Текст книги "Ельцин"

Автор книги: Борис Минаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 55 страниц)

Десять пустых болванок (1993)

Мать приехала к нему в Москву в самое неспокойное время, в начале 93-го. Все последние годы она поступала так: летом ехала в Свердловск, «в свой сад», зиму проводила с ними в Москве. То же самое было и на этот раз. В эту зиму, 1993-го, Клавдии Васильевне было уже 84 года (родилась она в 1908 году).

О Клавдии Васильевне в своих воспоминаниях Ельцин пишет немного или, скажем так, не очень много. Но за каждой деталью кроется море недосказанного. И сдержанной, но очень сильной любви.

Вот, например, первый том его мемуаров – «Исповедь на заданную тему»:

«Мне рассказывала мама, как меня крестили. Церквушка со священником была одна на всю округу, на несколько деревень. Рождаемость была довольно высокая, крестили один раз в месяц, поэтому этот день был для священника более чем напряженным – родителей, младенцев, народу полным-полно. Крещение проводилось самым примитивным образом – существовала бадья с некоей святой жидкостью, то есть с водой и какими-то приправами, туда опускали ребенка с головой, потом визжавшего поднимали, крестили, нарекали именем и записывали в церковную книгу. Ну, и как принято в деревнях, священнику родители подносили стакан бражки, самогона, водки – кто что мог…

Учитывая, что очередь до меня дошла только ко второй половине дня, священник уже с трудом держался на ногах. Мама, Клавдия Васильевна, и отец, Николай Игнатьевич, подали ему меня, священник опустил в эту бадью, а вынуть забыл, давай о чем-то с публикой рассуждать и спорить… Родители были на расстоянии от этой купели, не поняли сначала, в чем дело. А когда поняли, мама, крича, подскочила и поймала меня где-то на дне, вытащила. Откачали… Не хочу сказать, что после этого у меня сложилось какое-то определенное отношение к религии – конечно же, нет. Но тем не менее такой курьезный факт был. Кстати, батюшка сильно не расстроился. Сказал: ну, раз выдержал такое испытание, значит, самый крепкий и нарекается у нас Борисом…»

Этот рассказ будет кочевать по всем его биографиям. Цитироваться на более чем тридцати языках мира. Между тем даже из описания этого «курьезного факта», если прочесть его внимательно, во всей полноте встает глубоко запрятанная внутрь драма крестьянской семьи.

Родители Б. Н. были религиозными людьми. Более того, дед Ельцина, Игнатий Ельцин, отец того самого Николая, который, стиснутый толпой, стоит в маленькой церкви и не знает, что сын захлебывается в купели, был не только хозяином мельницы, но еще и церковным старостой.

Староста – не просто уважаемый, это особый человек в крестьянском мире. То есть крепкий, основательный, зажиточный, самостоятельный и, что важно, – с характером. Староста знает церковную службу. Помогает священнику в делах прихода, в обустройстве церкви. Староста помогает ему «окормлять паству», то есть следит за религиозной, духовной, семейной жизнью прихожан, односельчан.

Вот в каком доме вырос отец Ельцина.

Верила в Бога и мама, Клавдия Васильевна. Даже в 1931 году, когда религия уже почти вне закона, с церквей уже сбросили кресты и колокола, церкви закрывают, священников расстреливают, в школе религию разоблачают, в газетах печатают злобные фельетоны про «попов», – эти люди, вместе с другими крестьянами, послушно идут в сельскую церковь, потому что иначе не умеют жить. Без Бога их жизнь не имеет смысла.

Но по тому, как рассказан этот эпизод в книге ельцинских мемуаров, а написана она в 1990 году, отчетливо видно – сам автор человек совсем не религиозный. Купель непочтительно называет «бадьей», святую воду – «некоей святой жидкостью», о молитве – ни слова, зато со знанием дела – о том, чем могли тогда, в 1931 году, поить священника в деревне.

