Текст книги "Ельцин"

Автор книги: Борис Минаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 55 страниц)

Все, кто уже в сознательном возрасте жил в 80-е годы, прекрасно помнят, что это означало. И поймут, о чем подумал Ельцин в эту секунду.

Траурная трансляция.

Так провожала страна в последний путь своих генеральных секретарей – Брежнева в 82-м, Андропова в 83-м, Черненко в 85-м. Ритуал тщательно продуман, утвержден, отмерен (и, кстати, почти буквально скалькирован с 53-го года, года смерти Сталина): например, из каких лиц назначать похоронную комиссию, какого размера печатать в газетах траурный портрет, где проводить прощание, какие слова писать в обращении к народу. Кто и где должен стоять в почетном карауле.

И прежде всего – какую музыку передавать, начиная с семи утра, еще до объявления главной новости.

Неужели умер Горбачев? Это первая мысль, которая возникает у Б. Н.

Минут через пять (он никуда не уходит с кресла перед экраном, ему приносят чай, он успевает отхлебнуть два глотка) начинается «сама передача». Новости вклиниваются в классическую музыку без перехода. Экстренный выпуск.

Дикторы зачитывают обращение к советскому народу от имени новой власти – Государственного комитета по чрезвычайному положению. В обращении звучит одна фраза, которая снова наводит его на ту же мысль (иначе зачем этот траур? зачем похоронное настроение?): «В связи с временной невозможностью президента страны исполнять свои обязанности по состоянию здоровья».

Так все-таки… что-то случилось с Горбачевым? Они простились с ним в Ново-Огареве, и он был здоров, свеж, полон сил. Может быть, что-то случилось в отпуске?

Но, наверное, тогда информация была бы более конкретной. Зачем скрывать?

ГКЧП (это официальная аббревиатура, так произносят сами дикторы) призывает всех граждан к порядку. В обращении четко и ясно изложена позиция новой власти…

Хаос и анархия сделали страну неуправляемой. Распад СССР, который нужно предотвратить. На 20 августа намечалось подписание Союзного договора, который безусловно означал бы конец Советского Союза. Перестройка зашла в тупик. Тяжелый экономический кризис. Нормальному существованию миллионов угрожает взрыв преступности. Центробежные тенденции. Производство неуклонно снижается. Уровень жизни падает, инфляция растет. Ввиду нехватки горючего и запасных частей колхозы оказались на грани катастрофы. Угроза голода. Надо спасать урожай и обеспечить заготовки продовольствия, чтобы пережить зиму. Вынужденные меры. В ближайшее время ГКЧП будет регулировать, замораживать и снижать цены, повышать зарплаты, пенсии и пособия…

Все решения ГКЧП объявляются обязательными и подлежат строгому выполнению властями и гражданами на всей территории Советского Союза. Все органы власти должны обеспечить строгое соблюдение режима чрезвычайного положения. Митинги, демонстрации и забастовки запрещаются, так же как все политические партии, общественные организации и массовые движения, препятствующие нормализации ситуации. При необходимости вводить и ужесточать комендантский час. Распространение провокационных слухов и неповиновение официальным лицам подлежат решительному подавлению. В Москве приостанавливается выход всех периодических изданий, за исключением девяти газет…

В своем «Обращении к советскому народу», транслировавшемся по Центральному телевидению, члены комитета заявляли, что даже элементарная личная безопасность людей подвергается все большей угрозе. Преступность растет быстрыми темпами, становится организованной и политизированной, страна катится в пропасть насилия и беззакония. Комитет обещал очистить улицы от преступников, положить конец тирании тех, кто разграбляет достояние народа, и начать решительную борьбу против спрута преступности, скандального упадка морали, коррупции, спекуляции, растрат и теневой экономики.

Переворот.

Это слово объясняет, наконец, всё.

Долгие, бесконечные минуты. Пока он еще один – самые тяжкие, давящие. Абсолютно непонятно, что сейчас произойдет. Вот сейчас, в следующую секунду.

Кому позвонить в первую очередь?

К счастью, собираться долго им не нужно. Ближайшие его соратники, помощники, заместители – все живут тут же, на дачах Совмина России, предоставленных работникам Верховного Совета, здесь, в Архангельском. Калужское шоссе. До Белого дома – полчаса езды…

Если без пробок. И если без танков.

