ранили и не убили. Однако верхние этажи Белого дома загорелись. Из окон вырывались пламя, густой дым и чад.

Бой в самом Белом доме и вокруг него продолжался несколько часов. На штурм пошел отряд «Альфа». Как и в 91-м году, этот спецотряд не желал «принимать участие в политике». Ельцин лично разговаривал с командиром «Альфы» Карпухиным. Но отряд не подчинялся приказам даже Верховного главнокомандующего. Тогда альфовцев подвезли к зданию на автобусе, для того, чтобы оценить обстановку. Один из них был убит. После этого «альфовцы» вошли внутрь Белого дома, чтобы вывести оттуда людей. Так описывает ситуацию Александр Коржаков.

Через час всё было кончено.

Из Белого дома начали выходить депутаты. Они медленно, цепочкой, проходили сквозь строй спецназовцев и милиционеров, их обыскивали и отводили в автобусы, стоявшие неподалеку.

Хасбулатов и Руцкой появились одними из последних. Руцкой был в кроссовках и спортивном костюме, он уже приготовил личные вещи, чтобы ехать в тюрьму, большую спортивную сумку… Однако забыл ее при выходе из здания, и за ней кого-то послали. Все напряженно ждали, пока принесут эту несчастную сумку.

Хасбулатов был без вещей. В белой рубашке без галстука. Все депутаты тревожно оглядывались вокруг. Они давно не были на свежем воздухе, не видели солнца.

К одному из депутатов подбежал какой-то человек и яростно толкнул в плечо, потом отвесил подзатыльник. Милиционеры отогнали этого человека и увели депутата.

Из Белого дома еще довольно долго продолжали выходить люди и садиться в автобусы.

Однако многие защитники Белого дома прошли сквозь подземные коммуникации Белого дома, выбрались наружу и рассредоточились по соседним дворам и крышам. Перестрелка продолжалась вокруг здания еще очень долго.

На колокольне церкви, которая стояла рядом с Белым домом, телеоператоры засняли надпись, сделанную углем или сажей: «Я убил шесть человек и очень этому рад».

Бои в городе, в густонаселенном жилом квартале, в присутствии огромного количества любопытных (или сочувствующих тем, кто оказался в осаде) имели крайне тяжелые и трагические последствия.

Во время штурма не погиб и не был ранен ни один депутат Верховного Совета. Все благополучно вышли из здания. Но под пули солдат и милиционеров, боевиков и снайперов попало немало мирных людей, в том числе и подростков.

Общее количество убитых, как было официально объявлено через два дня, – более 150 человек.

Назывались и другие, гораздо более ужасающие цифры – несколько тысяч трупов в Белом доме. Но это неправда.

Несчастные родственники в течение нескольких дней опознавали в моргах Москвы убитых. Некоторых опознать не удалось, эти люди прибыли в Москву без всяких документов. Они хотели воевать. Но таких было не так уж много. Боевики, вышедшие с оружием из Белого дома, очень редко давали преследующим их милиционерам «последний бой». Как правило, сдавались или убегали.

Значительную часть жертв составили случайные люди, прохожие, подростки, попавшие под пули. А пули летели с обеих сторон.

Это была страшная, тяжелая победа.

Утром 4 октября Ельцин, наконец, произнес свое телеобращение, которого ждали всю ночь.

Вот оно:

«Дорогие соотечественники, я обращаюсь к вам в трудное время. В столице России гремят выстрелы, льется кровь…

Те, кто начал боевые действия против мирного города и развязал кровавую бойню, – преступники… Те, кто размахивает красными флагами, еще раз запятнали Россию кровью…

Я прошу вас, уважаемые москвичи, оказать моральную поддержку российским солдатам и офицерам. Это армия и милиция нашего народа, и сегодня перед ними стоит одна задача: защитить наших детей, защитить наших матерей и отцов, остановить и разоружить людей, участвующих в погромах, убийствах.

Я обращаюсь ко всем политическим силам в России во имя тех, чьи жизни оборвались, во имя тех, чья невинная кровь уже пролилась. Я прошу вас забыть то, что еще вчера казалось важным: внутренние разногласия. Все, кому дороги мир и спокойствие, честь и достоинство нашей страны, все, кто против войны, должны объединиться…

Вооруженный фашистско-коммунистический мятеж в Москве будет подавлен в кратчайшие сроки.

Я считаю своим долгом обратиться также к жителям Москвы. За прошедшие день и ночь нас стало меньше. Невинные граждане пали жертвами убийц. Мы склоняем головы перед памятью убитых.

Многие из вас ответили на зов своего сердца и провели ночь в центре Москвы… десятки тысяч людей рисковали своими жизнями. Ваша воля, ваше гражданское мужество и сила вашего духа оказались самым действенным оружием.

Я низко кланяюсь вам».

Утром 5 октября мы с сыном пошли в булочную за хлебом. До этого целый день семья безвылазно просидела дома, и хлеб кончился. В булочной стояла очередь – таких, как мы, в те дни было немало: когда перестрелка у Белого дома вроде бы завершилась, народ пошел по магазинам.

В свежем солнечном осеннем воздухе пахло недавней войной. Автоматные очереди и одиночные выстрелы еще раздавались тут и там. Сын вздрогнул и взялся за мою руку.

«Господи, неужели всё?» – подумал я.

Всем так хотелось мира, так хотелось вернуться хоть к какой-нибудь нормальной жизни.

Собственно, это и была причина, по которой победил Ельцин. Против ожиданий, страна не поддержала мятежный парламент. Нигде не начались забастовки, митинги, массовые манифестации. Официальные заявления руководителей местных Советов были лишь формальностью – как и все остальные, они ждали, чем завершится перестрелка в Москве. Несколько сотен людей, в двадцатых числах сентября перекрывших железнодорожную магистраль в Сибири, чтобы остановить движение поездов, были единственной формой протеста против действий правительства, но вскоре поезда пошли по расписанию. Угрозы «прекратить отгрузку товаров в Москву» в ряде регионов тоже оказались пустыми словами, всё шло по-прежнему, всё по тому же расписанию мирной жизни.

Ни одна воинская часть, ни одно милицейское подразделение не перешли на сторону Верховного Совета, несмотря на все их усилия. Несколько солдат, которые пришли в Белый дом, были единственным исключением.

На планете не нашлось ни одного государства, ни одного политического лидера, который бы оказал поддержку мятежному Белому дому.