Текст книги "Ельцин"

Автор книги: Борис Минаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 55 страниц)

Понимает ли это он? Понимает ли это молодое правительство? Боюсь, что нет. Б. Н. абсолютно (как всегда!) верит в свою программу, в свой проект, в свое личное усилие, которое может свернуть горы. Он обещает, что «ляжет на рельсы», если не будет реального результата.

…Однако прежде чем присматривать подходящие рельсы, необходимо сдвинуть еще один камень, лежащий на пути реформ.

Власть союзного президента повисла в воздухе и превращается в неприятную политическую проблему в преддверии 1 января 1992 года, когда отпуск цен станет реальностью. В стране, которая разваливается на глазах, не могут существовать два центра власти.

Кроме того, Ельцин должен, просто обязан завершить работу Горбачева и подписать хоть какой-то договор с Украиной, которая вышла из Союза. Без этого договора невозможно создать единое экономическое пространство в рамках бывшего СССР, которое необходимо для проведения реформы. Процесс развала требуется остановить и в этой, политической, области. Договор должен быть заключен! И если этого не может сделать Горбачев, то сделает он…

Вот так, буквально в течение нескольких дней, рождается у него идея Беловежских соглашений.

Соглашений, из-за которых кто-то будет проклинать его еще десятки лет. А кто-то – наоборот.

Чтобы понять суть этой идеи, нужно напомнить, что происходило до этого, в течение 1990 и 1991 годов.

Дело в том, что никакого Союза Советских Социалистических Республик в момент подписания Беловежских соглашений уже не существовало в реальности. Этот Союз уже никто не признавал, ни одна республика.

…Процесс начал сам Горбачев, который в 1990 году объявил о том, что все республики будут подписывать новый Союзный договор. Для чего Горбачев пошел на этот огромный политический риск, для чего вмешался в основу основ, я бы сказал, в саму ДНК союзного государства?

К этому подталкивала его сама жизнь.

Кровавые события начиная с 1988 года шли по всей стране: жуткая резня в Ферганской долине, события в Тбилиси, Риге, Вильнюсе, армянские погромы в Сумгаите и Баку, война в Карабахе, конфликт в Южной Осетии, конфликт в Абхазии, в Приднестровье, огромное напряжение вокруг проблемы крымских татар, волнения в Грозном… Общий счет убитых и раненых в межнациональных конфликтах шел уже не на сотни – на тысячи.

События в Вильнюсе, позиция Ельцина в начале 1991 года качнули маятник в одну сторону, потом в другую. И то, что виделось в начале пути тихим и спокойным политическим процессом, оказалось миной замедленного действия.

Да, Горбачев очень старался. Но стремительно расползающийся экономический кризис, глубины которого не понимали ни бывший премьер Рыжков, ни новый премьер Павлов, ни сам Горбачев, сделал эти попытки безнадежными. Республики СССР уже нечем было удерживать.

В ночь на 20 августа Латвия и Эстония объявили о своей независимости. 24 августа сразу после падения ГКЧП (очень примечательная деталь!) о своей независимости объявила и Украина.

Так кто же виноват в этом?

Кто виноват, что рушится старый дом? Строители? Архитекторы? Время? Подземные толчки? Плохая окружающая среда? Жильцы? Кого судить? Кого привязывать к «позорному столбу истории»?

Вот цитата из газетного комментария тех дней – из статьи Максима Соколова в только что начавшей выходить газете «Коммерсантъ». Здесь есть одна очень важная мысль, которая объясняет неизбежный провал Ново-Огаревского процесса после путча. Вчитайтесь:

«Если в других странах путч обыкновенно является затеей дюжины злоумышленников, которых затем сажают в тюрьму и потом живут, как жили, то августовский путч оказался беспрецедентен. Под различные статьи УК дружно подвело себя практически все союзное руководство: силовые структуры (верхушка армии, МВД и КГБ), власть исполнительная (кабинет министров), власть законодательная (Лукьянов и “союзники”) и власть партийная (верхушка КПСС). А когда вся верхушка государства, состоящая либо из преступников, либо из их пособников, терпит от народа сокрушительное поражение, такое государство не может устоять. Все руководство государства проваливается в политическое небытие, и из политического вакуума возникает некоторое другое государство. Оно и возникло, причем не одно».

