Текст книги "Мгновения вечности"

Автор книги: Бхагаван Раджниш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 49 страниц)

Помощь журналистов

Пятого ноября Раджниша снова перевезли на расстояние в тридцать миль в тюрьму Эль Рено. Каждая тюрьма, в которой я был, в течение двадцати четырех часов была окружена журналистами. И когда они перевозили меня из одной тюрьмы в другую, когда меня вели к машине, средства массовой информации спрашивали меня: «Бхагаван, скажите одно, они причиняют вам вред? Они занимались рукоприкладством? Не беспокойтесь, весь мир с вами». И тогда они испугались.

Тысячи телеграмм приходили в каждую тюрьму, письма, стихи, сотни букетов цветов.

Им приходилось менять тюрьмы по той простой причине, что в тот миг, в который средства массовой информации узнавали о том, в какой я тюрьме, они начинали досаждать им, задавать им вопросы, как я там себя чувствую, как мое здоровье, где врачи, они говорили, что хотят встретиться с врачом, который за мной смотрел. А это было очень опасно для них, потому что они пытались заставить меня подписаться чужим именем какого-то там Дэвида Вашингтона, и теперь все узнали об этом.

Они перевезли меня в другую тюрьму, которая находилась на расстоянии шестнадцати миль от города, чтобы средства массовой информации не могли туда добраться. Но они ошиблись. Средства массовой информации на Западе обращают очень большое внимание на то, чтобы помогать людям, помогать им защищать свободу. Они больше не просто сообщают людям разную информацию, но делают нечто большее. Они защищают каждого отдельного человека против правительства, против собственного правительства.

Вся Америка с большой симпатией наблюдала за мной. Даже те люди, которые не имели ни малейшего понятия о том, кто я такой, не зная о том, что я делаю и чем занимаюсь, посадив меня в тюрьму, сделали так, что вся Америка узнала про общину, узнала о том, что правительство уничтожает ее, узнала о фашистском отношении и бюрократии. Меня полюбили и поддерживали. Не было ни одного человека, который был бы настроен против меня: ни в тюрьмах, ни снаружи тюрем, когда я переезжал из одной тюрьму в другую, люди стояли по обе стороны дороги, и бросали цветы, махали руками, чтобы я чувствовал их поддержку.

Они не допускали средства массовой информации. Но средства массовой информации изобретательны. Они установили однажды микрофоны вдоль дороги, на машине, и когда я вышел из ворот, все, о чем говорили, было слышно. Они хотели мне просто сказать: «Мы вас любим, Бхагаван. Что бы с вами ни делали, помните, это не мы!»

На самом деле, они совершили ошибку. Благодаря им вся Америка осознала, что их собственное правительство не хочет, чтобы исчезла нищета, чтобы люди радовались и веселились, они узнали о том. Что их собственное правительство – враждебно к ним относится. Они относились ко мне с большой симпатией. Эта симпатия была такой сильной, что я мог составить конкуренцию президенту США, потому что все средства массовой информации выражали столько симпатии ко мне. Правительство, должно быть, было в шоке. Они не могли предсказать того, к чему это приведет.

Пребывание в тюрьмах

– В каждой тюрьме они испытывали разные средства, чтобы воздействовать на меня. В одной тюрьме они посадили меня в камеру с заключенным, который умирал от какой-то инфекционной болезни. С тех пор, как в этой тюрьме появился этот заключенный, с ним в камеру никого не сажали шесть месяцев, он находился один, потому что врачи сказали, что тот, кто будет находиться с ним в одной камере, обязательно заразится той же болезнью. Меня прямо посреди ночи посадили в ту же камеру. Там был врач, он не возражал, там был комендант тюрьмы, он тоже не возражал, там был чиновник госдепартамента. Этот человек умирал, я слышал, что он умер через три дня после того, как я покинул эту тюрьму, он даже не мог говорить, таким он был слабым. Он написал мне на маленьком клочке бумаги: «Раджниш, я видел вас по телевизору. И я знаю, что эти люди хотят вас убить, по этой причине они посадили вас в камеру со мной. Ни к чему здесь не прикасайтесь, просто стойте у двери и стучите по ней до тех пор, пока они не придут, и заставьте их переместить вас в другую камеру. Потому что я умираю, и я не хочу, чтобы вы заразились от меня. Шесть месяцев они не сажали со мной никого, а вы даже не заключенный!»

