Текст книги "Собрание сочинений. т.2. Повести и рассказы"
Автор книги: Борис Лавренев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 42 страниц)
То же, что делалось в России, помимо постройки фабрик и заводов, не нравилось Питу. Отмена собственности казалась ему совершенным абсурдом, но особенно поражала отмена религии.
Он не был религиозен. Он состоял одно время в христианском союзе молодежи, но ежедневное монотонное пение гимнов на собраниях надоело ему, и он покинул союз без сожаления. Но в конце концов у каждого человека и у каждого народа должна быть какая-то религия? Не нравится одна – ее можно заменить другой. Но жить вовсе без религии? Это хуже, чем у дикарей-язычников, которые хоть в деревянных чурбанов верят. Очевидно, в России действительно творится что-то странное.
– Пит! Вы заснули? Кофе совершенно остыл!
Пит очнулся от оклика матери. Он сидел на постели, и ботинки его были до сих пор не зашнурованы. Он стремительно закончил эту работу, завязал галстук, надел пиджак и вышел в столовую.
– Ну? Вы придумали что-нибудь, ма? – спросил он, принимая из материнской руки чашку.
– Нет, Пит. А вы?
– Вот и я ничего. Это очень трудно, ма. Бедная Фэй, что же она будет делать? Но вы обязательно думайте, ма. И я тоже буду думать. Счастливые мысли всегда приходят неожиданно. Я сейчас пойду на аэродром, ма.
– Но вы забыли, что сегодня воскресенье, Пит, – сказала мать.
– Я знаю. Но я пойду в кафе, ма. Мне лучше думать среди шума. Я могу что-нибудь придумать по дороге. Наконец, я могу найти потерянный бумажник с тысячью долларов или вытащить из-под автомобиля девочку Вандербильдта, – Пит скорбно рассмеялся собственной шутке, – и потом, ма, в кафе я не буду так одинок.
Он действительно был одинок. Одиночество, как верный друг, сопровождало его и его поколение. Иногда от этого становилось тяжело.
И немногими местами, где он чувствовал себя членом человеческого общества, были: кафе механиков на аэродроме и общественные уборные, где людей объединяет общность цели.
7
Пит толкнул дверь. Из сизой мути табачного дыма, сквозь стук ножей о тарелки, навстречу ему рванулись раскаты хохота. Он осмотрелся.
Кафе, как всегда по воскресеньям, было полно. У задней стены возле двери в биллиардную скопилась группа механиков. Оттуда несся непрекращающийся хохот.
Пит повесил пальто и шляпу на вешалку и пошел между столиками прямо к смеющимся. Если люди так хохочут, значит, есть что-то веселое. Пит чувствовал настоятельную потребность развлечься, у него было слишком смутно на сердце после утреннего происшествия.
– Что тут за веселье? – спросил он, втискиваясь в толпу.
Красивый белозубый механик Фиппс, один из тех красавчиков, которые всегда ходят в новеньких, с иголочки костюмах, курят поддельные гаваны и волочатся за девушками, оскалясь смехом, вскричал:
– Конкурс продолжается! Прибыл новый соискатель! Торопитесь, пока не поздно.
– Какой конкурс? – сумрачно спросил Пит. Пока он не видел ничего веселого.
– Здесь происходит конкурс на звание дурака, – пояснил Фиппс с развязным смешком, и все вокруг опять засмеялись, – «Уэст-Эйрвейс Компани» ищет дурака. Прошу ознакомиться с условиями.
Фиппс сделал широкий жест в сторону стены, и тут Питу бросился в глаза листок бумаги с напечатанным на машинке текстом. Он продрался к листку, энергично работая локтями.
– Новый соискатель проявляет энергию, – тоном аукциониста возгласил Фиппс.
Пит вплотную приблизился к листку – в углу было темновато.
«Уэст-Эйрвейс Компани», – прочел он, – вызывает двух бортмехаников, знакомых с северной воздушной службой, для участия в арктическом полете русских летчиков по спасению экипажа судна «Коммодор Беринг». Полет предполагается через Аляску в арктический бассейн к восемьдесят третьему градусу северной широты. Требуется знакомство с моторами «флетчер». Желающим обращаться в отель «Пасифик», № 118, к начальнику русской эскадрильи командору Мочалову, в любое время дня и ночи. Дирекция «Уэст-Эйрвейс Компани».