Однако вернемся к фактам.

2 сентября открылся съезд народных депутатов СССР. «Никто уже не собирался заниматься… – пишут помощники Ельцина, – перетягиванием каната между центром и республиками. Важно было хотя бы начать процесс согласования приемлемой для новых условий модели государства…» Депутаты принимают Закон «Об органах государственной власти и управлении Союза ССР в переходный период». То, что период «переходный», понятно уже всем.

К 10 сентября только три из бывших пятнадцати союзных республик не объявили о своей независимости (речь идет уже о полномасштабном государственном суверенитете) – Россия, Казахстан и Туркмения. Еще через месяц останутся только Россия и Казахстан.

Горбачев, психологически оправившийся после августовского путча, возобновляет переговоры в Ново-Огареве. Ельцин участвует в каждом заседании. Но вот беда: эти заседания торпедируют другие главы республик.

На первом же заседании в Ново-Огареве, созванном 14 ноября для согласования текста нового договора (Горбачев отчаянно торопился с его подписанием), представлены только десять из пятнадцати республик, причем только четыре – главами государств (среди них был и Ельцин). Остальные предпочли прислать вторых или даже третьих лиц.

Внешне все выглядело точно так же, как и до путча. За тем же столом, в том же зале загородной резиденции президента СССР сидят Горбачев, руководители крупнейших республик: Ельцин, Назарбаев, Шушкевич и др. Перед ними те же документы. (Кстати говоря, работа шла и после 19 августа, рабочими группами было подготовлено пять (!) вариантов нового Союзного договора, последний из них, разработанный как раз к 14 ноября, назывался «Договор о Союзе Суверенных государств» и широко обсуждался в прессе.)

Но что-то изменилось в этом историческом зале. Тягостная пустота витает в воздухе. Если до путча еще действовали союзное правительство и министерства, сейчас их по сути нет. Если до путча в руках Горбачева еще был властный ресурс, то сейчас он им утрачен. Судьба договора – в руках представителей республик. И это налагает свой отпечаток на атмосферу переговоров.

Первый вопрос повестки дня – название новой страны.

Рабочее предложение – Союз Суверенных Республик. Слова «советский» и «социалистический» потеряли свою актуальность. Стенограмма:

«Ельцин. Скажут: по пути потеряли одно “С”.

Назарбаев. ССГ нельзя?

Горбачев. ССГ так ССГ. Надо решить главный вопрос: будем создавать государство союзное или нет?

Назарбаев. У меня складывается такое впечатление, что люди все равно без нас придут к этому. А у нас есть такая воля?

Ельцин. Союз создавать есть воля.

Назарбаев. Тогда второй вопрос: какой Союз?

Горбачев. Я категорически настаиваю. Если мы не создадим союзное государство, я вам прогнозирую беду…

Ельцин. Союз государств!

Горбачев. Если нет государства, я в этом процессе не участвую. Я могу прямо сейчас вас покинуть. А вы тут работайте.

Ельцин. Это называется эмоции.

Горбачев. Ну, что вы, ей-богу.

Перерыв. Горбачев определил для себя предел уступки – от федеративного государства – к конфедерации» («Эпоха Ельцина»).

25 ноября состоится финал этой драмы. Ельцин и другие главы республик настаивают на конфедеративном устройстве нового союза. За Центром остаются только оборона, межгосударственный парламент, фигура президента. Горбачев согласен. Но в какой-то момент, не выдержав, уходит из зала. Ельцин просит Шушкевича вернуть Горбачева, чтобы после заседания они могли все вместе выйти к журналистам. Горбачев, быстро переходя от отчаяния к эйфории, выходит к журналистам и, потрясая текстом договора, заявляет прессе, что они «обо всем договорились». Ельцин говорит журналистам правду: «Все зависит от позиции Украины».

