Текст книги "Ельцин"

Автор книги: Борис Минаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 55 страниц)

Ельцин молчит. Делать ответный ход еще рано.

Он показывает Лебедю другие кабинеты, подводит к окну, проходит по коридору. Прощаясь, тихо спрашивает:

– Ну, хорошо, Александр Иванович, а что бы вы делали на моем месте?

Двое очень волевых, сильных мужчин. Они смотрят в глаза друг другу. Оба не хотят, чтобы погибли люди, сотни людей, чтобы пролилась кровь.

По логике вещей Лебедь должен продолжать свою линию: предлагать сдаться, предлагать свою помощь в уходе из Белого дома. Но он вдруг понимает, что это бесполезно. Магия Ельцина захватывает и его. И он делает совершенно неожиданный ход. Он, отнюдь не демократ, не «республиканец», просто честный служака, вдруг говорит Ельцину: армия выполняет приказ, но чей приказ? Горбачев, и это официально объявлено, временно отстранен. Возьмите на себя командование вооруженными силами.

Как?

– Поскольку Верховного главнокомандующего нет… объявите себя Верховным главнокомандующим.

После этого Лебедь уходит из Белого дома, оставив уже свою «роту охраны».

Б. Н., не задумываясь, выпускает указ, в котором объявляет себя главнокомандующим всеми вооруженными силами на территории России.

За эти дни, 19 и 20 августа, он обнародовал немало документов, на каждый указ ГКЧП Ельцин выпускает свой. Но что значит «выпускает»?

Помощники и добровольные активисты заклеивают всю Москву ельцинскими воззваниями и приказами – кажется, что ими обклеена каждая дверь в каждом вагоне метро, каждый подъезд каждого двора, каждое дерево в каждом сквере. Продолжает работать и уже запрещенная официально радиостанция «Эхо Москвы», хотя все ждут прекращения трансляции с минуты на минуту. Мощь народного сопротивления – не только в сильных и смелых парнях, которые не боятся втыкать железные прутья в гусеницы танков и бросать бревна под колеса военных грузовиков. Она еще и в этих тихих, незаметных людях, которые обклеивают ельцинскими листовками все, что могут.

Среди всех этих документов – воззвание к солдатам, указ о том, что все указы ГКЧП следует считать недействительными, а тех, кто их выполняет, ждет суровая уголовная ответственность, и т. д. и т. д. – так вот, среди них один, самый первый, что писался начерно еще в Архангельском, представляется наиболее важным.

И не только потому, что Ельцин прочел его с танка.

Просто – он первый. В нем содержится непосредственная реакция на события.

«К ГРАЖДАНАМ РОССИИ.

В ночь с 18 на 19 августа отстранен от власти законно избранный Президент страны.

Какими бы причинами ни оправдывалось это отстранение, мы имеем дело с правым, реакционным, антиконституционным переворотом.

При всех трудностях и тяжелейших испытаниях, переживаемых народом, демократический процесс в стране приобретает все более глубокий размах, необратимый характер…

Такое развитие событий вызвало озлобление реакционных сил, толкало их на безответственные, авантюристические попытки решения сложнейших политических и экономических проблем силовыми методами.

Мы считали и считаем, что такие силовые методы неприемлемы. Они дискредитируют СССР перед всем миром, подрывают наш престиж в мировом сообществе, возвращают нас к эпохе холодной войны и изоляции Советского Союза от мирового сообщества.

Все это заставляет нас объявить незаконным пришедший к власти так называемый комитет. Соответственно, объявляем незаконными все решения и распоряжения этого комитета.

Уверены, органы местной власти будут неукоснительно следовать конституционным законам и указам Президента РСФСР.

Призываем граждан России дать достойный ответ путчистам и требовать вернуть страну к нормальному конституционному развитию.

Безусловно, необходимо обеспечить возможность президенту страны Горбачеву выступить перед народом. Требуем немедленного созыва Чрезвычайного съезда народных депутатов СССР.

Мы абсолютно уверены, что наши соотечественники не дадут утвердиться произволу и беззаконию потерявших всякий стыд и совесть путчистов. Обращаемся к военнослужащим с призывом проявить высокую гражданственность и не принимать участие в реакционном перевороте.