Мне понадобился целый час, чтобы достучаться до них, потом пришел комендант и врач. Я сказал врачу: «Что случилось с вашим языком? Шесть месяцев вы никого не сажали сюда, и говорили, что этого ни в коем случае нельзя делать. Почему же в сейчас молчите?» Он был смущен. И я продолжал: «Вы врач, вы принимали клятву Гиппократа в колледже перед тем, как вам дали эту ступень, вы клялись, что будете служить жизни, а не смерти. Но сейчас вы поступаете обратным образом».

Он сказал: «Извините, но я получил указание свыше. Я бедный врач, я не могу не подчиниться высшему начальству, так что извините меня». Мгновенно меня посадили в другую камеру.

Они давали мне лекарства, которые я никогда раньше не принимал, я брал их и выбрасывал в корзину для мусора, потому что я не нуждался в этих лекарствах больше. Я сказал им: «У меня болит спина, вы уже довели мое состояние до критического, – меня возили на машине от одной тюрьмы в другую тем же способом, как раньше, я уже рассказывал вам как, эти поездки на машине продолжались двенадцать дней, – а для спины нет лекарства. От чего же вы мне даете лекарства? От аллергии? У меня есть аллергия, но вы только способствуете обострению аллергии!»

В каждой тюрьме они сажали страшных курильщиков со мной в камеру. Двадцать четыре часа в сутки мои сокамерники курили, они знали, что у меня аллергия на дым, на пыль, на благовония, на всякие запахи. Они все устраивали таким образом, чтобы уничтожить мое тело. Я спрашивал у них: «От чего эти лекарства?» Эти лекарства точно сделали меня бы больным.

В одной тюрьме они сказали мне: «Если вы не хотите пить лекарства, мы можем сделать вам уколы».

Я ответил: «Никогда. Не прикасайтесь к моему телу. Если вы прикоснетесь к моему телу, если что-то случится со мной, вы будете отвечать за это, это мое личное дело, пить лекарства или нет. Я не больной, мне не нужны ваши лекарства. У меня есть трудности со спиной, но у вас нет лекарств от этого, вы создали ситуацию, которая наоборот усугубляет ситуацию».

В каждой тюрьме меня сажали в такую камеру, в которой телевизор гремел на всю мощь двадцать четыре часа в сутки. Я не мог спать, и кругом все было полно дыма, я не мог дышать.

Другие проблемы со здоровьем, которые у меня были – это аллергия. Аллергия тоже считается неизлечимой. Она переходит по наследственности. У меня была аллергия к определенным вещам. Шерсть, благовония, запахи, пыль, особенно табачный дым. В тюрьмах они умудрялись собирать все эти вещи вместе. Они сажали меня в самую грязную клетку, в которой не было ничего кроме пыли, даже обычный шаг в ней поднимал в воздух кучу пыли. Они давали мне самые грязные, которые только возможно, одеяла, и я сказал им: «Мне не нужны такие одеяла, потому что я все равно не могу ими воспользоваться». Они сказали мне, что у них нет хлопковых одеял, а это было ложью, потому что позже, после того, как я пожаловался прессе, они дали мне хлопковые одеяла, мгновенно они нашли их, появились подушки. Еще один день назад их не было.

Они сажали меня с курильщиками, наверное, они специально их подбирали, все они были заядлые курильщики. Это был редкий сплав, все двенадцать человек заключенных, с которыми меня сажали, были заядлыми курильщиками. Они курили с утра до середины ночи. Мои глаза постоянно были влажными, это была аллергическая реакция на дым сигарет, мое горло хрипело, дышать было трудно, и я боялся, что в любой миг у меня может начаться приступ астмы.