Горбачев, Ельцин и другие возвращаются в зал заседаний. Стенограмма:

«Горбачев. Как мы условились на предыдущем заседании Госсовета, на сегодняшнее заседание внесен вопрос о парафировании Союзного договора.

Ельцин. Не конфедеративное демократическое государство, а конфедерация демократических суверенных государств.

Горбачев. Что же говорить за Верховный Совет, давайте дадим им наше мнение… Не вижу смысла возобновлять дебаты.

Ельцин. Тогда я при парафировании прилагаю протокольное заявление.

Горбачев. Ну, если Президент России выходит с замечаниями и против того, чтобы сохранить государство, – о чем речь дальше вести. Не понимаю, как ты можешь так быстро менять позицию. Как можно с тобой договариваться. Это же наш проект с тобой.

Ельцин. Нет, я тогда оставил за собой этот вопрос, Михаил Сергеевич, вы просто забыли.

Горбачев. Давайте решением Госсовета считать текст согласованным. Направить его на рассмотрение Верховного Совета.

Ельцин. Думаю, можно еще короче: направить данный вариант проекта на рассмотрение Верховного Совета.

Горбачев. А какая разница?

Ельцин. Разница в “согласованно”.

Горбачев. А если не согласованный, то его нельзя направлять. Слушайте, давайте так сделаем, останьтесь, договоритесь без свидетелей, мы покинем вас. Решите, что вы хотите. Но я хочу вас, своих товарищей, с которыми мы проходили через такие испытания, предупредить. Я, как говорят, каждой своей клеткой чувствую, что мы схлопочем, если, выйдя сейчас с Госсовета, не скажем: “Государство будет! Новое, другое, но будет!” Я оставлю вас, поговорите».

Через 24 минуты вышли Ельцин с Шушкевичем и спустились к Горбачеву. Еще через полчаса они вместе с Шушкевичем поднялись в зал заседаний. Еще около получаса продолжалась дискуссия о том, как парафировать договор, возможны ли новые согласования, в каком виде представлять его на Верховный Совет. Наконец президент России подошел к самому главному:

«Ельцин. Еще один принципиальный вопрос. Конечно, подписание Договора, парафирование без Украины – это бесполезное дело. Союза не будет. Тогда Украина сразу примет решения такие, которые сразу развалят Союз. Этого допустить нельзя! Только они примут решение о своей валюте национальной – и всё, мы кончились.

Горбачев. Ну, я думаю, что и там должно быть так же. Я прямо скажу: если мы сейчас с вами не договоримся, это подарок будет всем сепаратистским силам.

Ельцин. Это уважение будет Украине, мол, мы хотим вместе с ней.

Горбачев. Ну, ей-богу, я уже всё… Как кто-то сказал: “Горбачев себя исчерпал”. Наверное, и у вас такое мнение. Давайте вы тогда сами договаривайтесь. А я стою на своем. Вот с этим согласен и буду работать, а дальше – нет. Не хочу себя связывать с дальнейшим хаосом, который последует за этой расплывчатой позицией. Это просто будет беда. Если у кого-то есть замыслы не создавать Союз, надо прямо и говорить. А то ведь как: все говорят – Союз, Союз, а как только подошли к созданию Союза и сохранению государства, так начинаются маневры. И тут даже и Украина…

Ельцин. Ну, уж по Украине вы никаких гарантий дать не можете.

Горбачев. Никто не дает гарантий, Борис Николаевич, вы и по России не можете дать.

Ельцин. А что такое Союз без Украины? Я себе не представляю. Если они называют 1 декабря, то давайте и дождемся 1 декабря».

Новый Союзный договор еще можно подписать, пусть он и несовершенен. Есть только одно «но» – Украина категорически отказывается подписывать этот договор. Любой договор.

Никакими усилиями ее не удается затащить обратно в Ново-Огаревский процесс.