До выполнения этих требований призываем к всеобщей бессрочной забастовке.

Не сомневаемся, что мировое сообщество даст объективную оценку попытке правого переворота.

Борис Ельцин. Иван Силаев. Руслан Хасбулатов».

19 августа Ельцин вышел из здания, забрался на броню одного из четырех танков, которые уже «охраняли» здание Верховного Совета РСФСР, пожал руку танкисту и прочел обращение перед собравшимся народом. Показательно, что здесь были и телекамеры, в частности, программы «Время», которые запечатлели этот потрясающий момент.

…На фотографии видно, как танкист, высунувшийся из люка, закрывает лицо руками.

Почему он закрывает лицо руками? От страха, что его увидит начальство? От стыда? Возможно. Ведь ситуация абсолютно парадоксальна: Ельцин, главарь «демократической банды», который, по идее, должен бежать от этих танков, бояться этих танков, использует их как свой пьедестал.

Меж тем вокруг Белого дома собирается уже масса людей. «Защитников» организуют в отряды, дают им задание, они строят баррикады, организуют дежурство, затаив дыхание, слушают обращения Ельцина, которые передают по громкоговорителю, и, в общем-то, образуют вокруг здания огромный живой щит, прорвать который даже с помощью армии уже представляется серьезной проблемой.

Правда, тут я должен сделать некоторую ремарку.

К ночи (к первой ночи) число собравшихся у Белого дома несколько поредело, по свидетельству моего друга журналиста Сергея Козырева, который находился в это время в Белом доме и звонил мне по телефону. «Тут всего несколько сот человек, ну, максимум тысяча» – так виделась ему ситуация из окна здания. Но уже в следующую ночь, когда в сквере и на площади жгли костры и ставили палатки, в оцеплении, взявшись за руки, стояло уже несколько тысяч, а в общей сложности, если взять и тех, кто стоял на Калининском, на улице Чайковского и на Бородинском мосту, десятки тысяч человек.

Это были люди, готовые умереть…

А что делают в этот день, 19 августа, сами гекачеписты?

Прежде всего, они осмысляют то, что произошло в Форосе.

ГКЧП, поддержанный Горбачевым, пусть даже молчаливо, и ГКЧП без него – это два разных сценария заговора. Две разные тактики.

Что же случилось в крымской резиденции президента СССР накануне путча? Существуют две главные версии событий: одна сформулирована хозяевами дачи в Форосе, то есть Горбачевым и его помощниками; вторая – «гостями», которые прибыли туда вечером 18 августа, то есть членами ГКЧП и «сочувствующими» (Бакланов, Шенин, Болдин, Варенников, Плеханов).

Первая версия хорошо известна: Горбачев отказался сотрудничать с ГКЧП, не подписал указов о чрезвычайном положении и был изолирован. Территория дачи жестко контролировалась, телефоны были отключены, Горбачев, его помощники и его семья фактически находились несколько дней под домашним арестом. Ожидая самого худшего, Михаил Сергеевич записал на домашнюю видеокамеру обращение к народу (и эта запись существует), чтобы остался документ, подтверждающий его неучастие в заговоре.

Вторая версия возникла уже через несколько лет после событий 1991 года. Ее активно вбрасывали в средства массовой информации Болдин, Шенин, Бакланов, Варенников. Не отрицая своего резко негативного отношения к Михаилу Сергеевичу, они тем не менее в один голос говорили о том, что его позиция в тот день не была столь однозначной.

Вот что пишет об этом историк Рудольф Пихоя:

«Смутные слухи о подготовке заговора уже бродили. 20 июня государственный секретарь США Д. Бейкер в Берлине сообщил министру иностранных дел СССР А. Бессмертных о том, что американской разведке стало известно о подготовке смещения Горбачева, в которой принимают участие Павлов, Язов и Крючков. Эти же сведения были переданы в Москву через тогдашнего посла США Мэтлока.

5 или 6 августа Крючков встретился с Язовым, и они договорились “изучить обстановку”. По словам Крючкова, это делалось едва ли не по прямому поручению Горбачева…

Можно утверждать, что заговорщики предвидели три варианта развития событий.