– Вы что, меня разыгрываете? – спросил он в то утро, когда его разбудила Таня…

Эти же слова – розыгрыш, бред, кошмар, «я не могу поверить, что это правда» – произносили в те минуты десятки, сотни тысяч людей по всей стране. Все звонят друг другу по телефону, все пытаются что-то узнать. Но никаких подробностей пока нет. Кроме одной.

Одновременно с началом трансляции «Лебединого озера» и шопеновских ноктюрнов на улицах Москвы начинается другая музыка. Лязг гусениц, запредельно низкое, до дрожи в животе гудение дизельных моторов, грохот, треск развороченного асфальта.

По Можайскому и Минскому шоссе в Москву входят войска: бесконечные вереницы танков, грузовиков и БМП. Первыми в город вступили подразделения Таманской, Кантемировской и 106-й гвардейской парашютно-десантной дивизии, а также войска МВД – дивизия Дзержинского и спецназ. Полное перечисление боевых подразделений, двигавшихся в эти минуты к центру, заняло бы не меньше страницы.

Москва была в чаду, в лязге гусениц и… в полном шоке.

Подробности этого утра десятки раз излагались в книгах очевидцев, в очерках, статьях, интервью. Написал о них в «Записках президента» и сам Б. Н. Как срочно, наспех составлялись тезисы воззвания к народам России – Бурбулис, Шахрай, Хасбулатов, Силаев и другие принимали участие в работе над этим историческим документом, наспех напечатанным Леной на машинке. (Таня диктовала его по телефону.) Как пытались отправить его по факсу с соседней дачи. Как заехал на 15 минут Анатолий Собчак, отправлявшийся в Питер, и напугал Наину Иосифовну проникновенной фразой, сказанной на прощание: «Да хранит вас Господь!»

В эти первые минуты, часы, всё по-прежнему казалось каким-то абсурдом, фарсом. Проницательный Собчак сразу оценил всю драматичность, всю угрозу ситуации не только для Б. Н. и членов семьи первого президента, но и для всех вообще.

Было очевидно, что вокруг дачи Ельцина уже собралось немало «гостей». Агенты КГБ, спецподразделения, некоторые из них прятались в близлежащем лесу, другие открыто подрулили на машинах, стояли и ждали.

Это означало одно – арест возможен в любую минуту. Охрана Ельцина с автоматами Калашникова занимает места в доме, изолентой прикручивают к каждому стволу дополнительный рожок – готовность к бою.

Ельцин звонит Грачеву, командующему войсками ВДВ. Он еще не знает, что именно Грачев по поручению министра обороны Язова руководит развертыванием войск в Москве.

Вот как Б. Н. описывает этот разговор в своей книге:

«Незадолго до путча я посетил образцовую Тульскую дивизию (именно она в то утро вошла в Москву. – Б. М.). Показывал мне боевые части командующий воздушно-десантными войсками Павел Грачев. Мне этот человек понравился. И я, поколебавшись, решился задать ему трудный вопрос: “Павел Сергеевич, вот случись такая ситуация, что нашей законно избранной власти в России будет угрожать опасность – какой-то террор, заговор, попытаются арестовать… Можно… положиться на вас?” Он ответил: “Да, можно”.

И тогда, 19-го, я позвонил ему. Это был один из моих самых первых звонков из Архангельского. Я напомнил ему наш старый разговор. Грачев смутился, взял долгую паузу, было слышно, как он напряженно дышит на том конце провода. Наконец, проговорил, что для него, офицера, невозможно нарушить приказ. И я сказал ему что-то вроде: я не хочу вас подставлять под удар…

Он ответил: “Подождите, Борис Николаевич, я пришлю вам в Архангельское свою разведроту”… Я поблагодарил, и на том мы расстались. Жена вспоминает, что я положил трубку и сказал ей: “Грачев наш”»…

Далее Б. Н. в своей книге пишет, что позиция Грачева многое решила в провале путча – все это правильно, конечно. Но вот деталь.