Вот что писал позднее Андрей Грачев об этих днях: «Рассуждения их были убедительны и логичны – именно так строился в Европе сначала Общий рынок, а потом Европейский союз. Однако они не учитывали отчаянного цейтнота, в котором находился Горбачев, чувствовавший под ногами не почву, а таявшую льдину. Скорее даже не разумом, а инстинктом политика он ощущал, что с каждой уходившей неделей аппетит к власти у республиканских элит возрастал, привычка жить в едином союзном государстве ослабевала, а с ней и надежда на его сохранение. Ново-Огаревский процесс, как машина с заглохшим мотором, катился вперед по инерции и то лишь потому, что дорога вела под гору. Скорее всего, именно поэтому Горбачев неожиданно для многих вдруг сменил приоритеты и, хотя экономическое соглашение уже можно было подписывать, объявил: “Будем форсировать политический Союз”».

Но планам Горбачева не суждено было сбыться.

Почему же Украина, еще в июне вполне активно поддерживавшая президента СССР на Ново-Огаревских переговорах, так резко изменила свою позицию? Для того чтобы понять это, надо внимательнее вглядеться в фигуры Ельцина и Кравчука (ключевые фигуры Беловежских соглашений).

Оба крупные партийные работники, в результате бурных политических событий ставшие национальными лидерами. Оба президенты. Да и возраст примерно одинаков.

Однако на этом сходство кончается.

Ельцин – строитель. Кравчук – идеологический секретарь, его специальность – марксизм-ленинизм.

Ельцин – оппозиционер, с треском вылетевший из Политбюро. Кравчук – функционер, спокойно и постепенно добравшийся до места секретаря украинского ЦК.

Нет. Они ни в чем не схожи. Они – антиподы.

Кравчук больше не верит в силу союзного Центра, в Горбачева, в союзное правительство, в их политический ресурс, в их способность ограничить политическую активность Ельцина, его влияние.

Кравчуку не по пути с Ельциным. Это люди разной группы крови.

1 декабря 1991 года 80 процентов взрослых граждан Украины пришли на избирательные участки, чтобы ответить «да» или «нет» на вопрос референдума: «Поддерживаете ли вы провозглашение независимости Украины?» 90 процентов ответили «да». 5 декабря Украинская рада проголосовала за аннулирование Союзного договора 1922 года.

Здесь сделаю одну личную ремарку.

9 мая 2007 года, в День Победы, я смотрел по спутниковому каналу «Ностальгия» передачу с актером Василием Лановым. Лановой вспоминал начало войны. Как через его деревню проходили немцы, бесконечная армейская колонна. Выйдя к калитке и увидев всю мощь этой военной армады, до горизонта, дед будущего великого советского артиста сказал такую фразу: «Тю! Конец москалям!»

…Первая реакция деда на исторические потрясения, по-моему, была очень точной: она фиксировала отдельность судьбы украинского народа во всей этой истории. Отдельность, которую сами украинцы всегда ощущали на уровне, как говорится, мозжечка. Тогда, 9 мая 2007 года, глядя в экран телевизора, в старое, любимое с детства лицо актера Ланового, я понял это особенно ясно. Дело было не в Кравчуке, Ельцине или Горбачеве. Огромная энергия национального самосознания, спрятанная в народе, внезапно вырвалась наружу. Иногда – в самых крайних формах. Но сути дела это не меняет.

Итак, Украина резко выходит из Союзного договора. Что же делать дальше?

8 декабря 1991 года.

Снег. Лес. Беловежская Пуща.

Это место было охотничьим заказником еще при царях. Сохранились отличные фотографии, сделанные на царской охоте Николая II, где он позирует со свитой, с егерями, с богатой добычей…

Любопытно: при Николае II было принято публиковать в газетах или в специальных буклетах итоги «царской охоты»: сколько подстрелили лосей, кабанов, цесарок, куропаток, зайцев…

Добыча исчислялась десятками, сотнями. Потом от этого отказались.

