Текст книги "Мгновения вечности"

Автор книги: Бхагаван Раджниш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 49 страниц)

Коллеги

Мои коллеги (когда я был студентом или сам читал лекции в университете), всегда чувствовали, что я не принадлежу к их поколению.

Однажды я случайно вошел в комнату отдыха в университете. В углу комнаты я увидел незанятый стул. И я сел на этот стул. Потом я всегда удивлялся, что на нем никто не сидит.

«В чем дело?» – спросил я какого-то технического работника.

И он объяснил: «Как только вы сели на этот стул, всем расхотелось сидеть не только на нем, но и на ближайших стульях. Никто не хочет беспокоиться вас. Никто не хочет спорить с вами. Люди боятся вас».

«Как странно! – удивился я. – От меня никто не видел ничего дурного!»

Старый работник усмехнулся: «Вы безвредный, но у вас с местными преподавателями нет общей темы разговора. Они профессора, но все равно болтают о студентках, сплетничают... Они постоянно советуются, как бы подложить свинью коллеге. Они вечно интересуются политикой, университетскими дрязгами. Но в вашем присутствии они не станут заводить такие разговоры, они постесняются».

Очень редко кто-нибудь подходил ко мне и спрашивал: «Можно мне посидеть рядом с вами?» «Это общая комната отдыха, – отвечал я. – Стулья мне не принадлежат».

«Каким-то образом вы занимаете три стула слева и три стула справа, – отвечали мне. – Получается, что вы сидите сразу на семи стульях. Люди сторонятся вас. Мне тоже лучше поберечься. Но сегодня все стулья заняты. Мне неудобно беспокоить вас, но нельзя ли мне присесть ненадолго?»

«Сидите где угодно! – восклицал я. – А если вам хочется поболтать о любовных похождениях, то я к вашим услугам!»

«Нет, – съеживался профессор. – Я не хочу ни о чем разговаривать с вами. Мне просто хочется немножко посидеть в тишине».

«Отлично! – говорил я. – Именно этому я учу людей: сидеть в безмолвии».

Стоит в обществе появиться одному единственному необусловленному человеку, и он становится эпицентром внимания. Куда бы он ни отправился, повсюду он носит свою уникальность. И приблизиться к нему смогут очень немногие люди.

Вы не найдете мою фотографию в университетском альбоме. Декан пригласил меня позировать вместе с моими коллегами для ежегодного фотоснимка всей кафедры философии, а я ответил ему: «Вы такой старый! Неужели вы до сих пор интересуетесь фотографиями?»

С тех пор меня фото-сессии меня никто не приглашал. Они сами прекрасно понимали, что ведут себя как дети. А декану было почти шестьдесят лет. Зачем ему фотографироваться?

Однажды я встретил своего преподавателя Ранада. Он постарел и находился уже в пенсионном возрасте. «Может быть, вы помните студента, который заслужил сто очков, но вы дали ему всего лишь девяносто девять баллов?» – спросил я.

«Конечно, помню, – отозвался Ранад. – Такой случай был в моей жизни лишь раз. Я никогда не ставил студентам больше тридцати трех баллов. Вы и есть тот самый студент?»

«Да, – ответил я. – Я пришел сказать вам, что ваша принципиальность ничего не доказала мне. Вам следовало дать мне сто баллов. Чего вы боялись? Вы испугались того, что люди заподозрят вас в том, что вы мне покровительствуете? Вы даже не знали меня».

«Никто со мной так не разговаривает, – опешил профессор. – Я старый, больной профессор с большими заслугами».

«Не важно, – отрезал я. – Моя низкая оценка показала вашу слабость».

«Вот чудак! – удивился Ранад. – Никто не спорит со мной. Прошло уже десять лет. Разве теперь я что-то могу изменить?»

«Вы можете хотя бы извиниться», – подсказал я.

Рядом с Ранадом сидело не меньше двенадцати профессоров. Ранад стал для них ходячей святыней, вокруг него сбивались в стаи местные эрудиты. Все они были потрясены моими словами.

«Не обращайте внимание на этих болванов, – посоветовал я. – Именно из-за них вы отняли у меня один балл».