Первый, оптимальный, состоял в том, что Горбачев, Президент СССР, встретившись с объединенным противодействием со стороны руководства КПСС, государственного аппарата, КГБ, армии и МВД, будет вынужден санкционировать введение чрезвычайного положения в стране. Эта акция приобретала видимость законности, а после утверждения Верховным Советом СССР и вовсе приобретала это качество. Судьба Горбачева в этом случае оказывалась в руках заговорщиков, которые могли, использовав его, заменить на нового Президента СССР.

Второй, более реалистичный вариант (к нему и готовились, судя по тому, что вместе с заговорщиками летели в Форос связисты) состоял в том, что Горбачев займет типичную для него позицию умолчания, ту позицию, которую он успешно разыгрывал… весной 1989 года в Тбилиси, в Вильнюсе: не знал, не был информирован. Поэтому у заговорщиков был заготовлен вариант – объявить Горбачева больным. Это давало возможность Горбачеву уйти от ответственности, выждать, что получится из затеи заговорщиков, а заговорщикам – ввести в действие Янаева, заменить им Горбачева. В дальнейшем судьба Горбачева зависела от результатов чрезвычайного положения. Он мог бы попытаться договориться с руководителями ГКЧП и сохранить свой пост, мог его утратить… и мог, наконец, объявить, что он с самого начала был противником ГКЧП.

Был и третий вариант. Горбачев решительно протестует, применяет имеющиеся у него силы (личную охрану, обращается за помощью в СССР и за границу). В таком случае в Москве оставалась группа руководителей “силовых” ведомств, которая должна была сломить его сопротивление… Вариант крайне неприятный, но, очевидно, предусмотренный, судя по тому, что уже упорно распространялись слухи о тяжелой болезни Горбачева… группе московских психиатров было предложено подготовить заключение о психическом заболевании Президента СССР».

Итак.

На первый, «благосклонный», вариант члены ГКЧП вряд ли рассчитывали: все-таки Горбачев не был инициатором заговора. Заговорщики явились в Форос без предупреждения, Горбачев долго отказывался их принимать.

Но и второй вариант – отказ подписать документы, молчаливая позиция М. С. – всех вроде бы устраивал. Генерал Плеханов спрашивает Валерия Болдина, который вышел от Горбачева: ну что?

– Да ничего. Не подписал, – отвечает Болдин. Начальник горбачевской охраны Медведев слышал этот разговор и позднее прокомментировал: «Ответил разочарованно, но спокойно, как будто и предполагал, что так и будет».

Болдин, который работал помощником Горбачева с начала 80-х годов, руководитель его администрации, «тень» генсека, вообще воспринимал встречу с Горбачевым в Форосе весьма своеобразно: он считал, что Горбачев согласился с тем, что ГКЧП «сделает грязную работу», а затем М. С. может вернуться на свое место. «Президент думал о чем-то другом и неожиданно спросил – распространяются ли меры чрезвычайного положения на действия российского руководства? Услышав утвердительный ответ, он успокоился окончательно». Разумеется, Болдин предлагает в своей книге версию, которая устраивает прежде всего его самого, очищает от тяжкого греха предательства. Ни слова он не говорит о том, что Горбачев отказался подписать документы ГКЧП, а на слова своих «гостей» о том, что нужно принимать решительные меры, ответил: «Да, и главная из этих мер: это подписание Союзного договора». Зато привел в своей книге слова, якобы сказанные Горбачевым: «Черт с вами, действуйте!»

Но все-таки вариантов поведения Горбачева было три. Рассмотрим и третий. Сопротивление.

Было ли оно?

«Для меня как начальника охраны, – пишет В. А. Медведев, – главный вопрос: угрожало ли что-нибудь в тот момент жизни президента, его личной безопасности? Смешно, хотя и грустно: ни об угрозе жизни, ни об аресте не могло быть и речи. Прощаясь, обменялись рукопожатиями.

…Ребята (охрана Горбачева. – Б. М.) были у меня под рукой. В моем подчинении был резервный самолет Ту-134 и вертолет. Технически – пара пустяков: взять их и в наручниках привезти в Москву. В столице бы заявились, и там еще можно было накрыть кого угодно».

