Текст книги "Ельцин"
Автор книги: Борис Минаев
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 55 страниц)
…Неожиданно для всех высказался на съезде депутат А. Руцкой из фракции «Коммунисты России». Полковник, летчик, воевавший в Афганистане, красивый мужчина с пышными усами, который вскоре станет первым и последним российским вице-президентом, он выступил на съезде с резкой критикой своих коллег и заявил, что считает невозможным переизбирать председателя, который пользуется таким широким народным доверием.
Это выступление наряду с другими факторами оказало на съезд определенное влияние. Но самое главное – стратегически повторился сценарий 1990 года. Слишком жесткое давление Центра на российский парламент сыграло с ним, Центром, злую шутку. Сила противодействия оказалась гораздо сильнее, чем ожидалось в Кремле.
Предложение об учреждении в России института президентства было поддержано депутатами. Делается еще один шаг к российской самостоятельности, к ограничению полномочий Горбачева. В этом вопросе депутаты съезда явно поддерживали Б. Н., а колеблющиеся легко вставали на его сторону.
Выборы президента России – последняя возможность для Горбачева остановить восхождение Ельцина к вершинам власти. Возможность призрачная, слабая – уж слишком сильна популярность Б. Н., слишком много общественных ожиданий, людских надежд и эмоций аккумулировал он. Но законы политической схватки не позволяют уступить конкуренту без боя.
Соперниками Б. Н. становятся сразу пять кандидатов. Кто же они?
Впервые появившийся на политической сцене Жириновский, который пытается размешать в одном растворе антикоммунизм, имперскую идею и махровый национализм; отставной генерал Макашов, зомбированный идеей всемирного сионистского заговора; профсоюзный лидер Аман Тулеев, призывающий к возвращению советской распределительной системы; два горбачевских соратника: бывший премьер союзного правительства Николай Рыжков и бывший министр МВД СССР Бакатин.
Б. Н. отказывается принимать участие в «карикатурных» (по его мнению) теледебатах, главная цель которых – снизить его рейтинг, выставить в смешном свете, уравнять с другими кандидатами. Ельцин сознательно идет на это решение. Спорить с Жириновским и Макашовым для него – задача бессмысленная.
Он выбирает другой путь борьбы за голоса, путь привычный, проверенный: поездки по стране.
Бывший телохранитель Ельцина Коржаков вспоминает, что во время одной из таких встреч толпа буквально сдавила Ельцина. Становилось трудно дышать, толпа теснила, еще чуть-чуть – и всенародная любовь к новому лидеру закончилась бы нешуточной драмой. Усилиями охраны и милиции людей удалось остановить.
Ельцин побывал в Туле, Воронеже, Челябинске, Ленинграде, где выступил на крупнейшем Кировском машиностроительном заводе и повторил свой призыв об отставке Горбачева. Манифестации в его поддержку прокатились по всем крупным российским городам. Люди скандировали «Ельцин! Ельцин!», кричали: «Горбачева в отставку!» – и несли вырезанные из газет портреты Ельцина.
Политическая борьба, выплеснувшаяся на улицу, постепенно становится в СССР привычным делом. В Москве и Ленинграде идут огромные, невиданные по масштабам манифестации. Количество демонстрантов порой доходило и до полумиллиона. Столкновения милиции с толпой митингующих были, казалось бы, неизбежны. По мировому опыту подобных событий давно уже могли возникнуть баррикады, пролиться кровь, начаться беспорядки. Но в Центральной России пока обходилось без этого.
Почему?
В столицах власти вели себя крайне осторожно. Здесь любой подобный инцидент мог привести к тяжелейшим последствиям, к полной дестабилизации обстановки. Действия милиции и степень ее агрессии всегда зависят от приказа сверху. Было очевидно, что прямых столкновений с манифестантами в Центре власти боятся. Что они не хотят этого.
ОМОН в полной боевой выкладке – с пластиковыми щитами, дубинками, спецсредствами (москвичи впервые увидели эти новые полицейские ноу-хау, заимствованные на Западе) – контролировал маршруты шествий, «чистил» близлежащие дворы и переулки, «не пущал» туда, куда толпе идти не следовало, рассекал, слегка запугивал, – но никогда не бил и уж тем более не стрелял.
