Текст книги "Ельцин"

Автор книги: Борис Минаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 55 страниц)

Главное в этом пассаже, впрочем, не цифра – а «черепашьи темпы» приватизации. И еще один момент. «Действовавшая программа приватизации (та самая стихийная «аренда с выкупом». – Б. М.) противопоставляла интересы менеджеров и работников предприятий интересам всего остального населения. А нас еще и подталкивали к тому, чтобы усугубить этот разрыв!» Чубайс никогда не скрывал, что приватизация – вопрос политический. Если ее сорвать, затормозить, повернуть вспять, извратить ее смысл – не будет в России частной собственности. Не будет и собственника. А главное – не будет новой рыночной экономики, новой страны. Чубайс же хотел, чтобы в результате программы приватизации собственником стал каждый гражданин России. Даже самый бедный.

Была рассмотрена другая модель, чешская.

«Там, по крайней мере, каждый гражданин мог получить приватизационные чеки и свободно принять участие в аукционе. Однако копировать целиком и полностью эту модель… мы тоже не могли. Чехословакия – страна маленькая, и вместо многих чековых аукционов у них проводился один-единственный, на котором одновременно продавались акции всех предприятий».

Авторы программы решили объединить чешскую модель с опытом зарождавшегося в России «директорского» капитализма. Решили учесть тот факт, что «ломать через колено» директорский корпус – для нашей страны огромный политический риск. Надо дать директорам некоторые привилегии. Но не забыть при этом об основной массе населения. Еще раз напомню фундаментальную идею Чубайса: в приватизации может принять участие каждый гражданин России!

Это была красивая идея. Но ее подоплекой, говоря по совести, была причина, о которой Чубайс упоминает «через запятую», – отсутствие на тот момент в стране реальных денег.

Простой пример – в 1994 году «Норильский никель» продавался примерно за 200 миллионов долларов. Казалось бы, смехотворная сумма по сегодняшним меркам. Но и эту сумму с трудом удалось собрать группе В. Потанина. А когда его компания пришла на предприятие и увидела, в каком оно состоянии, новые собственники обратились в правительство РФ со следующей идеей: деньги оставьте себе, но и предприятие возьмите обратно! Сделать его рентабельным в тот момент не представлялось возможным. А других покупателей просто не было…

Завод в 1994 году стоил именно столько, и это еще была хорошая цена.

Связьинвест три года спустя, в 1997-м, ушел на открытом аукционе уже за 1 миллиард 875 миллионов долларов. За эти три года в России появились собственники, у них появились деньги. Но этого времени надо было дождаться. Даже если бы к приватизации были допущены иностранные компании без всяких ограничений – это тоже не решило бы проблему. Тогда, в начале 90-х, иностранцы инвестировали в нашу промышленность очень неохотно и осторожно (пример: Сибнефть, которую в 1997 году отказалась покупать французская компания), да и политический риск продать чуть ли не всю экономику в чужие руки казался слишком острым.

Итак, была предложена следующая схема.

Всем гражданам, включая детей, за плату в 25 рублей предлагалось получить приватизационные чеки номинальной стоимостью в 10 тысяч рублей. Каждый гражданин имел право продать свой чек без ограничений; участвовать в чековых аукционах, где чеки обменивались на акции приватизированных предприятий; вложить его в чековые инвестиционные фонды. Рабочие приватизируемых предприятий, кроме того, могли использовать чек для покупки акций своего предприятия в ходе закрытой подписки.

А вот что происходило с самими предприятиями.

«Первоначальный вариант льгот (для работников предприятия и для его руководства. – Б. М.) состоял в том, что 25 процентов привилегированных (без права голоса) акций предприятия бесплатно распределялось среди работников. Кроме того, члены трудового коллектива имели право приобрести еще 10 процентов обыкновенных (голосующих) акций за деньги, но с 30-процентной скидкой… А руководству оставалось еще 5 процентов, но уже без скидок.