Из того же посыла исходит и Рудольф Пихоя:

«Отказ Горбачева от сотрудничества с заговорщиками не носил окончательного характера, не привел к разрыву между Горбачевым и делегацией от будущего ГКЧП. По словам Горбачева, он надеялся на их благоразумие; по мнению же заговорщиков, невозможно, чтобы политик такого масштаба сказал прилюдно “да”. Прощание прошло вполне мирно, Горбачев и члены делегации обменялись рукопожатиями, охрана Горбачева не имела никаких оснований вмешаться в эту ситуацию».

Я, конечно, не могу не вспомнить в этой связи слова Наины Иосифовны, сказанные ею во время нашего интервью: невозможно представить себе на месте Горбачева Бориса Николаевича. Он, конечно, не стал бы ждать и не подчинился бы никаким приказам, тем более какого-то генерала КГБ.

Так были эти приказы или нет? Были ли арест, изоляция, ограничивала ли охрана свободу действий президента СССР?

Несмотря на то, что свидетельство начальника горбачевской службы безопасности Медведева выглядит весьма убедительно, другие свидетельства не позволяют доверять ему на 100 процентов. В частности, помощник президента А. Черняев пишет, что ему не позволили выходить с территории резиденции, а когда он настоял, что должен позвонить жене, каждое его слово контролировал сидящий рядом сотрудник КГБ. Есть и другие детали, которые красноречиво говорят о том, что Горбачева и его близких держали в строгой изоляции от внешнего мира. Что же произошло на самом деле?

Скорее всего, увидев, что Горбачев не предпринимает никаких активных действий, начальник его охраны решил выполнять приказы своего непосредственного руководителя, генерала Плеханова[18]18
  «Как только уехала “банда четырех”… я попросил зайти ко мне офицера безопасности. Тот сказал, что всем распоряжается здесь теперь приехавший из Москвы генерал Генералов (зам. Плеханова). Тогда я попросил, чтобы он зашел: мы давно были знакомы. Генерал вежливо мне “разъяснил”: связь отключена из Москвы, никуда Горбачев завтра не поедет и никакого подписания Союзного договора не будет, никто отсюда, с территории дачи, не выйдет, у гаражей, где стоят машины Горбачева с правительственной связью, поставлены автоматчики, привезенные Плехановым. С ним, Генераловым, “дополнительно” приехало несколько сотрудников, внешняя охрана территории “укреплена” пограничниками… Двое суток с территории не отпускали домой даже местных жителей, которые работали на даче садовниками, уборщиками, ремонтниками, на кухне и т. п.» (А. Черняев «Шесть лет с Горбачевым»).


[Закрыть].

Нельзя доверять на сто процентов и свидетельству Валерия Болдина, который намекает, что Горбачев хотел, чтобы гэкачеписты выполнили за него «грязную работу» и расправились с российским руководством. Помощник Горбачева Анатолий Черняев вспоминает: «Он лежал на постели и делал пометки в блокноте. Я присел рядом и стал ругаться. Он смотрел на меня печально. Сказал: “Да, это может кончиться очень плохо. Но, ты знаешь, в данном случае я верю Ельцину. Он им не дастся, не уступит. И тогда – кровь. Когда я их вчера спросил, где Ельцин, один ответил, что “уже арестован”, другой поправил: “Будет арестован”».

Следователи российской прокуратуры не преминули спросить президента СССР о том самом пресловутом рукопожатии, которым он обменялся с представителями ГКЧП. Горбачев ответил: он надеялся, что его «твердая позиция» их образумит.

Аргумент логичный, но недостаточный. Он не позволяет до конца прояснить ситуацию, которая остается загадкой вот уже больше пятнадцати лет. А прояснить ее можно, на мой взгляд, следующим образом: как и многие другие в нашей стране, Горбачев не верил в то, что систему можно победить индивидуальными, личными усилиями. Больше того, все годы своего правления сам он панически боялся этой системы. Всеми силами стремился уговорить, уболтать, обмануть ее. Поведение Горбачева в Форосе нельзя назвать лицемерной игрой. В рамках своей системы координат он повел себя даже мужественно. Но это было мужество слабого человека, который сразу смирился с поражением.

Гэкачеписты прекрасно это знали. Однако «молчаливое несогласие» Горбачева отнюдь не прибавило им решительности.

