Текст книги "Ельцин"

Автор книги: Борис Минаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 55 страниц)

Вот, пожалуй, и все, что жители Российской Федерации пятнадцати-двадцати лет знают сегодня об этом.

Людям, которые захотят рассказать о путче 1991 года своим детям по-другому, я и посвящаю эту главу.

«Не бояться…» (1991, август – декабрь)

Почти сразу после падения ГКЧП и возвращения в Москву Горбачев хочет подписать указ о присвоении Борису Ельцину звания Героя Советского Союза.

Ельцин Отказывается от высшей награды страны. «Герои – это те, кто был на баррикадах», – передает советское телевидение его слова.

В Москве 25 августа проходят похороны Дмитрия Комаря, Ильи Кричевского и Владимира Усова. Не менее миллиона людей прошли от Манежной площади до Белого дома, а затем до Ваганьковского кладбища. Другие стояли вдоль улиц и держали в руках цветы. Стометровый российский триколор был развернут над шагающей толпой. Такого гигантского флага с той поры я никогда не видел. Он плыл над головами людей, как живое существо, гигантское, невиданное, колышущееся от ветра.

Траурное шествие в прямом эфире транслировало Центральное телевидение. Это был последний гвоздь в могилу ГКЧП и, в каком-то смысле, в могилу советской власти – всесоюзная трансляция с этих похорон.

Почти 100 лет назад с другой грандиозной траурной процессии – похорон Николая Баумана, в которых приняли участие десятки тысяч москвичей, – начались баррикады 1905 года. Вот и эти похороны были грозными. Они предвещали новую русскую революцию.

Над Москвой плыла жара.

Можно было задохнуться от подступающих к сердцу предчувствий, от жалости к этим героическим мальчикам, от ощущения какого-то огромного бесконечного дня, который вроде бы кончился, но на самом деле – только начинается.

Ельцин выступил на траурном митинге с речью. Он сказал то, что от него ждали – о свободе, о независимости России, о героях, которые не пожалели своей жизни ради этой независимости и свободы.

И, наконец, произнес самое главное. «Простите меня… – сказал Ельцин. – Что я не уберег ваших детей».

Много было горечи в этих словах пожилого уже, в общем-то, человека над гробами трех юношей. Но было и другое: поразительная уверенность в своей силе. Ельцин абсолютно верил в этот момент, что способен не допустить горе, зло, ненависть в России. Сколько раз ему еще придется стоять над гробом! И просить прощения…

Но ни разу он в этой своей силе, мне кажется, не засомневался.

На чем же был основан этот феномен фантастической, непробиваемой уверенности Ельцина? Это ведь тот же самый человек, который мог так падать, так больно ушибаться, что казалось, все уже кончено и дальше ничего не будет. Подобные моменты в его жизни бывали, и не раз. Но никто и никогда не видел его поверженным – может быть, кроме Наины Иосифовны. Из падений он выходил отнюдь не смиренным. Как будто заряжался в этой темной зоне новой энергией и страстью. Это почти физический, природный закон его могучей психики – сила действия равна силе противодействия.

Противодействие и было его природой.

Огромным событием в те дни стал митинг возле Белого дома. Митинг народной победы. Событием стало и то, что Горбачев не появился на митинге, не выступил на нем.

М. С. после путча был не только глубоко подавлен предательством своих соратников, людей, с которыми он ежедневно общался, работал, делился планами, кого, несомненно, ценил, выдвигал на высокие посты.

Но еще в большей степени он был растерян из-за того, что после августа 1991-го так разительно изменились их отношения с Ельциным.

Человек, которого он осенью 1987-го собственноручно подверг духовной казни, провел «сквозь строй», где каждый больно ударил кнутом бунтаря и смутьяна; человек, которого травили в советских газетах, не пускали в депутаты; за каждым шагом которого следили гэбэшники; человек, ставший врагом и соперником, – теперь этот самый человек оказался его главным спасителем!

Можно вынести любой удар, но пережить от бывшего врага такое – необыкновенно трудно. Особенно мужчине, привыкшему к власти, неограниченной, бескрайней.