Несмотря на то, что уже первый вариант был беспрецедентен в мировой практике (с точки зрения льгот трудящимся и управленцам. – Б. М.), давление на правительство продолжалось», – пишет Чубайс.

Конечный вариант выглядел так. Работники предприятия получали 51 процент голосующих акций, то есть контрольный пакет. Все акции надо было выкупать по цене, в 1,7 раза превышающей номинальную. Акции приобретались отдельными работниками, а не на имя «всего коллектива». То есть дальше их можно было продавать.

Это был компромисс с директорским лобби. Но компромисс, который устраивал правительство, Чубайса, Ельцина. Потому что происходило главное – в России появлялась частная собственность. «Вся борьба сводилась уже к выторговыванию особых схем приватизации, смысл которых, как правило, заключался в том, что директор хотел получить еще больше собственности, чем предписывали правила».

Но и этого было мало.

«Под их (директоров. – Б. М.) ожесточенным давлением появился третий вариант приватизации: на предприятиях средних размеров руководство получало право выкупать 40 (!) процентов акций по очень низким ценам. С огромным трудом удалось исключить из этой схемы крупные предприятия, мотивируя это тем, что превращение в один прекрасный день тысяч директоров в мультимиллионеров спровоцирует народный гнев».

Отметим и вторую особенность приватизации по-российски: «красные директора» добились немыслимых, беспрецедентных льгот в ходе приватизации. Чубайс в книге, посвященной истории приватизации, мучительно размышляет: а стоило ли? Не слишком ли высока была цена?

И приходит к выводу: если бы не пошли на уступки, приватизации не было бы вообще. Из общей программы приватизации были исключены железнодорожный транспорт, аэрокосмическая промышленность, топливно-энергетический комплекс, учреждения здравоохранения и образования, значительная часть предприятий оборонной промышленности ит. д.

И даже этот закон Чубайсу удалось провести через Верховный Совет (обсуждение закона о приватизации шло начиная с 1992 года) с невероятным трудом. А когда он был принят, началась новая история – в различных регионах России местные элиты начали сопротивляться. Чубайс описывает первый аукцион в Нижнем Новгороде, куда они приехали вместе с Гайдаром. Здание, в котором должен был проходить аукцион (продавались первые небольшие предприятия), окружила толпа. Причем толпа далеко не пролетарского вида, это были сытые, хорошо одетые, вполне цивильного вида граждане. Сквозь них Гайдар и Чубайс прорывались едва ли не с кулаками. В результате получился первый образцово-показательный аукцион.

По-другому пришлось бороться за приватизацию в Челябинске. Здесь Чубайс уединился с руководителем областного Совета Суминым, который запрещал проведение аукционов и торгов в своей области, и жестко надавил на него: «Хотите войны? Будет война!» Сумин в конце концов уступил.

Юридические уловки, административный нажим, целая система компромиссов, каскад хитроумных приемов – пришлось пойти на всё, чтобы первый этап приватизации начался.

Но наиболее драматический случай в истории приватизации связан с 93-м годом. Несколько миллионов приватизационных чеков (ваучеров) Госкомимущество отдало в хранилище при московской мэрии. В это время воровство ваучеров было массовым явлением, и команда Чубайса выбрала, как им казалось, самое надежное место в столице. Каков же был шок, когда российские приватизаторы узнали о том, что здание захвачено восставшим Верховным Советом! «Я требовал у Лужкова броневики, – пишет Чубайс, – чтобы отбить здание хоть на несколько часов, ничто другое меня в этот момент не волновало». Но никаких броневиков у Лужкова в тот момент не было. Спасла случайность: перед дверью, ведущей в хранилище (на двери висел «простой замок»), кто-то догадался поставить вешалку. Боевики дверь просто не заметили… «Пока на верхних этажах растаскивали компьютеры и срезали телефоны, ваучеры общей стоимостью приблизительно в 20 миллионов долларов никто не тронул».