«Рота от Грачева» (уже после того, как Б. Н. срочно уехал в Белый дом) все-таки прибыла. Руководил ею, как без труда определили оставшиеся в доме сотрудники охраны Ельцина, офицер КГБ Зайцев. Руководитель «Альфы» Карпухин в это время (с шести утра!) стоял со своим подразделением из той же группы «А» в лесу и провожал глазами машину Ельцина. Приказа об аресте президента России от своего непосредственного руководства он так и не дождался.

Одна «группа захвата» опоздала, другая не успела.

Странная нерасторопность, не правда ли? Но тогда для чего они туда прибыли?

Вопросов много…

Кто же был инициатором путча 19–21 августа 1991 года?

Цитирую по книге «Кремлевский заговор» (ее авторы – генеральный прокурор России Валентин Степанков и следователь по особо важным делам Евгений Лисов, которые проводили расследование по делу ГКЧП):

«6 августа, на второй день после того, как Горбачев улетел с семьей в Форос, Крючков вызвал двух сотрудников КГБ Егорова и Жижина и приказал им составить стратегический прогноз последствия введения в стране ЧП (чрезвычайного положения. – Б. М.). К работе над прогнозом от Министерства обороны был привлечен командующий воздушно-десантными войсками Павел Грачев. После двух дней работы… на спецобъекте КГБ в деревне Машкино под Москвой эксперты пришли к выводу: объявлять ЧП нецелесообразно.

– Но после подписания Союзного договора вводить ЧП будет уже поздно, – возразил экспертам Крючков.

– 14 августа Крючков снова вызвал нас, – свидетельствует Алексей Егоров. – Обстановка, сказал он, сложная. Горбачев не в состоянии оценить ее адекватно. У него психическое расстройство. Будет вводиться ЧП.

За день и ночь работы на том же объекте КГБ в деревне Машкино совместно с Павлом Грачевым они набросали по заданию Крючкова перечень мер, которые следовало принять, чтобы обеспечить ЧП.

Материал, ставший основой Постановления ГКЧП № 1, утром 16 августа был на столе у Крючкова.

Вскоре после этого, в 11.30, Олег Бакланов[15]15
  Олег Бакланов, отвечавший при Горбачеве в ЦК КПСС за оборону, занимал новую должность заместителя председателя Совета обороны, в ГКЧП был представителем военно-промышленного комплекса.


[Закрыть] прибыл в КГБ к Крючкову. Долгий полуторачасовой разговор между ними дал толчок заговору. Главные фигуры предстоящих событий пришли в движение.

В 14.00 Крючков отдал распоряжение своему заместителю… скомплектовать группу связистов для полета в Форос, чтобы отключить у президента связь».

В «инициативную группу», собравшуюся 17 августа на закрытом объекте под названием АБЦ на улице Варги (зеленый парк за глухим бетонным забором, массивное серое здание новой постройки, длинные обеденные столы, тихие официанты), входили люди из разных сфер советского руководства, в частности, руководители силовых ведомств: Владимир Крючков (КГБ), Дмитрий Язов (Министерство обороны), секретари ЦК КПСС Олег Шенин и Олег Бакланов, руководитель президентского аппарата Валерий Болдин, премьер-министр Валентин Павлов, а также заместители министра обороны Ачалов и Варенников, заместитель председателя КГБ Грушко. По сути дела, здесь собрались почти все «силовики».

Почему же они прятались на таинственном АБЦ, о существовании которого вообще мало кто знал, кроме руководителей КГБ?

На секретности этих переговоров настаивал Крючков, он был «хозяином» в этом доме, он созывал «гостей». Собраться вместе необходимо было для того, чтобы принять несколько важных решений.

Первое – одобрить принятый план действий.

Второе – назначить тех, кто летит в Форос к Горбачеву, и дать им соответствующие инструкции.

Кроме указанных персон, официальными членами ГКЧП были также министр МВД Б. Пуго, вице-президент Г. Янаев, «знатный крестьянин», председатель колхоза В. Стародубцев, «знатный производственник», председатель Ассоциации промышленников А. Тизяков. Фактическим участником ГКЧП был также спикер Верховного Совета Анатолий Лукьянов. Однако никого из вышеперечисленных лиц на улице академика Варги не было. Пуго и Янаев еще даже не знали, что через сутки войдут в состав комитета.