Интеллигентно вела себя и толпа. Для демократически настроенной публики, которая в основном состояла из советского «среднего класса», людей образованных и, как ни странно, вполне законопослушных, Горбачев лично вовсе не был врагом. Он по-прежнему воспринимался ими как фигура неоднозначная, противоречивая, запутавшаяся, но – не более того. От него требовали, с ним на языке митингов и плакатов пытались говорить жестко, настойчиво, но подлинной ярости в этих уличных акциях никогда не было. Наоборот, в этой толпе царили и радость, и порой почти счастье – оттого, что «и у нас», в СССР, наконец, можно открыто митинговать, выражать свое мнение, «не бояться». Это была весна новой советской свободы, гражданской смелости, демократический праздник, светлый по эмоциям.
Вместе с демонстрантами шли известные всей стране люди – депутаты, артисты, писатели, журналисты – и их присутствие предохраняло московские и ленинградские митинги от страшных последствий.
Но и для самого Горбачева эти люди (массы людей), которые открыто протестовали против власти КПСС и против его политики, тоже, как ни странно, не были врагами. Они демонстрировали «ястребам» в его окружении, что воевать с этим народом – опасно. Или несвоевременно, по крайней мере…
Другое дело – республики СССР. Здесь все иначе. Кровавые события в Тбилиси, Вильнюсе, Риге, Баку показали, что сценарий политической борьбы может быть написан и как самый жестокий триллер.
Десятки жертв, кровавые следы на утренней площади после ночных столкновений, ужас, ярость и неисчислимые «раны» или «язвы», сразу открывшиеся на огромном рыхлом теле СССР.
Для вильнюсской, тбилисской, бакинской толпы Кремль (с Горбачевым или без него) был цитаделью, которая противостояла национальной свободе. Эта цитадель поддерживала силой оружия местную партийную верхушку. А последняя конечно же, по мнению толпы, должна была быть свергнута и наказана в результате «справедливого» народного бунта. У тамошних митингов и эмоции, и логика были совсем другими. Для Кремля, для Горбачева, для Москвы, как центра империи, – эта толпа, пусть даже не столь многочисленная, представляла страшную угрозу и опасность. И ее не жалко было бить саперными лопатками по голове, давить десантниками, спецназом и «ОМОНом. Что можно было переступить на периферии, то непозволительно было в метрополии.
В эти февральские и мартовские дни в поддержку кандидата в президенты России Бориса Николаевича Ельцина собрано три миллиона подписей. Но это – лишь сухая цифра. Было много «говорящих» подробностей, в том числе и трогательных: так, например, чета пожилых людей пришла к охране Верховного Совета и попросила передать Борису Николаевичу банку домашнего варенья и банку соленых огурцов.
«Уж очень его обижают», – сказала на прощание пенсионерка солдату, стоявшему в охранении российского Белого дома.
В будущем «музее Ельцина» эту банку с вареньем (как и банку с солеными огурцами, если бы они сохранились) я бы поставил на самое видное место. Это – потрясающий символ его притягательности, символ ельцинского мифа образца 1991 года. Мифа о народном заступнике. О представителе простых людей, внезапно беднеющих в результате горбачевской перестройки. Беднеющих и в январе, после «павловского» обмена денежных купюр (антиинфляционная мера, которая была проведена невиданно жестко, по-военному, и которая отняла у населения бóльшую часть накоплений, спрятанных «в подушках»), и после мартовского повышения цен в три раза, как бы вторым залпом ударившего по кошелькам, по сбережениям, по «пустым деньгам», количество которых надо было немедленно сокращать. Главное ельцинское оружие, которое позволяет ему в этом году выигрывать одну политическую битву за другой, – поддержка этих людей, которые становятся все беднее даже не с каждым годом, а с каждым месяцем.
Но вот что важно: несмотря на то, что уже через несколько лет этот образ сменится в народном сознании на прямо противоположный – сам Б. Н., также навсегда, до самого конца своей жизни, останется внутри этой системы координат. Он всегда будет упрямо верить в то, что всё, что он делает, – он делает именно для «простых людей», для их грядущего благосостояния и счастья.
Именно его личная, непререкаемая вера в то, что он «президент всех россиян», позволит ему пройти сквозь все последующие катаклизмы.
На чем же основана эта упрямая вера?
В 1991-м Ельцин – уже совсем другой человек, чем в 1988–1990 годах.