В 1994 году, когда должен был завершиться первый этап приватизации («ваучерная приватизация»), возник новый кризис. Биржевая цена ваучера резко упала. Он стоил примерно три с половиной тысячи рублей, в то время как изначально его рыночная цена была объявлена, напомню, в десять тысяч. «Критический момент в ходе чековой приватизации, – пишет Дмитрий Васильев, – возник в январе 1994 года. Тогда выяснилось, что в ходе аукционов собрано очень мало чеков. Предприятия в большинстве своем не торопились участвовать в ваучерной приватизации. Все надеялись: а вдруг пронесет?» Машиностроители, нефтяники, металлурги, предприятия ВПК вели себя очень агрессивно. Однако к лету ситуация изменилась. Региональные чиновники в итоге испугались срыва программы приватизации. Был составлен список приватизируемых предприятий, которые к 1 июля были проданы.

Как же распорядилось своими ваучерами российское население?

25 процентов ушли в чековые инвестиционные фонды. (По наблюдениям социологов, в фонды очень любила вкладывать интеллигенция.)

Еще 25 процентов чеков было продано. Продавали свои ваучеры, как правило, люди, относящиеся к приватизации с большим скепсисом. Эти чеки перешли в руки юридических лиц. Оставшиеся 50 процентов чеков были вложены членами трудовых коллективов (и, как правило, их родственниками) в собственные предприятия – либо по закрытой подписке, либо на чековых аукционах. Всего в ходе приватизации было использовано 95–96 процентов выданных чеков. «Это очень хороший показатель», – пишет Чубайс.

Да, хороший. Но почему же приватизация в итоге оказалась чуть ли не главным «черным пятном» в народной мифологии 90-х годов?

«…В ходе ваучерной приватизации рядовой работник “Норильского никеля” получил по закрытой подписке примерно 300 акций своего предприятия. Если он сумел продать свои акции на пике спроса (по 16–17 долларов за акцию), он получил за них около пяти тысяч долларов» (этот простой пример приводит Альфред Кох).

Вот и та самая машина «Волга», которую обещал Чубайс, выступая перед телезрителями всей страны 1 июля 1992 года, и которую потом ему еще долго припоминали. Но спросим себя: а если это был не работник «Норильского никеля»? А если он продал эти акции не «на пике спроса»? Как правило, акции своего предприятия продавали по гораздо более низкой цене, не умели ими распорядиться.

Как рассказывал мне во время интервью Олег Дерипаска, ныне один из богатейших людей России, в то время он чуть ли не сам стоял у проходной Саянского алюминиевого завода с рукописным плакатом: «Куплю акции». И рабочие охотно продавали свои акции. Вскоре Олег стал одним из собственников завода, оказался успешным-менеджером, управленцем, вывел завод, а потом и всю отрасль из глубокого кризиса. Но много ли было таких примеров?

Как правило, работники бывших советских предприятий стремились быстрее избавиться от «непонятных бумажек», причем покупать акции своего предприятия никто не спешил, никто в 1994 году не верил, что эта прачечная или этот завод могут быть доходными, прибыльными. Люди пытались вложить ваучеры в различные «пирамиды», «паевые фонды», приобрести акции мифических «инвестиционных компаний». Стать собственниками в полном смысле этого слова, объединившись с другими держателями ваучеров, работники предприятий не могли или не хотели.

Эти цветные бумажки с водяными знаками в России 1994 года скупали по дешевке, массово – те, кто понял, какой куш можно получить на этой дешевизне, на этом неумении и нежелании российских людей распорядиться ценными бумагами. В итоге собственность перешла в руки тех, кто хотел ее получить.