Их пресс-конференция, транслировавшаяся вечером 19 августа по Центральному телевидению, показала: заговорщики подавлены. Дрожащие руки, невнятные ответы, скованность.

Вопрос молодой журналистки Татьяны Малкиной: «Отдаете ли вы себе отчет в том, что совершили военный переворот?» – прозвучал на весь мир как приговор. Стало понятно, что это какой-то странный переворот. Какая-то странная хунта. Настоящая хунта, которая готова прийти к власти через реки крови, не потерпит такого вопроса.

Кстати, немаловажная деталь: среди членов ГКЧП – ни одной публичной фигуры, то есть ни одного человека, который бы хоть раз выступил на телевидении или перед съездом с развернутой яркой речью, мог бы отвечать на вопросы из зала, владел хоть какими-то навыками открытого диалога. Даже самый более или менее «разговорчивый» из них, Янаев, запомнился лишь плоской шуткой при утверждении на должность вице-президента СССР (отвечая на вопрос о своем здоровье, он сказал, что «жена не жалуется», вызвав жидкий смех в зале Кремлевского дворца и язвительные насмешки в кулуарах). Единственным исключением в составе «инициативной группы» был Анатолий Иванович Лукьянов, который постоянно вел заседания съезда и Верховного Совета СССР. Но он войти в ГКЧП отказался, заявив, что «пока» должен оставаться в стороне.

Позорная пресс-конференция, где никто из них не смог выступить со сколько-нибудь внятным объяснением, которого ждали все, выявила их полную неспособность говорить со страной.

Однако своя логика в действиях ГКЧП конечно же была. Был свой расчет, причем вполне оправданный. Расчет… на время.

Да, время, казалось бы, работало на «новый режим». Если бы ГКЧП продержался хоть две-три недели (а возможно, хватило бы и одной), ситуация могла бы решительно измениться в его пользу.

Заработали бы старые методы управления, опомнились бы от шока административные и партийные органы на местах, и закрутился бы рутинный механизм жизни, организации производства, привычные слова и привычные реакции на эти слова создали бы нужный фон серому, безликому режиму власти. (Правда, остается открытым вопрос о том, насколько бы хватило ГКЧП экономического ресурса, ведь распределительная экономика трещала по всем швам, стратегические запасы подходили к концу.)

За эту гипотетическую неделю был шанс решить и «проблему Горбачева» (либо открыто объявить о том, что он находится под домашним арестом, либо как-то договориться с «шефом») и, самое главное, определиться с лидером, с тем, кто действительно принимает решения, поскольку долго такое аморфное «коллективное руководство» продержаться не могло.

Конечно, при такой ситуации было невозможно избежать ни репрессий, ни столкновений, ни жертв, но главные рычаги управления страной ГКЧП мог перехватить в свои руки за какие-то считаные дни.

Но этот расчет на главного союзника – всемогущее время – был скомкан тем, что уже днем 19 августа, под боком у Кремля, на Краснопресненской набережной, возник очаг сопротивления, а сам Ельцин открыто пошел против заговорщиков. Ельцин заставил участников ГКЧП принимать решения очень импровизированно, с ходу, поставил их перед необходимостью применения силы, а они к этому не были готовы.

Б. Н. перевел ситуацию в совершенно другой режим, когда счет шел не на дни, а на часы, даже на минуты.

Утром 20 августа заговорщики вновь собрались в Кремле, уже без Павлова, которого свалила гипертония, и выслушали председателя КГБ Крючкова. Аналитики КГБ предупреждали, что, если «двоевластие» продлится и дальше, развитие ситуации станет непредсказуемым.

«Стало ясно, что медлить с арестом Ельцина более нельзя.

Подготовка к захвату здания Верховного Совета России началась в 9 часов утра.

Утром Крючков по телефону поручил мне связаться с заместителем министра обороны Ачаловым для разработки операции по блокированию и захвату Белого дома, – вспоминает заместитель председателя КГБ Гений Агеев. – Он назвал место, куда будет отправлен арестованный Ельцин. Это было все то же “Завидово”» (В. Степанков, Е. Лисов «Кремлевский заговор»).

Но то, что можно было сделать за пару часов утром 19-го (например, занять здание Верховного Совета, арестовать Ельцина), сделать теперь, 20-го, уже невероятно трудно.

