Текст книги "Собрание сочинений. т.2. Повести и рассказы"

Автор книги: Борис Лавренев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 42 страниц)

ПОГУБИТЕЛЬ

1

Баронесса фон Дризен умерла прилично и аккуратно, как подобало даме высшего света и породистой остзейской немке.

В субботу вечером она долго плескалась в ванной, вызвав даже раздражение соседей, торопившихся в театр и начавших усиленно колотить в дверь.

Баронесса вышла наконец в коридор в своем синем халатике, сухонькая, маленькая, с белыми пушистыми волосами, выбивавшимися из-под чепчика, сухо заметила ожидавшим у двери:

– Господа, по правилам я могу занимать ванную пятнадцать минут, а я занимала двенадцать с половиной. Ваше нетерпение не имеет законных оснований. Кажется, за время революции можно приучиться к дисциплине и организованности.

И плывущей старушечьей походочкой проплыла в свою комнату, как всегда щелкнув изнутри хитрой задвижкой.

В воскресенье она не появлялась из комнаты, но никто этого не заметил, а если и заметил, то не придал значения. В понедельник финка Керволайнен, носившая в квартиру сине-опаловую воду, называвшуюся сливками, долго и безуспешно толкалась в баронессину дверь. Понемногу к финке присоединились все наличные жильцы, и наконец кто-то припомнил, что и вчера баронессы не было видно. Над столпившимися в коридоре людьми провеял ледяной ветерок подозрения. Послали за управдомом. Управдом с римским носом, прыщавым профилем грозно приказал гражданке Дризен открыться и не задерживать трудящихся, но и этот повелительный зов жизни не вызвал отклика.

Дворник привел милиционера, управдом сбегал за стамеской и топором.

Замок страдательно затрещал, дверь распахнулась, люди сунулись в нее и отпрянули, устрашенные злобным и визгливым криком: «Дурр-раки, хамы…»

– Да вы, граждане, не пугайтесь, это ейный попугай орет, – сказал растерявшемуся на момент управдому жилец крайней комнаты, официант кооперативной столовой «Красное молоко» Тютюшкин, – он завсегда обкладывает.

– Попугай? – переспросил управдом. – А по какому праву попугай может обкладывать домовых представителей? Как это, товарищ милиционер?..

Но милиционер, не отвечая, решительно вошел в комнату. За ним, как вода в губку, втянулись остальные.

В комнате было полутемно от опущенных желтых шторок. Пахло табаком, лавандовой водой и чистотой, свежей и блестящей немецкой чистотой.

На постели, под зеленым шелковым одеялом, украшенным по опушке узором кружева, скрестив прозрачные желтые ручки под подбородком, лежала хозяйка, плотно сжав тонкие черточки губ и уставив нос в потолок.

Милиционер, осторожно подымая ступни, чтобы не стучать, подошел к покойнице и, дотронувшись до лба, отдернул руку. Управдом, следом за ним, зачем-то постучал указательным пальцем по косточке худой кисти руки и нагнулся над кроватью.

– Чистенькая дамочка, – сказал он, – даже ничуть не пахнет, – и обернулся к жильцам, сбившимся у двери.

– Граждане, нечего толпиться. Обыкновенный факт кончины. Выйдите. Могут остаться только присутственные личности по обязанностям.

2

Этим, собственно, и заканчивается рассказ о баронессе фон Дризен. К этому не пришлось бы прибавить ни одной строчки, если бы по капризной воле судьбы не оказалось, что у покойницы осталось имущество, заключавшееся в мебели красного дерева стиля «ампер», как называл его управдом, и сундук с платьем и другим хламом.

Кроме того, оказалось, что у баронессы нет наследников, а если и есть какие-нибудь отдаленные, то никому не было известно их местопребывание. Управдом, он же комендант (дом принадлежал тресту коммунальных домов), поспешно сообщил в правление треста исходящей бумажкой о таком необычном обстоятельстве, а правление треста, опросив юрисконсульта и осведомившись, что по закону имущество лиц, не имеющих наследников, должно быть описано финотделом и по истечении шести месяцев со дня смерти, если не явятся претенденты, поступает в казну, – срочно известило финотдел «на предмет принятия зависящих».