Но трудно и Ельцину. Да, Б. Н. торжествует, он одержал над Горбачевым самую главную победу – моральную, он спас страну, которая зависла над пропастью, в том числе и из-за Горбачева, но в то же время… и он растерян.

Их роли резко поменялись. Так резко, что они оба даже не успели опомниться. Как они должны разговаривать, как общаться? Оба нервничают. Оба ищут верный тон.

Вот один из таких моментов – публичное подписание указа о приостановлении деятельности компартии на территории России.

Торжествующий, могучий, густой голос Ельцина. И врывающийся в него баритон Горбачева: подождите, Борис Николаевич, подождите, так нельзя…

Ельцин на глазах у всей страны подписывает уже готовый указ под протестующий речитатив Горбачева.

М. С. ведет себя уже не как политик, а как растерявшийся, подавленный человек.

Примерно через месяц, выступая на пленуме ЦК КПСС, Горбачев заявит о том, что он уходит с поста генерального секретаря. Уходит сам.

Он, еще недавно протестовавший против запрета КПСС, теперь покидает ее ряды. Партия предала его. Партия считает – он предал ее.

После путча Горбачев вынужден делать новые кадровые назначения. Многие члены его команды сидят за решеткой, в Лефортове. Трое – министр внутренних дел Пуго, маршал Ахромеев, управляющий делами ЦК КПСС Кручина (главный хранитель финансовых секретов партии) – покончили жизнь самоубийством. Горбачев делает первые свои шаги, еще не понимая, что вернулся в другую страну. Назначает маршала Моисеева министром обороны, Леонида Шебаршина – руководителем КГБ. Ельцин мгновенно приезжает в Кремль, чтобы остановить эти назначения. Моисеев, по его мнению, один из тех, кто участвовал в подготовке заговора, а Шебаршин – человек Крючкова. Но их действия поневоле становятся согласованными – многие из них Горбачев делает, предварительно узнав позицию Ельцина.

Кстати, в этот момент (август – сентябрь) в полной мере проявится еще одна черта Б. Н. Скрытая, неявная, глубоко спрятанная внутрь: его осторожность.

Уж в чем в чем, а в осторожности его трудно заподозрить, не правда ли? Человек, всегда идущий в атаку, сплеча разрубающий любые гордиевы узлы, безоглядный, смелый…

Однако в августе – сентябре 1991 года, когда, казалось бы, самое время дать волю своему красноречию, отдать смелый приказ к последнему и решительному штурму основ коммунистического режима, Ельцин вдруг замолкает. Временный запрет на деятельность органов КПСС на территории России был единственным шагом в этом направлении.

Во всех остальных его публичных телодвижениях – внезапная скованность и… еще раз повторю это слово, какая-то странная осторожность.

Из ста с лишним глав российских регионов (председатели местных советов и исполкомов) 72 поддерживали в дни путча ГКЧП. Против них, как и против самих членов ГКЧП, немедленно возбуждаются уголовные дела местными прокурорами. Ельцин останавливает этот процесс. Выступает с заявлением о том, что в России не должны пострадать честные рядовые члены компартии. Предложение, которое исходит от наиболее радикальных демократов (Старовойтовой и др.) – «вычистить» из власти всех членов КПСС, как это было сделано в странах Восточной Европы, – повисает в воздухе. Не проходит и идея обнародовать списки тайных осведомителей КГБ.

Ельцин не распускает съезд народных депутатов СССР и не назначает новые выборы депутатов российского съезда. Он, одним словом, останавливает революционную волну «мягких» репрессий и политических ударов по бывшей власти, которая грозит превратиться в стихию, сметающую всё на своем пути.

В то время как демократические газеты полны призывов к «очищению», «покаянию» и «решительным действиям» – он отмалчивается.

Можно сказать и проще: Ельцин сильно задумался, засомневался в предлагаемом со всех сторон. Он знает по себе, что такое публичное, подневольное покаяние. Он представляет себе, каково сегодня быть в России секретарем райкома партии или парторгом на крупном заводе. Он не хочет, чтобы этих людей травили и улюлюкали им вслед.