Генералу Варенникову в операции отводилась важная миссия: он отвечал за объяснение позиции ГКЧП в Киеве, куда должен был вылететь сразу после Фороса. Именно Варенников, а также Бакланов и Шенин и были назначены теми переговорщиками, которым предстояло объяснить Горбачеву реальное положение дел. И по возможности добиться его молчаливого согласия. Вместе с ними «в командировку» отправились многолетний помощник Горбачева Валерий Болдин и руководитель 9-го управления КГБ Плеханов – ему вменялось в обязанность договориться с горбачевской охраной, то есть со своими прямыми подчиненными.

Так все же: кто был инициатором? Застрельщиком? Кто разрабатывал стратегический план? Кто, собственно говоря, подбирал эту похоронную команду для горбачевской перестройки?

О реальном ходе переговоров внутри ГКЧП до 6 августа узнать не удалось ни следователям, которые вели дело ГКЧП, ни журналистам. И вот почему. Члены комитета не собирались все вместе, в полном составе. И даже в усеченном. По сути дела, заговор во многом был экспромтом, он не готовился, не был проработан тщательно, но главное – сами члены ГКЧП не были готовы к нему психологически.

Тем не менее у ГКЧП был подготовлен пакет документов, который комитет обнародовал в первый же день своего официального существования. Он включал в себя распоряжения самого разного рода: например, о введении в Москве и других городах временного комендантского часа. Были указы о «неотложных мерах» в экономике, о закрытии некоторых газет, о повышении трудовой дисциплины на предприятиях и т. д.

Парадоксом деятельности новоявленного органа власти было то, что почти все эти документы (в их содержательной части) не были написаны специально по случаю военного переворота, путча. Это были распоряжения, которые писались в различных советских ведомствах как бы «на всякий случай», без какой-либо связи с реальными политическими планами. И уж тем более никто не связывал их с моментом насильственного отторжения от власти Горбачева.

Например, пакет неотложных экономических мер был хорошо знаком Михаилу Сергеевичу – он готовился группой его экономических советников, и его должны были принять соответствующие органы (Верховный Совет и правительство) вне всякой связи с ГКЧП или чем-то подобным. Меры, кстати, совершенно реалистические и даже с некоторым уклоном в сторону рыночной экономики.

Положение о чрезвычайном режиме, включая пункт о временном комендантском часе в крупных городах, также не было написано специально для ГКЧП. Такие меры были разработаны юристами и специалистами правоохранительных органов в связи с участившимися кровавыми столкновениями на окраинах Союза, и конечно же при этом имелись в виду московские и ленинградские митинги, непредсказуемое развитие событий на улицах обеих столиц.

Участникам ГКЧП не пришлось сильно напрягаться, чтобы составить программу своих действий.

Короче говоря, эти чрезвычайные меры уже готовились Горбачевым на случай резкой смены политического курса[16]16
  «Сама возможность чрезвычайного положения была законодательно предусмотрена, как и механизм его объявления. Они были изложены в законе “О правовом режиме чрезвычайного положения”, принятом Верховным Советом СССР в 1990 году. Согласно этому закону, режим чрезвычайного положения в стране может быть введен Верховным Советом или президентом, но обязательно по просьбе или при согласии Президиума Верховного Совета или высшего органа власти соответствующей республики» (Р. Пихоя «Москва. Кремль. Власть»).


[Закрыть]. Люди, которые вошли в ГКЧП, были его людьми, его соратниками, они были призваны им специально для этой цели – ужесточить политику, остановить «развал», пресечь «раскол», подморозить политическую ситуацию и укрепить властный ресурс.

Членам комитета, которые решили проводить этот курс уже без «предавшего» их Горбачева, оставалось только одно: собраться и проголосовать.

Возникает закономерный вопрос: что же помешало им арестовать Ельцина? Если изолировали Горбачева, сказали «А», то почему не сказали «Б» и «Ц»? Ведь это могло сразу кардинально изменить ситуацию.

…В то утро арестовали несколько человек, среди них, например, активиста правозащитного движения «Щит» Николая Проселкова. Арестовали не случайно – список тех, кто подлежал немедленной изоляции, конечно, существовал. И Ельцин значился там под первым номером.