Профессор Ранад поднял на меня глаза и сказал: «Простите меня. Я публично признаю свою ошибку. Вы действительно заслужили сто баллов».

«Вот теперь я вас прощаю», – заключил я.

Как-то раз я читал лекцию в университете Аллахабада. Ранад ни разу не приходил слушать докладчиков, но когда я вошел в зал, то сразу же увидел, что он сидит в первом ряду. Зрители удивлялись тому, что профессор Ранад пожаловал на лекцию. Я обрушился на образовательную систему и на поддерживающих ее профессоров.

Ранад внимательно слушал меня. Когда я покинул сцену, он подошел ко мне и сказал: «Молодец, сынок». Ему было тогда почти девяносто лет. «Ты прав, – горячо поддержал он меня. – Нам не хватило мужества для борьбы. Все мы знаем, что наша образовательная система порождает лишь мелких служащих, секретарей, почтовых работников и станционных смотрителей. Я полностью согласен с тобой».

Знаменитый индийский философ доктор Ранад был самым уважаемым и образованным ученым-логиком. Он был профессором философии университета Аллахабада. В те времена кафедра философии аллахабадского университета стала лучшей среди всех индийских университетов, а в Индии почти тысяча университетов.

Я увиделся с Ранадом за несколько дней до его смерти. Он стал совсем дряхлым, но люди по-прежнему приезжали к нему со всех уголков Индии. Да что там Индии! К нему ехали со всего мира. Люди хотели получить у него ответы на свои вопросы.

Я сидел рядом с профессором Ранадом. «О чем ты хочешь спросить меня?» – поинтересовался он.

«Не знаю», – пожал я плечами.

«Тогда зачем ты приехал ко мне?» – удивился он.

«Просто посмотреть на вас и на людей, которые с утра до вечера топчутся в вашей приемной», – ответил я.

В течение шести часов я наблюдал за тем, как он работает. Ему задавали абстрактные вопросы. Например люди спрашивали: «Есть ли Бог? Есть ли душа? Есть ли жизнь после смерти?» А Ранад отвечал.

Спустя шесть часов я сказал ему: «Вы стар, а я еще слишком молод. Возможно, я стану говорить не очень деликатно, но мы можем больше никогда не встретиться. Простите меня, если мои слова покоробят вас. Вы зря растратили свою жизнь. И за эти шесть часов я понял, на что именно вы выбросили свою жизнь. Я не услышал ни одного вопроса и ни одного ответа о самой жизни. Люди приезжают к вам издалека, и вы прожили долгую жизнь, но мне кажется... Не думайте, что я проявляю к вам неуважение. Я откровенничаю с вами как раз из-за того, что очень уважаю вас. Вам осталось не так уж долго жить, хотя бы в оставшуюся часть жизни займитесь чем-нибудь настоящим».

Он был потрясен, потому что прежде никто не говорил ему ничего подобного. Но он был честным человеком и сказал: «Я стар, а ты еще молод, и все же ты прав».

Главный вопрос заключается не в том, есть ли жизнь после смерти, а в том, по-настоящему ли вы живы до смерти.

Путешествия по Индии

Я объездил всю Индию. За десять или пятнадцать лет жизни я объездил столько мест, сколько другие люди не объездили за две-три жизни. Я общался с таким количеством людей за десять или пятнадцать лет жизни, сколько встречается вам за десять или пятнадцать жизней. С утра до ночи я колесил по всей Индии.

Я ни на минуту не мог остаться в одиночестве. Мне приходилось то и дело возвращаться домой, в Джабалпур и запираться в своей комнате. Джабалпуру со мной не повезло. Я ездил по всей Индии и повсюду встречался с людьми, но только не в Джабалпуре. Этот город стал моей горной пещерой. Когда я приезжал в Бомбей,

Дели или Пуну, люди спрашивали меня, зачем я без особой надобности постоянно возвращаюсь в Джабалпур. Я проводил где-нибудь двенадцать или пятнадцать дней, а потом на три-четыре дня возвращался в Джабалпур. Затем я снова куда-нибудь ехал. Прямой нужды в поездках в Джабалпур у меня не было. Я мог бы из Пуны отправиться в Бомбей, из Бомбея в Дели, из Дели в Амритсар, из Амритсара в Шринагар. С какой стати мне сначала ехать в Джабалпур, а потом, через несколько дней, еще куда-нибудь?