Отец Ельцина, Николай Игнатьевич, не смог или не захотел сохранить в семье открытую религиозность. Да и трудно пришлось бы его детям, если бы их с детства приучали к таинствам и обрядам. Так или иначе, но Борис Ельцин вырос, безусловно, атеистом. Вот как он сам об этом говорит:

«Родители, деды, прадеды и т. д. – все они искренне верили в Бога. Это с одной стороны, а с другой стороны возьмите – октябренок, пионер, комсомолец. Какая там религия, когда вышибали всё абсолютно, наоборот развивали чувство просто отторжения, не просто непризнания, а отторжения всякого…»

«Чувство отторжения» от религии, которое прививали в школе, вылилось позднее в открытый конфликт: «такой идеологический пресс был, так нас воспитывали – что я заставил маму убрать основные иконы из комнаты. И она только оставила у себя над кроватью вот такую маленькую икону Божьей Матери». Чувство вины за эту мальчишескую глупость он сохранил в себе навсегда.

Но мать его, Клавдия Васильевна Старыгина, веру свою в Бога все-таки сберегла. Как и многие другие деревенские женщины. Кланялась иконкам, шептала знакомые с детства слова, красила яйца, ходила в церковь. Мать всегда верила в Бога. Не переставала верить.

Впервые Ельцин, как президент страны, появился на патриаршем богослужении 7 января 1992 года, в Рождество.

Был он в Елоховской церкви со свечкой в руках и в эту Пасху, 1993 года.

Многие демократы, представители интеллигенции и приватно, и публично будут осуждать его за это: ведь Россия – светское государство, многоконфессиональное, почему именно в православный храм идет президент, не в синагогу и не в мечеть (по очереди)? Лучше уж вообще никуда не ходить, молиться частным образом, непублично, чем вот так – напоказ. Об этом тогда, в 1992–1993 годах, много писали. Писали требовательно, с жаром.

С одной стороны, эти аргументы вполне понятны. Государственное православие – вещь обоюдоострая.

Но с другой… Куда же и пойти русскому человеку, если не в церковь, когда на душе такая смутная тревога, когда каждый день как сражение, как последняя битва и когда вдобавок ко всему еще и болеет старенькая мать?

Ельцин был первым руководителем государства, после советского периода, который публично признал роль церкви в духовной жизни страны, и это шаг, сопоставимый со всеми остальными его значимыми шагами тех лет – свободой слова, свободой частной собственности, политической свободой. Что бы ни говорили, этих свобод у русского человека уже не отнять.

Так что стоять в церкви со свечкой – ему было, на мой взгляд, совсем не зазорно.

Существует немало исторических анекдотов на эту тему. Якобы во время первого стояния на пасхальной службе Наина Иосифовна шепнула ему: «Боря, перекрестись!» – «Неудобно, люди смотрят», – ответил он. Больше Наина Иосифовна креститься не просила.

Тогда же, во время Пасхи 1993 года, пришел к нему брать интервью для телевидения кинорежиссер Эльдар Рязанов. Ельцин задумчиво сидел на кухне, в своей квартире у Белорусского, перед ним горкой лежали крашеные яйца. Во время разговора он взял одно из них и стукнул об стол. Разговляться, как известно, можно только после Пасхи. Наина и дочери ахнули: ты что? Тарелку с яйцами тут же унесли. Принесли вместо нее тарелку горячих котлет. Пост он, конечно, тоже не соблюдал.

…Иногда они сидели с матерью на кухне, подолгу тихо разговаривали.

Она что-что спрашивала. А как вот этот, а как тот… Ей было интересно то, «чего не говорят по телевизору». Иногда просто молчала, глядя на него.

В документальном фильме Александра Сокурова Ельцин скажет об этом проникновенные, наполненные любовью и болью слова: «Так смотрит, смотрит подолгу…»

Вообще все эти месяцы – декабрь 1992-го, январь, февраль, март 1993-го – были для него каждый равен году, а то и двум. Такая в них тревога, такие события. А потом наступил последний, самый тяжелый день.