В дальнейшем его не раз будут за это упрекать. Не уничтожил партийную «номенклатуру». Позволил ей взять тихий, незаметный реванш. Приостановил, но не запретил деятельность коммунистической партии. Не обновил кадры. Не «раскрутил» ситуацию до решающей стадии, до полной победы демократии. Не объявил крестовый поход против коммунизма, не сплотил нацию великой идеей очищения и покаяния за грехи сталинизма.

И так далее…

Почему же он этого не сделал?

Он понимает, насколько опасной была бы такая политика. В России очень легко разбудить погромные настроения, ненависть, страсть к полному изменению основ.

В результате побеждает всегда накипь, посредственные, но властные люди. Ельцин не хочет раскручивать маховик ненависти, не хочет отдавать власть формации мародеров, которые пожинают плоды чужой победы.

Итак, в Москве 22 августа под свист и крики толпы демонтируют памятник Дзержинскому. Передвижной кран уносит в вечернее небо «железного Феликса», как мощный штырь, на котором держалась основная конструкция. Когда толпа подходит к зданию КГБ, офицеры, находящиеся внутри, приводят личное оружие в боеготовность. Они готовы стрелять. Они не сдадутся. Только вмешательство демократических лидеров помогает предотвратить кровопролитие.

Сносят еще два памятника вождям революции – Калинину и Свердлову.

23 августа толпа атакует и другое здание, находящееся поблизости от Лубянки, – ЦК КПСС на Старой площади. Его охраняют только милиционеры. Они в растерянности. Толпа требует раскрыть «тайные архивы», выдать «документы ГКЧП». Именно этот лозунг «Там уничтожаются документы ГКЧП!» приводит людей в неистовство. ГКЧП – главный враг, злобный многоголовый монстр, дракон, который повержен и который унес жизни трех невинных граждан страны.

С огромным трудом толпу удается удержать от штурма здания. Если бы в этот момент ее не удалось остановить, это могло бы спровоцировать огромные беспорядки по всей Москве, у каждого райкома, у каждого отделения милиции, и тогда… кто знает, что было бы тогда? Новый ГКЧП?

…В середине сентября Б. Н. уходит в плановый отпуск. Этим отпуском он как бы подчеркивает свое спокойное, полное оптимизма состояние: теперь впереди большая созидательная работа, всё в порядке, можно и отдохнуть. Делает вид, что главная его цель – набраться физических сил, отдышаться, отойти от политики хотя бы на несколько дней, недель.

Однако многие наблюдатели выражают свое недоумение и даже плохо скрытое возмущение таким поведением российского президента. Путч 19 августа ярко доказал, что страну, Москву сейчас нельзя оставлять ни на день! Сейчас, когда события бурлят, клокочут, надо быть здесь, в Кремле…

Но именно эти события и заставляют его задуматься глубоко и надолго, скрыться от посторонних глаз. Ельцин понимает: после путча старая система рушится на глазах. Рушатся не просто символы власти. Рушится сама власть. Одно за другим закрываются союзные министерства и учреждения. Им больше незачем функционировать – приказы просто не выполняются. ГКЧП обвалил саму основу союзной вертикали – ее легитимность. Стало непонятно, кто руководит страной, Союзом.

Вот это и есть самое страшное. Об этом глубоко задумывается Ельцин там, в своей сочинской здравнице, гоняя мяч по корту, заплывая далеко в море, читая газеты и сводки новостей по утрам, за чаем.

Ельцин перебирает варианты.