Джабалпур был моей горной пещерой. Там я жил в полном одиночестве. А когда я не смог оставаться один даже в этом городе, мне пришлось уехать.

Путешествуя по Индии, я часто передвигался на поезде, на самолете, в машине. А отдыхал я только в поезде. Как только я выходил из поезда, мне уже не было покоя, так как каждый день у меня было пять-шесть встреч в колледжах, университетах, с друзьями, журналистами, меня приглашали на пресс-конференции. И я уже не мог отдыхать. Оставалось отдыхать лишь в поезде. После двадцати лет постоянных разъездов я уже не мог уснуть без шума поезда, звона станционных смотрителей, крика лоточников. Представляете? Я даже записал весь этот шум на магнитофон и слушал его дома. Тогда мне удавалось крепко выспаться. Как только я засыпал, магнитофон тотчас же убирали. Иначе меня мучила бессонница, ведь двадцать лет – немалый срок, и я привык слушать грохот колес.

Я сплю с тремя подушками. Две подушки я располагаю слева и справа, а на третью кладу голову. Во время поездок мне приходилось брать с собой три большие подушки, и для них отводился самый большой чемодан. Иногда какой-нибудь человек при мне открывал мой самый большой чемодан и с изумлением созерцал эти подушки. «Неужели ты завел особый громадный чемодан лишь для трех подушек?» – спрашивали меня.

«Я не могу спать без двух боковых подушек, – отвечал я. – Благодаря ним я крепко сплю. Если я лишусь их, то буду спать с трудом. Всю ночь мне не будет хватать боковых подушек».

Я много лет ездил по Индии, и мне приходилось ждать поезд на платформе.

Однажды впервые в моей жизни поезд пришел вовремя. В Индии это сенсация. Такого просто не бывает. Я так удивился и почувствовал такую благодарность к машинисту, что пошел к нему и сказал: «Впервые в моей жизни поезд пришел вовремя. Наверно, вы лучший машинист в Индии».

«Не смущайте меня», – попросил машинист.

«А что тут такого?» – не понял я.

«Это вчерашний поезд, – объяснил машинист. – Он опоздал на двадцать четыре часа».

Когда я услышал о таком чудовищном опоздании, то всплеснул и закричал. Неподалеку стоял начальник станции. «Я регулярно езжу по стране вот уже двадцать лет, – сказал я ему. – Если поезда так кошмарно опаздывают, тогда зачем публиковать расписания?»

«Неужели вы сами не можете понять? – отозвался начальник. – Без расписания мы не сможем определить, насколько опоздал поезд».

«И то верно, – согласился я. – Мне это в голову не приходило».

«Тогда все перепутается, – просвещал меня начальник. – Расписание публикуют для того, чтобы люди знали, насколько поезд опоздал».

Однажды я ждал поезд, и репродуктор постоянно объявлял: «Поезд опаздывает на час... два часа», и так далее. Я не верил своим ушам. Дело в том, что сначала он опаздывал на час, потом на два часа, потом на четыре часа.

«Я не могу понять, этот поезд приближается к нам или удаляется от нас? – задался я вопросом. – Если он опаздывал на час, то почему теперь он опаздывает на четыре часа?»

Я пошел к начальнику станции и спросил его: «В каком направлении движется поезд?»

«Не сердитесь, – попросил он. – Из соображений личной безопасности мы не можем объявить, что поезд опаздывает на сорок восемь часов, ведь тогда пассажиры убьют нас. Поэтому мы решили открывать правду частями. Тогда люди будут спокойны, ведь поезд опаздывает лишь на час или на два часа. Такими отрезками мы покроем все сорок восемь часов».

«Я ценю ваше великое сострадание, – сказал я. – Иначе у пассажиров случались бы сердечные приступы. Вы поступили правильно».