Ваучеры, вложенные куда угодно, но только не в свой завод, не в свою фабрику или мастерскую, стали синонимом обмана. Люди пытались избавиться от ваучеров, обменивали их на деньги или просто откладывали в дальний ящик пыльного шкафа. Акции своего предприятия продавали мгновенно, за первую предложенную цену. Почти беспрекословно отдавали управление акциями в руки директоров. Между тем те самые акции через десять лет сильно возросли в цене. Ваучер, который люди смогли обменять на акции Газпрома, в конце 2008 года стал очень дорогим.

Словом, экономический «ликбез» в нашей стране проходил трудно.

Одной из главных ошибок приватизации Чубайс считает создание так называемых «чековых инвестиционных фондов».

«Да, это правда: приватизация не устроила в итоге многих. Почему интеллигенция, например, осталась так недовольна чековой приватизацией?.. Как ни странно, потому что интеллигенция пыталась вложить с умом: не в акции какого-нибудь пивного заводика, а в солидные чековые инвестиционные фонды, обещавшие хорошие дивиденды: в “Хопер”, “Гермес”, “Нефтьалмазинвест”. Часто эти фонды оказывались заурядными пирамидами. На вложениях в такие пирамиды попались, например, практически все сотрудники Минфина».

Итак, основная ошибка приватизации состояла в том, что населению не объяснили: «быстрые» деньги от приватизации получить невозможно! «Пирамиды», то есть компании, обещавшие нереально высокие проценты (и одной из них была знаменитая «МММ»), как объясняет Чубайс, оказались вне поля зрения государства – ни Минфин, ни Госкомимущество, ни другие ведомства не несли за их деятельность никакой ответственности.

Немалая часть ваучеров попала именно в эти «пирамиды», как бы они тогда ни назывались. Государство смогло остановить их деятельность не сразу. И в результате возможность для огромной массы населения, для простых людей участвовать в приватизации была упущена, сгорели деньги, доставшиеся с таким трудом.

Разноцветные бумажки – ваучеры, акции, «мавродики» и прочие «ценные бумаги» разнообразных финансовых «пирамид», кредитные обязательства, доллары – замелькали в руках у всей страны. И в это же время нашу экономику постиг тяжелый кризис.

Но мог ли он ее не постигнуть?

Ни для кого не секрет, акции каких предприятий стали стоить дорого через несколько лет после начала массовой приватизации, какие из этих предприятий сегодня оцениваются в миллиарды долларов (хотя в десятки раз возросла цена и всех остальных) – это сырьевая, добывающая, металлургическая промышленность. Став частью мирового рынка, Россия развивает те отрасли, продукцию которых можно продать. Благодаря приватизации этих отраслей Россия сегодня преодолевает свой экономический спад. Однако в 1992–1994 годах ваучерная приватизация оказалась накрепко связана в умах россиян с этим промышленным спадом. Просто потому, что проходили они – одновременно.

«Еще в 1989 году, – пишет Анатолий Чубайс, – мы с Сережей Васильевым подготовили материал о том, что предстоящие преобразования будут очень тяжелыми, что они не будут приняты большими группами населения, что возникнет серьезное социальное напряжение, особенно в таких сферах, как угольная отрасль, ВПК, бюджетники… Мы понимали, что придется принимать непопулярные меры, такие, например, как закрытие шахт. Мы понимали, что степень неприятия того, что мы будем делать, какое-то время станет только нарастать… Вообще мы полностью отдавали себе отчет в том, что масштаб преобразований требуется настолько гигантский, сложный и болезненный, что абсолютно неочевидно: получится ли что-то в конечном счете из всего этого. Тем не менее было понятно, что других вариантов просто не остается».

Трудно добавить что-то к этим словам. Пожалуй, только одно: для всего этого потребовалось не только мужество отдельных членов правительства. Но и политический лидер, который взял на себя ответственность за всю эту боль, за все эти «кровь, пот, слезы».

К счастью, такой лидер был – Ельцин.

Но Россия, оставшаяся без привычной работы и привычного образа жизни, серьезно затосковала.

В какой-то момент показалось, что мир попросту рухнул.