Вот что он напишет об этом в «Записках президента»:

«Мама умерла в половине одиннадцатого утра. Это было в воскресенье.

Накануне вечером 20 марта она сидела, смотрела телевизор вместе со всей семьей. Смотрела мое заявление о введении особого положения (особого порядка управления, если говорить точно. – Б. М.). Подошла, поцеловала и сказала: “Молодец, Боря”. И ушла к себе.

В воскресенье открылась чрезвычайная сессия Верховного Совета, на площадях Москвы состоялись митинги “ДемРоссии” и коммунистов. Я занимался всеми этими делами, готовил дальнейшие шаги, получал информацию с сессии, постоянно звонил силовикам, Черномырдину…

В середине дня мне в первый раз сообщили, что маме плохо, я сказал: “Что же вы медлите? Надо везти в больницу”. Мне ответили: врачи занимаются, вызвали “скорую”. Я немного успокоился.

Прилег, потому что был уже на пределе, ночь прошла без сна. Да и перед этим накопилось… Мама меня очень беспокоила, я несколько раз спрашивал, как она, но мне не сообщали, говорили: она в больнице. Надо же, и я не почувствовал, что это все, конец. Все мысли были заняты этим проклятым съездом.

Вечером ко мне приехали члены правительства, человек семь, и все уже знали. Не знал один я. Вот такие собрали большие силы. Видно, очень боялись моей реакции…

Помню, что я попросил всех выйти…

Все, мамы больше нет.

Почему именно в этот день? Какой-то знак, что ли?..

Она умерла тихо, безболезненно, во сне, не меняя позы. Так врачи мне сказали…

Было отпевание. Маму похоронили на Кунцевском кладбище в Москве».

В этом коротком тексте, конечно, слишком много политики, слишком много неостывшей страсти тех дней, когда шла большая, отчаянная драка.

Но так уж случилось, что именно эта неделя, начиная со дня смерти Клавдии Васильевны – 21 марта и по 28-е, – стала переломной, именно с этого момента он перестал проигрывать съезду и начал выигрывать, медленно, постепенно, иногда теряя очки, но шаг за шагом идя к своей цели.

И дело тут, я думаю, не в мистике. Смерть матери обострила до предела все чувства Ельцина.

…В отличие от отца Клавдия Васильевна почти не меняла своих привычек. И не только в смысле набожности. Но что, в сущности, известно нам о ее жизни? Очень мало.

Она «с детства научилась шить». «Обшивала всех – кому надо юбку, кому платье, то родным, то соседям». Дочь уральского крестьянина, она сама выучилась грамоте, умела читать и писать. Была красавицей. С толстой русой косой до пояса. С фотографии глядит ее круглое, доверчивое молодое лицо. Вышла замуж в восемнадцать лет, явно по любви. За такого же деревенского красавца. Выходить замуж от бедности нужды не было – семья печника и плотника Старыгина была основательной, крепкой. С мужем прожила до самой его смерти.

Может быть, благодаря этому детскому, наивному крестьянскому счастью в начале жизни она и выдержала всё.

И еще благодаря своей огромной энергии, воле к жизни.

Годы раскулачивания. Страшные, темные годы.

Эти годы в Казани, когда она осталась с Борей без средств к существованию после ареста Николая и Андриана. Хотела устроиться швеей, не взяли. Думала: да, вот здесь, на улице будет просить милостыню, а мальчик будет тихо умирать у нее на руках, ходила к тюрьме, потерянная, ни на что не надеясь…

И, наконец, послевоенные годы в бараке, в Березниках. Длинный коридор, в который выходило 20 комнат – по одной на семью. Позади барака находились дощатый туалет и колодец…

Это был жестокий мир. Мужья били жен. Старшие дети били младших. Чтобы не пропасть, здесь надо было уметь вовремя дать сдачи.