Иногда поезда опаздывали и на шестьдесят часов. Я сидел на вокзале и слушал, как репродуктор объявляет: «Поезд опаздывает на час... на два часа». Так может быть лишь в Индии, в которой люди учатся жить неспешно. Никто никуда не торопится. Люди полагают, что опоздание поезда предопределено судьбой, что ничего исправить нельзя.

Двадцать лет я ездил по Индии и часто в поезде наблюдал за тем, как пассажиры поезда или самолета открывают свои чемоданы, заглядывают в них, потом снова закрывают, как будто там для них устроили какую-то выставку. Им просто нечем было заняться. Люди открывали в поезде окно, потом снова закрывали, ложились на диван и закрывали глаза, потом снова открывали их.

Если вы едете в индийском поезде, то от Бомбея до Калькутты вам придется ехать сорок восемь часов. Я входил в свое купе, снабженное кондиционером. Чаще всего я ехал один, но иногда у меня был попутчик, потому что купе было рассчитано на двух пассажиров. Я сразу же называл свое имя, потом имя моего отца, имя деда, а также откуда я родом, даже если меня ни о чем не спрашивали. Моих попутчиков поражал мой подход. «Я просто заранее рассказываю вам историю своей жизни, чтобы вам не пришлось ни о чем расспрашивать меня», – пояснял я.

Затем я удобно располагался на диване, а мой попутчик сидел напротив и с подозрением разглядывал меня.

«Мне просто хотелось бы, чтобы вы помолчали, – растолковывал я ему суть дела. – Я рассказал вам свою автобиографию, мне больше не о чем говорить!» Потом я разглядывал своего соседа все двое суток. Если же он порывался заговорить, я сразу же напоминал ему о том, что мы уже обо всем поговорили. Тогда он начинал чем-нибудь заниматься. Он повторно от начала и до конца читал газету, вплоть до колонки с выходными данными, а потом снова глазел на меня.

Несколько раз пассажир вызывал проводника и просил переселить его в другое купе.

«Но почему? – недоумевал проводник. – У вас замечательный спутник. Я знаю его, ведь он часто ездит по железной дороге. Он замечательный человек. Оставайтесь».

«Мне все равно, хороший он или плохой, – стонал мой сосед. – По сути, он слишком хорош. Прошу вас, переселите меня в другое купе, в котором люди разговаривают! Этот человек опасен. Он все время смотрит на меня не моргая, и я потею от страха. Сегодня утром я уже три раза принял душ без всякой причины. Я иду в ванную комнату только для того, чтобы не видеть его. Я решаю принять душ, чтобы отдохнуть от него хотя бы несколько минут».

Но двое суток срок немалый... Пассажир начинал осознавать свою неврастеничность, ведь он без всякой надобности открывал и закрывал окно, ложился на диван, вертелся. А я все это время смотрел на него! Потом он забирался на верхнюю полку. Я поднимал руку, чтобы он все время видел ее, потому что я не мог сказать: «Я здесь. Вы продолжаете вести себя безумно».

Однажды я ехал в одном купе с женщиной. В соседнем купе ехал ее муж или друг. На каждой станции он приходил к нам. Он приносил ей мороженое, конфеты и еще что-нибудь.

«Кто этот человек?» – спросил я свою спутницу.

«Муж», – ответила она.

«Не может этого быть!» – воскликнул я.

«Откуда вы знаете?» – струсила женщина.

«Мужья так себя не ведут, – объяснил я. – Он приходит к вам на каждой станции! Если муж едет в другом купе, то он придет к жене лишь на конечной станции, если вообще появится. А вам повезло, ведь на каждой станции этот мужчина приносит вам подарки».

«Вы правы, – потупила она взгляд в пол. – Это не муж, а друг».

«И сколько лет вы вместе?» – поинтересовался я.

«Около семи», – ответила она.

«Не может этого быть!» – снова воскликнул я.

«Откуда вы знаете?» – еще больше струсила женщина.

«Семь лет это слишком долгий срок, – рассудил я. – Медовый месяц заканчивается через две недели. А у вас, по-видимому, как раз медовый месяц».

«Вы меня шокируете, – призналась она. – Мы действительно решили устроить что-то вроде медового месяца. Мы знакомы всего лишь неделю».