Агент финотдела, явившийся на следующее утро, переписал мебель стиля «ампер» и прочие баронессины богатства, в том числе и зеленого лысеющего попугая, который сразу возненавидел финагента, словно был лицом свободной профессии, и яростно орал сквозь прутья клетки:

– Дурррак… хам… взяточник.

Некогда покойный барон фон Дризен, разоренный сложным и сутяжным процессом, обучил попугая этим невежливым словам перед тем, как пригласил в гости весь состав суда, рассматривавший дело в последней инстанции и отказавший в иске. Попугай радостно приветствовал сенаторов заученными словами.

Теперь попугай орал то же, не понимая всей огромности социального сдвига и не подозревая, что агенты финотдела иначе воспитаны, чем упраздненные чины гражданского кассационного департамента.

Но агент великодушно пренебрег попугаевой контрреволюцией и, окончив опись, торжественно вынул из портфеля палочку сургуча, медную печать и елочную свечку.

– Нет ли у вас, товарищ, спичек? – спросил он коменданта, отрезая перочинным ножом кончик веревочки. – Дверь опечатаем, и шесть месяцев пускай стоит.

Управдом-комендант кашлянул и ответил солидно:

– Спички, конечно, есть, но дозвольте спросить, так сказать. Приходилось читать насчет верблюдов, что они точно могут прожить без ежедневного питания несколько месяцев, а про попугаев не осведомлен.

– Ах ты ж, господи, – спохватился агент, – и верно ведь. Забыли про попугая.

– Как же быть?

– Олухи… болваны… мерррзавцы, – завопил вдруг попугай так бешено, что управдом и агент вздрогнули и попятились.

– Неужто понимает, сукин сын? – растерялся управдом и добавил: – Так как же быть?

Агент почесал портфелем кончик носа.

– Уж и не знаю. Вот оказия… Позвоню сейчас инспектору, спрошу распоряжения.

Управдом рассеянно переминался с ноги на ногу у домового аппарата, пока агент разговаривал с начальством.

– Так я и думал, – произнес наконец агент, кладя трубку, – придется вам.

– Что вам? – спросил управдом, склонив голову, – то есть, как же мне это понимать?

– Вам придется взять попугая на свою ответственность на время розыска наследников.

– Как? – скривился управдом, подняв в защиту обо ладони к лицу. – Это, то есть, извините. Я член союза и права свои знаю. Он подохнет, а я в ответе. Спасибочки. От людей покоя нет, один водопроводчик Жомов по субботам, свинья, дебоши делает такие, что жизнь не мила, а тут еще за попугая отвечай. Не согласен. И в инструкции таких правил нет, чтоб управдомы за животную отвечали. Сами берите на здоровье.

– Ха-ха-ха, – раскатился из клетки попугай.

Финагент даже подпрыгнул от неожиданности и злобно плюнул в сторону попугая.

– У, паршивец. И всегда мне судьба такая. Другим хорошие дела достаются, а мне как назло. То коты, то моськи, а теперь попугая нанесло.

Он безнадежно махнул рукой и опять отправился говорить с инспектором.

– Вот что, – сказал он, обтирая пот со лба, – придется, значит, не опечатывать комнату, а ключ я передам вам под вашу ответственность. Мы снесемся завтра с вашим трестом и решим, что делать, а пока комната с содержимым доверяется вам.

– Каррашо, – рявкнул попугай.

– Тебе, сатане зеленой, может, и хорошо, – мрачно ответил управдом, косясь на клетку, – а нам каково, будь ты неладен.

Он с сердцем захлопнул дверь комнаты и повернул ключ с такой злостью, словно поворачивал нож в сердце врага.

3

На следующий день управдом получил из правления треста бумажку.

В бумажке за всеми надлежащими подписями стояло коротко и официально:

«Управдому дома №… т. Плевкову. Правление треста ставит вас в известность, что после переговоров с фининспектором участка по поводу оставшегося после скончавшейся гражданки Дризен имущества, в том числе зеленого попугая, трест и финотдел пришли к соглашению, постановив приравнять означенного попугая к скоропортящимся импортным продуктам, которые закон разрешает продавать ранее шестимесячного срока. Трест предлагает вам взять попугая гражданки Дризен на свое иждивение впредь до торгов. За содержание и воспитание попугая расходы будут оплачены финотделом после торгов, согласно вашего счета. Завадмотделом (подпись). Секретарь (подпись). Завканцелярией (подпись)».