Да, большинству было не очень ясно, где заработать деньги. Но главное, было не очень ясно и другое – как вообще жить в этом новом мире?

Трудно было привыкнуть не к существованию «дорогих вещей» самих по себе. Невозможно было привыкнуть к тому, что коммерческая составляющая проникла во все сферы жизни, что платить теперь приходилось за то, что считалось бесплатным просто по определению.

Я помню, какой шок вызвало у населения появление на улицах Москвы первых платных туалетов (хотя туалетов при этом стало значительно больше). А что же говорить о сотрудниках коммунальных служб, которые теперь открыто требовали денег на каждом шагу, «в карман» или «через кассу», о врачах и медсестрах, которые, ссылаясь на низкую зарплату, не хотели оказывать первую помощь, об учителях, которые предлагали родителям ребенка «дополнительные занятия» за наличный расчет…

На фоне исчезновения привычных форм существования, государственной заботы и государственных гарантий – вдруг проснулись темные, забытые, зоологические социальные инстинкты.

В этой книге я не буду касаться темы «нового русского криминала», захлестнувшего Россию. О нем написаны тысячи статей, книг, и серьезных, и в «легком детективном жанре», а уж что касается фильмов, посвященных нашим родным бандитам, ей-богу, уж лучше б их было поменьше…

Любопытно другое: откуда все это выросло, на какой почве так пышно расцвели эти новые «цветы зла»?

Вот интересный документ – аналитическая записка, появившаяся на столе у Ельцина примерно в первой половине уже следующего, 1995 года, авторы которой пытались проанализировать отношение населения к новой российской власти в разных регионах страны. Читаем:

«Екатеринбург. Для людей характерны подавленность и чувство униженности, страха за свою жизнь, страха перед будущим, отсутствие перспектив. Они сравнивают свою жизнь с худшими стереотипами памяти о Гражданской войне образца 1919 года. Особенно сильно выражены страх и тревога за будущее детей, бессилие им помочь как сейчас, так и в будущем… Фрустрирована базовая потребность в безопасности: силен страх и беззащитность перед преступностью. У уральцев есть особое ощущение предательства, поскольку ожидания от “своего” Президента были сильнее, чем у других…

Воронежская область. Для жителей области характерно чувство бессилия и одиночества. Их все обманывают: и чиновники, и милиция, негде правды искать. Угнетает страх перед нищетой. Особенно выражена тревога перед неизвестностью, они не видят перспективы, не знают, что с ними будет завтра. Чувствуют себя пассивными заложниками чьей-то неизвестной политики. Остро нуждаются в лидере, который обнародует для них свою программу. Их гложет одиночество…

Краснодар. Жители региона выражают озабоченность отсутствием ориентиров и программ у нынешней власти. Их в равной степени заботит отсутствие денег и отсутствие возможности самореализации. Они хотят иметь четкие инструкции, как и каким путем следовать. Выражена потребность в контроле. Испытывают потребность в лидере, указующем путь, более остро, чем в реальном защитнике».

Как видите, кремлевская администрация вовсе не была «страусом», который прячет голову от реальных проблем. Но, несмотря на эти исследования, ясно показывающие градус социального напряжения, президент продолжал проводить реформы.

В книге «Американская цивилизация» М. Лернера (посвященной менталитету американцев в 50-е годы) я наткнулся на такой вот интересный пассаж:

«Страсть к созданию всякого рода сообществ в Америке очень сильна: ни в одной другой стране вы не найдете столько тайных братств, “деловых клубов”, профессиональных или отраслевых ассоциаций. Вот лишь несколько выборочных цифр, относящихся к середине 50-х годов, для иллюстрации: разного рода братства объединяли в своих рядах по меньшей мере 20 миллионов членов; существовало около 100 тысяч женских клубов; 2 миллиона молодых людей принадлежали к клубам “4 Эйч” в сельской местности и в маленьких городках. По крайней мере, 100 миллионов американцев были членами какой-нибудь общенациональной организации».