Вариант первый: поддержать Горбачева. Начать с ним регулярные встречи, согласовывать все действия. М. С. нужны новая команда, новое правительство. Вместе с ним приступить к формированию этой новой команды. Вернуть старых горбачевцев: Шеварднадзе, Яковлева. Добавить Явлинского, возможно, Собчака. Первый шаг уже сделан – Бакатин в роли председателя КГБ пока устраивает их обоих. Вдохнуть в Горбачева силы, зарядить его своей энергией. М. С. – тот человек, который подзаряжается от других, ему достаточно слова, взгляда, намека, чтобы начать играть по новым правилам и с новыми людьми…

И взвалить на себя миссию Горбачева? Сшивать лоскутное одеяло на гнилую нитку? Отвечать за возможную гражданскую войну между русским и нерусским населением в республиках? Дотировать республики неизвестно из каких средств, когда сама Россия почти голодает? Пытаться руководить Кравчуком, Назарбаевым, вести безнадежный диалог с Прибалтикой, Грузией, Молдовой, которые поспешно выскакивают из Союза, практически бегут из него?

Нет. Кроме того, не в его характере выжидать, «подбирать власть».

Другой вариант. Подписание такого договора, который даст России бóльшую независимость.

Он будет строить в России другую страну без оглядки на Союз. Пусть остальные главы республик подстраиваются. Пусть догоняют Россию, которая должна совершить в эти месяцы гигантский рывок.

Идея «рывка», «скачка», «броска» необычайно близка характеру Ельцина. Он верит в этот рывок отчаянно, безоглядно, на протяжении всех своих лет президентства. И это, в общем, понятно: Ельцин неплохо разбирается в природе кризиса.

Идея радикальной экономической программы уже давно стучится в дверь, бурно обсуждается в прессе (освобождение цен, рыночные механизмы, купля-продажа земли, приватизация госсобственности – всю эту грамоту в 1991 году знает любой продвинутый десятиклассник), и сам Ельцин тоже убежден: без срочных и чрезвычайных мер страну ждет настоящий экономический коллапс.

Серьезные основания для такой оценки, безусловно, есть. По данным, которые той осенью публикует журнал «Экономика и жизнь», за год валовой национальный продукт снизился на 12 процентов, личное потребление – на 17. Розничные цены выросли на 200 процентов, на основные продукты – более чем в три раза. Экспорт нефти упал наполовину. «Аэрофлот» отменяет большинство внутренних рейсов и закрывает почти половину аэропортов страны из-за нехватки горючего. Рубль по отношению к доллару упал на 86 процентов. Внешэкономбанк попросил пересмотреть график погашения внешнего долга СССР и объявил дефолт на общую сумму 5,4 миллиарда долларов. Весь запас твердой валюты равняется 100 миллионам Долларов. Российское золото тоже странным образом иссякло. Выяснилось, что в 1989–1991 годах Советский Союз продал за границу почти тысячу тонн золота, то есть значительную часть своего золотого запаса (осталось меньше 300 тонн).

С хлебом – самая страшная ситуация. В 1990 году собран самый низкий урожай за последние 15 лет, а в 1991-м собрано еще на 25 процентов меньше. Не на что покупать зерно, а импорт составляет треть от необходимого, чтобы избежать голода. При этом колхозы не продают зерно по тем закупочным ценам, которые предлагает государство, и оно постепенно гниет. Нет валюты, чтобы зафрахтовать суда, которые привезут в Россию импортное зерно.

Голод – это слово, которое все чаще возникает даже в газетных заголовках. О голоде говорят все. Поставить на балкон мешок с картошкой, а лучше два – задача любого мужчины. Пережить зиму! Таков лозунг дня. Но пока надо пережить осень.

В ноябре в Москве в течение нескольких дней не было сливочного масла (впервые за весь послевоенный период). Во многих регионах только по талонам продаются: мясо, сливочное масло, растительное масло, макаронные изделия, спички, спиртные напитки и мыло.

Из справки, подготовленной для российского правительства:

«Архангельская область. Мясопродукты… реализуются из расчета 0,5 кг на человека в месяц… Молоко имеется в продаже не более часа. Масло животное продается по талонам из расчета 200 г на человека в месяц. Талоны не обеспечены ресурсами… Мукой в рознице не торгуют, она поступает только для хлебопечения. До конца года недостаток фондов на муку 5 тыс. тонн. Хлебом торгуют с перебоями. Сахар отпускают по 1 кг в месяц на человека, талоны на него из-за недогруза заводов Украины с июня не отовариваются.