Управдом бросил бумажку на стол, взглянув на жену, и смачно выругался.

– Ты что, идол? С утра в пивную шлялся, прости господи мою муку. Что при детях ругаешься?

– Дура, – сказал управдом, – пивные еще заперты, десятый час. А вот лучше приготовься уплотниться.

– Отцы родные! – всплеснула руками управдомша, – это еще что за напасть? И так, кажется, живем – дохнуть некуда. Куда ж уплотняться? Да как ты это допустить можешь?

– Придется, мамаша, – подмигнул управдом, – вселяют нам очень ответственного гражданина.

Управдомша открыла рот и приготовилась завопить, что ей плевать на всех ответственных, что она тоже недаром кровь проливала, но управдом ткнул ей в лицо бумажку треста и торжественно вышел.

Спустя десять минут он шествовал по двору обратно в квартиру. За ним шагал лохматый и опухший, как от водянки, дворник Алексей и, вытянув вперед руки, как будто неся хрупкую драгоценность, тащил клетку с ругавшимся на весь двор попугаем.

Управдомовы дети встретили водворение ответственного гражданина в квартиру восторженным, уничтожающим барабанные перепонки воем, так что даже сам попугай притих и испуганно забился в угол клетки, посматривая оттуда покрасневшим от безумной злобы круглым глазом, полуприкрытым серовато-прозрачной пленкой.

Когда же дети добрались до клетки, обуреваемые желанием поближе познакомиться с новым жильцом, и мальчишка, просунув палец между прутьями, тронул попугая за хвост, попугай, вздыбив перья, стремительно обернулся и разом сорвал с дерзкого пальца кожу с мясом, от ладони до ногтя.

4

В «Вестнике губернского Совета» и газете «Голос Коммуны» появились объявления, извещавшие граждан, что в четверг девятнадцатого апреля по такой-то улице, в помещении домовой конторы состоятся торги на наследство, оставшееся от гражданки фон Дризен и состоящее в говорящем попугае серо-зеленого цвета и неизвестного возраста, при начальной оценке в двадцать пять рублей.

Оценил попугая в такую сумму синеносый аукционист финотдела, знаток аристократической жизни, читавший романы Фонвизина и Веселковой-Кильштет.

Внизу была приписка, что в случае, если первые торги не состоятся – назначаются вторые на двадцать девятое апреля.

Неделю, до девятнадцатого апреля, попугай баронессы терроризировал управдома и его семейство криком и дерганьем прутьев клетки клювом, от чего по квартире разносился едкий и надрывающий нервы звук, словно десятки мальчишек скребли стекло о стекло.

Ругался он по-прежнему неожиданно и как-то замечательно впопад, заставляя выруганных съеживаться от неприятного ощущения, но, несмотря на все старания управдомова сынишки, не хотел обновить запас старорежимных ругательств другими, соответствующими запросам нового быта, и решительно отказывался повторить фразу «лорду в морду», которой мальчишка с упрямым старанием оглушал его с утра до вечера.

В попугае жил закоснелый баронский консерватизм, и принять революцию он явно не мог и не желал.

Девятнадцатого апреля попугай в клетке был отнесен с утра в домовую контору и там странно и неожиданно притих, очевидно страшась новой судьбы.

Дворник, внесший его, сказал управдому:

– Молчит, как рыба.

Управдом подозрительно покосился на попугая и пробормотал:

– Молчит-то он молчит. Да не к добру. Сволочь, а не животное.

Понемногу в контору собрались бездельные обитатели дома, за ними приволоклись две старушки в наколках с выражением светской строгости на засушенных губах и какой-то веселый человек в пальто с котиковым воротником и котиковой шапке. Человек был немного навеселе, войдя, шумно поздоровался со всеми, подошел к клетке, постучал по ней, заставив попугая насторожиться, и сказал радостно:

– Живой ведь, стерва. А? Что вы скажете, граждане?

За всех сурово ответил управдом:

– Мы дохлыми живностями не торгуем, гражданин.