– Что же тут смешного? – недоуменно спросил Пит, и его вопрос потонул в новом взрыве хохота.
– Конкурс, кажется, заканчивается, – завопил Фиппс, в восторге тряся Пита за плечо, – достойным кандидатом признается механик Митчелл, блондин, двадцати шести лет.
– Оставьте в покое мое плечо, – сказал Пит, освобождаясь резким поворотом, – я спрашиваю, что здесь смешного?
– Вы что… хлебнули с утра? – осклабился Фиппс. – Но ведь только круглый идиот может рискнуть лететь в это время года в Арктику, да еще с русскими. Это сумасшедшие люди. Впрочем, если у вас нет ни папы, ни мамы, ни детишек, им мягкой девочки, с которой приятно поспать, и в черепушке отсутствие мозгов, – вы можете отправиться к командору Мочалову. Воображаю этого командора. Вероятно, весь зарос шерстью и очищает ноздри пальцами.
– Ну, вы преувеличиваете, Фиппс, – несмело сказал кто-то из группы. – Я понимаю, что лететь сейчас в полярное море могут только сумасшедшие. Но насчет русских летчиков – это неправда. Они неплохие ребята. Я видел русского летчика мистера Громо́у – это вполне респектабельный человек и отличный пилот, он брился каждый день. Другой, мне о нем рассказывали знакомые, – командор Слайпни, совсем герой. Он привез в Америку на своем самолете тела разбившихся в Арктике Эйельсона и Борланда. Он нашел их в снегу и во льду.
– Сказки, – Фиппс презрительно повел плечом и скривился, – этот командор Слайпни не садился на самолет до Берингова пролива. Он искал Бена Эйельсона на санях, запряженных оленями. Ему пришлось сесть за рули только в Уэллене. Туда прилетели Ионг и Гильом, и ему волей-неволей пришлось доказывать, что он летчик, иначе был бы скандал. Он перелетел только пролив до Теллора, и Ионг и Гильом, летевшие с ним, видели, что самолет у него качается, как пьяная баба. А обратно из Америки он поехал пароходом, потому что не мог лететь. Мне говорил сам Ионг.
Пит вдруг побледнел и надвинулся на Фиппса. Вышло это у него совершенно непроизвольно, он даже не подумал, что будет делать сейчас и что будет говорить.
– Вы… паршивый лгун! Заткните ваше грязное хайло! Ионг не мог говорить вам ничего подобного. Ионг честный человек и хороший летчик. Я летал с ним на севере, и мне он говорил, что если есть человек, который достоин уважения, так это русский командор Слайпни.
Он начал говорить тихо, но к концу разволновался и закричал. Механики затихли, ожидая развития истории.
– Вы, кажется, сказали, что я лгу? – Фиппс прищурился.
– Да, я сказал, что вы лжете. Вы вообще прохвост! – закричал Пит, уже не владея собой.
Он сам не понимал, что привело его в такое бешеное состояние. Русские были ему совершенно безразличны. Он никогда не видел ни одного русского с того берега и не испытывал желания видеть. Ему приходилось встречать на Аляске людей, говоривших на этом странном языке. Потомки русских колонистов, они, за исключением знания чужих слов, были такими же американцами, как и он сам. Неверие в способности русских летчиков никак не задевало его лично. Он не решался сознаться себе, что причиной его внезапного гнева была ненависть одиночества, ненависть его поколения, миллионов Митчеллов к таким вот развязным красавчикам. Для них все: и хорошие костюмы, и лучшие девушки, и уверенные манеры, и неотразимая наглость победителей. Они лгут – и им верят, они делают подлости на каждом шагу – их считают образцами благородства, им не прожигает лба электрическим током. Хорошо, Пит сейчас покажет ему, что такое взбунтовавшийся Митчелл.
– Может быть, вы, сэр, подумаете и решите, что вы сказали глупость? – Фиппс явно издевался.
– Снимайте пиджак, иначе я измолочу вам морду и пропадет ваш костюм, – ответил Пит, быстрым движением срывая свой пиджак.
– Идите в биллиардную, – предложил кто-то из механиков, – здесь мало места для хорошей драки.
– Отлично! Я буду бить его везде. – Пит двинулся в биллиардную.
Там Фиппс тоже снял пиджак. Он покраснел, и сладкая красивость сошла с его лица, оно стало неприкрыто звериным. Им очистили место.