Тем не менее отступать они не собирались. Казалось, штурм здания неминуем. Слухи о штурме поползли по Москве с утра, его ждали вечером, в районе восьми-девяти, потом ночью, потом в шесть утра.

Ночью начался проливной дождь.

Защитников Белого дома учили, как действовать при отравлении слезоточивыми газами: мочить платки и закрывать ими нос и рот. Женщинам было приказано покинуть здание. Но почти никто из них не ушел. Не ушли и ближайшие соратники Ельцина. Кроме премьер-министра Силаева. Он зашел в кабинет Б. Н. и попросил разрешения покинуть здание, провести эту ночь, с 20 на 21 августа, дома, с семьей. Ему в тот момент было почти 70. Он, как и многие, считал, что если останется в Белом доме, то, скорее всего, попрощается с жизнью.

Все были измотаны бессонницей и перевозбуждением. Камера фотографа Юрия Феклистова запечатлела такой эпизод: дюжий парень с автоматом, защитник Белого дома, спит на плече у виолончелиста Мстислава Ростроповича. А Ростропович держит автомат – вместо виолончели.

Ростропович, приехавший в Белый дом в первый же день блокады, был, наверное, самым знаменитым его защитником после Ельцина.

Вообще в Белом доме происходило немало любопытного. Приходили известные артисты, политики – приходили и уходили. Здесь было огромное количество журналистов, наших и иностранных. Некоторые вскоре требовали автомат, другие предпочитали сделать репортаж и уйти работать в редакцию.

Радостным известием стала «поддержка международного сообщества», а именно – звонки Ельцину от Джорджа Буша-старшего и Джона Мейджора (премьер-министра Великобритании). Но справедливости ради надо заметить, что звонок этот Буш-старший совершил почти через сутки после переворота, до этого момента отделываясь осторожными заявлениями, выражая тревогу по поводу здоровья Горбачева и надежду, что новые власти не свернут с намеченного демократического пути. Слова поддержки прозвучали и от лидеров республик, с которыми у Б. Н. были не такие уж безоблачные отношения: Назарбаева, Кравчука, которым Ельцин позвонил сам, находясь в Белом доме. Это были важные сигналы.

Охрана Ельцина составляла планы спасения Б. Н. в случае начала штурма. Через систему подземных люков и коридоров можно было выйти на другую сторону Москвы-реки к гостинице «Украина». На этот случай ему приготовили парик и бутафорскую одежду. Другой вариант – подземный бункер, настолько хорошо оборудованный и автономный, настолько прочный и защищенный (на случай ядерной атаки), что продержаться в нем можно было много дней, до прихода «наших». В ночь с 20-го на 21-е Ельцин согласился туда пойти. Хотя понимал, что «наши» скорее всего не придут. Все «наши» были в здании и вокруг него (остальные сидели по домам и тихо ждали).

Наконец начальнику службы безопасности пришла в голову идея: вывезти Ельцина в американское посольство, задний двор которого находился через улицу, в 200 метрах от Белого дома. Коржаков немедленно связался с дежурным в посольстве, и американцы приняли эту идею с воодушевлением.

Но Ельцин ехать в посольство отказался наотрез!

Люди по-разному проявляли себя в этой страшной ситуации. Руцкой, вспомнив военное прошлое, активно командовал немногочисленными автоматчиками, проверял посты. Хасбулатов, Бурбулис, Шахрай и другие члены ельцинского штаба продолжали «работать с документами», звонить, получать корреспонденцию и отправлять ее. Наконец в ту последнюю ночь все спустились в бункер. Кто-то поставил на стол бутылку водки.

С отрешенным лицом сидел Юрий Лужков, тогда заместитель мэра Москвы, держа за руку свою молодую беременную жену Елену. Он не пил, почти ничего не говорил. Зато пламенную речь в защиту демократии произнес Гавриил Харитонович Попов, первый мэр Москвы.

Люди вели себя по-разному, но практически никто не уходил из Белого дома. Здесь, с Ельциным, было и страшно, и в то же время была надежда.

Он и был этой надеждой.

Сам Ельцин в первую ночь немного поспал.