В каждой тюрьме они давали мне камеру, которая располагалась между двумя телевизорами, они гремели с утра до полуночи. Они, наверное, еще рассчитывали, что когда телевизоры будут выключаться, заключенные начнут переговариваться друг с другом и обсуждать увиденное. Они не давали мне спать ни одного мгновения двенадцать дней подряд.

Они делали все что могли, чтобы сделать мне больно, они знали все мои болезни, средства массовой информации очень сильно мне помогли, иначе они могли бы продержать меня так два-три месяца без суда, без ордера на арест, не сказав причины, по которой они меня арестовали и какую вину мне вменяют.

Но из-за того, что пресса окружала каждую тюрьму плотным кольцом, где бы они меня ни держали, сотни телевизионных станций, газеты, радио освещали каждый мой шаг, правительство так боялось средств массовой информации, оно знало, что если со мной что-то сделает, если над моим телом надругаются, скоро весть об этом облетит весь мир, а за мой наблюдал весь мир.

И в эти двенадцать дней пресса мне так помогала. Первое, я видел, что Америка просто притворяется, что в ней самая великая демократия в мире, а на самом деле, она вовсе не такая уж демократическая страна. Это просто лицемерие.

Второе, я видел, что американская бюрократия и правительство не просто обманывает весь мир, но также обманывает своих собственных граждан. Люди так прекрасны. Они полны любви, как и жители всех стран мира, может быть, даже больше. Но они не знают о том, что происходит за стенами.

Третье, я понял, что в пяти тюрьмах, а это были самые большие тюрьмы Америки, не было ни одного белого заключенного. Создавалось такое впечатление, что все преступления совершаются только черными, а белые вообще не совершают никаких преступлений. Это навело меня на мысли о том, что все эти тюрьмы не для заключенных, а для черных американцев. Я встречал заключенных в тюрьмах, которые говорили: «мы были здесь шесть месяцев, девять месяцев, и мы ждем до сих пор суда». Арестовывать человека до официального обвинения в суде совершенно не по-человечески. Сначала нужно человека вызвать в суд, и если суд приговорит его, тогда все в порядке, можно арестовывать. Но вы наказываете человека, не доказав его вину. Человек просидел девять месяцев в тюрьме, но ему при этом даже не сообщили, за что его арестовали. Все тюрьмы полны черных американцев, без единого исключения.

Четвертое, я видел заключенных в тюрьме, кто считается преступниками, но они намного более человечны, намного более любящие, чем те люди, которые претендовали на демократию, на человечность, кто пытался спасти весь мир. Я просил зубную пасту, или помазок, или расческу, или мыло у некоторых чиновников, и они давали мне все это два дня, а иногда вообще не давали. Например, давали пакет, в котором не было зубной пасты. Позже зубная паста появлялась.

Но когда я спросил тюремные власти, чтобы они мне это дали, заключенные услышали об этом, и начали приносить мне все это. Они сказали: «Бхагаван, это совершенно новые вещи, мы не пользовались ими, эти люди действительно отвратительно с вами обошлись, если мы просим их, они нам сразу дают, а когда вы попросили их, им понадобилось два дня на то, чтобы достать это для вас, причем без зубной пасты». Я получал все от заключенных, и мыло, и зубную пасту, и расческу, все, что мне было нужно, но тюремные власти мне все это давать не хотели.

Они были счастливы, что я сижу с ними, они говорил мне: «Теперь нам это место перестало казаться тюрьмой. Вы с нами, это место стало для нас храмом». Небольшое выражение любви, приносили цветы, которые срывали во время прогулки или по пути в столовую, я видел этот мир преступников, который есть в каждой стране. Это наши братья и сестры, мы поставили их в такие условия, в которых они практически живут в другом мире, никто не знает о них, и что с ними происходит. Если правительство пыталось мучить меня, человека, который окружен со всех сторон прессой, которая следила за каждым моим шагом, что же оно вытворяет с этими заключенными, которые никому не нужны? Если они пытались пытать меня, человека, которому ежедневно приходили тысячи телеграмм, тысячи писем, что же они делали с этими несчастными, о которых никто не вспомнит, даже если их убить?