Гражданин улыбнулся.

– Я ж и говорю… А можно ему под хвост заглянуть на устройство? – вдруг спросил он после короткой паузы.

Старушки шарахнулись, остальные заржали.

И опять мрачно ответил управдом:

– Чего ж там смотреть? У него сзади, как и спереди.

Гражданин широко и сожалительно развел руками.

– Ну и несознательность! Значит, по-вашему, гражданин, у человека тоже все равно, что лицо, что… – Тут он добавил такое слово, что у старушек дрогнули наколки, а управдом, покраснев, шагнул вперед, чтобы проявить власть, но в эту минуту появился аукционист. С американской быстротой он уселся за столик, поднял молоток и распевцем объявил о начале торгов…

– Итак, граждане, торги начинаются. Продается попугай. Оценка двадцать пять. Кто больше?..

В конторе водворилось молчание. Попугай при первых звуках голоса аукциониста оживился, нахохлился, внимательно посмотрел на него и в тишине обронил веско и значительно: «Идиот».

Молоток выпал из руки аукциониста, он поперхнулся, а веселый гражданин хлопнул себя по ляжкам и загоготал. Аукционист бросил на него презрительный взгляд и повторил:

– Кто больше?

Веселый перестал хохотать и, придвинувшись, сказал аукционисту:

– Милай, уступи за пятерку. На такую стерву не жаль синенькой.

– Не мешайте, гражданин, – отмахнулся аукционист. – Кто больше?

Выждав минуту, он встал и объявил:

– Торги считаются несостоявшимися. Окончательные, как указано в объявлении.

Злой и подавленный товарищ Плевков принес попугая обратно в квартиру, выдержав бурную атаку жены.

– Опять? Опять черта этого принес? Чтоб духу его не было. Забирай его с клеткой и сам с ним катись, пьяница несчастная.

Управдом швырнул клетку в угол и ушел в пивную утверждать правоту воззрений супруги на собственную личность.

5

Но и вторые торги не состоялись. Тогда разъяренный управдом сообщил тресту, что он больше не желает держать поганую птицу, потому что «означенная птица ругается скверными словами старого строя, вредно заражая моих детей, которые пионеры». К заявлению он приложил счет за кормление и воспитание попугая в сумме одиннадцати рублей шестидесяти девяти копеек. Такая точность цифры вытекала из его долголетнего, опыта, в котором он осознал, что в высших инстанциях вызывают сомнение только счета, составленные в круглых цифрах, хотя бы эта цифра выражалась всего в одном рубле.

Через три дня он получил ответ.

«Сообщаем в ответ на ваш… – писал трест, – что после сношений с финотделом по содержанию вашей просьбы, финотдел нашел нужным отказаться от владения попугаем гражданки Дризен, как имуществом убыточным. Вместе с тем финотдел сообщает, что не имеет препятствий к переходу попугая в вашу собственность в возмещение понесенных расходов…»

Управдом долго хлопал глазами и вдруг, разорвав бумажку, стал неистово топтать ее ногами на глазах дворника, опешившего от такого попрания начальственных бумаг, и при этом выразился несколько раз по адресу треста и по адресу финотдела совершенно нецензурно.

6

Но судьба решила покарать не только неповинного управдома, но и еще одного несчастливца.

Зловредный рабкор «Меткий глаз» всадил в отдел городской хроники малюсенькую заметочку, но эта заметочка в глазах завфинотделом разрослась до размеров осинового кола. Рабкор писал о волокитстве и бюрократизме в финотделе вообще и, в частности, приводил случай с попугаем. «Как же мы можем подымать нашу производительность, – писал рабкор, – когда операция по продаже попугая бывшей баронессы принесла пролетарскому государству сплошные и тяжелые убытки. Плата за объявления о торгах, оплата аукциониста и расходы по содержанию птицы значительно превысили оценку, причем попугай так и остался непроданным. Финотделу нужно подтянуть своих работников, чтобы они работали не по-попугаеву».