Три года он как бы пробирается на ощупь, примеряет себя к новой реальности: оппозиционер в стране, где нет оппозиции, главный демократ в абсолютном вакууме демократических традиций и ценностей, парламентарий в парламенте, который избран лишь для того, чтобы выполнять волю «партии и правительства», лидер движения, которое создается, по сути, из нескольких «мыслящих профессоров», абсолютно неспособных к организационной работе…
Все эти три года Ельцин – по-прежнему главная мишень для всех, кто хочет угодить власти. Неудобный, несговорчивый, неуклюжий, не готовый к компромиссам, не желающий встраиваться обратно в систему, которая так удобна для всех, – словом, изгой.
Постоянно чувствует какую-то физическую угрозу, какие-то недвусмысленные импульсы, сигналы, которые словно посланы судьбой. Как будто притягивает к себе все эти нелепые случаи, странные казусы, безумные совпадения – авария в Барселоне, автомобильная авария, угроза покушения, нападение в районе Рублево-Успенского шоссе…
В январе – марте 91-го это острое чувство физической угрозы, приближающейся опасности для него и для его семьи становится настолько осязаемым, что эту угрозу чувствуют буквально все, вся страна.
Но остановиться он не может. Вернее, останавливаться он не умеет.
…Референдум 17 марта 1991 года навсегда останется камнем преткновения для нашей политической истории. Не просто большинство населения – огромное большинство проголосует на нем «за» сохранение единого Союза. И в этот же год тот же самый народ, те же люди на референдумах проголосуют за независимость своих республик. На референдуме 17 марта более 70 процентов жителей России проголосуют за введение президентства (по сути дела, за Ельцина). 5 декабря того же года большинство украинцев – за выход из состава СССР.
Для Горбачева результаты голосования выглядят парадоксом.
Те же 70 процентов, которые проголосовали за то, чтобы у России появился самостоятельный президент (то есть Ельцин), проголосовали и за то, чтобы Союз был сохранен и Россия являлась его частью.
Чего же они хотят? Ельцина или Горбачева? Мира или войны? Союзного государства или российской автономии? Как понять этот странный народ?
Поворот в настроении Горбачева чутко улавливается обществом, прессой, властью в целом. Наступает временное затишье, перемирие. Все ждут высочайшего вердикта.
Горбачев мучительно осмысливает то, что происходит в последние месяцы. Если отталкиваться от сценария, который предлагают консерваторы в ЦК, генералы, министр МВД Пуго, председатель КГБ Крючков, если объявить полномасштабную войну беспорядкам, вооруженную борьбу с «зачинщиками», полувоенный режим на предприятиях, ограничить свободу печати и собраний – что будет дальше?
Горбачев понимает: в этом случае он станет заложником. События начнут диктовать ему другую логику поступков и решений. Возможность для политического маневра станет равной нулю.
Итоги политического противостояния в феврале – марте для него крайне неутешительны. «Выиграть» российский съезд не удалось. Сместить Ельцина с поста Председателя Верховного Совета РСФСР, «выдавить» его из числа кандидатов на пост президента России – тоже. Трещит по всем швам и сама партия.
18 апреля А. Н. Яковлев направил Горбачеву письмо, в котором предупреждал: «Все говорит за то, что партия перерождается на сталинистской основе. Это стопроцентная гарантия катастрофы. Насколько я осведомлен, да и анализ диктует такой прогноз, готовится государственный переворот справа. Наступит нечто подобное неофашистскому режиму. До сих пор только общее великое дело, личное доверие и лояльность к вам удерживали меня… Эскалация кампании унижения снимает с меня морально-этические обязательства… Вот почему я буду искать достойные формы борьбы с нарождающимся новым фашизмом».
Яковлев в своем письме говорит о двух возможных вариантах развития событий – о «попытке неосталинской реставрации» и о попытке «диктатуры без коммунистов». Если отбросить в сторону идеологические тонкости – прогноз оказался верен. Попытка состоялась.