Фантастические цифры, не правда ли? За этой сухой статистикой – портрет нации, у которой были сильно развиты «соседский», общественный инстинкт, чувство локтя и товарищества, а значит, и чувство сострадания, коллективной морали.

Возможно, именно этот сильно развитый «общественный инстинкт» помог американцам выстоять и сохранить свои ценности в годы Великой депрессии (вопреки нашим штампованным представлениям об индивидуализме американцев). Куда же девался в трудные 90-е годы знаменитый советский коллективизм? Очевидно одно: новая общественная ситуация оказалась для него непреодолимой. И в нужный момент он не сработал. Объединиться перед лицом возникшей угрозы общество не смогло.

Для общественного примирения и согласия отсутствовали самые главные инструменты – возможность объединиться хоть на какой-нибудь почве. Общество оказалось расколото ментально, единицы не составляли целого, депрессия поразила главным образом не экономику, а сознание людей.

Но все-таки, несмотря на тяжелый процесс в экономике, страна потихоньку начала выбираться из кризиса, связанного с событиями октября 1993 года. Выбирался, безусловно, и Ельцин.

Психологический портрет президента 1994 года – это отнюдь не только усталый человек, страдающий от своих хронических болезней, измотанный бессонницей, ушедший в себя.

Это, конечно, и деловой, рабочий Ельцин, который борется за подписание Договора об общественном согласии, подписывает проекты важнейших законов, возвращает их на доработку, ведет сложные и многоступенчатые переговоры с депутатскими фракциями, впервые выступает с ежегодным президентским Посланием Федеральному собранию.

Неудовлетворенность тем, что происходит в стране и в Кремле, далеко не всегда заставляет его «уходить в себя». Усталость сменяется бодростью, энергией, активностью.

Огромную часть его работы в 1994 году составляют международные визиты. Их много. Иногда он посещает сразу несколько стран. Довольно часто перелетает из одного края мира в другой. Режим его поездок плотный, даже очень.

Ельцин с трудом воспринимает любой протокол, особенно дипломатический. Вот как он сам напишет об этом в своей книге:

«Вообще у нас в России очень не любят выполнять всякие правила, законы, инструкции, указания, в общем, соблюдать какой-то заранее установленный регламент. Непунктуальный мы народ, и регламент для нас – острый нож. Часто спрашивают: смущали ли меня вот эти протокольные тонкости – куда ступить, где остановиться, и как я со всем этим справлялся?

Естественно, поначалу далеко не всегда я чувствовал себя уверенно. Не до таких уж мелочей протокол продуман: встать справа или слева, делать шаг вперед или у самого флага остановиться… Тут я сам, присмотревшись к окружающим, пытался уловить, как именно надо поступить» («Записки президента»).

А вот еще один интересный фрагмент:

«Международный протокол всегда был для меня каким-то камнем преткновения. Я довольно часто нарушал установленные правила. Просто из чувства внутренней свободы, из-за того, что на меня давила тень прежней, советской, дипломатии. Но, нарушая протокол, я всегда четко осознавал и его значение…» («Президентский марафон»).

Кстати, именно Ельцину принадлежит возрождение «дипломатии без галстуков», та новая степень свободы, которую вдруг приобрели в общении между собой мировые лидеры[25]25
  Впервые элементы «дипломатии без галстуков» были продемонстрированы во время визита Хрущёва в США в 1957 году. При Ельцине неофициальное общение лидеров стало устойчивой доминантой.


[Закрыть].

Оказалось, что так легче.

Но поначалу мир трудно привыкал к этой новой манере Ельцина вести себя.

Во время российско-американского саммита на высшем уровне, на встрече в музее-имении Ф. Рузвельта, президент США Клинтон и президент России Ельцин в прекрасном расположении духа вышли на пресс-конференцию к журналистам.