Когда Ельцин приехал, Кравчук уже был на охоте. Не подождал… Подробности этой охоты, подумал он, наверняка войдут в историю. И не ошибся.

Идея встретиться в Белоруссии принадлежала Станиславу Шушкевичу. Новый договор чисто психологически невозможно подписать ни на Украине, ни в России. Нужна была «нейтральная территория».

В этой пьесе у каждого из троих своя партия, свой рисунок игры.

Добродушный Шушкевич – ученый-физик, академик, к власти он пришел, как и многие демократические фигуры первой горбачевской волны, в роли «мудреца», интеллектуала, призванного спасти страну от потрясений. Понимал свою задачу очень просто: какой бы ни была новая конструкция Союза, Белоруссия должна принимать участие в создании этой конструкции, быть в центре событий.

Кравчук держался замкнуто, отдельно.

А какова же была роль Ельцина?

Вечером, после охоты, пока две рабочие группы, российская и белорусская, напряженно готовили тексты документов, Ельцин еще раз переговорил с Кравчуком и Шушкевичем.

Подчеркнул, что этот договор нужен всем республикам, а не только трем славянским государствам. Остальные должны подтянуться «после». Таким образом, меняется сама логика Ново-Огаревского процесса – если раньше Горбачев чуть не силой затаскивал в договор, то теперь республики сами будут решать, надо ли им «впрыгивать в поезд» или оставаться на перроне. Ельцин уверен, что Беловежский договор заставит все республики, кроме стран Прибалтики, войти в новое сообщество.

Второй вопрос – ядерное вооружение. По предложению Ельцина ядерные боеголовки всех стран, которые участвуют и будут участвовать в СНГ (ядерное оружие располагалось не только на территории России, но и в Казахстане, Белоруссии и Украине), должны быть или уничтожены, или перебазированы в Россию. Единое командование вооруженными силами на переходный период (возможно, и в будущем) сохраняется.

Все трое знали, что после того, как будут подписаны соглашения, кто-то должен будет позвонить Горбачеву. Идея предложить Горбачеву какой-то пост в новой структуре даже не обсуждалась. Все понимали – откажется.

В резиденции Шушкевича была машинистка. Она печатала документы, но их нужно было скопировать. Принтеров и ксероксов в охотничьем хозяйстве не оказалось. Среди рабочих групп возникла легкая паника. На то, чтобы завезти принтеры, здесь, в медлительной Белоруссии, требовался день. Сидеть и ждать, пока приедет машина с оргтехникой, глупо. И даже унизительно. Кто-то из ельцинской команды вдруг предложил: давайте пропустим каждую страницу через два факса. Вот же они стоят!..

Это была нелепая, громоздкая процедура. Помощники бегали с бумажками из комнаты в комнату…

Трое главных героев почувствовали себя неловко среди всей этой суеты и беготни и решили выйти погулять вокруг резиденции. Разговор не клеился. Ветра в лесу не было, но ветки чуть покачивались. Небо уже изменило цвет, посерело, опустилось ниже.

Вот они, герои исторического события, топчут тропинку вокруг дома: Кравчук поблескивает золотистой оправой своих очков, Шушкевич добродушно басит, Ельцин задумчиво отрешен… Что они делают там, в Пуще, в этой первозданной тишине леса? Немолодые уже люди в тяжеловесных пальто, меховых шапках и мохеровых кашне, по старинной советской моде; степенные, скованные в своем вынужденном и довольно странном одиночестве…

Совершают преступление, тихий переворот? Ведь за это их потом попытаются судить чуть ли не уголовным судом?

Или уж, по крайней мере, судом истории?

То, что они делают, называется, по-моему, словом «мир». Они устанавливают мир на территории бывшего СССР, которого к тому времени де-факто уже не существует. Они предотвращают войну.