Нижегородская область. Мясопродуктами торгуют по талонам, на декабрь не хватает ресурсов. С перебоями торгуют хлебом, не хватает зерна на хлебопечение…»

И так – везде.

Во второй половине сентября Горбачев направляет председателю «Большой семерки» и главам государств Евросоюза личные письма довольно отчаянного содержания: просит предоставить кредит на семь миллиардов долларов для закупки более пяти миллионов тонн зерна, почти миллиона тонн мяса, сахара и 350 тысяч тонн сливочного масла.

15 ноября 1991 года мэр Санкт-Петербурга А. Собчак в письме на имя председателя Межреспубликанского экономического комитета и главы правительства России И. Силаева пишет: «В связи с резким сокращением поставок мясо-молочных товаров из суверенных республик РСФСР в Санкт-Петербурге сложилась критическая ситуация в части обеспечения населения города продуктами питания по талонам и, что особенно тревожно, снабжения продовольствием сети общественного питания, закрытых и детских учреждений. Остатки продуктов на хладокомбинатах в состоянии удовлетворить 3—4-дневную потребность города. Перспектива поставок продовольствия на декабрь месяц и начало 1992 года не дает основания надеяться на устойчивое снабжение города. Такое положение дел может привести к возникновению в Санкт-Петербурге опасной общественно-политической ситуации».

Из аналитической записки, подготовленной к заседанию Госсовета при президенте РСФСР осенью 1991 года: «Критическое положение может сложиться с обеспечением населения хлебопродуктами. Низкий урожай зерновых, невозможность резкого расширения импортных закупок в сочетании с отказом хозяйств сдавать зерно в счет госзаказа действительно могут поставить страну и республику на грань голода» (Егор Гайдар «Гибель империи»).

Из дневника помощника президента СССР М. Горбачева А. Черняева: «Явлинский сообщает, что 4 ноября Внешэкономбанк объявляет себя банкротом: ему нечем оплачивать пребывание за границей наших посольств, торгпредств и прочих представителей – домой не на что будет вернуться… М. С. поручает мне писать Мейджору, координатору “семерки”: “Дорогой Джон! Спасай!”».

Бывший заместитель председателя правительства СССР Л. Абалкин вспоминает о своей встрече в начале октября 1991 года с тогдашним руководителем Федеральной резервной системы США Аланом Гринспеном, «одним из опытнейших финансовых специалистов современности»: «Мы знакомы давно, хорошо понимаем друг друга и практически говорили на одном языке. Он спросил меня: “Понимаете ли вы, что остается всего несколько недель для того, чтобы предупредить финансовый крах?” Я ответил, что, по нашим оценкам, этот срок измеряется двумя месяцами».

Страх голода бежит, конечно, впереди самого голода. Кредит может быть предоставлен, в стране есть стратегические запасы продовольствия (на случай войны), и в магазинах появляется тушенка с армейских складов без привычной торговой маркировки. (Правда, объемы этих запасов, как теперь выясняется, были сильно преувеличены.) Но все-таки пережить зиму можно. Однако после путча вступать в голодную зиму особенно страшно.

Необходимо срочно, не откладывая, что-то делать! – вот главная мотивация Ельцина в эти тревожные месяцы.

Экономическую программу на следующий год нужно выбирать немедленно. «Кризисное правительство», «правительство спасения» надо назначать тоже немедленно.

У Ельцина есть программа «500 дней». Однако прошел уже год с тех пор, как она обсуждалась на российском Верховном Совете. У страны, считает Ельцин, уже нет этих пятисот дней. Программа Явлинского уже не столь радикальна, как радикальна, катастрофична сама ситуация. Кроме того, Явлинский создавал свой документ, расписывал позиции, считал цифры, исходя из параметров союзной экономики. И это тоже мешает принять его программу.

Государственный секретарь Геннадий Бурбулис (именно он помогает президенту сформировать первое российское правительство) знакомит Ельцина с Егором Гайдаром.