Лежа на кушетке, на боку, вытянув руку, слушал сквозь сон раздававшиеся в коридоре крики, гулкие шаги по лестнице.

Он должен пережить и эту ночь, и следующую. Он не верил, что все они умрут. Время работало на него. Время мощно работало на него.

…Кульминация наступила в ночь с 20 на 21 августа.

Движение бронетехники, которого все так долго ждали, наконец началось.

Судя по мемуарам генерала Александра Лебедя, количество войск, переброшенных в эти дни в Москву, было совершенно невероятным. Крупнейшая по численности передислоцированных войск операция, сравнить которую можно лишь с серьезными учениями или со сражениями времен Второй мировой войны. Все новые и новые части прибывали на военные аэродромы. Но с точки зрения эффективности, целесообразности это был настоящий хаос. Как пишет Лебедь, «преднамеренный хаос». Однако ничьей злой воли, хитроумного замысла в этом хаосе с военной точки зрения не было.

Безумной являлась сама затея – подавить сопротивление москвичей силами бронетехники. Несколько хорошо обученных подразделений спецназа решили бы эту задачу куда быстрее. Танки и БМП вызывали у толпы дикое возбуждение, ярость и желание их остановить. Люди ложились под боевые машины, останавливали их буквально руками, кидали под гусеницы все, что можно, взбирались на броню, не давая проехать.

Три БМП двинулись в туннель под Садовым кольцом, чтобы перебраться на ту сторону Нового Арбата. Молодой защитник Белого дома влез на броню и попытался открыть люк, чтобы переговорить с экипажем. Офицер, который решил, что в руках у парня бутылка с зажигательной смесью и он сейчас заживо спалит экипаж, выстрелил в него. Двое других парней, подбежавших, чтобы оттащить упавшее тело, были задавлены машиной, которая неожиданно дала задний ход.

Так трагически погибли Дмитрий Комарь, Илья Кричевский и Владимир Усов.

Больше жертв в ту ночь не было…

Страшная новость мгновенно облетела Москву. Ярость народа стала такой сильной, что ее физически можно было ощутить, даже не находясь в стане защитников Белого дома.

Вообще ситуация, конечно, находилась на волоске. Экипажи БМП, которые не смогли совершить передислокацию в ту ночь, находились среди возбужденной толпы. У многих в руках они видели бутылки с зажигательной смесью. Но, слава богу, ни одна машина не сгорела, не взорвалась. Если бы это случилось, очереди по толпе были бы неминуемы.

В своих воспоминаниях офицеры группы «Альфа», элитного подразделения КГБ, обученного именно как «группа захвата», пишут, что они «отказались» в ту ночь штурмовать Белый дом. Нет никаких оснований им не верить.

Но войти туда (по плану, разработанному в военном штабе ГКЧП) они смогли бы только через «коридоры», проложенные в толпе десантниками и БМП. Никаких «коридоров» проложено не было, так как толпа не подпустила БМП к зданию.

В шесть утра, под проливным дождем, когда движение техники уже было остановлено, пронесся слух о том, что сейчас начнется штурм – уже без боевых машин, просто силами пехоты и спецназа. Люди, сцепив руки, встали в несколько рядов – в последний раз.

Но штурма не было. Отдать приказ о его начале стало уже невозможно. Офицеры, после двух дней бесконечного ожидания, противоречивых приказов, публичного позора и сумятицы, отказывались идти на штурм.

Над Москвой повисло хмурое дождливое утро.

Этим утром состоялся еще один примечательный телефонный разговор. Я не могу привести его дословно, но общий смысл постараюсь передать.

Павел Грачев позвонил своему непосредственному начальнику, министру обороны СССР, члену ГКЧП Дмитрию Язову.

Смысл его вопроса был прост: что делать дальше?

– Пошли они на х…, – сказал Язов. – Я больше в этом г… не участвую[19]19
  Значительно более сухо излагает этот ключевой эпизод – отказ армии поддерживать действия ГКЧП – Р. Пихоя: «В 6 часов утра 21 августа состоялось заседание коллегии Министерства обороны, на котором большинство генералов высказалось за необходимость вывода войск из Москвы, перевода Вооруженных сил из повышенной боеготовности в постоянную, рекомендовали министру обороны Д. Язову выйти из состава ГКЧП. Язов согласился со всеми предложениями, кроме одного: выйти из ГКЧП. “Это мой крест, – заявил он. – Буду нести его до конца”».