Вот что рассказали позднее участники Беловежских соглашений:

«С. Шушкевич:

– Идея встретиться здесь возникла у меня. Сначала я пригласил в Беловежскую Пущу только Ельцина. В первый раз еще в Ново-Огареве… Ельцин согласился приехать. Ближе к декабрю мы созвонились, и я повторил приглашение. Я в шутку спросил у Бориса Николаевича, не позвать ли Горбачева. Ельцин ответил, что, если будет Горбачев, тогда он не поедет.

7 декабря Ельцин прилетел в Минск. Мы встретились с ним в кабинете Председателя Совета Министров Белоруссии Вячеслава Францевича Кебича (мой кабинет как Председателя Верховного Совета был существенно скромнее). Я предложил принять трехстороннее коммюнике. На уровне совета Горбачеву, что нужно делать. Примерно так: “ Горбачев, ты не правишь, опасность очень большая, хватит говорить о Союзном договоре…” То, что мы изначально предлагали, было значительно мягче подписанного в итоге в Вискулях (название резиденции в Беловежской Пуще. – Б. М.) соглашения… формулировка о том, что Советский Союз как геополитическая реальность прекращает свое существование, родилась прямо там.

Прилетел Кравчук, я встретил его в аэропорту, и он сразу же сказал: ради коммюнике можно было бы и не приезжать. Мол, надо идти дальше. И мы полетели в Вискули.

Л. Кравчук:

– Ельцин привез с собой горбачевский текст о создании Союза. Горбачев делал нам предложение: Украина вправе внести любое изменение, пересмотреть целые параграфы, даже составить новую редакцию при единственном условии – она должна подписать этот договор. Ельцин положил текст на стол и передал вопрос Горбачева: “Подпишете ли Вы этот документ, будь то с изменениями или без них?” Сам он сказал, что подпишет только после меня. Таким образом, судьба договора зависела целиком от Украины. Я ответил: “Нет”. Тут же встал вопрос о подготовке нового договора. Специалисты работали над ним всю ночь. Подписали документ быстро, без каких-либо обсуждений и согласований…

B. Кебич:

– В то время Кравчук и Ельцин не дружили. Поэтому в Вискули летели на разных самолетах. Я сопровождал Ельцина, а Шушкевич – Кравчука. Прежде всего их надо было помирить.

Когда прибыли, Кравчук с премьером Фокиным пошли на охоту, потом провели ужин, ужин затянулся…

C. Шушкевич:

– Почему была выбрана именно резиденция в Вискулях? Она строилась специально для высокопоставленных лиц. Оборудована средствами спецсвязи, рядом – военно-воздушная база. Я сам впервые был в этой резиденции. Надо отдать должное нашему правительству – оно все сделало по самому высшему разряду. Мне оставалось делать вид, что я здесь хозяин и всех приглашаю…

Подозрений, что Горбачев предпримет “штурм”, у нас не было, хотя такой вопрос обсуждался. Но вспомните, что это было за время. Ново-Огаревский процесс зашел в тупик, в стране безвластие. Кто решится силой пресечь нашу попытку хоть как-то решить проблему? КГБ? После отстранения Крючкова этой силы можно было не бояться. Армия? Шапошников – интеллигентный, деликатный человек, он никогда бы на это не пошел…

Л. Кравчук:

– Горбачев к силовым методам не обратится, это исключено. Как руководитель СССР он завоевал мировой авторитет тем, что начал демократические преобразования. Я не думаю, что он может прибегнуть в конце к действиям, которые похоронят демократию и личность, с которой связана перестройка. Это серьезно для истории.

…Тем не менее, во время встречи были предприняты все необходимые меры безопасности. Резиденцию “Вискули” охраняло спецподразделение. Офицеры из службы безопасности Ельцина и Кравчука постоянно переговаривались с Москвой, Киевом, Минском (у Шушкевича своей службы безопасности не было). На случай внезапного нападения был установлен контакт с ближайшими воинскими частями, пограничниками, службами ПВО.

С. Шушкевич:

– Вечером в резиденции мы сели работать втроем: Ельцин, Кравчук и я. Но втроем мы договорились фактически только о том, что дальше будем работать вшестером. Вскоре к нам присоединились премьер-министр Украины Фокин, Председатель Совета Министров Белоруссии Кебич и госсекретарь Бурбулис. И до самого завершения встречи мы работали уже в этом составе.