Каждый человек скучает, когда остается наедине с самим собой. Поэтому когда Будда говорит: «Когда я сидел безмолвно, то ощутил свое присутствие, и на меня снизошло блаженство», мы слушаем его, но не верим ему. Может быть, он просто исключение из правил. Дело в том, что когда вы сидите безмолвно, то лишь скучаете.

Однажды со мной произошел странный случай. Я ехал в купе, в котором были четыре полки. Когда я зашел в купе, то не поверил своим глазам. На полках лежали три совершенно одинаковых человека. Потом я узнал, что они близнецы-тройняшки. И они храпели... Тут я вспомнил о том, что весь мир есть иллюзия, майя. Но они так громко храпели, что философия мне уже не помогала. Причем они храпели очень гармонично. Сначала храпел один близнец, а два оставшихся помалкивали. Затем подключался второй, он храпел еще громче. Потом вносил свою лепту третий, еще громче. Так они и храпели, по очереди. Я попал в замкнутый круг.

Посреди ночи мне надоело слушать эту музыку, и я решил что-нибудь предпринять. Я начал сознательно храпеть. Мой рев перебудил всех близнецов. Они стали таращиться на меня. «Что с вами? – спросили они. – Вы не спите, но все равно громко храпите».

«Если вы не перестанете храпеть, тогда я всю ночь буду сотрясать это купе своим храпом», – пригрозил я.

«Вы хотя бы глаза закройте, – попросили они. – У нас душа в пятки ушла».

«Тогда сделайте, как вам велят, – сказал я. – Мне вы не давали спать несколько часов. Прекратите свою симфонию!»

«А что мы можем сделать? – растерялись братья. – Мы тройняшки. Если один из нас что-то делает, то оставшиеся двое копируют его поведение. У нас одинаковые привычки. Мы все храпим! И мы ничего не можем изменить».

Я оставался непреклонным: «Тогда я стану так громко храпеть, что вы не сможете заснуть. И всю ночь будут бодрствовать пассажиры в соседних купе».

«Лучше мы больше не будем спать, – решили братья. – Мы почитаем газеты. Вы поступайте, как хотите, только мы очень просим вас не храпеть с открытыми глазами. Вы можете закрыть глаза и храпеть, к этому мы привыкли. Если же вы не хотите храпеть, тогда можете открыть глаза и заниматься чем угодно. Мы постараемся не храпеть, но вам следует учесть, что мы не в силах контролировать храп. Во сне человек все равно забывает о своих решениях».

«Мне это известно, – кивнул я. – Но я устал. Мне предстоит ехать с вами целые сутки, а вы еще только начали храпеть. Лучше сядьте и почитайте что-нибудь». Я дал им книги, сказав: «Читайте их, а я посплю. И запомните, что если кто-нибудь из вас станет храпеть, я устрою ему взбучку». И этим беднягам пришлось всю ночь читать книги, которые они совсем не понимали.

Утром я проснулся и сказал им: «Теперь вы спите. Я пойду в ванную комнату. Можете храпеть во всю глотку. Шум воды поглотит ваш храп. Я пробуду в душе максимально возможное время. Храпите на здоровье!»

Но я никого не осудил. Более того, эта история повеселила меня. Эти ребята раздражали меня, но они были потешными.

Я часто ездил в Удайпурский лагерь медитации. Из Джабалпура, в котором я жил, мне приходилось покрывать неблизкий путь. Я ехал тридцать шесть часов, потому что тогда еще не было авиации.

В Джабалпуре был аэропорт, но он был военным. Гражданских лиц самолеты не перевозили. Теперь этот аэропорт стал гражданским.

Итак, мне приходилось ездить на поезде и делать множество пересадок. Сначала я делал пересадку в Катни, потом в Бине, потом в Агре. Затем я делал пересадку в Читтаургаре. Город Аджмер расположен совсем близко от Читтаургара. Аджмер это один из оплотов мусульман, поэтому в этом поезде всегда было много мусульман. Поезд стоял на станции целый час в ожидании прибытия другого поезда, пассажиры которого должны были подсесть к нам и поехать в Удайпур.