– Начинайте, – предложил Пит, становясь в позицию, и тут же получил оглушительный удар в скулу, от которого все завертелось у него в голове.
– Хороший удар! – услыхал он чье-то одобрение.
Тогда он бросился вперед с яростью первобытного человека, защищающего свою жизнь. Он бил изо всех сил, как никогда в жизни. Он получал ответные удары, но уже не чувствовал их. Внезапно все стихло вокруг, как будто исчезли люди и провалилось здание. Только звонкий писк стоял у него в ушах. Красноватый мутный туман, застилавший ему зрение, медленно растаял, и он вновь увидел себя и окружающих. У стены он заметил трех людей, нагнувшихся над чем-то. Длинные ноги в серых брюках неподвижно вытянулись на полу. Кто-то поддержал Пита под локоть.
– Ну и били же вы его! – сказал восхищенный голос. – Мне думается, что без доктора он не встанет.
Пит, шатаясь, подошел к тем трем у стены. Заглянул через их плечи. В глаза ему бросилась посинелая вздутая маска, непохожая на человеческое лицо. Один глаз сплошь запух, другой стоял в орбите тусклый и неподвижный. Из разбитых губ текла кровь. Пит содрогнулся веем телом – тяжелая тошнота подступила к горлу. Тот же неизвестный провел его в уборную. Над умывальником висело тусклое, засиженное мухами зеркало. Пит не узнал себя. Левая скула залилась багровым пятном, весь низ лица был замазан кровью, текшей из носа. Пятна крови были на воротничке, на рубашке.
– Однако и он вас здорово разделал, – продолжал тот же удовлетворенный голос, и только теперь Пит обратил внимание на его обладателя и узнал его. Это был механик Девиль, один из самых тихих и незаметных людей в их обществе.
– Умойтесь, Митчелл, – сказал Девиль, – и потом пойдем выпьем виски. После такой передряги обязательно нужно дернуть стаканчик, иначе ослабеешь.
Пит осторожно обмыл лицо. И без того непрезентабельный нос-картошечка походил теперь на большую, хорошо разваренную картофелину.
– Ужасно, – произнес он и сам удивился своему гнусавому, как будто чужому голосу.
– Не беда, раз вы на ногах, – утешил Девиль и, неожиданно сжав руку Питу, добавил: – Тому вдесятеро хуже. Говорят, вы сломали ему ключицу и ему придется поваляться месяц. Но это поделом, он давно напрашивался на хороший мордобой. Пойдем!
Пит послушно дал увести себя к столику и послушно выпил предложенный стакан виски. Сразу по телу брызнуло тепло и унялась, не прекращавшаяся до того, противная дрожь нижней челюсти.
– Теперь посидите спокойно, – сказал Девиль, – закройте глаза и думайте о чем-нибудь, тогда все пройдет. Я знаю – я был ассистентом у боксеров.
Пит покорно закрыл глаза и откинулся на спинку стула, распустив тело. Тепло от виски проникало все глубже, разливалось в каждой жилке, и он почувствовал вдруг состояние волшебного покоя и счастья. Такое состояние бывало у него на севере, когда, в свободное время, он уходил в лес и в глуши, среди синих сугробов нетронутого снега садился на сваленный ствол помечтать. Кругом лежала хрустальная тишина, в ветках чирикала зимняя пичужка, и изредка с шорохом сваливались с ветвей пушистые снежные хлопья.
Пит сидел, слушая лесные шорохи, и мечтал. Чаще всего он мечтал о какой-то счастливой земле. Он не знал, где она находится и как называется, но верил, что где-то в мире должна же быть большая, теплая солнечная земля, на которой всем людям живется беззаботно, радостно и ясно. Не может быть, чтобы такой земли совсем не существовало, без нее мир терял всякий смысл, а жизнь не имела цели.
И когда Пит вспомнил об этих своих мечтах в лесной тишине, его вдруг властно потянуло опять на север, в белое молчание снегов, в безлюдье. На севере он был счастливее, чем здесь, в безалаберном грохоте Сан-Франциско, где он чувствовал себя пушинкой из детской сказки, пушинкой, за которой гоняются черти.
И еще не осознанная мысль начала настойчиво проталкиваться в его растревоженное сознание.
– О чем вы думаете, Митчелл? – услыхал он тихий и дружелюбный вопрос Девиля.