Фокин и Кебич, главы исполнительных властей государств, опытные люди, не раз корректировали наши формулировки, четко объясняя, какие сложности они могут породить на практике. Что касается Бориса Николаевича, то он пригласил не главу правительства, а госсекретаря. Честно говоря, пост, занимаемый тогда Бурбулисом, был для нас не очень понятен. Но Бурбулис был вторым лицом в государстве – раз так счел Президент России, мы и воспринимали его как второе лицо. Бурбулис был политически инициативен. Я помню, что именно он поставил перед нами вопрос: а вы согласитесь подписать, что СССР как геополитическая реальность (я помню, что “геополитическая реальность” – его слова) распался или прекратил свое существование?

Вечером мы для начала договорились концептуально: осознаем опасность неконтролируемого развала СССР, вправе констатировать, что СССР распался, должны сделать все, чтобы сохранить военную связку. Мы осознали, что распадается ядерная держава, и каждое из государств, принимающих участие во встрече, имеет на своей территории ядерное оружие… Мы сошлись на том, что это нужно оформить официальным документом, и дали поручение рабочей группе, в которую входили представители от каждой стороны. И было сказано: за ночь – сделать.

Б. Ельцин:

– С нашей стороны над документами работали Бурбулис, Шахрай, Гайдар, Козырев, Илюшин. Была проделана гигантская работа над концепцией, формулами нового, Беловежского договора, и было ясно, что все эти соглашения надо подписывать здесь же, не откладывая.

С. Шушкевич:

– День 8 декабря глубоко врезался мне в память. С утра Фокин с Кравчуком ушли на охоту. Ельцин от охоты отказался. Фокин завалил кабана, которым мы потом вечером закусывали.

К работе над документами приступили после завтрака. Я понимал, что документ нужно сделать аккуратно, и мы вычитывали каждое слово.

Сначала мы писали само Соглашение. Получали от рабочей группы вариант преамбулы: это нравится, это не нравится… Давайте попытаемся оттенить вот такой элемент, такой…

Согласны. И преамбула уходит назад, в рабочую группу. И так с каждым пунктом Соглашения. Он принимался только тогда, когда вся шестерка была согласна…

Кравчук был таким сдерживающим. Он все время фильтровал пункты Соглашения с позиции прошедшего на Украине референдума. Мы могли туда включить любые фразы по интеграции и по взаимодействию. Но особая позиция Кравчука отметала любое “братское единение” Украины в рамках бывшего СССР.

Белоруссии было нужно, чтобы Соглашение не противоречило нашей Декларации о независимости: мы заявили в ней о стремлении к нейтральности и безъядерности.

Там не было наивных. Украине нужно было для нормального становления признание ее независимости Россией – не как наследником бывшего СССР, а как главным правопреемником. Честно говоря, нам нужно было то же самое. Я ведь понимал, что если мы приняли Декларацию о независимости, в признании нашей независимости нет проблем ни с одним государством, кроме России.

Мы оставили едиными фактически только военную структуру, стратегические вооруженные силы.

Когда Соглашение было готово, решили, что Заявление мы подпишем тройкой – массовок устраивать не нужно.

Из рабочей группы мне запомнился Шахрай. Когда мы с очередным пунктом заходили в “тупичок”, Шахрай уходил на пять-десять минут и возвращался с приемлемой формулировкой. Он не был безропотным исполнителем, выяснял все до мелочи. И я вдруг увидел такого… игрока. И юриста очень высокого ранга. Это было неожиданностью.

Что касается спиртного, то во время работы над Соглашением я был как за рулем, и все остальные вели себя почти так же. Только когда с трудом удавалось найти приемлемую для всех формулировку, мы позволяли по чуть-чуть хорошего коньяку.