[Закрыть].

Грачев понял приказ начальника и начал вывод войск из столицы.

Танки возле Белого дома взревели и отправились домой. Счастливые танкисты прощались с девушками, которые успели одарить их за эти дни большим количеством улыбок и телефонных номеров.

Все было кончено.

Самолет с членами ГКЧП срочно вылетел в Форос, к Горбачеву. Теперь они просили у него защиты!

Еще один не до конца проясненный момент путча: привезти Горбачева из Фороса предложил членам ГКЧП… сам Ельцин. Этот факт подтверждает Татьяна, дочь российского президента: «Папа позвонил им и сказал, чтобы они вылетали в Форос за Горбачевым».

Но в тот момент, когда гэкачеписты уже мчались в аэропорт, у него возникло ощущение, что оставлять Горбачева наедине с ними просто опасно.

События развивались с калейдоскопической быстротой, счет шел на минуты. Вскоре из Внукова вылетел уже второй самолет «за Горбачевым».

Горбачев не стал разговаривать с путчистами и сел в самолет, в котором с автоматчиками прилетел вице-президент России Александр Руцкой.

В своей первой речи, которую Горбачев произнес, едва сойдя с трапа во Внукове, он поблагодарил «российское руководство».

Вечером 21 августа путч был закончен. Официально.

Когда я начал писать эту книгу, то вдруг, даже как-то неожиданно для себя, спросил у своего младшего сына-студента, о чем ему было бы интересно узнать из биографии Ельцина.

Ответ он дал такой:

– Подробности перестрелки.

– Какой перестрелки? – изумился я. «

– Той перестрелки, в 91-м году.

– А что ты вообще знаешь о 91-м годе? – спросил я его с интересом. – Что вам об этом в школе говорили?

– Я был тогда маленький, – уклончиво ответил сын.

И верно, тогда ему было три года.

– А ну-ка, – осенило меня, – принеси мне, дружок, какой-нибудь школьный учебник истории!

Он, порывшись на полках, принес мне «Пособие по истории отечества для поступающих в вузы» (М.: Простор, 1993. Ред. коллегия А. С. Орлов, А. Ю. Полунов, Ю. А. Щетинов).

В главе «Ново-Огаревский процесс» я прочел одну фразу (!) о путче 1991 года. Вот она, подчеркнута мной, следите, пожалуйста, за контекстом:

«Проект договора об ССГ предусматривал преобразование союзного государства в конфедерацию с ликвидацией многих полномочий центра, но с сохранением системы президентской власти. Предпринятая 19–21 августа 1991 года попытка центра вооруженным путем предотвратить эту перспективу закончилась поражением. Начался новый и заключительный этап распада СССР». Вот и все о путче для юных граждан Российской Федерации, для абитуриентов, поступающих в вузы! В то время как теме «нормализации отношений с США, Китаем, другими странами» отведено полторы страницы убористого текста.

Другому поколению старшеклассников повезло чуть больше.

В новом учебнике (История России для 11-го класса / А. Левандовский, Ю. Щетинов, С. Мироненко. М.: Просвещение, 2007) о путче читаю:

«ГКЧП объявил о введении чрезвычайного положения в отдельных районах СССР, о расформировании структур власти, действовавших вопреки Конституции СССР 1977 г., о приостановлении деятельности оппозиционных партий, о запрете митингов и демонстраций, о контроле над средствами массовой информации. В Москву вошли войска.

Население страны в целом сохраняло спокойствие. Продолжалась работа шахт, заводов, фабрик, учреждений, транспорта, в деревне – уборка скудного урожая. Лишь в Москве, а затем и в некоторых других крупных городах России Президенту РСФСР Б. Н. Ельцину (избранному на этот пост всенародным голосованием в июне 1991 г.) удалось организовать тысячи своих сторонников на активное сопротивление мерам ГКЧП (митинги протеста, строительство баррикад у здания Верховного Совета РСФСР и т. п.)… В условиях, когда ГКЧП практически бездействовал, этого оказалось достаточно для ликвидации путча».