сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 45 страниц)
Резкий запах нашатыря вернул меня в реальность, за что спасибо я сказать ему не могу. Мне хотелось побыть без сознания ещё пару часов, а ещё лучше — пару месяцев.
Собирая воедино пазл из расплывчатых красок, я наконец собираюсь с мыслями, восстанавливая картинку и замечая перед собой фельдшера. А позади неё — обеспокоенную Наташу.
От обязанности объяснять, да и вообще что-либо говорить, меня освобождает находящийся у дверей медпункта блондин. Без лишних слов он снова вызывает такси, называя адрес нашей школы.
Лина... Чёрт возьми, где Лина!?
Я мгновенно подрываюсь с кушетки, резко хватаясь за голову, когда колкая боль даёт о себе знать. Но мне не до неё. Я должна найти свою сестру сейчас, немедленно. И об этом, кстати говоря, блондин тоже позаботился. Под неразборчивую речь пожилого фельдшера я всё же поднимаюсь на ноги, замечая Линару за спиной Миронова. Словно статуя, она стоит, не шелохнувшись, сверля пустым взглядом какую-то точку в стене. Она не плачет. На мгновение мне кажется, что она даже не дышит. Плавно, словно в замедленном действии она разворачивает голову в мою сторону, но всё также стоит. Как и я. Отчего-то не решаясь подойти и не находя в данный момент никаких слов.
— Нина. — Решаясь всё же нарушить эту до жути неловкую тишину, Наташа приобнимает меня за плечи. И я не могу понять — это её руки такие горячие, или это моё тело сейчас такой низкой температуры. — Я поеду с вами. Это не обсуждается.
Не обсуждается видимо и то, что следом за нами плетётся Глеб. Интересно, это его совесть заела за тот случай, или же он просто питает себя энергией за счёт моих слёз?
Господи, о чём я вообще думаю...
В просторный Ниссан прибывшего таксиста мы залезаем вчетвером. Путь до больницы сопровождается какой-то тихо льющейся из мафона музыкой, пока я безмолвно наблюдаю сменяющиеся за окном улицы из-под полуприкрытых век. Наташа держит за руки нас обеих, а Глеб молча едет на переднем сидении, не оборачиваясь.
Мне становится плохо, стоит мне увидеть уже ненавистное мною больничное здание. Но я из последних сил беру себя в руки, заставляя себя выйти из машины и ощутить под ногами твёрдую землю.
Я справлюсь.
Я смогу.
Мои шаги сопровождаются отчётливыми ударами сердца. Достигая нужного этажа, я нахожу взглядом уже знакомую мне врачиху, что без лишних слов уже направляется в нашу сторону. И когда она подходит, я смотрю куда-то сквозь неё. Все её слова поглощает Наташа. Кажется, речь идёт о поставленном диагнозе, какой-то выписке, о ещё каких-то бумажках и о времени смерти. Странно, но ничего слышать я не желаю. Нэт и Лина уходят за врачом, а я остаюсь столбом стоять в коридоре, пока ноги не уносят меня до ближайшей лавочки. Медленно усаживаясь, я просто смотрю в пол. Я не плачу, не бьюсь в истерике, как совсем недавно, причем в этом же блядском коридоре. Мои руки попросту опускаются, а глаза всё также неизменно направлены в какую-то точку, которая постепенно перетекает в силуэт. Мужской силуэт.
Не роняя ни слова, блондин садится рядом, даже не соприкасаясь со мной.
— Я и по пальцам не смогу пересчитать, сколько близких я похоронил. — Без тени эмоций он решается заговорить, пребывая в полной уверенности, что сквозь заполонившую мою голову пустоту я услышу его голос. — Было горько, но теряя одного за другим, я приобретал кое-что другое. — Не могу сказать, что слушала его вполуха. И как подтверждение этому, чуть разворачиваю к нему голову. — Понимание того, что слезами и убийственной болью никого не вернёшь. Всё, что остаётся нам подвластным — это просто жить дальше.
Повлияли ли в какой-то степени на меня его слова? Я не знаю. Хотелось ли мне сказать ему, что не желаю его видеть? Тоже не знаю. Я ничего, чёрт возьми, не знаю. Не знаю, как вернусь домой. Как наберусь смелости однажды зайти в комнату уже покойной матери. Как вообще буду жить дальше. Ведь единственное, что не давало мне упасть духом последние дни — это мысль о том, что она пока ещё жива. Пока ещё...
Чёрт.