Сам Б. Н. напишет об этом барачном времени так:

«Просуществовали мы таким образом в бараке десять лет. Как это ни странно, но народ в таких трудных условиях был как-то дружен… То ли именины, то ли свадьба, то ли еще что-нибудь, заводили патефон, пластинок было 2–3, как сейчас помню… пел весь барак. Ссоры, разговоры, скандалы, секреты, смех – весь барак слышит, все всё знают» («Исповедь на заданную тему»),

«Постоянно хочется есть. 2, 3, 5, 10, 15 лет – все время голод, голод, голод. Представьте себе, когда мама нарезает маленькие такие, в полпальца, кусочки хлеба, тоненькие-тоненькие, каждому делит… на всех членов семьи – нас 5 человек. Раздает и, конечно, себе оставляет самый маленький кусочек. Вот это у меня прежде всего в детстве. И больше всего это именно запомнилось», – говорит он в своем интервью.

В голодные военные годы они купили козу. Спали зимой на полу, в обнимку с козой, все вчетвером – мать, отец, они с братом. Коза «была как печка», она грела. Она давала молоко. Она была их спасением, их жизнью. В 1944-м, страшном военном году, родилась сестра Валя. Как мать все это вынесла?

Крестьянское терпение? Любовь к отцу?

Продолжаю цитировать скупые строчки мемуаров Б. Н., потому что за каждой из них открываются целые миры его памяти, его внутренних потаенных ресурсов.

«Может, поэтому мне так ненавистны эти бараки, что до сих пор помню, как тяжело нам жилось. Особенно зимой, когда негде было спрятаться от мороза – одежды не было, спасала коза… Ну и, конечно, уже тогда подрабатывали. Мы с мамой каждое лето уезжали в какой-нибудь ближайший колхоз, брали несколько гектаров лугов и косили траву, скирдовали, в общем, заготавливали сено, половину колхозу, половину себе. А свою половину продавали, чтобы потом за 100–150 рублей, а то и за 200 (по старым дореформенным ценам. Б. М.), купить буханку хлеба».

Привычка к постоянному тяжелому труду, крестьянское терпение – это тоже от матери.

«Труд-то лет с пяти я уже прекрасно помню. В четыре утра нужно было возиться со скотинкой, – говорит Ельцин в интервью. – Это начало… в деревне это начало, уже надо убирать навоз, чистить хлев, доить, всё. Это работа. Топить печку, носить дрова. Так всю жизнь, начиная с пяти лет в деревне, потом я работал пастухом в семь лет. Пас коров, свиней…»

Мать вдохнула жизнь в него, в них, во всех, она превозмогала смерть, ее угрозы, весь ужас бытия – голод, холод, болезни, жестокость времени и людей, она вела его за руку, она тянула его к жизни, к свету, к этому теплому молоку, к этому свежему сену, к воздуху, к солнцу, она вытерпела всё!

И он должен вытерпеть.

На чрезвычайной сессии Верховного Совета Российской Федерации 21 марта 1993 года не было сказано ни одного слова о смерти Клавдии Васильевны. Официального соболезнования президенту ни на сессии, ни на съезде не последовало. Но 22 марта сессия прервала свою работу на один день. Возможно (возможно, говорю я) для того, чтобы дать человеку проститься со своей матерью.

Ее похороны также омрачил неприятный инцидент: чтобы загладить отсутствие официального соболезнования, вице-президент Руцкой и председатель Конституционного суда Зорькин неожиданно приехали на Кунцевское кладбище с венком. Их попросили не подходить к могиле, и, оставив венок, они молча уехали.

Так что же случилось в эту неделю, после смерти матери Б. Н., Клавдии Васильевны Ельциной?

Чтобы понять значение этих нескольких дней, проследим за хронологией событий с самого начала 1993 года.

5 января только что назначенный премьер-министр Черномырдин объявил, что правительство вводит регулирование цен на некоторые товары первой необходимости. Сторонников рыночных реформ это привело в состояние шока. Новый вице-премьер по экономике Борис Федоров энергично взялся объяснять главе правительства губительность подобного шага. Устроил разнос правительству и Ельцин. После этого постановление правительства было дезавуировано. Черномырдин семимильными шагами стал превращаться в рыночника…

В январе 1993 года постановлением Конституционного суда был снят запрет на деятельность Фронта национального спасения, наложенный Ельциным в 1992-м. Фронт, открыто призывавший к свержению «фашистского, оккупационного режима», открыто проповедовавший угрозу «жидомасонского заговора», стал легальной организацией.