Завфинотделом написал очередное длинное опровержение и вызвал к себе в кабинет инспектора злополучного участка. Полчаса он мылил ему голову и в заключение, когда инспектор сваливал всю вину на агента, сказал:

– Так научитесь подбирать себе людей, а не то мне придется подумать о том, кого подобрать на ваше место…

Фининспектор вышел от зава с дрожащими коленками, и пружина злобы, свернувшаяся в душе от нагоняя, распрямившись, хватила по подчиненному.

7

Управдом Плевков сидел вечером дома один. Жена ушла с ребятишками в кино. Управдом переписывал ведомость квартплаты, а за его спиной в клетке тихо спал попугай.

Заслышав стук в передней, управдом встал и пошел открывать.

На пороге он увидел финагента. Пальто его было расстегнуто, шапки на голове не было, волосы слиплись космами, глаза вращались в орбитах, как красные шарики. Из кармана торчало горлышко бутылки. Он повалился на грудь управдому.

– Товарищ Плевков! А, товарищ дорогой. Ты дома? Я к тебе. К тебе, милый. Из-за кого погибаю? К тебе пришел. Покажжжи мне его, черта зеленого, покажи погубители моего. Милый…

Управдом отступил назад, втаскивая нежданного гостя в квартиру.

Финагент ввалился в комнату и, пошатнувшись, стал перед клеткой. Глаза финагента приобрели какое-то странное выражение. Он дрогнул всей спиной и, вытащив из кармана бутылку, залпом допил остаток водки.

И немедленно вынул из другого кармана другую бутылку.

– Товарищ Плевков, выпьем. Выпьем, голубок. Пусть ему ни дна ни покрышки. Попугай?.. Говорящий?.. Серо-зеленый?.. Возраст неизвестен?.. Ах ты дьявол! Выгнали ведь меня. Выгнали. Из-за кого? Ты думаешь – он птица?.. Черт он, самый настоящий черт на мою погибель…

Управдом мотнул головой, как будто от острой боли, и вышиб пробку.

– А мне, думаешь, жизнь сладка? Жена прямо на стену лезет. А куда его дену? Дарить пробовал. Никто не берет. Судьба индейка.

Спустя полчаса оба сидели у стола, обняв друг друга, пьяные в дым.

Управдом качался и тянул лениво и смутно:

– Нет… Ты мне вот скажи… Кто ж мы такие, ежели в Советской республике и нечистая сила зеленого цвету человека, гражданина профсоюзного, уничтожить может. Нет, ты мне скажи. Кто ж мы тогда такие, а?

В углу комнаты зашуршали перья и хриплый голос резко брякнул:

– Дуррраки, взяточники, олухи.

Управдом вскочил. Лицо его перекосилось мучительной судорогой, глаза застыли на клетке. Подняв одну руку, на цыпочках, он подошел к клетке, открыл задвижку и всунул руку внутрь. Финагент, также на цыпочках, качаясь, шел за ним. Попугай стремительно вцепился в руку, но управдом выдержал боль, не пискнув, и захватил попугая. Секунду он держал его, вытащенного из клетки, и человечий и птичий глаза застыли в смертельной ненависти.

Потом управдом тихо спросил:

– Так кто мы? Дураки? Дураки? Ах ты ж, рабкор в перьях!

Он размахнулся. Серо-зеленый комок мелькнул в воздухе и шмякнулся о стену. Управдом затрясся и схватился руками за голову, потом сел на пол.

Финагент дико прищурил глаз, присвистнул, стал на карачки, уткнувшись лицом в расплющенный комок перьев, и завыл, обливаясь пьяными слезами:

– Ве-е-чная память!

<1928>

ГРАВЮРА НА ДЕРЕВЕ

1

Кудрин стоял у окна, нетерпеливо ожидая возвращения машины. Сквозь большое зеркальное стекло, недавно промытое уборщицами к первомайским торжествам, была видна мутная, вздувшаяся Фонтанка. Тяжелая коричневая вода медленно, как стынущее машинное масло, уходила под низкую арку моста. Сквозь зеленую краску на арке проступали рыжие плешины ржавчины.

В воде плавно кружились последние, идущие с Ладоги льдины, обмытые и чистые, с кружевными изъеденными краями.

День был весенний, но еще по-зимнему бледный и лишенный красок. С Невы тянуло колючим ледяным ветерком. Немногие пешеходы брели по набережной, сгибаясь вперед, придерживая шапки и проламывая телами упругую вязкость ветра.