Гайдар – молодой ученый-экономист, автор нашумевших аналитических обзоров, представитель знаменитого питерского семинара, собиравшегося чуть ли не в лесу и обсуждавшего абсолютно запретные для советской экономической науки проблемы и темы. Все это Бурбулис наспех, скороговоркой суммирует для Ельцина перед встречей.

Но почему Ельцин позвал к себе именно Гайдара? Человека кабинетного, не имевшего никакого опыта практической работы в народном хозяйстве? Об этом стоит поговорить подробнее.

…В 1991 году «экономист» – не только профессия, но и некий статус, который не зависит от официальных должностей и званий. Да, профессиональных экономистов, высококвалифицированных и опытных, в правительстве много, они работают в том же Госплане, Госснабе, в отделах, министерствах, институтах и главках.

Но в 1991 году особенно высоко ценятся «независимые» экономисты. Как говорил сатирик Михаил Жванецкий, «экономисты дают концерты и собирают полные залы». Независимые экономисты или «экономические писатели» – Шмелев, Селюнин, Черниченко, Попов – пользуются в эпоху Горбачева невероятным признанием читающей публики. И действительно, на их публичные выступления (по сути дела, доклады, переходящие в ответы на записки) не попасть!

Все дело в том, что экономисты практические, прикладные, работают в системе союзной экономики, они обслуживают советскую промышленность и снабжение. И то и другое разваливается на глазах с катастрофической скоростью. Поэтому востребованы специалисты не по экономике нынешней, сегодняшней, а по экономике будущей, которая должна быть построена в России. Шмелев в своих статьях в «Новом мире» и «Огоньке» впервые формулирует идею отпуска цен – за год до того, как это происходит в реальности. Селюнин настаивает на децентрализации экономики (министерства в том виде, в каком они существуют у нас, не нужны!). Министерств в ельцинском правительстве действительно становится в несколько раз меньше. Черниченко впервые озвучивает «страшную» идею свободной купли-продажи земли (вслед за идеей перехода от колхозов к частному землевладению, фермерству). Свободная продажа земли началась через 20 лет после того, как он это озвучил, но она все-таки началась.

Гайдар – из той же когорты людей, которые специализируются на будущей экономике, но пишет он не для всех, а для профессионалов. Его экономические «обзоры» направляются специалистам, руководителям, людям, принимающим решения.

Итак, Гайдар входит в кабинет Ельцина.

Его встречает седой человек очень высокого роста. Лицо его, конечно, знакомо по телевизору, но есть и отличия – Ельцин улыбается, слушает, редко говорит, у него внимательные, усталые, как будто застывшие в напряжении глаза. Этого по телевизору не увидишь…

Гайдар почти вдвое младше Ельцина, и, главное, в нем есть та победительная уверенность, которой недостает всем остальным претендентам. Он как бы обладает тайным знанием, которого нет ни у кого из тех, кто до сих пор мыслит в категориях «социалистического планирования».

Молодая команда гайдаровских экономистов, по заданию госсекретаря России Бурбулиса, уже сидит на госдаче в Волынском и пишет экономическую программу. В этой команде есть специалисты по приватизации, по валютному рынку, по иностранным инвестициям, по свободному рынку акций и облигаций. То есть специалисты именно по будущей экономике. В среде официальных советских экономистов таких специалистов конечно же нет и не может быть. Чубайс, Федоров, Авен, Шохин, Нечаев, Лопухин – он называет фамилии с уверенностью командира спецназа, и в этом тоже звучит интонация победителя, который уверен – почти так же как Ельцин – в своей невероятной силе.

И еще одно: Гайдар, спокойно глядя в глаза Ельцину, тихо говорит такие вещи, которые до этого никто не решался ему сказать.

– Борис Николаевич, вы уверены, что у вас хватит политического ресурса взять на себя ответственность… за те непопулярные, мягко говоря, решения…

Непопулярные решения – вот что они обсуждали в тот вечер. Ельцин четко уяснил для себя суть проблемы.