Легальной организацией стали и российские коммунисты. В том же январе они провели свой объединительный съезд, на котором рукоплескали гэкачепистам, выпущенным из Матросской Тишины. Председателем партии стал Геннадий Зюганов.

…Восьмой съезд народных депутатов, заседавший в Москве с 10 по 13 марта, отменил все соглашения, достигнутые между ветвями власти 12 декабря. Настроение депутатов после отставки Гайдара было победным – они хотели еще жестче ограничить власть Ельцина.

Хасбулатов извинился перед ними за то, что пошел на договоренности с президентом («бес попутал»), и пообещал, что больше компромиссов с Кремлем не будет. Съезд народных депутатов России лишил президента большинства его чрезвычайных полномочий. Съезд также принял резолюцию, в которой указывалось, что проведение референдума в 1993 году будет несвоевременным, и подтверждался конституционный запрет на призыв к референдуму, который прозвучал на предыдущем съезде из уст Ельцина.

Опираясь на статью 104 Конституции 1978 года, парламент объявил себя верховной властью в стране.

20 марта 1993 года Ельцин выступает с телеобращением к нации.

«Страна больше не может жить в обстановке постоянного кризиса власти, – сказал он, – при такой растрате сил мы никогда не вылезем из нищеты, не обеспечим мира и покоя для наших граждан.

…Восьмой съезд, по сути дела, стал генеральной репетицией реванша бывшей партноменклатуры, народ попросту хотят обмануть. Мы слышим ложь в постоянных клятвах верности Конституции, от съезда к съезду ее корежат и перекраивают в угоду собственным интересам, наносят удар за ударом по самой основе конституционного строя, народовластия.

Съезд похоронил референдум о собственности граждан на землю, похоронил апрельский референдум по основам новой конституции. Хочу сказать вам просто: трусливо ушел от решения вопроса о досрочных выборах… Трагическим итогом съезда стало ослабление власти, ослабление России. В России как бы два правительства: одно конституционное, другое – в Верховном Совете. Они ведут принципиально разную политику».

Ельцин сказал, что подписал Указ «Об особом порядке управления до преодоления кризиса власти». В соответствии с ним на 25 апреля назначается голосование о доверии президенту и вице-президенту. «Пошел на этот шаг потому, – пояснил президент, – что меня избирал не Съезд, не Верховный Совет, а народ. Ему и решать, должен ли я дальше выполнять свои обязанности и кому руководить страной: президенту и вице-президенту или Съезду народных депутатов». Одновременно с голосованием о доверии президенту будет проводиться голосование по проекту новой конституции и проекту Закона о выборах федерального парламента. По новой конституции съезда не будет. До новых выборов съезд и Верховный Совет не распускаются, их работа не приостанавливается. Сохраняются полномочия народных депутатов Российской Федерации. Но в соответствии с указом не имеют юридической силы любые решения государственных органов и должностных лиц, которые будут направлены на отмену и приостановление указов и распоряжений президента и постановлений правительства.

…Вице-президент Руцкой немедленно, еще до опубликования, передает текст Указа в Конституционный суд. Конституционный суд собирается на экстренное совещание и объявляет текст неопубликованного (то есть еще не вступившего в силу) документа – незаконным.

Раскол происходит и в команде Ельцина. Секретарь Совета безопасности Юрий Скоков отказывается визировать указ. Это тревожный сигнал. Скоков близок к силовым структурам. Армия и милиция могут оказаться не готовы к «чрезвычайным мерам», к подавлению массовых беспорядков (а что они будут, сомневаться не приходится).