Кудрин смотрел на Фонтанку, на силуэт Михайловского замка за щеточкой еще оголенных ветвей старых деревьев, на пешеходов рассеянным и невнимательным взглядом. Глаза его механически вбирали видимое, мысли же были далеко. Он с неприятным чувством вспоминал только что происшедший в кабинете разговор.

Полчаса назад у Кудрина сидел технический директор треста Половцев, еще не старый, но уже известный специалист по керамике, профессор Политехнического института, бывший крупный деятель кадетской партии, человек острого, иронического и порой злого ума.

Кудрин недолюбливал его. Не то чтобы в нем жило органическое недоверие большевика, старого подпольщика, ссыльного, эмигранта, вынужденно покинувшего родину, а после революции прошедшего боевой путь комиссара, к специалисту сомнительной политической репутации. Нет, у Кудрина не было повода сомневаться в добросовестности Половцева, в искренности его желания работать с Советской властью. Но Кудрин с трудом переносил ядовитые остроты и лукавые софизмы технического директора, когда между ними происходили разговоры, выходящие за деловые границы. И сейчас Кудрин был раздосадован таким разговором.

Половцев зашел в кабинет Кудрина в минуту, когда тот вызвал к себе главного бухгалтера, угрюмого пожилого человека, рьяного картежника и постоянного посетителя всех расцветших при нэпе злачных мест, но превосходного знатока бухгалтерских таинств. Кудрин хотел поговорить с бухгалтером по поводу случая, происшедшего утром в вестибюле треста.

Когда Кудрин, сдав в гардероб пальто, подошел к лифту, он заметил возле лестницы молодую женщину в сером потертом пальтишке и сбившейся набок измятой шляпке. Из-под шляпки на ее виски спадали мелкие кудряшки странного розоватого оттенка. Круглые, широко расставленные, наивно-птичьи глаза ее были заплаканны. Держа за рукав собеседника, видимо какого-то работника треста, незнакомого Кудрину, женщина тихо и печально-ласково говорила:

– Но зачем же он прячется от меня? Не удалась жизнь, ошиблись, – что же сделаешь? Но почему он боится говорить со мной? Я ведь не устраиваю скандалов, истерик. Зачем же трусливо бегать от меня?

Заинтересованный Кудрин остановился у открытой двери лифта.

– Я не думаю, что он боится… Поймите, что ему, может быть, просто тяжело вас видеть, – ответил собеседник.

Женщина покачала головой.

– Почему же тяжело? Ну, разошлись, но неужели нельзя сохранить человеческие отношения? Нехорошо, что он увиливает и лжет. Еще раз повторяю, – я не хочу скандалов. У меня на руках исполнительный лист, но мне не хочется предъявлять его. Ему же будет неприятна огласка перед всеми… Но ведь он должен подумать о ребенке. А я ему третий день молока не могу купить.

Беспомощные птичьи глаза недоуменно смотрели на собеседника, наливаясь слезами. Женщина подняла руку, смахнула слезу с ресниц и вдруг заметила Кудрина. Она залилась румянцем, заторопилась:

– Не буду вас задерживать, ухожу. Но все-таки передайте ему… скажите, что нехорошо… Мальчику нужно питание… молоко. Он такой слабенький.

Она повернулась и заспешила к выходу. Ее собеседник скользнул в кабинку лифта. Кудрин вошел за ним, нажал кнопку третьего этажа. Лифт загудел по-шмелиному. Кудрин повернулся и спросил резко и властно:

– Вы из какого отдела?

– Из бухгалтерии, товарищ директор, – торопливо и испуганно, с угодливой улыбочкой ответил тот, – работаю на учете фондов зарплаты. Никитин моя фамилия. Петр Васильевич Никитин.

– Объясните мне, с кем это вы сейчас разговаривали? Кто эта женщина? Почему она плачет?

Улыбка Никитина стала еще угодливей.

– Изволите видеть, товарищ директор, это бывшая жена нашего счетовода Туткова. Разошлись… третий месяц. Тутков бегает от нее и не платит алиментов, а она тихая, не может взять его за манишку. А я ихний старый знакомый. Вот она и ходит, просит усовестить супруга. Она хорошая, и ребеночек у нее славненький.