Я не могу. Я правда не могу. И я даже не представляю, где мне взять сил, чтобы послужить опорой для сестры. Как не стать для неё ходячим напоминанием о том, что её старшая сестра — бессильная плакса, желающая просто запереться в комнате или в доску напиться до беспамятства. Мне даже в какой-то степени становится жалко Наташу. Ведь именно она будет той, кто не позволит себе остаться в стороне, когда мне так плохо. Нам плохо. Я достаточно выучила её вдоль и поперёк, чтобы с уверенностью сказать, что она оставит меня одну, только если я сильно попрошу. Трижды попрошу. На коленях попрошу. И то, минут на пять...
С того самого момента моя жизнь начала напоминать мне девятый круг ада. О посещении школы я тогда вообще не думала, моя голова была забита похоронами. Родители Наташи пообещали помочь мне в организационных вопросах, ибо отчётливо понимали, что для несовершеннолетней девочки справиться с этим делом в одиночку будет настоящей пыткой. Но обзвон старых знакомых, выбор платья, места для похорон, и даже выбор гроба не так давили, как осознание того, сколько соболезнований мне придётся выслушать через пару дней. А мне ведь придётся столько держаться, слушая одного человека за другим. Слушая, как им жаль, но заведомо зная, что моя мать не вызывала у них ничего, кроме осуждения и жалости. И неприязни, разумеется. Противно стало даже от той мысли, что на похоронах соберётся вся эта шайка-лейка её знакомых алкашей, для которых наше с Линой горе будет ничем иным, как поводом напиться. Одним собутыльником больше, одним меньше, им то что. Главное — чтобы мелочи на водку хватало. Но вся эта суета по крайней мере не давала мне расслабиться. Хоть как-то, но я была при деле. Ведь неизменным оставалось одно: пока я в центре внимания, пока я принимаю помощь и соболезнования, пока я окружена хотя бы каким-нибудь движением, но после... После крышка гроба закроется, и все люди в одно мгновение испарятся. И останется тишина. Наверное, тогда я и постараюсь вспомнить слова, сказанные Мироновым на лавочке больничного коридора.
К счастью, или же к сожалению, эти дни пролетели очень быстро. Я настолько абстрагировалась от ситуации, что на самом деле заставила поверить себя в то, что из меня ушли все чувства. Молча, без лишних эмоций, я принимала помощь и соболезнования прибывших на церемонию похорон людей. Наглотавшись успокоительных, я стойко перенесла и церемонию прощания, включая и самый тяжёлый для нас с сестрой момент на кладбище. Всё было довольно скромно, ибо скопленных когда-то родителями матери денег едва хватало, чтобы рассчитаться в арендованной столовой.
И наконец это кончилось. Кончилась суета, кончилась безмерная лесть, кончилось всё.
Нас с Линой в этот вечер забрали к себе родители Наташи. И поужинав с ними в полной тишине, я искренне их поблагодарила, изъявляя желание пойти поспать. С пониманием кивнув, тётя Таня обняла меня, поцеловав в лоб и пожелав спокойной ночи.
Только спать мне совсем не хотелось.
Улеглись мы втроём в комнате Нэт, и дождавшись, пока все уснут, я тихо прокралась в коридор, бесшумно открывая дверь и оказываясь за пределами квартиры.
Я не знала, куда пойду. Я просто шла, покуда уставшие за весь день ноги несли меня по ночному городу.
Останавливаясь у практически потухшей вывески, я долго смотрела на вычерченные на ней буквы. Но по правде говоря, на название нарисовавшегося передо мной бара мне было плевать. Мне хватало и того, что на двери была табличка, на которой крупным жирным шрифтом было написано: Круглосуточно. Да, это определённо мне подходит.
Вваливаясь в полупустой бар на шпильках и в чёрном платье чуть ниже колена, сразу плетусь к барной стойке. Усаживаясь, достаю из лифчика припрятанную тысячную купюру, приковывая внимание молодого бармена.
— Я прошу прощения. — Вялым от усталости голосом, я подзываю парнишку к себе, прижимая купюру ладошкой к столу и медленно подсовывая ему. — Можно сделать так, чтобы плавными, размеренными шагами, я отправилась в алкогольное забытие?
Не могу сказать, что взгляд его был одобряющим, но работа есть работа. Да и мне, честно говоря, плевать, что он подумает. Он тут и не таких видит, я уверена.
Выстраивая передо мной стопку за стопкой, он удивляет меня каждый раз разными напитками, от которых, признаться, гримаса на моём лице принимает всё новые и новые формы. Но я тут не для эстетического удовольствия. Я просто хочу накидаться. Я заслужила.