Апрельский (24–25 апреля 1991 года) пленум ЦК КПСС ознаменовался резкой критикой Горбачева со стороны партийных функционеров. Его обвиняли в том, что «со страной сделали то, что не смогли сделать враги», от него требовали законодательно закрепить за КПСС статус правящей партии, контроль над средствами массовой информации, введения чрезвычайного положения. В разгар оскорблений в свой адрес Горбачев сделал заявление, что он намерен сложить с себя обязанности генерального секретаря. «Этот шаг… вызвал среди участников пленума замешательство. На пленуме был объявлен перерыв, экстренно собралось заседание Политбюро. Горбачева попросили забрать свое заявление назад. Он отказался. Тогда Политбюро приняло следующее решение: “Исходя из высших интересов страны, народа, партии, снять с рассмотрения выдвинутое М. С. Горбачевым предложение о его отставке…” Это решение было вынесено на утверждение пленума ЦК. Абсолютное большинство его участников не рискнуло проголосовать за отставку Горбачева…» (Рудольф Пихоя).
Внутри руководящих органов КПСС, таким образом, у него практически не остается верных соратников, да и просто сторонников.
«Горбачев одержал несомненную победу», – комментирует эти события историк Р. Пихоя. Рискну добавить от себя – очередную тактическую победу. Стратегически Горбачев постоянно отступает. Не сумев вовремя реформировать партийную машину, он вынужден выдерживать страшный пресс ее давления.
И в этот момент перед ним встает во весь рост еще один, отложенный и очень болезненный вопрос: о реформе Союзного договора, о политическом устройстве СССР. О мере суверенитета республик. Но другого поля для маневра у него нет. Иначе он полностью потеряет свободу действий, перестанет определять ход событий. Он выбирает, как всегда, «третий путь», компромиссный. Путь, который должен примирить обе враждующие стороны: демократов и государственников, русских и «националов», кремлевскую элиту и местную, всех сразу В ходе раздачи нового пирога власти аппетиты всех лидеров (почти всех) должны быть удовлетворены, а статус-кво – сохранен.
Из «врага номер один» Ельцин внезапно превращается если не в друга (такое даже предположить сложно), то, по крайней мере, в партнера, полноправного участника политического процесса.
Победа в первом туре президентских выборов (Б. Н. набрал 57 процентов голосов) лишь подчеркивает это движение, этот стремительно меняющийся статус. Тот день, когда Ельцин вместе со всей Россией голосовал на избирательном участке (12 июня 1991 года), был историческим днем в его трехлетней политической борьбе – борьбе, которая заставила Горбачева во многом пересмотреть свои взгляды на бывшего коллегу по Политбюро.
Как мы помним, Горбачев после выступления Ельцина на октябрьском пленуме посчитал его «слабым» политиком. Ельцин доказал ему свою силу. Тем не менее борьба с кандидатом Ельциным по инерции продолжалась. Причем вели ее разные люди, и далеко не всегда они действовали по указке сверху. Для многих Б. Н. был символом чего-то страшного, предупреждением «откуда-то свыше», посланным стране испытанием. Помощники Ельцина вспоминают: «В газетах накануне дня выборов печатались устрашающие астрологические прогнозы. Говорилось о крайне неблагоприятном расположении звезд в день голосования, о разного рода опасностях, подстерегающих людей, которые выйдут 12 июня из дому (!) или даже откроют форточку».
А вот что говорил тележурналист А. Невзоров, комментируя замечание Ельцина о том, что, если его не выберут президентом, он уйдет из политики: «Это прямое, чистой воды свидетельство того, что политик не стремится сделать что-то для этих сотен тысяч нищих людей, бредущих по грязи со своими талонами. Ему нужна только власть, власть полная и неограниченная. И ничего больше!»
Но ни мистика, ни риторика, ни заклинания не помогли.
За Ельцина агитировала сама улица. Без телевидения, без властного ресурса, без мощного пиара – он побеждал благодаря тому, что был единственной альтернативой Горбачеву. По крайней мере, улица считала именно так. Частушка, сочиненная неизвестным поэтом, ярко свидетельствует о том времени:
Ельцин знает, что нам нужно,
Голосуй за Борю дружно…
Это «за Борю» в те дни работало гораздо лучше нагнетаемых страшных предчувствий и изощренной патетики. Выборы состоялись.
Теперь Ельцин может многое. Как всенародно избранный президент, он может свободно выступать в печати. Появляется и собственная российская печать – «Российская газета», газета «Россия», начинается работа по созданию Российского телевидения.
По-другому воспринимают его теперь и за рубежом. Во время визита на Украину с первых секунд Ельцин обращает внимание на то, что его принимают здесь «по первому разряду», с военным парадом, ковровой дорожкой, национальными флагами, по-украински пышно, подчеркнуто торжественно, как главу иностранного государства, а не как обычного российского чиновника. Во время визитов в США и на совещание Европарламента в Страсбурге становится окончательно ясно, что он – совершенно официальная, признанная в мире фигура, больше того, новый (альтернативный) лидер страны.