Б. Н., который выпил за завтраком сухого вина, был в возбужденном настроении, «широко жестикулировал, громко и безостановочно шутил». Клинтон старался делать вид, что всё в порядке, но когда настала пора заявления для прессы, Б. Н. сделал суровое лицо и сказал журналистам: «Вы говорили, что эта встреча закончится провалом! Но провалились вы сами!»

В этот момент Клинтон разразился приступом страшного хохота. Это был рекорд его смеха по продолжительности – по Интернету до сих пор гуляет видео с этой пресс-конференции, заразительный смех Клинтона длится на нем около четырех минут… Кто-то писал, что президент США смеялся «деланым смехом», чтобы спасти положение, поскольку Ельцин уж слишком сильно нажал на журналистов, провоцируя резкую атаку с их стороны.

Однако попробуйте сами хохотать четыре минуты, «чтобы спасти положение». Ничего не выйдет. Безудержный хохот Клинтона был совершенно естественным. Ельцин, увидев, как хохочет его напарник, тоже начал улыбаться (что бывало на его пресс-конференциях далеко не всегда). Почему же смеялся американский президент?

Ельцин потряс его тем, что никого не боялся…

Он не боялся выйти за рамки, нарушить приличия, он не боялся ничего. Степень внутренней свободы российского президента оказалась для Клинтона просто заразительной.

На следующий день, возвращаясь из Нью-Йорка, самолет российского президента приземлился в ирландском аэропорту «Шеннон». Там была запланирована сорокаминутная встреча с ирландским премьер-министром. Ельцин не вышел из самолета. Вместо него, примерно через час, вышел смущенный вице-премьер Олег Сосковец.

Наша пресса после этого эпизода была полна злобных карикатур и фельетонов. Широко обсуждалась версия, что «Ельцин напился», и во многих статьях и книгах того времени этот апокриф остался в том самом неизменном виде – как «непотребное» поведение Ельцина в аэропорту «Шеннон».

На самом деле события разворачивались таким образом.

В самолете президент и его супруга обсудили с министром иностранных дел Андреем Козыревым итоги визита и отправились спать. Лег спать и телохранитель Ельцина Александр Коржаков.

…Пробуждение было страшным.

Наина Иосифовна вызвала его и почти исчезнувшим от волнения голосом сказала, что Борис Николаевич пошел в туалет,

[… пропущена стр.479]

сна он приходил в состояние тяжелое, как любой другой человек. Наступило утро. В Берлине стояла страшная жара, и чтобы расслабиться и успокоиться, Ельцин выпил пива (чего делать, конечно, было в такой ситуации нельзя).

Начались запланированные встречи. Но в них сразу проявился незапланированный элемент.

Пока Ельцин возлагал цветы к памятнику воину-освободителю в Трептов-парке, напротив памятника, через дорогу, собралась толпа с плакатами.

Б. Н. не послушался телохранителей и пошел к этим людям. В руках у них были плакаты далеко не дружественного содержания, и выкрикивали они лозунги тоже далеко не пророссийские. «Столкновение» с пикетом длилось недолго, но что-то Ельцина явно разозлило.

Заслышав вскоре после этого эпизода звуки оркестра, он подошел к дирижеру и взял у него палочку. Затем заиграла «Калинка-малинка».

Этот экспромт Ельцина не остался незамеченным ни в наших, ни в мировых СМИ. Кадры с дирижирующим Ельциным стали просто классикой – образ прилепился к нему навечно.

Приговор российской демократической прессы был, кстати, куда более суровым, чем прессы зарубежной. «Известия», в частности, писали, что «президент не частное лицо и представляет не себя одного, не только собственные вкусы и пристрастия. И каждое его появление на людях, каждое сказанное им слово, каждое движение многое говорят не только о нем лично, но и о нас с вами, о политическом и культурном уровне новой России».

Гораздо больше о «культурном уровне» могли бы сказать те, кто действительно был рядом с Ельциным в эти минуты.