…Из протокола допроса начальника Управления по защите конституционного строя КГБ СССР генерал-майора Валерия Воротникова: «Утром 19 августа меня пригласил к себе заместитель председателя КГБ СССР Лебедев и передал мне список лиц, которых, если в том будет необходимость, надо задержать. Речь шла о 18 гражданах. Они стояли в списке первыми и их фамилии были подчеркнуты. Первое, что бросилось в глаза, это фамилии Александра Яковлева, Эдуарда Шеварднадзе. Они стояли в списке самыми первыми. Всего же в списке значилось 70 фамилий. Вместе со списком я получил 18 незаполненных бланков с распоряжением коменданта Москвы об административном аресте. Лебедев пояснил, что их надо заполнить по поступлении команды на задержание. Арестованных следовало доставить в воинскую часть 54164 воздушно-десантных войск, дислоцирующуюся в подмосковном поселке “Медвежьи озера”. К утру 19 августа к их приему была готова просторная казарма» («Кремлевский заговор»).

В других источниках есть информация о том, что арестованы в то утро были также депутаты Уражцев, Гдлян и Иванов. Логика в этих арестах была: КГБ изолировал прежде. всего тех, кто проходил в его списках как «крайние экстремисты». Крупные политические фигуры трогать пока боялись.

Но в последний момент аресты приостановили. Почему?

Есть несколько возможных объяснений. Члены ГКЧП пытались придать путчу характер легитимности, законности. Второе объяснение: они были, мягко говоря, не очень умными и малоталантливыми людьми, они думали, что достаточно вывести танки на улицы Москвы, объявить о режиме чрезвычайного положения, и все само наладится, образуется, успокоится. (Единственный решительный человек среди них, генерал Варенников, находился в те дни в Киеве.)

Есть версии и более экзотические.

«Не были они и фанатичными коммунистами. В заявлениях заговорщиков ни слова не говорилось ни о Коммунистической партии, ни даже о социализме» (Леон Арон). Как вы помните, именно это – диктатуру без коммунистов – предрекал Горбачеву его старый соратник Яковлев.

Мягкие, либеральные, демократически настроенные члены ГКЧП?

Однако единственной реальной причиной, по которой члены ГКЧП не «дошли» до прямых репрессий и до стрельбы по народу, я считаю их страх.

Страх от начала до самого конца.

Страх перед народной революцией. Перед сопротивлением. Перед Ельциным. Перед реальной властью, которая могла свалиться им в руки.

Люди, собравшиеся 17 августа на АБЦ, а 18-го – в Кремле, терпеть не могли Горбачева (пусть и в разной степени) за его нерешительность, слабость, непоследовательность. Они по-своему понимали долг перед страной и, конечно, ощущали себя спасителями.

Но главным их чувством, движителем, главным их советчиком был именно страх.

Они боялись этой новой страны. Боялись людей, которые выходили в этот момент на улицы. Боялись, что им придется залить все кровью. И в конечном счете боялись за себя.

Поэтому и хотели напугать: похоронной музыкой, танками, грозными указами, специально распускаемыми слухами, спецназом.

Да, они хотели внушить страх, потому что боялись сами. До дрожи (Янаев крепко выпил перед тем, как подписать документы), до гипертонического криза (Павлов свалился с ним на следующий день), до суицида (после путча покончил с собой Пуго).

Ельцин выиграл у них заранее.

Он вынудил их сделать этот последний, отчаянный, истерический, трагический шаг своей твердой позицией в январе – марте 1991 года, заставил их сорваться, переступить черту – уже одним своим присутствием. И уже почти в тот момент, когда они это сделали, стало ясно – им конец.

Вот что происходило в этот момент на улицах, пока Ельцин принимал первые решения в Архангельском. В центре Москвы толпы останавливали троллейбусы и с помощью пассажиров ставили их поперек главных улиц и площадей: Тверской, Калининского проспекта, Садового кольца и Манежной площади. Возле этих троллейбусов останавливались грузовики. Люди немедленно окружали экипажи танков и БМП, дошедших до намеченных объектов, забирались на машины, просили солдат объяснить, зачем они пришли в Москву, умоляли их не стрелять, раздавали им сигареты, еду, воду и мороженое. Пожилые женщины выкладывали на броню свои гостинцы и одновременно ругали солдат: «В кого вы пришли стрелять? В своих матерей? Для этого мы вас растили?» Некоторые приносили банки с домашним вареньем. Девушки залезали на башни танков и раздавали цветы.