В приторном тоне Никитина Кудрин уловил затаенное желание подложить свинью сослуживцу. Он брезгливо поджал губы.

– Ступайте работать и скажите главному бухгалтеру, чтобы он в перерыве зашел ко мне.

Сотрудник мелкой рысцой побежал по коридору, а Кудрин, нахмурясь, прошел к себе. Этот незначительный случай странно взволновал его, и он неприветливо встретил пришедшего на вызов бухгалтера.

Бухгалтер тоже встревожился вызовом. Его картежные подвиги уже были причиной неприятного разговора с директором месяца два перед этим, и бухгалтер решил, что предстоит новое крупное объяснение. Но когда Кудрин заговорил о Туткове, главбух, обрадованный тем, что недовольство директора направлено на другого, и обозленный на подчиненного, за которого приходится выслушивать замечания, раздраженно ответил:

– Тутков?.. Есть такой! Сволочь, сопляк!

– Что у него за история с женой?

Главбух собрался рассказать семейную драму Тутковых со всеми подробностями, но в эту минуту в кабинет вошел Половцев, перебил главбуха вопросом, обращенным к Кудрину, и плотно уселся в кресло, явно не собираясь уходить. Главбуху пришлось свести приготовленное повествование к сухому изложению фактов.

– Значит, суд присудил ей алименты, а этот гусь не платит? Так? – спросил Кудрин.

Главбух склонил лысую бугристую голову и развел руками.

– Именно так, Федор Артемьевич.

Кудрин постучал пальцами по столу и мельком взглянул на технического директора. Половцев со скучающим видом выпускал табачный дым из сложенных колечком губ. Острое лисье лицо его, с капитанской бородкой под нижней челюстью, было внимательно-ироническим. Кудрин отвернулся и сердито сказал главбуху:

– Так вот!.. Предупредите этого вашего молодого из ранних, что если он желает продолжать у нас службу, то будет безоговорочно выполнять решение суда. А нет, – пусть летит к чертовой матери. Я стаканщиков поощрять не намерен…

И в ответ на удивленный взгляд главбуха Кудрин пояснил:

– Вы хотите сказать, что это его частное дело и к службе не относится?.. Нет, извините. Женщина ходит сюда, мучится сама, отрывает от дела сотрудников. Не сегодня-завтра нервный припадок, истерика… Словом, предупредите, как я сказал. Не пожелает – марш вниз по лестнице и через парадное на улицу. Счетоводов на бирже труда легионы… Идите!

Главбух снова склонил голову с той всепонимающей улыбкой, которая у него всегда была наготове для разговора с директором, и вышел. Кудрин остался наедине с Половцевым.

– Что у вас еще, Александр Александрович?

– По службе ничего, – ответил Половцев, гася папиросу в хрустальной пепельнице, – а частным образом хочу спросить: если вам в течение ближайшего часа не понадобится наш автотарантас, то позвольте воспользоваться. Мне нужно срочно заехать к Маргарите Алексеевне, до ее ухода на репетицию, а я боюсь, что на траме опоздаю.

– Пожалуйста, – сказал Кудрин, – только верните к половине второго.

– Даже раньше! – Половцев выдержал паузу и продолжал: – Признаюсь, я с любопытством наблюдал, как вы раскипятились. Собственно, из-за чего? Почему вас так расстроила банальная история конторского кавалера Фоблаза?.. И что это за словечко «стаканщик»?

Кудрин усмехнулся.

– Не поняли?.. А вспомните письмо Ленина Инессе Арманд насчет людишек, проповедующих теорию «стакана воды»[2]2
  Слова В. И. Ленина о теории «стакана воды» приводит Клара Цеткин в своих воспоминаниях «Из записной книжки», опубликованных в 1925 г. (см.: «Воспоминания о В. И. Ленине», т. 5, 1969, с. 47). В письмах же В. И. Ленина к Инессе Арманд (1915) речь идет о плане брошюры, затрагивающей вопросы брака, семьи, любви, которую намеревалась написать И. Арманд для работниц (см. Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 49, с. 51–52).