Мое здоровье сильно ухудшилось, но я сейчас выздоравливаю.

Это так странно, я три дня сидел среди сигаретного дыма, и моя аллергия меня не беспокоила, немного, разве что, немного дыма, немного пыли, и у меня должен был случиться приступ астмы. Но я оставил тело снаружи тюрьмы, и соскользнул внутрь настолько глубоко, насколько это было возможно, чтобы быть далеко от дыма, пусть тело разбирается само с этим дымом.

Врачи сказали: «У вас аллергия на дым, но вокруг постоянно дым, а на вас это не оказывает никакого воздействия, почему?»

Я ответил им: «Это из-за того, что я не был в теле три дня. Я напряженно пытался пребывать внутри, насколько только это возможно, внутри за дверью».

Я не ел много, потому что вся еда была невегетарианской, а сверху сказали, чтобы на меня не обращали никакого особого внимания. Они не давали мне вегетарианскую пищу, и я сказал: «Не беспокойтесь». Заключенные в тюрьме приносили мне свои фрукты, молоко. Они говорили мне: «Вы не едите ничего, они не дают вам вегетарианскую пищу. Но нам дают каждый день яблоко, нас двенадцать человек, пусть вас это не беспокоит, мы решили отдать вам двенадцать стаканов молока и двенадцать яблок».

Но я сказал: «Лучше не есть. Я возьму немного фруктов, которые вы принесли с такой любовью, и выпью молоко, но мне не хочется заботиться о своем теле. Переваривание означает, что тело будет действовать, пусть оно лучше спит, пусть оно будет почти что мертвое, без деятельности. Я не хочу, чтобы они знали о том, что они могут вызвать мою астму».

Двенадцать дней они прикладывали максимум усилий к тому, чтобы у меня ухудшилось здоровье. Но они не смогли причинить мне ощутимого вреда. Все врачи в каждой тюрьме писали в отчетах, что мое здоровье прекрасно.

Была создана такая ситуация, которая должна была оказать фатальное воздействие на мое здоровье. Я потерял восемь фунтов веса, но не страдал при этом. На самом деле, когда я вышел из тюрьмы, Вивек сказала мне: «Вы выглядите лучше, чем раньше».

Я сказал ей: «Я потерял восемь фунтов веса». Деварадж, мой врач, хотел, чтобы я похудел, он прикладывал к этому много сил, но ему это не удавалось, но эти американские идиоты сделали это. Мне это понравилось, не могу сказать, что я страдал из-за этого. С их стороны они были полны решимости – заставить меня страдать, из-за того, что им это не удавалось, они чувствовали разочарование.

Перемещение в Портланд

Седьмого октября Раджниша перевезли в Портланд через шесть аэропортов, включая Сиэтл.

Они лгали мне на каждом из них. Я был удивлен, почему они мне столько лгут, они перевозили меня из одной тюрьмы в другую и говорили мне, что везут меня в аэропорт, чтобы меня отвезти в Орегону. Даже пилоты самолетов чувствовали себя не в своей тарелке, они мне сказали вот что: «Это происходит в первый раз. Внезапно им приходится менять маршрут. Раньше такого еще никогда не было». Правительство прекрасно понимало, что когда я буду приближаться к штату Орегона, когда я предстану перед судьей, им придется меня освободить. Меня мгновенно отпустят под залог, и поэтому они вели себя так.

Даже в последний день они сказали мне: Мы приехали в Портланд, в Орегону». Туда я и должен был прибыть. Но это был не Портланд, это был Сиэтл. Но я не знал об этом. Я сидел в самолете, никто не приходил меня встречать, все пассажиры покинули самолет, и я спросил пилота, в чем дело.