Поэтому я всякий раз прогуливался по платформе. Все мусульмане садились в ряд и начинали молиться. А я веселился. Например, однажды я подошел к кому-то из них и сказал: «Поезд тронулся». Бедняга вскочил, рассердился на меня и закричал: «Ты помешал мне молиться!»

«Я никому не мешаю молиться, – возразил я. – Так молюсь я. Просто я всей душой желаю, чтобы поезд поехал дальше! Я вообще не разговаривал с вами. Я даже имени вашего не знаю».

«Вы произнесли эту фразу прямо посреди моей молитвы», – надулся он.

«Вы не молились, – сказал я. – Я следил за вами и видел, что вы постоянно поглядываете на поезд».

«Это верно», – смутился он.

Точно так же я поступал с другими молящимися пассажирами. Я подходил к кому-нибудь и говорил: «А поезд-то уходит». Он вскакивал и кричал: «Как вы смеете? У вас религиозный вид, но вы мешаете людям молиться!»

«Я никому не мешаю, – отвечал я. – Я просто молюсь Богу, чтобы он как можно быстрее дал нашему поезду зеленый свет».

Что представляют собой ваши молитвы? Вы вымаливаете у Бога разные вещи и события. Молитвы превращают вас в нищего, а медитация превращает вас в императора. Все равно никто не услышит ваши молитвы, никто не ответит на них. Все религии обращают вас к внешнему миру, чтобы вы не осознавали внутренний мир. Молитва обращена вовне. Бог где-то вне вас, и вы кричите что-то ему. Но так вы лишь удаляетесь от себя.

Всякая молитва лишена религиозного духа.

Однажды я ехал из Бомбея в Калькутту. Поезда оказалась долгой, но мне больше нравятся поезда, чем самолеты, потому что я мог отдыхать только в них. Из Бомбея в Калькутту на поезде нужно ехать двое суток, и это на скором поезде. Поэтому я надеялся отдыхать все это время, потому что в Калькутте мне предстояло не меньше пяти встреч в день, отдыхать там будет некогда.

Когда я вошел в купе, оборудованное кондиционером, то увидел там другого человека. Купе было двухместным. Наверно, этот человек видел, что творилось за окном. Провожать меня пришли сотни людей. Они принесли множество букетов роз и цветочных гирлянд. Наверно, он заметил меня в окно.

Я не знаю, как в западных странах, а в Индии поезда устроены так, что из купе можно видеть все, что делается за окном, а заглянуть с улицы в купе невозможно. Поэтому я не подозревал, что за мной следят. Я стоял на платформе в окружении толпы. Но так много людей кланялись мне и вешали на меня гирлянды, что он принял меня за какого-то великого религиозного деятеля.

Как только я вошел в купе, он тотчас же упал на пол, коснулся моих ног и поцеловал их. «Я всегда искал великого религиозного учителя, – сказал он. – Может быть, вы станете моим мастером?»

Он был из касты брахманов. «Ладно, я великий мастер, – ответил я. – Но дело в том, что я мусульманин».

«Да простят меня боги! – перепугался брахман. – Я целовал вам ноги!»

«Сходите в ванную комнату и примите там душ», – посоветовал я. – Что я могу сделать? Вы ни о чем не спросили меня, а просто повалились на пол, обняли мои ноги и стали целовать их. Я с радостью предупредил бы вас, но вы не дали мне ни секунды».

Брахман бросился в ванную комнату и стал поливать себя водой, ведь в Индии брахманы составляют высшую касту индуизма, они становятся браминами, священниками. Они не считают для себя правильным даже просто прикоснуться к кому-либо.

Потом брахман возвратился. У него был несчастный вид, хотя он и принял душ. «Я пошутил! – засмеялся я. – Как вы не поняли это? Разве вы не видели, что меня окружали индуисты?» Дело в том, что в Индии легко определить касту и вероисповедание любого человека. У мусульман одни шапки и одежда, а у индуистов другие. Различать людей разных религий не трудно.

«Вы зря обливались водой», – улыбнулся я.