Со счета стопок я сбилась вот уже час как. На моё же счастье никто не решался ко мне подкатить. Тем и лучше. Глубокой ночью буднего дня в этом баре остались, по всей видимости, самые стойкие. В лице меня, какой-то мадам, неспешно растягивающей бутылку текилы, и пары местных алкашей, которым на вид было далеко за пятьдесят.
— А можно...мне... — стараясь сконцентрироваться не только на своей речи, но и на выставленном пальце собственной руки, я с до жути важным видом рассматриваю букет алкогольного разнообразия за уставшим барменом. — Ну... ну чего-нибудь.
Громко икаю, прекрасно понимая, что под названием "чего-нибудь" мне бы хотелось видеть большую, тёплую кровать.
— А по-моему, тебе уже хватит.
Я смотрю на бармена, уже было собираясь открыть рот и возразить, но с откровенным удивлением замечаю, как его губы даже не шевелятся. Чего не скажешь о глазах. И смотрит он определённо за мою спину.
— Чего? — прикладывая все усилия, я смотрю через плечо. И я всё ещё надеюсь, что это глюк. Ну, или белочка. Блондинистая такая белочка в лице моего одноклассника. — Бля-я-я...
— Да, тебе определённо хватит. — Без лишних комментариев, он как-то по-хозяйски берёт меня под руку, стаскивая со стула и тут же встречаясь с волной моего возмущения.
— Чего ты себе позволяешь? — всё ещё икая, я гордо задираю голову, но ма-а-ленькая искорка вспыхнувших внутри меня эмоций кричит, что я не так уж и злюсь его появлению. — Ты мне не хозяин, не указывай, что мне делать!
Боже, и представить боюсь, что сейчас думает обо мне бармен. Со стороны это наверное выглядит так, словно малолетняя пьянчужка в моём лице является той ещё обузой для парня, героически отыскавшего её глубокой ночью среди разнообразия баров.
— Да отцепись ты! — всё же вырываюсь из его рук, уже самостоятельно шагая к выходу.
— Серьёзно? — он вдруг останавливается, слегка повышая голос. — Ты действительно думаешь, что нахуяриться до зелёных чертей в опасном районе, ещё и ночью — хорошая идея?
— Так... — останавливаясь всего в метре от входной двери, я поворачиваюсь. Почти без запинки, но поворачиваюсь. — Последние несколько дней мне дались тяжко. Повторяю — тяжко. — Стоя на месте со скрещенными на груди руками, он внимательно слушает, чем я, собственно говоря, и пользуюсь. — Сегодня я похоронила собственную мать, которой едва за тридцать перевалило! Мой отец сейчас чёрт пойми где, трясёт своим хреном направо и налево, наверняка даже не зная, как зовут мою сестру. Если моё имя он ещё вспомнить в силах! Но мне нельзя расслабляться, ибо я должна сейчас быть для своей сестры всем! Опорой, поддержкой, да всем, чёрт возьми! А кое-кто ещё и считает, что я должна быть для него личной девушкой на побегушках! — с каждым предложением я закипаю всё больше, демонстративно выставляя руку и тыкая пальцем себе куда-то в область переносицы. — Так что просто посмотри на моё лицо! — прикладывая, как мне на тот момент кажется, весь свой актёрский талант, я стараюсь скорчить как можно больше жалостливую мордашку. — Это я пытаюсь изобразить, насколько сильно меня волнует мнение человека, который в хуй не ставит желания других, и который на этом же хую вертел хоть какие-то нормы морали!
Его лицо вытягивается от изумления, а я, замечая на себе взгляды всё ещё сидящих в баре людей, вдруг встряхиваю головой, отмахиваясь и направляясь прочь от этого заведения. К слову, дверью бара я хлопаю так, будто это она виновата во всём, что происходит в моей жизни.
Свежесть ночного ветра приятно обдаёт кожу, и я просто иду. Иду, ровным счётом не замечая вокруг ничего. Я даже сказать сейчас не могу, иду ли я по асфальту, по траве, или того лучше — по лужам, оставленным после собя проливным дождём.
На телефон приходит оповещение о сообщении, и я стараюсь сконцентрировать всё внимание на экране. Блять... Наташа. Очевидно, она проснулась среди ночи. И, что ещё более очевидно — заметила мою пропажу.
— Нина. — Где-то вдалеке я слышу голос блондина, но не обращаю никакого внимания. — Стой. — Продолжаю пялиться в экран, наконец разбирая расплывающиеся по нему буквы. Где ты, чёрт возьми?!? — Нина! — его голос позади меня всё ближе, и я отчуждённо закатываю глаза, недовольно скашивая губы и не переставая пытаться попасть по нужным клавишам, дабы написать, что со мной всё хорошо и я скоро буду дома. — НИНА!!! — но внезапно этот въедливый голос заглушает свист тормозов. А ясное видение происходящего перерастает в непроглядную тьму.