Те боевые машины, которые поздним утром 19 августа еще находились на марше, сталкивались с куда более враждебным отношением. В их гусеницы втыкали тяжелые стальные ломы, дорогу им преграждали шеренги людей и троллейбусы. Большинство танков останавливалось. Некоторые, например, стоявшие на Манежной площади, поворачивали назад под торжествующие крики толпы. Некоторые пытались прорваться через кордоны, но даже холостые выстрелы из пушек не могли разогнать группы людей, преграждавших путь.

Первый митинг протеста, собравший несколько сотен человек, прошел у Моссовета в девять часов утра 19 августа. Там на стене было вывешено ельцинское «Обращение к гражданам России». Надписи на плакатах гласили: «Ельцин призывает к всеобщей бессрочной забастовке». Молодые люди записывались в «отряды самообороны». Тремя кварталами ниже по Тверской, на Манежной площади, водители использовали собственные машины, пустые автобусы и подъемный кран, чтобы перекрыть доступ на площадь. Полный людей троллейбус с надписью на боку «Долой ГКЧП!» стоял поперек улицы, ведущей к площади. Демонстранты размахивали российскими триколорами и портретами Ельцина.

Из окон гостиницы «Москва», где жили многие российские депутаты, летели листовки. Люди, обступившие танки, «читали солдатам лекции о природе демократии».

К концу этого дождливого дня центр сопротивления сместился от Моссовета и Манежной площади к Белому дому. Уже после полудня негодующие толпы стали собираться на Калининском мосту через Москву-реку. Перед баррикадой, воздвигнутой возле гостиницы «Украина», по ту сторону реки от Белого дома, стояли женщины с длинным транспарантом «Солдаты, не стреляйте в своих матерей и сестер!». Когда два военных грузовика с солдатами попытались прорваться через баррикаду на Калининском проспекте, люди стали бросаться на машины и бить в них стекла. Офицер выстрелил в воздух. Толпа не шевельнулась. Грузовики повернули обратно.

Возле Белого дома шла лихорадочная строительная деятельность. Бульдозер и подъемный кран подтаскивали бетонные блоки и тяжелые трубы. На одной из этих труб было написано: «Хунту на х…» Грузовики подвозили бетонные блоки. Люди несли металлические рельсы и арматуру с ближайших строительных площадок, вывороченные скамейки из соседнего детского парка. Все входы в здание блокировали несколько десятков автобусов и грузовиков.

В середине утра экипажи четырех танков перешли на сторону Верховного Совета РСФСР. Танкистов, превратившихся в объекты горячего народного обожания, закармливали бутербродами и поили горячим чаем. Танки украсили цветами.

Такова картинка событий, составленная из газетных репортажей американским биографом Ельцина Леоном Ароном.

А вот что писал в те дни журнал «Огонек»:

«– Все равно не проедешь. Все равно…

Как заклинание, он повторял эти слова, уперевшись жилистыми руками в передок урчавшего танка. На вид ему было лет сорок пять, только, видно, рано начал лысеть – редкие волосы на большой голове слиплись от дождя, прядями падая на глаза. Но руки были заняты танком, и он с ненавистью глядел на железную громадину, не откидывая упавших волос. На руке у него висела обычная авоська с талонным “Дымком” и буханкой черного. Одет он был в какую-то кофту сизого цвета незатейливой домашней вязки, старые, заношенные брюки и сандалеты на босу ногу.

С белым от страха и напряжения лицом, он словно прирос к танку, не слушая уговоры милиционера, сопровождавшего колонну, и подполковника-комбата. Наконец он повернул к ним голову и, смерив глазами, хрипло выдохнул:

– А ты… отойди, фуфло… Все равно не проедешь.