Он снова упал на пол и стал чмокать мои ноги еще неистовее. «Я подозревал, что вы пошутили, когда принимал душ... Я видел, что вы не похожи на мусульманина. С моей души упал камень, иначе я промучился бы всю оставшуюся жизнь».

«Всю жизнь вы будете жить как в аду, – помрачнел я. – Неужели вы не заметили мою бороду?»

«Что вы хотите этим сказать?» – задрожал брахман.

«Вы прекрасно меня поняли, – погрозил я ему пальцем. – Я и в самом деле мусульманин».

Брахман снова бросился в ванную комнату, а потом сказал проводнику: «Я прошу вас перевести меня в другое купе. Этот человек всю ночь не будет давать мне спать. Он называет себя то индуистом, то мусульманином».

«Но что с ним поделаешь? – развел руками проводник. – Пусть называется как угодно. Вы купили билет на это место. Спите в мире и покое».

Я вышел из купе. «Я ему не докучаю, – сказал я проводнику. – Но он почему-то решил, что я мусульманин».

«С какой стати? – удивился проводник и повернулся к брахману. – Это не так. Я знаю этого господина».

«Вы успокоили меня», – с облегчением вздохнул брахман.

Я так замучил его, что в конце концов он закричал: «Я ваш ученик, к какой бы религии вы ни принадлежали! Меня больше не интересуют различия между индуистами и мусульманами. В вас пребывает религиозный дух!»

Просто медитируйте и будьте осознанными. Постепенно вы перестанете делать предпочтения. Возникнет ответственность иного рода, ее уже не будут навязывать извне, она станет вашим цветением.

Когда-то я учился водить машину. Моего инструктора звали Маджид, он был мусульманином. Он слыл одним из лучших водителей города. Я пришелся ему по душе, поэтому он решил учить меня ездить на машине.

«Мне не нравится, когда меня учат, – предупредил его я. – Вы просто неспешно поезжайте, а я буду следить за вашими действиями».

«Как это?» – не понял он.

«Я учусь, наблюдая, – объяснил я. – Учитель мне не нужен».

«Но такой метод обучения опасен! – воскликнул Маджид. – Так учатся ездить на велосипеде. Тогда вы просто упадете или стукнете кого-нибудь, да и только. Но на машине вы расшибетесь в лепешку».

«А я опасный человек, – заявил я. – Поезжайте медленно, рассказывая мне, где находятся педали сцепления, тормоза и газа. Вы будете ехать медленно, а я буду идти рядом с машиной и наблюдать за вашими действиями».

«Если ты настаиваешь, я согласен, – сказал он. – Но мне как-то не по себе. Если вы станете учиться ездить на машине, как на велосипеде, – ничего хорошего не получится».

«Поэтому я постараюсь наблюдать как можно пристальнее», – заключил я.

После этого я попросил Маджида начать урок. И я поступал точно так же, как во время урока езды на велосипеде.

Я поехал быстро. Мой инструктор Маджид не поспевал за мной. Он бежал и кричал: «Тормози!» А в том городе не было знаков ограничения скорости, потому что на улицах индийских городов запрещено ездить со скоростью выше пятидесяти пяти миль в час. Знаки расставлять не нужно, так как все горожане знают этот закон.

Но Маджид струхнул не на шутку. Он бежал за мной. Маджид был высоким, он занимал первые места в марафонах. Наверно, он мог стать чемпионом всей Индии и получить право выступать в олимпийских играх. Он старался изо всех сил, но скоро остался далеко позади.

Когда я приехал назад, он сидел под деревом и молился Богу о моем благополучном возвращении. Я остановил машину, чуть не коснувшись бампером его спины, и он вскочил, забыв о своей молитве.

«Не волнуйтесь, – сказал я. – Я усвоил ваш урок. Чем вы здесь занимались все это время?»

«Я бежал за вами, но сильно отстал, – объяснил он. – Потом я подумал, что теперь помочь вам может лишь Аллах, ведь вы не умеете водить машину. Вы впервые сели за руль и поехали куда-то. Как вам удалось вернуться?»