Комментарий к
Мой мозг: бляяяяя.....
Я и моя фантазия: садимся в лодку.
========== Часть 15 ==========
Белый свет. Или, белый цвет? Что я, мать твою, вижу?
Хлопаю глазами, но как-то заторможено. Клянусь, как будто я под действиями каких-то препаратов. И, как следствие, первое, что идёт следом за появившейся картинкой — отчётливо ударивший по ноздрям запах лекарства. Разнообразного лекарства.
Всё же чуть оклемавшись, это самое лекарство я вижу слева от себя, стоит мне развернуть голову. К слову, под собой я нахожу кушетку.
Да, это палата.
Голова ещё немного кружится, слабость всё ещё держит моё тело в своих тисках, но упорство и желание встать не уступают, и вскоре я принимаю сидячее положение, неприятно морщась и по кусочкам восстанавливая моменты своих последних сознательных минут.
Помню бар, помню несметное количество выпитого, помню бармена, помню визг тормозов, помню Миронова... Блядь! Миронов!!
Целиком и полностью отдаваясь интуиции, я браво встаю на обе ноги, осознавая, что Глеб должен быть где-то здесь, где-то в пределах этих больничных коридоров. С каждым проделанным шагом ко мне по осколочкам возвращается память, и я вспоминаю, как он выводил меня из-за барной стойки, вспоминаю нашу перепалку, вспоминаю свои психи и мокрую дорогу, по которой я шагала в абсолютной уверенности, что в данный отрезок времени в этом мире я одна. И ещё я вспоминаю его голос, его зов, что растворился в пучине машинного свиста, въевшегося в мою голову и леденящего сейчас каждую клеточку моего тела. Чувство тревоги нарастает с каждой минутой, и я вылетаю в больничный коридор, огибая пациентов и двигаясь непонятно куда, будто прочь от неприятных, навязчивых мыслей. Я бегу, я дышу, я жива... И всё это благодаря ему. Но почему сейчас его нет рядом? Где он вообще? Мне просто нужно встретить на своём пути хоть кого-то, кто скажет мне, что он тоже жив. Обстоятельства разом меняют моё сознание, и мозг больше не кричит: "Забей ты на него. Сдался тебе это блондин. Он тебе жизнь испортил".
Он её, блять, сохранил.
И сейчас я даже думать не хочу, какой ценой.
Просто мчу сквозь палаты, отказываясь слушать не только голоса извне, но и свой собственный.
Мотая головой из стороны в сторону в поисках знакомого силуэта, я даже не сразу замечаю, как вид на происходящее становится всё более расплывчатым с каждым мгновением. Чёрт, я даже не успеваю поймать тот момент, когда из моих глаз начинают бесконтрольно литься слёзы.
Пожалуйста...
Кто-нибудь...
Скажите мне, что он жив...
Ноги уже находят лестницу, ведущую на другой этаж. Но картина там не меняется. Всё те же снующие меж палат пациенты, которым нет до меня никакого дела. А я... Я просто останавливаюсь посреди коридора, закрывая глаза и растворяясь среди всей этой больничной суеты. Я будто всецело доверяю своему шестому чувству, которое срабатывает, стоит мне выдохнуть.
— Бля... Ну светловолосая такая. Невысокого роста. — Сразу открыть глаза я не решаюсь, покуда услышанный сквозь звонкий гул голос, кажется, не из этого мира. — Худощавая немного. И глаза бешеные. — Теперь можно открывать.
Шныряющие в коридоре люди постепенно превращаются в какие-то расплывчатые силуэты. Отчётливо я вижу лишь одного. Высокий, худой блондин, с пластырем чуть выше брови и с загипсованной правой рукой. Он пытается жестами объяснить что-то молоденькой медсестре, в то время как я, как мне кажется, отрываясь от паркета лечу по направлению к нему с одной лишь мыслью: "Живой".
Он не успевает досказать, когда я в мгновение ока оказываюсь рядом, абсолютно не руководствуясь своими действиями и кидаясь к нему, прижимая.
— Ёб твою...
Из проглотившего меня анабиоза постепенно вырывает его запах. Его близость. Да и просто осознание того, что он стоит тут, передо мной, целый и невредимый. Ну...почти невредимый.
Его лёгкий ступор и как всегда отчуждённое высказывание отрезвляют, но мне, если честно, сейчас так поебать. Я просто наслаждаюсь секундами, что будто вдыхают в меня жизнь.