И, как ни странно, именно эта суть его и вдохновила!

Безработица. Страшное слово. Ее не было в России 50 лет! А теперь будет…

Рост цен. Горбачевский рост цен покажется ничем в сравнении с тем, который ожидается при либерализации. Такой рост цен Россия в последний раз видела при нэпе.

Резкое сокращение расходной части бюджета, иначе – галопирующая инфляция. Придется остановить печатный станок. Как следствие – будет нехватка наличных денег.

Свободная продажа валюты (это в России, которая вообще не видела, не держала доллары в руках?).

Шоковая терапия.

Позднее Ельцин скажет – обсуждались и другие программы, более мягкие, более постепенные, но общее мнение было таково, что времени для преодоления кризиса может просто не хватить. Добавлю к этому – обсуждались и другие кандидатуры на пост премьера, например ректор МАЙ Юрий Рыжов, Святослав Федоров, но за ними не стояло такой радикальной, смелой, убедительной экономической программы. И не стояли люди, способные эту программу реализовать.

Именно в шоке, увы, нуждается страна, стоящая на пороге голода. Да, она нуждается в шоке, в болевой реакции, – чтобы проснулись рефлексы, воля к жизни, здоровые силы во всех этих заснувших городах, замерших людях, притихших чиновниках. Во всей этой больной, задыхающейся экономике.

Ельцина убеждает сама эта логика – пройти через испытания, через трудности, чтобы потом выздороветь и жить спокойно.

И еще он понимает, что ответственность за такую экономическую политику может взять на себя только он сам. Не премьер-министр – новая политическая фигура, к которой будут долго присматриваться и привыкать. Нет, риск реформы так огромен и невероятен, что только он, Ельцин, сможет уговорить депутатов принять программу, только он сможет убедить общество пойти на такие жертвы.

Временные жертвы.

– Сколько вам нужно времени, чтобы начался рост экономики? – спрашивает Ельцин. От ответа зависит многое.

Понимает это и Гайдар.

– Год. Примерно год.

Вопрос решен[20]20
  Таким запомнил этот разговор Ельцин. Детали судьбоносного разговора во время работы над книгой я уточнил у самого Егора Тимуровича. Вот что он написал мне: «Во время октябрьского разговора 1991-го я никогда не говорил Борису Николаевичу, что восстановление экономического роста в России возможно за один год. Это было невозможно. К этому времени падение ВВП в Польше, первой начавшей радикальные реформы после краха социализма, уже продолжалось два года. Оснований полагать, что в России период постсоциалистической рецессии будет короче, не было. Борис Николаевич мог меня неправильно понять. Я ему говорил, что за год мы справимся с проблемой дефицита на потребительском рынке. В том же октябрьском разговоре 1991-го я никогда не употреблял термин “шоковая терапия”. Считал и считаю его дилетантским и непрофессиональным».


[Закрыть].

28 октября 1991 года начался второй этап Пятого съезда народных депутатов РСФСР. Главный вопрос, который предстояло решить, – одобрить или отвергнуть предлагаемый президентом курс экономических реформ.

Ельцин подготовил серьезный большой доклад. Но кроме него он записал от руки тезисы (у него была такая привычка – на аккуратных кусочках бумаги записывать тезисы будущего выступления), которые сохранились. Вот начало этой записки:

«Не забыть:

– военная реформа

– экономический договор (о едином экономическом пространстве)

– не доклад, а как бы обращение к россиянам, депутатам

– по некоторым “тяжелым” мерам указать сроки (месяцы)

– не бояться (сделать доклад продолжительностью до 1 часа)…»

«Не бояться!»

Эти слова, вроде бы относящиеся лишь к форме его выступления (когда и чего Ельцин, в сущности, боялся?), в эти месяцы для него – ключевые.

Не бояться взять на себя ответственность за огромный политический риск. Страна и так наполнена самыми мрачными предчувствиями, взбудоражена, напугана острейшим дефицитом товаров, ростом цен, разговорами о грядущем голоде – и именно в этот момент он предлагает ей «затянуть пояса» и пережить еще более тяжелые испытания.