Танк затрещал, выпустил целую дымовую завесу и дернулся вперед, отбросив мужика сильнейшим толчком. Толпа ахнула, но он, казалось, побелев еще сильнее, снова кинулся к осевшему на тормозе танку и снова уперся в броню.

– Все равно!.. Все равно не проедешь! – гаркнул он не кому-нибудь, а именно танку, как некоему живому врагу.

– Отойдите, – тихо и убедительно сказал ему незаметный гражданин в рубашке апаш и, взяв за локоть, потянул в сторону.

– А ты кто такой? – риторически вопросил гражданина один из толпы.

– Я из КГБ, – с какой-то напевной нежностью ответил субъект.

– Ну и хромай отсюда! – с ненавистью ответил ему стройный хор голосов.

Все это происходило 19 августа около полудня на спуске к Краснопресненской набережной у подножия лестницы Верховного Совета России».

Тем временем в Архангельском наступает решительный момент.

Посовещавшись с соратниками (сейчас это казенное слово приобретает несколько иной оттенок), Ельцин командует: ехать в Белый дом. Суровая охрана надевает на него бронежилет. Вся семья провожает его.

– Ну, хорошо, а если тебя остановят на дороге, что ты будешь делать, отстреливаться, что ли? – с отчаянием спрашивает Наина Иосифовна.

Сам Б. Н. вспоминает этот эпизод в своей книге так:

«Надо было что-то сказать, и я сказал: “У нас российский флажок на машине. С ним нас не остановят”».

17 лет спустя Наина Иосифовна вспоминает эту сцену по-другому:

«Он сказал: “Возьму наш флажок с машины и пойду им навстречу”».

Н. И. чуть не плакала, отпуская его: «Ну что это за защита – бронежилет! Голова-то беззащитная».

…Она очень ясно представляла себе: если и будут стрелять, то – в голову.

Но его пропускают!

Он едет на своем правительственном «ЗИЛе» – мимо бесконечных колонн бронетехники, часть которой ломается, и солдаты в черных комбинезонах тут же стаскивают машины на обочины. Мимо тихих спальных районов, разбуженных грохотом танков (здесь уже выстроились очереди в ближние магазины за крупой, солью и спичками – война!). Мимо испуганного, замершего Ленинского проспекта. Мимо уже начинающего закипать центра города…

А в Архангельском срочно решают, куда эвакуировать детей. Домой опасно. Свою квартиру на первую ночь предлагает сотрудник президентской охраны Кузнецов. Она тут недалеко, в Кунцеве.

Вызывают «рафик». Сборы наспех. Взять хотя бы самое необходимое из вещей. Маленький Боря задает «детский» вопрос:

– А стрелять будут сразу в голову?

Женщины бледнеют, все садятся в микроавтобус. Охрана велела положить детей на пол. Минуты отчаяния. Проехать через ворота.

Штатские люди на «волгах», милиция, многочисленные посты на выезде из Архангельского, заглядывают внутрь – женщины, дети, вещи – и пропускают их.

И их тоже!

Нет приказа брать! Приказ следить, контролировать – есть. А приказа брать – нет…[17]17
  «В соответствии с планом операции Ельцина предстояло отправить на базу охотхозяйства Министерства обороны “Завидово”, расположенную на границе Московской и Тверской областей. Но на полет в Форос, беседу с Горбачевым, возвращение делегации ГКЧП в Москву и состоявшийся затем тяжелый, вязкий разговор в Кремле ушло значительно больше времени, чем предполагалось. Отставание от ранее разработанного плана составляло несколько часов. Проводить в дневных условиях операцию по интернированию Ельцина в дачном поселке, насчитывающем более пяти десятков хорошо охраняемых дач, было не с руки… Начальник группы “Альфа” Виктор Карпухин доложил: “Архангельское забито отдыхающими. Светло как днем. На шоссе наблюдается напряженное движение автотранспорта. Охрана дачи усилена. Активные действия нежелательны”. Крючков скомандовал “Альфе”: отбой!» (Степанков В., Лисов Е. Кремлевский заговор. М.: Изд-во «Огонек», 1992).


[Закрыть]

Почему так подробно останавливаюсь на этих сборах? На этом стремительном выезде из Архангельского Б. Н. и его семьи?