Он сказал мне: «Не говорите никому, это не Портланд. Это Сиэтл. Они вам лгут. Они держат вас здесь, они привезли маленький самолет, который они могут приземлить прямо на территории тюрьмы, чтобы избежать средств массовой информации, потому что в аэропорту Портланда собралось больше всего средств массовой информации».

Я сидел два часа, прежде чем они подогнали небольшой самолет, и сказали мне, что это Сиэтл. Я сказал: «Я знаю, это Сиэтл, но по какой причине вы мне столько лгали, и говорили, что это Портланд? Вы могли сказать мне с самого начала, что это Сиэтл, а новый самолет отвезет меня в Портланд!»

Но средства массовой информации в Америке действительно очень шустрые. Когда самолет туда не прилетел, они мгновенно поняли, что он остановился где-то по пути, они умудрились обнаружить, где он остановился, в Сиэтле. И они узнали, что меня в маленьком самолете привезли прямо на территорию тюрьмы, и все средства массовой информации бросились именно туда.

Они совершили небольшой воздушный заговор, я сказал им, когда мы встретились: «Вы просто сошли с ума, к чему все это, все эти люди здесь. Вы пытались обмануть средства массовой информации».

Я видел многое, что я бы обязательно упустил, если бы не попал в тюрьму.

Но с моей точки зрения это было уникальным событием, когда я увидел, как средства массовой информации со всего мира настолько обезумели, что разговаривать с ними нормальным языком было просто невозможно.

Я говорил с пилотом самолета, этот самолет перевозил меня из одной тюрьмы в другую, пилот и стюардессы глубоко заинтересовались мной. Они начали чувствовать всю ту несправедливость, которая была совершена по отношению ко мне.

Они сказали мне: «Мы служим правительству, но все равно мы не видим, насколько несправедливо обошлись с вами. Это совершенно бессмысленно, нужно шесть часов лететь из Северной Каролины в Орегону, а они начали перевозить вас из одного города в другой, без причины». На это понадобилось двенадцать часов, тогда как путешествие должно было занять всего только шесть часов. Даже пилот, который был хорошо образованным человеком, увидел всю отвратительную стратегию правительства, он понял, что они просто хотели причинить мне беспокойства. Они привезли меня в аэропорт. В пять часов утра они подняли меня со словами: «Ваш самолет готов к полету». А самолет улетел только в пять часов вечера. Но он был готов к полету.

Пилот сказал мне: «Это кажется полной нелепостью. Самолет был готов, я был готов, я ждал, вы были готовы, вы ждали, а они просто откладывали отлет, и отложили его на двенадцать часов, по той простой причине, чтобы вы прилетели в следующую тюрьму посреди ночи, и нам приказывали: «Летите настолько медленно, насколько это возможно, спешить некуда».

Но они продержали меня в эти двенадцать часов в наручниках, мои ноги были скованы цепями, на груди была цепь, из-за того, что там повсюду были средства массовой информации, они нацепили еще одну цепь на мои наручники, чтобы я не мог помахать им рукой.

Пилот сказал мне: «Этого еще никогда не было раньше, в самолете уж вы точно не сможете сбежать. Даже преступники, даже убийцы могут снять цепи в самолете, им разрешают, разрешают снять наручники в самолете, но вам они этого не разрешили. Это чистая месть. Но вы выглядите такими спокойными и тихими, создается такое ощущение, что вы наслаждаетесь поездкой».

И, в конце концов, они начали спрашивать меня: «В чем тайна вашего спокойствия? Вы не сердитесь, не критикуете, практически все, что происходит с вами сейчас, нелегально».

Я сказал: «Это возможность, я еще никогда раньше в жизни не отдыхал двенадцать часов подряд. Они полны понимания!»