Он, «народный заступник», «борец с привилегиями», «антикоммунист» – вынужден сейчас сделать стране очень больно. Очень!

Для этого необходимо мужество (два месяца, по признанию Ельцина, он с группой советников обсуждает другие, альтернативные варианты реформы, но отбрасывает их все до единого).

Не бояться!

Но кроме мужества нужна еще и поддержка.

Самое главное – поддержка народа. В газетах, по радио и телевидению растолковывают суть предстоящей либерализации цен, готовят людей. Но и этого мало – сам Ельцин в своих интервью и, наконец, в прямом телеобращении к россиянам 28 декабря 1991 года призывает их к терпению и пониманию, обещает помощь малоимущим, обещает уложить реформу в кратчайшие сроки. И призывает их понять, что без этой реформы будет еще хуже!

Поймут ли?

Идею «шоковой терапии» в штыки принимают и те, кто потенциально мог бы работать в правительстве – например Юрий Лужков (в эти месяцы он занимает пост заместителя председателя Госкомитета по управлению народным хозяйством, особого кризисного органа, и слухи о его назначении премьером – одна из главных тем этой осени). Горбачевские экономисты – Шаталин, Абалкин, Петраков, Бунич – считают гайдаровское правительство слишком молодом и незрелым. Люди из ельцинской команды – Хасбулатов (тоже экономист) и вице-президент Руцкой – крайне недовольны тем, что к формированию правительства причастны не они, а свердловчанин Геннадий Бурбулис.

Все они критикуют программу Гайдара, все они не доверяют новому правительству.

И, наконец, съезд. Съезд российских депутатов обладает огромными властными полномочиями. Они могут завернуть эту программу уже сейчас, на первой стадии.

Ельцин внимательно вглядывается в зал, читая свой доклад.

Не бояться!

Его слушают в абсолютной тишине.

Противники Ельцина (а их почти половина от числа депутатов российского съезда) понимают: возражать сейчас президенту России для них политически невыгодно. Его программа – единственный реально существующий план выхода из кризиса. Ничего другого обществу никто не предлагает. Кроме того, Ельцин просит дополнительные полномочия (предлагает, чтобы его указы на период реформ имели силу законов). То есть берет на себя всю политическую ответственность.

Ну, и самое главное – он сам роет себе могилу!

Они смотрят на него, не веря своим глазам.

У Ельцина была альтернатива: предоставить выработку экономической программы съезду. Он, верховный судия, президент страны, духовный лидер нации, сможет спокойно наблюдать, как слуги народа принимают одну экономическую программу, потом другую, третью… Сохранить свой политический капитал. Отстраниться от болезненных решений. Так на его месте поступили бы многие из тех, кто сейчас сидит в зале и слушает его.

Ельцин поступил по-другому.

Человек, который с таким трудом шел к власти, прорывался к ней сквозь огонь, воду и медные трубы, который только что накопил невиданный политический капитал, – теперь рискует всей своей репутацией, своим политическим ресурсом. Ставит на программу, которая почти наверняка провалится! А если не провалится – то будет еще хуже для него. Он станет виновником роста цен, безработицы, обесценивания сбережений, он навсегда в глазах народа станет тем, кто начал эту страшную реформу, кто разрушил привычное, спокойное, старое, родное… Не безумец ли?

А если безумец – то это хорошо для них?

Или плохо?

Ельцин магнетизирует зал своей решимостью идти до конца. Программа принимается подавляющим большинством голосов при двенадцати проголосовавших «против».

Те самые люди, которые через несколько месяцев будут топтать правительство Гайдара, послушно поднимают руки «за». И хотя Ельцин апеллирует к опыту Польши, депутаты знают: Россия – не Польша, хотя и граничит с ней. В стране, где так сильна память о предвоенной эпохе, где половина населения сама бы хотела иметь свой магазинчик или любой другой частный бизнес, хорошо понимают смысл отпуска цен. Для нашего народа все будет выглядеть совсем иначе…