В. Кебич:

– Больше всего обсуждалась судьба Президента Горбачева, как быть с государствами, которые не участвуют в совещании, схема внешнеполитической деятельности и схема обороны страны.

Никогда не вставал вопрос о том, что у нас, например, разорвутся связи между заводами. Нам казалось, что это навечно, незыблемо… Соглашение было для нас больше политическим заявлением. Мы были возмущены поведением Горбачева и готовы были подписать все, что угодно».

Из Соглашения об образовании СНГ:

«Мы, Республика Беларусь, Российская Федерация (РСФСР),

Украина как государства – учредители Союза ССР, подписавшие Союзный договор 1922 года, далее именуемые высокими договаривающимися сторонами, констатируем, что Союз ССР как субъект международного права и как геополитическая реальность прекращает свое существование…»

Как видим, у каждой стороны, подписавшей новый договор, была своя логика. Попробуем понять логику Ельцина в этот момент. Горбачев упустил исторический шанс для создания нового Союза, растратил свой потенциал в бесконечном согласовании формулировок. Без Украины подписание договора, считал Б. Н., стало и вовсе бессмысленным. Поэтому миссию Горбачева он решил взвалить на себя. Заставить Украину подписать документ о едином политической и экономическом пространстве. Втянуть в это пространство другие республики. Без этого договора, как считал Б. Н., всем странам бывшего СССР грозили хаос, угроза военных конфликтов, гражданская война, экономическая яма. Договор давал хоть какие-то шансы на проведение экономических реформ, на дальнейшее движение вперед.

С легкой руки Горбачева все трое участников Беловежских соглашений были объявлены «предателями», «заговорщиками», главной целью которых было «развалить Союз» и «устранить от власти Президента СССР». Между тем достаточно взглянуть на ситуацию непредвзято, чтобы понять: другого выхода просто не было. Сегодня это звучит парадоксально, но история требует понимания логики событий, без учета позднейших оценок и стереотипов.

В Беловежской Пуще Ельцин пытался спасти Союз.

«В начале 90-х, – вспоминает Наина Иосифовна, – когда Россия оказывала безвозмездную экономическую помощь странам СНГ, и кредитами, и энергоресурсами, деньги туда шли постоянно, я говорила Борису Николаевичу: что мы делаем, скажи? Ведь у нас в стране такие проблемы! Не платят пенсии, стипендии, пособия, беда с медициной, со стариками, зачем? Он сказал однажды: “Там тоже живут наши люди”. Понимаете? Наши люди».

В этот же день, 8 декабря вечером, они попытались связаться с главой Казахстана Назарбаевым, чтобы предложить ему прилететь в Пущу. Попытка не удалась. Назарбаев находился в воздухе, летел в Москву, и связаться с ним через бортовую связь оказалось невозможно. Ельцин наблюдает за тем, как его помощник пытается связаться с самолетом Назарбаева. Ельцин видит, как драматично, нервно, спонтанно развивается этот сюжет.

Но у этого договора и не может быть спокойных торжественных декораций. Это инъекция, которую делают тяжелобольному, задыхающемуся, умирающему человеку.

Назарбаев позвонил уже из Внукова, предварительно переговорив с Горбачевым. На приглашение он отреагировал сдержанно, сказал, что текст соглашения надо сначала изучить.

Горбачеву о принятом в Беловежской Пуще решении сообщил по телефону Станислав Шушкевич. Вот как выглядел этот разговор, в передаче самого М. С.:

«Мне позвонил Шушкевич и сказал, что мы, мол, вышли на соглашение и хочу вам зачитать.

– Какое соглашение?

– Да вот такое.

– А почему именно вы звоните?

– Звоню как депозитарий.

– Подождите, вы все уже решили? Уже два дня назад?

– Да, и мы тут говорили с Бушем, он поддерживает.

– Вы разговариваете с президентом США, а президента своей страны вы в известность не ставите… Это позор! Стыдобища! Нечисто это. Вот такая мораль. Но тем не менее я через это перешагнул. Потому что есть страна, есть люди».