Он победил в мучительном противостоянии февраля – марта, когда союзное руководство пошло в прямую атаку на «псевдодемократов». Он выиграл выборы, он первый всенародно избранный президент на территории СССР. Наконец, та модель союзного государства, которая еще несколько месяцев назад казалась ему почти несбыточной, неосуществимой, во внезапно изменившейся политической ситуации приобретает черты реальности. Горбачев, которого он еще недавно призывал уйти в добровольную отставку, идет на невиданные прежде уступки.
Но радость и ликование, которое он испытывает в эти дни, сменяются глухой тревогой. Ельцин чувствует всю опасность того, что происходит за спиной Горбачева.
Начинается трудный, мучительный процесс согласования нового Союзного договора.
Что же будет дальше?
10 июля Ельцин торжественно дает присягу на российской Конституции.
Это – первая подобная инаугурация, и его волнение передается всем присутствующим в зале.
Неожиданно открывается боковая дверь и стремительно входит Горбачев. Он пришел поздравить Ельцина. Исторический момент. Два соперника, два непримиримых оппонента пожимают друг другу руки на глазах у всей страны.
Ельцин точно рассчитывает свои шаги, чтобы остановиться вовремя. Он хочет, чтобы Горбачев подошел к нему с рукопожатием, а не наоборот, вернее, чтобы они остановились в один и тот же момент (что трудно, учитывая разность их фигур), чтобы это была встреча равных. Слабо улыбаясь, понимая игру и принимая ее, Горбачев делает эти шаги.
И затем произносит речь. Голос его прерывается от волнения.
«Вот в стране и стало на одного президента больше», – говорит он.
И еще одна фраза из той же речи Горбачева: «Весь мир следит за тем, что мы с вами делаем».
Привычная горбачевская риторика затем окутывает, окружает эти первые фразы, но привкус горечи в настроении президента СССР очевиден всем. Ни улыбки, ни высокие слова поздравления не спасают.
Прозрачная вата вдруг исчезает, проступает истинная картинка. Напряженный, почти надломленный внутренней борьбой Горбачев проявляется лишь на мгновение. Готов ли он к компромиссу? Для многих это осталось в тот день загадкой.
Речь на инаугурации (первой в новой российской истории) хорошо отражает общий стиль Ельцина 1991 года. Еще нет резких эскапад, длинных пауз и неожиданных острот, нет попытки говорить афоризмами, нет эмоциональных перепадов. Ельцин 1991 года необычайно сдержан и даже сух. Лишь на встречах с избирателями порой проявляется его былой юмор.
В эти месяцы он весь преисполнен своей миссией. Все его выступления представляют собой короткий и жесткий текст, который он читает или четко произносит по заранее намеченным тезисам.
Это стиль, который он любит больше всего, – «ничего лишнего». Его артистичность, внутренний напор и энергия сейчас проявляются лаконично – в том, как он входит, как здоровается, как готовится к выступлению.
«Лишнее» проявится потом, когда выбранный путь потребует от него всех, до последней капли ресурсов его здоровья, потребует выложиться без остатка, как говорил он сам, «лечь на рельсы».
Итак, 23 апреля 1991 года Горбачев начинает новый раунд согласований Союзного договора – по формуле «9 плюс 1» (между руководителями девяти союзных республик и президентом СССР)[14]14
К апрелю 1991 года в переговорном процессе участвовали только представители Азербайджана, Белоруссии, Казахстана, Кыргызстана, России, Таджикистана, Туркмении, Украины и Узбекистана. Отказались участвовать Грузия, Армения, Молдавия (позднее присоединившиеся к договору о создании СНГ) и три прибалтийские республики.
[Закрыть]. При этом речь не идет о каких-то частностях и «недостающих запятых», а фактически об отказе от подготовленного ранее варианта.
Этот вариант – «лукьяновский», подготовленный в комиссиях и подкомиссиях Верховного Совета СССР. Он печатался в центральных газетах, чтобы пройти привычную для советской идеологии процедуру «всенародного обсуждения»; затем состоялся референдум 17 марта, обосновавший легитимность нового Союза, – словом, договор готов. Суть лукьяновского варианта – исправленная, улучшенная форма Союза, не меняющая самого главного – Москва управляет всем.