[Закрыть]… Которым взять женщину все равно что стакан воды выпить. Вот отсюда я произвел словечко «стаканщик». Не терплю эту дрянь! Главное, старо!.. В царское время «огарки» и «свободные сенсуалисты». Теперь имечко новое, а суть та же. Мразь и гниль!

Половцев ухватил свою капитанскую бородку сжатыми, как ножницы, указательным и средним пальцами, отчего она веерком выпятилась вперед, и, прищурив умный, насмешливый глаз, язвительно сказал:

– Эк вас понесло, уважаемый начальник! А ведь вы сами в этом виноваты!

– Я??? – с изумлением спросил Кудрин.

– Ну, не вы персонально… Но… большевики!

– Что вы мелете, Александр Александрович? – резко перебил Кудрин. – Изволите завираться! Где же вы нашли у большевиков не только защиту, но хотя бы нейтральное отношение к свинской распущенности, к стремлению превратить отношения мужчины и женщины в дешевый публичный дом, где можно за грош получить физическое удовольствие, не отягощенное никакими моральными обязательствами?.. Где? Интересно!

Половцев откинул рукав пиджака и взглянул на циферблат часов.

– Досадно, что я тороплюсь и придется выложить вам наспех. Скажите, дорогой патрон, не вы ли, – я имею в виду большевиков, – не вы ли в октябре семнадцатого года возвестили стосемидесятимиллионному населению бывшей Российской империи, что вами будут немедленно разрешены все матерьяльные и духовные проблемы, все «проклятые» вопросы бытия? Земля крестьянам, фабрики рабочим, а всем вместе полная свобода духа и полное уничтожение пошлой буржуазной морали, ликвидация брачных цепей. Не вы ли обещали раскрепощение от семейных обязанностей? Ведь обещали?

Кудрин удивленно посмотрел на Половцева.

– Что за чушь?

– Постойте, постойте! – перебил Половцев. – Совсем не чушь. Не вы ли провозгласили свободу разводов и абортов, приучая и пап и мам к полной и цинической безответственности, к вульгарно-физиологическому отношению к проблемам пола?

– Но вы же знаете объективные причины, – вставил Кудрин.

– Э, батенька! – Половцев махнул рукой. – Про объективные причины я-то знаю потому, что я как будто не очень глуп и невежествен. При всех моих разногласиях с вами я прежде всего русский человек и уважаю вас уже за то, что вы первое русское правительство, которое отказалось торговать Россией оптом и в розницу на заграничных рынках. Вы вернули России ее государственное и национальное достоинство, и поэтому я стараюсь честно служить вам в меру моих сил и знаний и помогать вам справляться со всеми объективными причинами. Я способен к жертвам и самоограничению, вызываемым объективными причинами, если эти жертвы нужны для больших и высоких целей. И отмену буржуазной морали и мещанских предрассудков вы провозгласили не для меня. Я все это для себя давно сам отменил. И цепями семьи себя не связываю.

– Последнее безусловно, – огрызнулся Кудрин, – вместо семьи вы устроили себе уютное гнездышко, куда и поедете сейчас на государственной машине.

Половцев засмеялся.

– Этим вы меня не уязвите, дорогой вождь! Не по моему почину государственные машины начали ездить по гнездышкам. Я мелкая сошка! Берите повыше!.. А потом, я достаточно обеспечен, чтобы не слишком эксплуатировать доброту государства, и пользуюсь ею только в экстренных случаях. Мне хватает и на себя, и на Маргариту.

– Вы цинический интеллигент, – сказал Кудрин.

– Или интеллигентный циник… Возможно! Но дело не в этом. Повторяю, что я лично готов ждать обещанного вами земного рая хоть сто лет, удовлетворяясь сомнительными благами чистилища. Но десятки миллионов обывателей, у которых интеллект в эмбриональном состоянии, не хотят ждать. Обещали – подавайте немедленно и в горячем виде. Им нет дела до объективных причин, до капиталистического окружения, до всяких там четырнадцати держав, разевающих на нас пасти. Мещанин понял одно: ему обещаны дешевые и непритязательные удовольствия, не отягченные никакими обязательствами, за которые он не несет никакой ответственности. Поведение мещанина руководствуется не интеллектом, а физиологией. Вот и получается…