И я объяснил ему: «Я не научился поворачивать, потому что вы ехали по прямой, а я шел рядом с вами. Поэтому мне пришлось объехать по кольцевой дороге вокруг всего города. Я не умею поворачивать, давать сигналы, потому что вы ничего этого не делали. Но мне удалось справиться с машиной. Я ехал вокруг города так быстро, что другие автомобили просто бросались передо мной врассыпную. И вот я снова перед вами».

«Вас спас Аллах!» – торжественно произнес Маджид.

«Не нужно приплетать Бога», – сказал я.

Иногда в стрессовой ситуации открываются редкостные возможности.

Как-то раз я с приятелем попал в аварию. Наша машина упала с моста высотой в двадцать футов и перевернулась. На протяжении нескольких лет до этого событию я рассказывал этому своему приятелю о медитации, а он был очень образованным ученым. Но он всякий раз отвечал: «Что бы ты ни говорил, я все равно не верю в состояние ума без мыслей. Как такое возможно?» И тут он начинал аргументировать... Разумеется, здравый смысл в его позиции присутствовал. Разве может ум обходиться без мыслей? Необходимо наполнить его каким-то содержанием, чтобы ум о чем-то размышлял. Это очень рассудочный подход.

Сознание может существовать лишь в привязке к чему-то. Как можно осознавать ничто? Само слово «сознание» имеет значение осознания чего-то. Необходимо содержание для вашего осознания. Между сознанием и содержанием есть прямая связь. В разумности моему приятелю не откажешь. И все-таки бывает ум и без мыслей. Я пытался растолковать ему суть дела, но у него был слишком косный ум. Однако в тот памятный день он изменил свое мнение!

За несколько секунд до аварии он ясно осознал, что сей участи нам не избежать. Мы ехали под гору, и тут у машины отказал тормоз. Еще за несколько секунд до катастрофы мы поняли, что перевернемся, потому что машина не слушалась педали тормоза. Машина катилась вниз по инерции и под собственным весом. Теперь уже ничего нельзя было поделать. А уклон был очень крутым! На несколько секунд мой приятель вообще перестал мыслить, потому что в такой странной ситуации мыслить невозможно. О чем думать?

Вы не можете продолжать излучать свои обыденные мысли, потому что в такой момент они слишком банальны. Внизу вас ждет смерть. Еще несколько секунд – и вас не будет! Такого потрясения достаточно для того, чтобы остановить процесс мышления. Когда мы перевернулись, я вылез из машины и стал вытаскивать его из машины, а он смеялся. «Так ты доказываешь свою правоту? – спросил он. – Неужели нельзя было найти более простой способ? Твой метод слишком опасен!»

Мы не пострадали. Мы попали в смертельно опасную переделку, наша машина вся помялась, но у моего приятеля случился проблеск. С тех пор он уже никогда не спорил со мной о безмолвии ума, он познал его на собственном опыте. Тот случай произвел в его жизни грандиозную революцию. Он радикально изменил свой образ жизни.

Вообще-то машиной управлял шофер, а мой приятель сидел сзади рядом со мной, мы были просто пассажирами. Но он увидел суть: сознание может существовать без содержания. Поэтому авария стала для него благословением. Я поблагодарил шофера, ведь он легко научил моего приятеля тому, что я не мог внушить ему много лет!

Если бы он умер в тот миг, то переродился бы на более высоком уровне. В тот миг все было благостно, даже смерть, потому что люди, пребывающие в состоянии не-ума, умирают в сатори. Он уцелел, но преобразился. С тех пор мой приятель больше никогда не спорил, он отказался от всякой аргументации. Он словно родился заново.

Итак, авария пошла ему во благо. Когда-нибудь во время глубокой медитации случится то же самое. Проблеск будет примерно таким же, только на более высоком уровне. Возможно, здесь имеется некий парадокс, ведь на одном уровне вы бессознательны, тогда как на другом остаетесь сознательными. Так еще лучше, потому что вы продолжаете воспринимать происходящее. Тело немеет и отключается, как и ум, но вы все еще в сознании. Вы по-прежнему присутствуете, парите как пространство. Вы больше не отождествляете себя с телом и умом... Вы почти святой дух!

Такие ощущения бывают. Именно так я чувствую себя.