– О севере, Девиль, – ответ вырвался неожиданно.
– Да? – сказал Девиль. – Вот это странно. Ведь я тоже думаю об этом. Это объявление засело у меня в голове.
Пит открыл глаза и сел прямо.
– Какое объявление?
Он совершенно забыл об объявлении дирекции, о том самом объявлении, которое привело его к бою с Фиппсом.
– Ну это! Насчет полета с русскими. Что вы об этом думаете?
Пит уставился на собеседника. Это было совершенно неожиданно. Он ни одну секунду не думал отзываться на это объявление. Он изуродовал Фиппса за подлое вранье о командоре Слайпни, но ему в голову не приходило лететь с русскими летчиками. Фиппс врал о качествах пилота, но Фиппс был прав, что в такое паскудное время, как начало весны, лететь в Арктику могли только люди, которым надоела жизнь и претили тривиальные способы самоубийства. Умирать же Питу совсем не хотелось, тем более сегодня. Нужно было жить, чтобы придумать, как помочь сестре и где достать денег.
– Я совершенно не думал об объявлении, – сказал он довольно равнодушно. – Почему вам это пришло в голову?
Девиль придвинулся ближе.
– Слушайте, Митчелл. Я хочу вам предложить сделать это дело вместе со мной. Я видел вас и в работе и на отдыхе. Мне кажется, что вы спокойный парень, с выдержкой и характером. И вы честный человек, Митчелл. В этом я убедился сегодня. Вы не кум русскому командору, но вы не стерпели, когда всякая скотина клевещет на хорошего летчика. Что бы бы подумали о предложении поехать вместе со мной сейчас к русским? Это не решает вопроса о вашем согласии лететь – вы сможете отказаться. Но мне нравится эта авантюра, в ней есть что-то свежее. И помимо того, русские вообще не жалеют денег. Они платят, как цари.
Пит несколько секунд молчал. Ему не приходила в голову денежная сторона вопроса. А в самом деле, возможно, что Девиль прав. Он слыхал, что русские приглашали в свою страну инженеров и мастеров обучать обращению с машинами, и слыхал, что этим инженерам платили много и щедро. Может быть, здесь решение того неразрешимого вопроса, над которым он и мать утром безнадежно ломали голову.
– Вы уверены, что они хорошо заплатят?
– Убежден. Ведь дело экстренное. Они не могут ждать и торговаться. Им дороже час, чем тысяча долларов. Так как? Проедемся?
Пит помолчал еще секунду.
– Что же, пожалуй, проедемся. Вы перевернули мне это дело другой стороной, – сказал он, подымаясь, – я не имею ничего против севера, мне даже хочется туда. А если при этом будут хорошие деньги, это меня совсем устраивает. Я сегодня как раз с утра ломаю башку, где бы достать много денег?
Они вышли и взяли автобус. Едва автобус тронулся – Пит вдруг поднялся с сиденья.
– Погодите, – сообразил он, – мне же нужно переменить рубашку. У меня, вероятно, достаточно подозрительная рожа, и если к тому же я явлюсь в рубашке, измазанной кровью, меня отправят прямо в участок. Нужно зайти в лавочку купить новую рубашку.
– Ни черта вы не купите, – Девиль усадил Пита, – воскресенье. Все лавочки заперты. Зайдем ко мне, я живу в двух шагах от «Пасифик», и дам вам рубашку.
В отеле лифт вскинул их на четвертый этаж. Коридорный указал направление. Они шли по гулкому длинному коридору с массой дверей.
– Интересно в самом деле, как выглядят эти русские? – сказал Пит, останавливаясь у номера 118.– Может быть, я напрасно разворотил личико Фиппсу.
– Мне совершенно все равно, какой у них вид, лишь бы у них были настоящие деньги, – отозвался Девиль. – Стучите.
Пит постучал. На оклик изнутри толкнул дверь. Оба вошли в обычную коробочку-прихожую отельного номера. Во второй, внутренней двери, закрывая ее пролет, стоял спиной к свету человек. Лицо его было в тени. Питу показалось, что это совсем зеленый юноша.
– Что вам угодно? – спросил он, всматриваясь в вошедших.
Мы бортмеханики, сэр. По объявлению «Эйрвейс Компани», – пояснил Пит. – Может быть, мы опоздали?
– Нет, вы не опоздали. Тут были уже трое, но с ними не вышло.