24 марта указ об особом порядке управления все-таки появляется, но в гораздо более обтекаемом виде. «Особые нормы» правления, то есть мораторий на решения съезда, ограничивающие президентскую власть, вообще не упоминались.

В день опубликования этого указа Ельцин встретился в Кремле с Хасбулатовым и Зорькиным (при участии В. Черномырдина). На этой закрытой встрече он предпринял последнюю попытку «договориться»: «он не хотел ни проведения этого съезда, ни разрешения резко обострившегося кризиса посредством силовых методов (разгона съезда)» («Эпоха Ельцина»).

Однако «договориться» не удалось.

– Ни о чем не договорились, – мрачно бросил Ельцин своему пресс-секретарю, выйдя из Ореховой комнаты, где проходила полуторачасовая встреча. Президента возмутили не только политические претензии спикера, но и грубая, самоуверенная манера, в которой тот вел разговор.

Одним словом, ситуация висела на волоске.

Верховный Совет срочно созывает Девятый, внеочередной съезд народных депутатов. Страна, вздохнув, вновь припадает к телевизору. Что же будет дальше?

Поначалу всё идет ни шатко ни валко.

Председатель Конституционного суда Валерий Зорькин выступает с докладом, основная мысль которого предельно проста: телеобращение президента от 20 марта в ряде своих положений не соответствует конституции.

Вывод: должностные лица, «которые ввели в заблуждение президента» при подготовке обращения к народу и соответствующего указа, «должны понести ответственность и отстранены от должности».

Вечером 25 марта Ельцин отправляет в отставку еще двух членов гайдаровской команды – министра экономики Андрея Нечаева и министра финансов Василия Барчука. Барчука заменяют на Бориса Федорова, еще более убежденного и сильного экономиста-либерала, однако, выступая на съезде, президент сказал, что готов идти и на дальнейшие перестановки. Список отправленных им в отставку членов правительства продолжает расти: Лопухин, Матюхин, Авен, Полторанин, Бурбулис, Нечаев, Барчук, не считая самого Гайдара.

Ельцин по-прежнему находится в логике компромисса, производя, как он считает, тактические замены, но не собираясь менять курс.

26 марта он выступил на съезде. Напомнив депутатам, что на предложенное им всенародное голосование (референдум) 25 апреля будет вынесен вопрос о доверии президенту, он предложил также включить в бюллетень и вопрос о доверии самому съезду.

Рассматривался также вопрос о включении в повестку дня голосования об отрешении президента от власти. Собственно говоря, ради этого и созывался съезд. Для принятия положительного решения требовалось получить больше половины голосов от списочного состава депутатского корпуса, составлявшего 1033 человека. «За» проголосовали 475 человек, «против» – 337, воздержались 46. Не хватило несколько десятков голосов – для того, чтобы включить вопрос в повестку дня.

Вместо этого съезд вновь набрасывается на упрямо проталкиваемую Ельциным идею референдума. Во-первых, это не референдум, коль его назначает не съезд, а президент, – а всего лишь «опрос», то есть процедура, не имеющая юридической силы.

Во-вторых, раз уж «опрос» назначен, депутаты требуют изменить стоящие на нем вопросы. В результате определенного торга вопросы формулируются таким образом:

1. Доверяете ли вы президенту Российской Федерации Б. Н. Ельцину?

2. Одобряете ли вы социально-экономическую политику, осуществляемую президентом Российской Федерации и правительством Российской Федерации с 1992 года?

3. Считаете ли вы необходимым проведение досрочных выборов президента Российской Федерации?

4. Считаете ли вы необходимым проведение досрочных выборов народных депутатов Российской Федерации?

Если ты «демократ», если ты «за Ельцина», «за реформы», – объясняют демократически настроенные средства массовой информации, – голосовать надо так (чтобы не запутаться в вопросах): «да, да, нет, да».

Листовки и плакаты с этим барабанным «да-да-нет-да» появляются везде: на улицах, в общественном транспорте, и мне порой казалось, что такое «вдалбливание» в головы простых людей этой барабанной дроби сыграет отрицательную роль на референдуме – всем еще памятна советская пропаганда, и никаких хороших чувств тогда, в 1993-м, воспоминания о ней не вызывали. Но вопросы референдума были составлены так мудрено, что, наверное, эти напоминания все-таки помогли.