Вот что пишет пресс-секретарь Ельцина Вячеслав Костиков:

«После церемонии возложения венков к монументу русского воина-освободителя в Трептов-парке Борис Николаевич шел рядом с Г. Колем в сторону поджидавших нас автобусов и неожиданно начал напевать мелодию из знаменитой “Ленинградской” (блокадной) симфонии Дмитрия Шостаковича – так называемую “тему нашествия”. Я и не предполагал, что у Ельцина такая хорошая музыкальная память. Он довольно точно воспроизвел целый пассаж.

– Похоже, что это Шостакович, – заметил я.

Ельцин был в веселом настроении и стал шутливо доказывать мне, что это мелодия его собственного сочинения…

– Хорошо, Борис Николаевич. Но лучше было бы сказать, что это Шостакович в аранжировке Ельцина.

Между тем Коль насторожился. Он слышал мелодию, которую напевал президент, и, несомненно, она была ему знакома. Конечно же он понимал и заложенный в ней смысл. Он попросил переводчика перевести наш разговор. Выслушав перевод, канцлер остановился и взял Ельцина за руку. Они давно уже были на “ты” и называли друг друга по имени.

– Послушай, Борис… Пусть уж лучше это останется мелодией Шостаковича, а не Ельцина».

Так вот какая музыка на самом деле звучала у него в голове! Тревожная, страшная музыка Шостаковича. Музыка, которая является музыкальным символом фашистской угрозы. Незабываемым символом великой войны. И тогда становится понятным состояние Б. Н.

Утром этого дня Ельцин был страшно взволнован и даже оскорблен некоторыми комментариями в немецкой прессе – о том, что Советская армия победила во Второй мировой, а теперь уходит с позором, поспешно… «Веселое настроение», о котором пишет Костиков, скорее всего, было маской, скрывавшей его подлинные чувства.

^{Борис Ельцин. 2000 г.}

^{С президентом США Джорджем Бушем-старшим}

^{С президентом Франции Франсуа Миттераном}

^{С канцлером ФРГ Гельмутом Колем}

^{С папой римским Иоанном Павлом II}

^{С Елизаветой II, королевой Великобритании, во время ее визита в Москву}

^{С президентом США Биллом Клинтоном}

^{С председателем КНР Цзян Цзэминем}

^{1996-й – год выборов. Во время поездки по стране}

^{На молодежном рок-концерте во время предвыборной кампании}

^{Во время поездки в Чеченскую Республику}

^{Вместе с членами Аналитической группы. Слева направо: Г. Сатаров, С. Шахрай, В. Шахновский, дочь Ельцина Татьяна, Б. Ельцин, А Чубайс, В Илюшин, С Зверев, И Малашенко}

^{Наина Иосифовна с хирургом-кардиологом Ренатом Акчуриным (слева) американским кардиологом Майклом Дебейки}

^{После операции с внучкой Машей. 1996 г.}

^{На Волге. Самара, 1997 г.}

^{Со старшими внуками – Борей, Катей и Машей}

^{В рабочем кабинете в Кремле}

^{С Патриархом Московским и всея Руси Алексием II}

^{С президентом Франции Жаком Шираком. 1997 г.}

^{С председателем правительства РФ Виктором Черномырдиным}

^{С президентом Белоруссии Александром Лукашенко}

^{С президентом Казахстана Нурсултаном Назарбаевым}

 ^{Наина и Борис Ельцины с Мстиславом Ростроповичем}

^{С народным артистом СССР Юрием Никулиным}

^{С Владимиром и Людмилой Путиными}

^{После отставки}

^{Борис и Наина Ельцины}

 ^{С младшими внуками Машей и Ваней}

Однако тему, возникающую на нашем пути, не обойти никак. Это тема пресловутых «вредных привычек» первого российского президента. Собственно, речь идет об одной-единственной привычке. Других вредных не было, только полезные.