– Тогда, сэр, если вас не затруднит, доложите русскому командору.
Стоявший в дверях засмеялся.
– Зачем же такие сложности? Может быть, возможно обойтись без доклада?
Пит нахмурился. Действительно, должно быть, русские странные люди. Шутить шутки с людьми, пришедшими по делу, несколько неуместно.
– Я однажды читал, сэр, в газете о русских обычаях. Там писалось, что русские любят дурачить гостей всякими прибаутками. Но у нас нет времени на это. Мы хотим видеть начальника русской эскадрильи командора Мочалова.
Человек в дверях засмеялся еще беззаботней.
– Я тоже однажды читал в газете об американских обычаях, и там писалось, что американцы очень чудаковаты. Но я этому не верю. Я Мочалов… Плиз!
Он отступил от прохода и сделал пригласительный жест. Опешивший Пит вошел в номер, не сводя глаз с хозяина.
В номере было накурено. На столах лежали развернутые карты, бинокли, какие-то свертки, на полу и на креслах чемоданы, раскрытые и закрытые. Комната напоминала скорее палатку золотоискателей, чем номер респектабельного отеля.
– Прошу садиться. – И командор Мочалов столкнул с кресла на пол чемодан.
Пит и Девиль присели, огорошенные обстановкой.
– Курите? – командор протягивал коробку с папиросами.
– Благодарю вас, – .сказал Пит, – я предпочитаю трубочный.
– А вы попробуйте. Это русские папиросы. Сейчас будем разговаривать.
Пит взял из вежливости папиросу. Она показалась ему крепкой и необыкновенно вкусной. Он поглядел на командора, свертывавшего карты, на остальных людей и спросил:
– Значит, сэр, вы и есть начальник эскадрильи?
– Да. А что? Разве я вам не нравлюсь? – улыбаясь, сказал русский.
– Нет, сэр. Я с удовольствием сыграл бы с вами в регби или поплавал наперегонки. Но для начальника эскадрильи, которой предстоит такое путешествие, вы несколько молоды.
Русский сказал, обернувшись к своим, несколько фраз на чужом языке. Последовал раскатистый, неудержимый, открытый, совсем непохожий на американский, смех.
– Но мне кажется, и вы не так стары? Я совсем не заинтересован в инвалидах труда, – сказал русский командор.
– Мне двадцать шесть лет, сэр. Это нормально для рядового бортмеханика.
– Мне двадцать четыре. В нашей стране это уже много для летчика.
– Очень замечательная страна, надеюсь, – с легкой иронией сказал Пит.
– Совершенно верно, механик. Замечательная страна… Но как же мне понять вас? Вы отказываетесь признать авторитет такого щенка, как я, так, что ли?
– Я, сэр, не называл вас щенком, – Пит покраснел. – Я только удивился вашей молодости. У нас летчика в таком возрасте не назначили бы командором. А что касается вашего авторитета, вполне возможно, что вы знаете дело назубок.
– Так что вы не прочь полетать со мной? – спросил русский.
– Это зависит от дальнейших разговоров, сэр, – вставил молчавший Девиль.
– Отлично! Перейдем сразу к дальнейшим разговорам. – Русский запросто сел на стол, и это понравилось Питу. – Дело обстоит так. Послезавтра в два часа дня мы вылетаем на двух самолетах «Савэдж» на Аляску. Там мы меняем поплавки на лыжи и летим дальше на поиски людей, застрявших на льду. Возможно, что нам придется сперва только сбросить им одежду и продовольствие, мы не знаем, как обстоит у них дело с посадкой. Если у них нет площадки, придется поискать подходящего места вблизи. Как только будет выяснена возможность посадки, мы снимаем людей, возвращаемся в Ном, перелетаем пролив в бухту Провидения, оттуда в Петропавловск и Владивосток. Там экспедиция считается законченной, и вы возвращаетесь в Америку. Понятно?
– Понятно, – сказал Пит, со все большим удивлением разглядывая русского. – Все совершенно понятно, но вы говорите о пути так, как будто вы его уже пролетели и сделали все, что нужно.
– Не совсем так, – поправил командор, – я только говорю, как я пролечу и как сделаю то, что нужно.
– Очень приятная уверенность, сэр. Видимо, вам нечего терять.
Командор внимательно взглянул на Пита, и только сейчас Пит увидел, что у этого мальчика пристальные, очень взрослые и насквозь проникающие глаза.