И самое главное – депутаты постановляют, что считать результаты «опроса» надо от общего числа избирателей, а не от числа тех, кто придет к избирательным урнам. То есть заранее дезавуируют, принижают результаты голосования.

Но 27 марта происходит событие, которое заставляет страну снова вздрогнуть. Поздно вечером, совершенно неожиданно и незапланированно, на трибуне съезда вновь появляется Ельцин.

Непричесанный (о ужас! когда такое было в последний раз?), свирепый, как раненый бык, какой-то «расхристанный», тяжело подбирающий фразы.

Что же он говорит?

– Уважаемые народные депутаты, мы собрались для того, чтобы найти согласие. Неужели мы разойдемся с разногласием? Нас не поймут ни россияне, ни избиратели наши. Нас в этом не поймут. Я, конечно, тоже вместе с вами, может быть, – наверно, не может быть, а на самом деле, – в большей степени ответственен за такую ситуацию. Но вы тоже вместе принимали решения на предыдущих съездах, я не в обиде. Эти решения были правильные, но, к сожалению, мы не сумели их пока реализовать. Я считаю, что нужно успокоиться. По крайней мере, давайте сделаем проект постановления спокойным, уравновешенным, чтобы люди у нас, россияне, успокоились, чтобы начали работать.

Дело не в словах. Не в том, что именно он говорит. А в том – как.

Депутаты раздражены, потрясены, возмущены этим непартикулярным Ельциным, речью, в которой он снова и снова давит на них. Пусть не содержательно, а эмоционально – но речь попадает в точку! Она словно надламывает ритм хасбулатовского съезда.

Кстати, интересно, откуда приехал Ельцин в этот вечер на съезд? Шамиль Тарпищев в одном из телеинтервью, уже в 2007 году, расскажет, что Ельцин принял решение «врезать им» (съезду) после игры в теннис.

– Это решение пришло спонтанно, – вспоминает многолетний партнер Б. Н. по Теннису, – и мы спросили: Борис Николаевич, а как же внешний вид, прическа? И он ответил: ничего, пусть они увидят настоящего Ельцина.

«Настоящий Ельцин» ошеломил не только депутатов, но и спикера. Ночью состоялось еще одно совещание в узком кругу, на котором съезд и президент попытались выработать новое соглашение. Ельцин заставил руководство съезда снова сесть за стол переговоров.

28 марта с утра события на съезде стали разворачиваться весьма стремительно. Утром (или, как сказал Хасбулатов, «ночью и сегодня утром») состоялась встреча Ельцина, Хасбулатова, Черномырдина и Зорькина с участием представителей республик, краев и областей. На ней была достигнута договоренность: вместо референдума провести досрочные выборы президента и депутатов. Эта договоренность легла в основу проекта постановления, который получили депутаты.

События вечера, ночи и утра запалили «фитиль» Девятого внеочередного съезда. Депутаты пришли в ярость от этого нового соглашения между двумя ветвями власти. Главное, что их взволновало, это, конечно, досрочные выборы.

Вопрос об импичменте сразу попал в повестку дня. «Болото» – колеблющаяся часть съезда – быстро осознало свои печальные перспективы. Ельцин рисковал, требуя досрочных выборов и президента, и съезда, но он знал, на что шел, пытаясь разрубить узел противостояния во что бы то ни стало.

Если бы оппозиции на съезде удалось набрать две трети голосов (689 из 1034), это означало бы немедленное свержение Ельцина. «Это был один из самых опасных моментов в послевоенной истории страны, а может быть, и всего человечества… В этот момент было неясно, чьи приказы станут выполнять российская армия, милиция и пограничники. Страна подошла к гражданской войне ближе, чем когда бы то ни было после попытки государственного переворота в августе 1991 года», – напишет позднее Егор Гайдар.