Проблема одна – лидеры республик не готовы его подписывать.
…Но откуда вообще возникла идея о новом договоре между республиками? Зачем нужно было подвергать сомнению документ 1922 года?
Идея подготовки нового Союзного договора родилась уже на Первом съезде народных депутатов СССР Горбачеву необходимо было изменить этот основополагающий документ, чтобы придать новый статус союзным отношениям, предотвратить распад Союза, хотя бы частично сохранить его (если добровольно подписали – значит, отказались от претензий, развязали руки союзному правительству для борьбы с сепаратистами и националистами). Если договор не подпишут – это его личный, глубочайший провал.
Кроме того, новый договор – еще и гарантия власти М. Горбачева. Новая политическая конструкция призвана защитить его от угрозы, которую он чувствует за спиной.
Договор был единственным шансом Горбачева избежать «силового варианта», чрезвычайного положения, гражданской войны в республиках…
Стенограмма заседания от 24 мая 1991 года дает некоторое представление о том, как шел процесс, какими трудными были переговоры, какими медленными шагами продвигались участники Ново-Огаревского процесса к любимому горбачевскому «консенсусу».
Но – продвигались!
«Работа в Ново-Огареве (пишут помощники Ельцина) была организована так, что участники совещаний приезжали туда без консультантов и советников. Было решено: никого постороннего, высшая степень конфиденциальности. Лишь три-четыре человека, помогавшие Горбачеву обобщать и анализировать замечания и предложения, сидели за боковыми столиками».
Итак, Ельцин берет слово:
«Ельцин. В отношении названия. Я, например, лично убежден, что все-таки это должен быть Союз Суверенных Государств. Это отвечает сегодняшнему статусу республик-государств. Люди привыкли к этому. Тем более что Михаил Сергеевич когда-то говорил об этом в одном из своих выступлений. Это, конечно, Запомнилось. Название Союза, правда, вызывает некоторые сомнения, но я бы не стал принципиально настаивать на какой-то другой позиции и лично согласился бы с предложением – Союз Суверенных Советских Государств.
Назарбаев. Советских республик или государств?
Ельцин. Республик. Я оговорился.
Горбачев. То есть СССР?
Ельцин. Да. Дальше в отношении подписания Союзного договора. Я не один раз обращался и сейчас обращусь к моим товарищам по работе… с просьбой подписать Договор под Российской Федерацией (Ельцин говорит о том, что первым под договором должна стоять подпись России, а за ней все остальные, – даже этот чисто процедурный вопрос вызывал в то время жаркие дебаты. – Б. М.)…
Я обещал, все время говорил вам, что те полномочия, которые вы возьмете на себя, мы вам даем. Если во внешней сфере, в международных отношениях какие-то будут у вас предложения по своей самостоятельности – пожалуйста, мы вам дадим. Такую же линию мы предлагаем вести и с Союзом.
Горбачев. Но координация обязательно нужна.
Ельцин. Координация обязательна».
Обратите внимание – здесь Ельцин выступает от имени Центра, от имени союзного, а не только российского руководства, его поддержка будущего договора – своеобразная гарантия. Без этой поддержки сам переговорный процесс был бы невозможен.
Если называть вещи своими именами, то в Ново-Огареве разговор шел о создании новой модели государства. Горбачев ради сохранения Союза как такового (увы, уже без Прибалтики, лидеры которой в Ново-Огаревском процессе участвовать отказались) готов был передать республикам огромную часть своих полномочий.
Как бы это выглядело на практике?
Ну, во-первых, это сохранение единой валюты. Единой армии. Единого экономического пространства. Разумеется, для всего этого нужно сохранить и центральные органы власти, исполнительной и законодательной, органы управления и, конечно, единого лидера страны. Во-вторых, и это главное, всё остальное, из чего состоит политика, – переходило из Центра на места. Право на ограниченный суверенитет. Право на свою конституцию (и свои законы). Право на внешнеэкономическую деятельность, и вообще – на свои собственные национальные приоритеты в экономике. Перераспределение бюджета – серьезная часть доходов должна была теперь оставаться в республике. Право на свою собственную внутреннюю, прежде всего национальную политику. (По сути, это была модель сегодняшнего Евросоюза.)
Возможно, это был исторический шанс. Возможно.