Утром 19 августа светило солнце. Был замечательный, мягкий, прозрачный день (Преображение Господне, Спас) с солнечными лучами, как будто проходящими сквозь невидимые нити.

Между тем у многих в тот день было полное ощущение, что на землю спустилась тьма. Наступила ночь.

Какая-то нереальная, как во сне, ночь сквозь день. Танки, эти чудовищные приказы ГКЧП, несчастные солдаты, рассевшиеся на броне вдоль чистых московских улиц, хаос, смятение, отчаяние – все это создавало ощущение плохо придуманного, но очень страшного фильма.

Ощущение свалившегося на всех одновременно несчастья, большой беды было настолько сильным, что мне понятно абсолютно всё в этих немногих сохранившихся в памяти семьи картинках: и смешно торчащий из-под пиджака бронежилет, и страх детей, и четкость рефлексов, диктующих поступки, – из Архангельского нужно уезжать как можно быстрее. Всем!

Белый дом.

Солдаты, стоящие в оцеплении, пропускают (опять пропускают!) машину первого президента РСФСР в подземный гараж. На лифте Б. Н. поднимается в свой служебный кабинет. В этот момент Ельцина охраняют лишь милиционеры из здания Верховного Совета (никто из них свой пост ни в этот день, ни в последующие не покинул) и, естественно, его охрана, немногочисленная, но решительная.

Однако Ельцин не собирается ни убегать, ни сдаваться, ни умирать.

Он звонит вице-президенту Янаеву и требует объяснить, что происходит с Горбачевым, где он, каково реально его состояние здоровья. И получает уклончивые ответы, из которых можно понять только одно: судьба президента СССР по-прежнему в их руках.

Он звонит председателю КГБ Крючкову и пытается доказать ему невозможность того, что они затеяли – гибель тысяч людей поставит путч вне закона, а страну – в состояние международной изоляции, причем в любом случае, даже в случае их победы.

Звонит министру обороны Язову, командующему ВДВ Грачеву, другим военачальникам, пытается давить на них, выяснить положение дел, установить с самой страшной на этот момент силой – военной – хоть какой-то контакт. И это ему удается: Юрий Скоков, один из руководителей российского правительства, по поручению Ельцина, тайно, выходит на постоянный контакт с Грачевым и даже встречается с ним лично.

Телефонная активность Ельцина в эти дни, 19-го и 20-го, просто невероятна.

В Белом доме вырублена прямая правительственная связь (городская работает), однако один белый аппарат с гербом, лишь недавно поставленный в кабинете его помощника Илюшина, исправен – его еще не внесли в справочник и попросту забыли выключить. Впрочем, гораздо важнее другое – он звонит, и его соединяют! Почему? Потому что путчисты боялись? Не верили, что все кончится так, как им хотелось? Вдруг этот разговор в будущем пригодится?

Грачев в этот момент вынужден вести двойную игру. Я пишу эти слова без всякого осуждения, просто констатирую факт: как руководитель военной операции ГКЧП, он просто не имеет права покинуть свой «боевой пост» (как армейский генерал, как офицер под присягой). Но как абсолютно трезвомыслящий человек он лихорадочно ищет выход из создавшейся ситуации.

Идея с «ротой охраны», которая одновременно и заблокирует Ельцина, и не даст никому пролить лишнюю кровь, кажется ему по-прежнему привлекательной. Он посылает в Белый дом подразделение десантников во главе с генералом Александром Лебедем.

Лебедь («с особым поручением от Грачева») расставляет своих людей по периметру Белого дома, с некоторым снисходительным цинизмом выслушивает доклады «оборонцев», затем входит в кабинет к Ельцину. Его задача (инструкция Грачева!) – убедить Ельцина «не делать глупостей». Мужская харизма у Лебедя не слабее ельцинской: тяжелый голос, бритый затылок, мощный торс – словом, настоящий спецназ.

– Ну, вот смотрите, Борис Николаевич, – говорит он. – Чем обшит ваш кабинет? Это ж сплошной пластик. Все здание в пластике. Легко возгорающийся материал. Вы представляете, что будет, если сюда попадет хотя бы один зажигательный снаряд? Здание в секунды заполыхает, из окон начнут выпрыгивать люди…