Сторонники Ельцина собрались на митинг у Васильевского спуска, рядом с собором Василия Блаженного. Десятки тысяч человек несколько часов напряженно ждали вестей со съезда.

Ельцин выходил на трибуну митинга дважды.

В первый раз – до голосования. В одиночестве. Во второй раз уже после и, как напишет в своих мемуарах Гайдар, уже «с многочисленной и веселой свитой».

Импровизированная трибуна на грузовике с открытым бортом, поздний вечер, мартовский воздух режут слепящие прожекторы, странно теплый для этого времени года ветер, над кремлевскими звездами загораются другие – небесные, намного более спокойные и далекие.

Импичмент не состоялся! Депутатам не хватило семидесяти двух мандатов.

Голос президента, усиленный динамиками, зазвучал на всю Красную площадь, а усиленный телетрансляторами – и на всю Россию: «Я благодарен вам, мои дорогие москвичи, за вашу поддержку… Я сделаю всё, чтобы не обмануть ваше доверие… Коммунистам не удалось устроить переворот. Их победили народ, реформа, демократия, молодая Россия».

О какой победе он говорит?

Его выигрыш – в том, что удалось предотвратить гражданскую войну. Да. Но какой ценой? С чем он остался?

В декабре ему не удалось сохранить правительство Гайдара.

Ему не удалось ввести в действие так называемый «стабилизационный период», то есть договориться с парламентом о временном (хотя бы!) перемирии.

В прошлом году не удалось добиться финансовой стабилизации из-за назначенного Верховным Советом председателя Центробанка Геращенко, который запустил на полную мощность печатный станок. На страну обрушилась гиперинфляция.

Мартовский, уже почти состоявшийся импичмент еще раз показывает: власть в России висит на волоске.

Но именно это неудавшееся голосование вдруг вселяет в него второе дыхание. Меняет всю ситуацию.

На следующий день съезд, окончательно зашедший в тупик, наконец одобряет референдум (именно референдум, а не опрос) 25 апреля и утверждает его вопросы.

…А что было бы, если бы 28 марта депутатам хватило этих семидесяти двух голосов для импичмента? Тогда многие задавались этим вопросом.

В службе безопасности президента (СБП) был подготовлен сценарий чрезвычайных мер для того, чтобы не дать съезду объявить себя верховной властью, не дать привести Руцкого к присяге: выключение света в зале, «нейтрализация» депутатов с помощью усыпляющего газа, каждый депутат уже был «расписан» за сотрудниками СБП, их, по этому плану, должны были выводить из зала, выносить, эвакуировать…

Чудовищно.

Импичмент был бы бедой для России в любом случае: и если бы власть перешла к Хасбулатову и Руцкому, и если бы план, подготовленный «силовиками», был приведен в исполнение.

В любом случае во главе страны рано или поздно оказался бы генерал, неважно, с какой фамилией – Руцкой, Коржаков, далее, как говорится, везде… Мнимая политическая величина в погонах. Фигура распада.

Генералов, рвавшихся к осуществлению своего личного «экстренного плана спасения нации», было в том году много. В октябре они еще проявят себя. А пока – только репетиции.

Например, генерал Ачалов. Бывший главнокомандующий ВДВ, заместитель министра обороны. Это он (разумеется, по указанию Политбюро) в 1981 году готовился к вводу «ограниченного контингента» в мятежную Польшу (польский генерал Ярузельский помешал это сделать, сам ввел свое игрушечное «чрезвычайное положение» и спас страну от вторжения). Это он в 1990 году входил в Баку для подавления беспорядков. Жуткие армянские погромы войска остановить не успели, но смысл ввода войск был уже совсем другим: сломать сопротивление «народного фронта», осуществить подавление азербайджанского мятежа. Генерал Ачалов руководил военными действиями в Вильнюсе, в результате которых погибли 13 жителей литовской столицы, готовил «второе присоединение Прибалтики». В 1991 году он был одним из военных руководителей ГКЧП.