В конце концов, стюардесса сказала мне: «Мы спрашивали – какое преступление мог совершить этот молчаливый человек?» И все они сказали – комендант, чиновник госдепартамента: «Он не совершал никаких преступлений! Его единственным преступлением было то, что он учил людей быть молчаливыми и радоваться жизни».

В тот день, в который они привезли и оставили меня в Орегоне, у них стояли слезы в глазах: у пилота, у стюардессы, у помощника пилота. Они сказали: «Когда у нас будут выходные, мы постараемся приехать в вашу общину, потому что вы дали нам почувствовать, что мы чего-то упускаем. Мы не знаем, что это, но мы упускаем, и мы хотим научиться. Мы теперь узнали это.

Угроза взрыва и заседание по делу о залоге

Восьмого ноября Раджниш отправился на слушание дела о залоге в Портланд, на котором судья Леви принял решение об освобождении его под залог в пятьсот тысяч долларов. В тюрьме прозвучал телефонный звонок, что там заложена бомба. Вся тюрьма была эвакуирована, а Раджниша привели туда, чтобы он забрал все свои вещи.

– В Орегоне я предстал перед федеральным судьей, и он сразу понял, что я не совершал никакого преступления. Он выпустил меня под залог.

Мой залог оказался пятьсот тысяч долларов, это около семидесяти пяти лакхов рупий, даже охранник, который вел меня в тюрьму, беспокоился: откуда вы возьмете такие деньги? Это слишком большая цифра. За всю жизнь я еще никогда не слышал о таком большом залоге, откуда вам взять такие деньги? Вы выглядите таким расслабленным и спокойным».

Я сказал: «Я не беспокоюсь о таких вещах. Помощь должна прийти».

Он сказал: «Но как это может случиться?

Я сказал: «Этого я не знаю. Как – не мой язык. Это просто случится».

Он выглядел удивленным, он не мог поверить в такую возможность. Но это случилось через десять минут, он прибежал ко мне и сказал: «Вы были правы. Деньги внесены на счет!» Он сказал еще: «Это и ряда вон выходящее событие: с человека, который не совершил никакого преступления, взяли такой немыслимо большой залог. Но вы еще более странный, чем судья, потому что вы при этом остались таким спокойным и отстраненным».

Когда я пошел в тюрьму, первым делом я сразу пошел в душ, потому что было время для душа. Охранник стоял рядом и сказал: «Неужели вы не можете пропустить душ даже сегодня? Если никто не заплатит залог, вы проведете в тюрьме двадцать лет».

Я сказал: «Пусть вас это не волнует сейчас, пока я должен как следует помыться. Я всегда верил в судьбу. После душа приходите, и мы поговорим».

Когда я вышел после душа, он уже стоял у ванной комнаты. Он сказал: «Кто-то заплатил залог, – он не мог в это поверить, – как у вас все получается!»

Я сказал: «Я ничего не устраивал. За всю жизнь я никогда ничего не делал специально, но все происходило само собой».

Когда вы в расслабленном состоянии, существование заботится о вас. И тогда вы расслаблены. Если существование хочет, чтобы вы сидели в тюрьме двадцать лет, это хорошо, если оно хочет, чтобы другие люди сидели в тюрьме, так и будет, это тоже хорошо. Все зависит от существования. Как оно хочет, так и будет.

Я отправился в камеру, чтобы забрать оттуда одежду и вещи, и я был удивлен, когда увидел, что весь этаж был пуст, раньше там все время было полно офицеров и всяких людей, клерков, весь департамент тюрьмы собирался там. Я спросил у охранника, с которым пришел туда: «Что случилось? Сегодня что – выходные или случилось что-то еще?»

Он ответил: «Нет, ничего, просто смена караула!»

Но я сказал: «Я не глупец. Я видел раньше смену караула, я сидел в тюрьме двенадцать дней. До тех пор, пока не придет сменщик, охранник не может оставить своего поста. Такого быть не может при смене постов, когда старые охранники уходят, не дождавшись новых.