Но позволю себе высказать и другую точку зрения. Попытка спрогнозировать последствия Ново-Огаревского процесса в случае его успеха приводит к печальному выводу: это новое государство было изначально обречено. Возникни после подписания нового Союзного договора это новое, слабое, непрочное горбачевское государство – и Россия, и вся страна в целом могли бы оказаться на грани грандиозной, испепеляющей гражданской войны.
Главная проблема заключалась в том, что экономически республики Советского Союза были настолько слабы, что уже не могли самостоятельно решить ни одной из стоящих перед ними задач. Европейские страны объединились, имея перед собой перспективу роста, помогая друг другу, на началах Общего рынка… В 1991 году была попытка объединить разрушенные экономики бывших республик, то есть те страны, которые уже ничто не удерживало вместе.
И если национальные конфликты в республиках до этого момента проходили лишь по линии дележа каких-то отдельных кусков земли, выяснения каких-то давних, но вновь вспыхнувших обид и споров (Карабах, Юго-Осетия, Абхазия, Ферганская долина, Приднестровье), то новые конфликты могли разгореться уже на совсем другом основании: между коренным и некоренным населением, между русскими жителями республик и нерусскими. И вот тогда, на абсолютно легитимной, законной основе наши войска могли бы войти в любую республику (защищать соотечественников) – с огнем и мечом. В этом случае кровавый югославский вариант, возможно, показался бы детской игрой в солдатики…
После образования СНГ в течение нескольких лет (и процесс этот продолжается до сих пор) сотни тысяч, миллионы русских и русскоязычных семей были вынуждены покинуть национальные республики. Почему это происходило и происходит по сей день? Спросим себя: что такое «новая национальная политика» в империи, когда Центр ослабел и передал огромную часть своих полномочий на места?
А это значит – увольняют одних и берут на работу вместо них других. Исподлобья начинают смотреть на улицах. И наконец, открыто предлагают переселиться. Не грабят, не убивают (хотя где-то и грабят, и убивают) – просто предлагают подумать. Это и есть новая национальная политика, ее последствия. Если, разумеется, говорить не о высоких материях, а о грубой прозе жизни, о том, каким лицом эта новая национальная политика поворачивается к простым людям.
Процесс подъема национального самосознания обязательно происходил бы и при новом горбачевском Союзе, если бы он был создан после успеха Ново-Огаревского проекта. Потому что такова неизбежная логика истории. Вот только ответ на этот процесс мог быть совершенно другим.
А любое замораживание, по сути своей, искусственное консервирование процесса распада Союза – именно к этому бы и привело.
На последней встрече, перед тем как Горбачев попрощался с лидерами республик, он попросил президента России Ельцина и главу Казахстана Назарбаева остаться после основного совещания. И предложил обсудить конкретные кандидатуры руководства будущего обновленного Союза. «Назарбаеву Нурсултану Абишевичу я предлагаю пост премьер-министра, будет заменен также председатель КГБ, предлагаю Бакатина, ты как, Борис Николаевич?»
Деталь эта говорит о том, как близки уже были они к подписанию нового договора. И какова была между ними степень доверия – с этими людьми Горбачев связывал свое будущее.
Кстати, разговор этот (тайный!) был, возможно, одной из трагических ошибок Горбачева. Большинство исследователей считают, что именно он послужил той спичкой, которая и запалила пороховую бочку – Крючков, премьер Павлов, вице-президент Янаев и прочие не выдержали такого «предательства» Горбачева и окончательно договорились между собой. Этот разговор был записан КГБ и конечно же сразу стал известен всей кремлевской верхушке, всему «силовому блоку» горбачевского правительства.
Интересна и другая деталь интриги: Горбачев уезжает в отпуск в любимый Форос немного подумать, подышать свежим воздухом, не сделав самого главного, не доведя процесс до конца, упустив его нити из своих рук, по-прежнему оставаясь лидером, идущим вслед за ситуацией, не чувствующим ее остроты.
Подписание Союзного договора было намечено на 20 августа…
Рано утром 19-го Ельцин просыпается у себя на даче в Архангельском. Таня осторожно трясет его за плечо, пытаясь разбудить.
– Папа, вставай! – просит она. – Переворот!
– Что?
Сонный, раздраженный, он садится на кровати.
Его прошибает холодный пот. В семь утра в понедельник Центральное телевидение по всем каналам транслирует навевающую грусть классическую музыку.