– Насчет потерь, механик… – медленно сказал русский, по вдруг оборвал начатую фразу. – Я понимаю, что многое может показаться вам необычным. Но думаю, что все это уяснится в работе. Я изложил вам цель экспедиции. Теперь условия.
– Да, сэр! Условия, – повторил Девиль.
– Условия просты. Вы поступаете на службу советского правительства под моим командованием. Это – первое. Второе – срок работы. Я не уверен, но полагаю, что все дело займет около полутора месяцев, принимая во внимание сложные метеорологические условия, возможность долгого сидения в ожидании летной погоды, мелкие аварии и тому подобное.
– А крупных, сэр, вы не предвидите? – осведомился Пит.
– Я их исключаю, – спокойно ответил русский, – мое правительство не заинтересовано в крупных авариях и я сам тоже.
«Однако малый крепкий и самоуверен», – подумал Пит.
– Материальные условия, – продолжал русский, – таковы: вы получаете двойной оклад бортмеханика полярной службы, то есть триста долларов в месяц. Жалованье дается сразу за три месяца вперед, плюс сто долларов подъемных. Правительство страхует жизнь каждого в двадцать пять тысяч долларов, полис на предъявителя. Если же экспедиция закончится без всяких потерь – каждый из вас получает премию в размере того же трехмесячного оклада. Сколько бы ни продолжалась работа, полученное жалованье возврату не подлежит. Вас удовлетворяет это?
Пит почувствовал внезапное головокружение. Его мозг заработал с быстротой автоматического счетчика, и цифры завертелись в мозгу.
Трижды триста – девятьсот, плюс сто – тысяча долларов, плюс трижды триста – девятьсот – тысяча девятьсот долларов. Девятьсот долларов Фэй для Джемса. Тысяча долларов ему с матерью – сказочная история. Шехерезада! Как все это случилось?
Если бы письмо Фэй опоздало на сутки, он не пошел бы сегодня на аэродром, не прочел бы объявления, не дрался бы с Фиппсом и не попал бы к русским.
Пит почувствовал испарину на лбу и вытер его ладонью. А русский продолжал голосом змия-искусителя:
– Первую тысячу долларов вы получаете немедленно по подписании условия. Если все это приемлемо для вас, мы подписываем контракт сейчас же. Люди мне нужны немедленно…
– Но, сэр, вы должны, вероятно, проверить нас? Вам необходимы рекомендации, отзыв компании? – спросил Девиль.
– Через пять минут я его буду знать от директора, – сказал командор. – Итак, вы согласны?
– Йес, сэр, – Пит кивнул.
Русский еще раз взглянул на Пита и усмехнулся.
– Теперь один вопрос, механик… Пьете? – спросил он в упор.
– Я? Нет, сэр. Кроме пива, ничего в рот не беру. Сегодня, правда, выпил стаканчик виски, по по исключительному поводу.
– Для храбрости? А почему у вас синяк на скуле и распух нос?
Пит ответил не сразу.
– Это случайное дело, – смущенно произнес он, отводя взгляд.
– Возможно, механик, – русский смотрел в упор, – но, набирая людей, я беру на себя ответственность за их жизнь и за жизнь машин. Поэтому для уверенности я желал бы знать, какое случайное дело привело вас в такой вид?
Пит встал и горько вздохнул. Счастье начало внезапно и стремительно проваливаться в пустоту. Не рассказать нельзя, а рассказать тоже бесполезно. Вряд ли русский командор захочет иметь дело со скандалистом и драчуном. Все пропало.
– Нет, сэр, – сказал он захолодевшим голосом, – это не имеет отношения к работе. Но я вас понимаю и сам поступил бы так же. Разрешите уйти, сэр?
Он сделал шаг к двери, но Девиль поймал его за рукав.
– Простите, сэр, – сказал он, обращаясь к русскому, – этот парень сегодня поглупел, но, ручаюсь, завтра он будет опять нормальным. Он прав – это не имеет никакого отношения к работе. Все это вышло из-за командора Слайпни.
– Кто такой командор Слайпни? – Русский высоко поднял брови.
– Командор Слайпни, сэр, – русский пилот, который разыскал во льдах Бена Эйельсона и Борланда.
– Слепнев? – спросил русский.
– Совершенно верно, сэр. Это мы его так называем.