Он сказал: «Я не знаю, просто посидите здесь, а я найду своего боса, чтобы подписать все бумаги, а вы пока соберите вашу одежду». Впервые за двенадцать дней они оставили меня одного. Раньше меня все время сопровождали два человека с оружием, несмотря на то, что я все время был в наручниках, в цепях. Впервые меня оставили без цепей, оставили одного в камере, охранник запер камеру и отправился к своему босу. Я не имел ни малейшего понятия о том, что происходит. Через несколько минут он пришел и отдал мне одежду, и меня выпустили.

Когда я пришел в отель, в котором мне сняли комнату, туда долетели новости о том, что в тюрьме нашли бомбу как раз в том месте, где я сидел, но кто мог подложить бомбу? В тюрьму не так просто проникнуть. Потому что сначала нужно пройти через три уровня электрозаграждений, которые находятся под большим напряжением, так что, скорее всего это могли сделать только служащие тюрьмы, теперь вам будет ясно, почему на моем этаже не было ни одного человека, почему охранник оставил меня там одного и ушел оттуда. Позже уже я узнал, что подпись начальника тюрьмы была не нужна. Нужна была только моя подпись, потому что я получал мои вещи обратно. В этом было все и дело, какое к этому отношение имел начальник тюрьмы?

Они не знали, когда меня освободит суд присяжных заседателей, а эта бомба была настроена на определенное время. Они не знали, и упустили возможность. Такие люди просто фашисты. Нет другого слова для того, чтобы описать таких людей.

За два часа до того как суд освободил меня, ко мне пришел индийский посольский служащий из Сан-Франциско. Его послал индийский посол, чтобы он спросил меня, не нужно ли мне что-то.

Я сказал: «Ты пришел слишком поздно. Меня освободят через два часа. Где ты был двенадцать дней?»

Меня освободили, и тогда мне позвонил посол из Вашингтона: «Вам нужна наша помощь?»

Я сказал: «Какую помощь вы мне может оказать сейчас? Где вы были в эти двенадцать дней?»

Я сказал: «Мне не нужна сейчас никакая помощь. Если вам самим нужна помощь, можете сказать мне, и я могу помочь вам. Вам должно быть стыдно, вы должны просто подать в отставку, вы не смогли замолвить за меня ни слова, и теперь вам лучше молчать. Вы должны были дать интервью по телевидению, в котором говорится, что это совершенно нелегальные действия со стороны США, вы должны были оказать давление на американское правительство». Но они не пошевелили даже пальцем. Произошло обратно, я слышал из надежного источника, что американское правительство купило двух членов индийского парламента, чтобы они помешали парламенту в том случае, если он попытается помочь мне каким-либо образом.

Когда суд принял решение о моем освобождении, им пришлось меня освободить, потому что я не совершал никакого преступления, они сразу выпустили закон в Германии, согласно которому я не имел право въезжать в нее. Они сделали это из-за того, что в Германии у меня шесть общин, такого же типа, как в Америке, и они боялись, что если я поеду в Германию, я сделаю большую общину больше, чем в Америке, там уже было шесть общин. А Западная Германия находилась под их воздействием.

Это такая чепуха. Я никогда не был в Германии, я никогда не совершал никакого преступления в Германии, но они чувствовали ко мне такую антипатию, они боялись, что я отправлюсь после того, как меня освободят, сразу в Германию. И они приняли закон. На самом деле им закон принимать было не нужно, можно было просто отказать мне в визе. Но они, наверное, боялись, какой-то посол мог находиться под моим влиянием, и мог бы дать мне визу в Германию. И поэтому они решили сразу оставить все точки в этом вопросе, и принять закон, согласно которому я не имел права въезжать в Германию, под угрозой мгновенного ареста.

Какой предлог они для этого нашли? Я был признан опасным человеком, у меня было большое количество последователей, которые любили меня настолько сильно, что могли сделать все, что угодно, а они не хотели рисковать.

По этой причине немецкий парламент принял решение, согласно которому я не имел права въезжать в Германию.