– Хорошо. Чем виноват командор Слепнев в синяке механика?
– Видите, сэр! Он поспорил с одним из наших парней, который утверждал, что командор Слайпни никуда не годный летчик. А в Америке уважают командора Слайпни. Тогда парни подрались, и Пит своротил рожу этому прохвосту, но пострадал сам.
Пит хмуро смотрел в пол, пока Девиль объяснялся за него. Ему было стыдно и не по себе.
– Это любопытно, – услыхал он голос русского, – тогда, механик, я думаю, что ваши синяки меня вполне устраивают.
Он опять что-то сказал другим русским. Сразу заговорили все громко и весело и начали жать руку Питу. Он совсем растерялся. Поднял глаза и увидел перед собой невысокого, с добрым курносым лицом человека. Человек смотрел на него мечтательными водянисто-зелеными зрачками.
– Пилот Блиц, механик! Он ведает всей материальной частью. По всем делам, связанным с оборудованием машин, обращайтесь к нему, – представил командор.
Пит крепко стиснул руку Блица. Пилот ему понравился.
– Теперь, механики, спустимся вниз, в номер нашего консультанта, юриста торгового представительства. Там мы подпишем контракт, вы получите чеки. Завтрашний день на прощанье и сборы, а послезавтра прошу в семь утра быть на аэродроме.
Русский распахнул дверь, пропуская бортмехаников.
8
Спокойная вода бассейна гидроаэродрома рябила серебряной чешуей. Два голубых самолета стояли на буйках, пришвартованные хвостами к стенке, тихо подрагивая на воде. Блиц в складном резиновом тузике, подгребая веслом, вертелся у самолетов, приглядываясь, ощупывая, втягивая голову в плечи, нахохленный, как заботливая наседка, кружащая подле выводка. Мочалов сидел на стенке, спустив ноги к воде, и с улыбкой наблюдал за Блицем.
Блиц подобрался под плоскость, снизу пощелкал по ней, подгреб к фюзеляжу и нежно провел ладонью по зеркальному голубому лаку. Поглядел на ладонь и просиял.
– Что? Нравятся самолетики? – спросил Мочалов.
Блиц выбрался из-под крыла, выпрямился и, положив весло поперек тузика, неопределенно хмыкнул.
– Что мычишь?
– Как сказать, – Блиц мотнул головой, – вроде… буржуазной… дамочки.
– То есть? – не понял Мочалов. – Ты внятней говори.
– Жульничество, – сказал Блиц и сделал длительную паузу, – сверху шик… под шиком пшик… На крыльях… батист… бабьи подштанники. Шасси – спички… Только на асфальт… садиться. На фу-фу строено…
– Думаешь, на льду засыпаться можно?
Не отвечая, Блиц подгреб к стенке и протянул руку.
– Дай папиросу.
Мочалов сунул ему портсигар. Блиц взял папиросу и закурил. Прищурясь, смотрел на поползшие дымные ниточки. Повел бровью.
– Засыпаться?.. Даже… очень… просто. И Марков ругается… соломенные машины.
– Ерунда! – Мочалов поднял плечи. – Ведь летают американцы – и ничего. Что же, мы хуже?
– Это… верно, – сказал Блиц, опять подумав. – Хотя Рид расквасился… летевши к Слепневу.
– Оттого расквасился, что фасон ломал. Пыль в глаза хотел пустить перед Слепневым. Сесть на ропаках на три точки. Думал не о самолете, а о своем гоноре. А при осторожности не страшно. Безаварийность – это осторожность.
Блиц закрепил конец линя тузика в кольцо стенки и вылез наверх.
– Осторожно все можно.
Мочалов засмеялся.
– Ишь развезло тебя сегодня на разговор. Стихами даже жаришь.
Блиц широко развел руки, вытянул большой палец и покачал им перед носом Мочалова.
– Настроение… у меня… во! Лететь будем… Соскучился… без воздуха. От радости не знаю… что сделать.
И вдруг толчком в плечи опрокинул Мочалова на спину. Мочалов не успел опомниться – Блиц уже сидел на нем, тузил под бока, тискал и хохотал. Тогда на Мочалова тоже накатил приступ неудержимого мальчишеского буйства. Он, в свою очередь, сдавил Блица, и оба завозились, кувыркаясь на нагретых каменных плитах и повизгивая, как расшалившиеся щенки. Наконец, извернувшись, Мочалов выпростался наверх и навалился на Блица, притиснув к земле его раскинутые руки.
– Шалишь, – кричал он, отбивая попытки Блица освободиться, – врешь! Уложен на лопатки. Сдавайся на милость. А то возьму за ноги и окуну в воду.
Продолжая возню, он оглянулся и увидел вылезшего из кабины на крыло бортмеханика Митчелла. Он смотрел на летчиков. Поймав взгляд русского командора, Митчелл осторожно спросил:
– Прикажете помочь, сэр? Или позвать полисмена?
Мочалов выпустил Блица и расхохотался:
– Не требуется, механик. До этого не дошло. Мы просто шутили… понимаете? Дурака валяли, – закончил он по-русски, не найдя соответствующего английского выражения.
Белесые брови Митчелла слегка приподнялись.
– Да, сэр, – вежливо, но недоверчиво сказал он.
– Знаете, Митчелл, – Мочалов поморщился, – перестаньте звать меня сэром. Я не сенатор и не шериф. Мне не нравится этот титул.
Вытирая ветошкой масло с пальцев и еще выше приподняв брови, Митчелл спокойно спросил:
– Как прикажете обращаться к вам, сэр?
Блиц фыркнул, зажимая рот. Мочалов растерялся.
– Если вам не удобно называть меня кэмрадом, как принято у нас, можете звать просто пилотом.
– Гуд, пайлот, – коротко ответил Митчелл и снова полез в кабину.
– Верняк, за сумасшедших считает, – флегматически заметил Блиц.
– Ничего, привыкнет… Хотел бы я залезть ему в нутро, – смеясь, сказал Мочалов, – наверно, сплошное удивление. Пусть поудивляется на первых порах – ему полезно. А вообще мы взяли, кажется, неплохих парней. Во-первых, дело знают, во-вторых, тоже молоды, вроде нас. Легче понять друг друга и договориться. Еще не зачерствели. А Митчелл совсем толковый малый. Сегодня утром спрашивает, включили ли мы в снабжение электростельки. А я и не знаю, с чем их едят. Оказалось, у них все летчики в зимнее время пользуют эту штучку. Кладется в сапоги и прямо включается в сеть. Обязательно дома нужно завести. Все ведь в ногах. Как ноги начнут стыть, сразу самочувствие теряешь.
– Это я заметил, – сказал Блиц, – у них… много внимания… к мелочам.
Он откинул обшлаг и посмотрел на часы.
– Ого! Тринадцать двадцать. Скоро штурмана приедут, и… фаруэл, Сан-Франциско.
– Достали ли карты? – взволновался, вспомнив, Мочалов. – Наши все-таки неточны. Эх, была бы Аляска наша, летали бы как дома.
– Достанут, – успокоил Блиц, – обещали ведь… Слушай… у меня что-то под ложечкой… посасывает. Не сходить ли в кафе, пока они приедут.
– Можно, – согласился Мочалов, – зови Маркова.
– Марков… Марков, – закричал Блиц, приставив рупором ладони, – вылезай, пойдем заправимся на дорогу!
Мочалов пересек набережную, направляясь к постройкам. Он нарочно не стал ждать Маркова. С той ночи на пароходе, помня просьбу Маркова оставить его наедине с самим собой, Мочалов уклонялся от непосредственных разговоров с ним, ограничиваясь общими деловыми беседами. В конце концов, если человек нервничает и психует, пожалуй, лучше не нажимать на него. Возможно, в одиночку ему легче перебороть себя и справиться с непонятной депрессией. У всякого свой норов. Один выздоравливает в коллективе, другой в одиночестве. Наблюдая за Марковым со стороны, стараясь не навязываться, Мочалов с радостью замечал, что за трое суток в Сан-Франциско Марков значительно успокоился и выровнялся. Лихорадочная желчность исчезла, он распрямился, окреп и стал похож на прежнего Маркова, отличного, опытного летчика, прекрасного товарища. Было бы очень неприятно потерять его. Маркова любили и уважали в школе за доблестное боевое прошлое, за знания и опыт, за блестящие летные качества. Мочалов, со своими пятьюстами налетанными часами, был недорослем рядом с Марковым, давно потерявшим счет этим часам. И поэтому признаки выздоровления Маркова радовали Мочалова, как радовало бы собственное выздоровление.
