Текст книги "Мгновения вечности"

Автор книги: Бхагаван Раджниш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 49 страниц)

Саньяса

С 26 сентября по 5 октября 1970 года Раджниш проводит лагерь медитации в Манали, в Гималаях. 26 сентября он посвящает первую группу учеников, которых называет новыми саньясинами.

Я начал посвящать людей в саньясу. Саньяса означает, что теперь они готовы слушать меня без посредников. Они хотят открыть свои сердца. В них возникло доверие. Я выделял людей и посвящал всех в саньясу, чтобы узнать, кто же из них мои люди. Я начал давать людям имена, чтобы запоминать их, потому что мне трудно помнить странные имена со всего света. Я преследовал простую цель: запоминать людей через новые имена. В ином случае я ни за что не смог бы никого запомнить. Теперь у меня люди почти из всех стран, они говорят на всех языках мира. Я не в силах запомнить их первоначальные имена.

Но когда я даю вам имя, дело принимает совсем другой оборот. Когда я даю вам имя, то придумываю его с оглядкой на некоторые ваши качества, которые я вижу в вас. В новом имени есть ваша характеристика. Вы объединяетесь со своим именем.

Когда моя мать пришла ко мне за посвящением, я коснулся ее ног, потому что она оказалась редкостной матерью. Матери очень трудно поклониться собственному сыну. Ей почти невозможно коснуться ног своего сына, для этого нужно великое мужество. Нужно рискнуть отказаться от своего эго. Я коснулся ее ног, потому что она моя мать, а также потому, что она набралась смелости! Я коснулся ее ног, потому что был очень счастлив. Такие редкие минуты случаются очень редко. И я поклонился ей еще по одной причине: после посвящения она уже не будет моей матерью, а я не буду ее сыном. Эту страницу жизни нужно закрыть как можно красивее.

Она сделала решительный шаг. Она всегда считала меня своим сыном. А теперь все изменилось. Она решила стать моей ученицей, захотела принять меня как своего мастера. До сих пор она давала мне советы, а теперь это было невозможно. Теперь я стал наставлять ее, давать ей советы. Я велел ей делать то и это. Ситуация радикально переменилась.

Моя мать рискнула принять у меня посвящение.

Я уважаю ее мужество и бескорыстие. И нужно было закрыть страницу жизни красиво. Пришла последняя минута, когда я был ей сыном, в ее сознании это останется навсегда. В тот миг все узы разрушились. Начали отношения иного рода. Я коснулся ее ног не только потому, что она моя мать, но и потому, что ей хватило смелости, мужества. Она отбросила свое эго.

Нет ничего особенного в том, чтобы быть матерью. Каждая женщина рожает детей, как и животные. Но быть матерью и при этом обладать мужеством слушать собственного сына – вот нечто особенное, редкостное. В этом смысле моя семья редкостная. Отец, мать, мои братья и дяди – все они моя семья.

Для это необходимо мужество. Они сделали важный шаг.

Когда я уволился из университета и создал движение саньясы, случилась грандиозная перемена. От моей затеи мне были только неприятности. Никто из моих коллег (преподавателей, с которыми я работал много лет) даже не приходил проведать меня. Одни стали индуистами, другие – мусульманами, третьи – джайнами, а я оказался мятежным духом. Я никому не принадлежал.

Люди, которые когда-то приходили ко мне (я обучал все той же медитации), стали противодействовать мне, потому что я задел их религию, традицию, церковь. Они даже не поняли, что я делаю то же самое. Если мои люди начали носить оранжевые робы, это еще не значит, что мое учение переменилось. Я просто хотел придать своим людям некий образ, чтобы их узнавали повсюду в мире.

Но они перестали приходить. И не только учителя, но и студенты, которые любили меня. Потом я понял, что наша любовь, уважение, дружба – все это столь поверхностно, что стоит пальцем задеть традицию, обычаи, древние верования, и вся любовь, дружба тотчас же испаряется.

Вы удивитесь тому, что даже тот друг, который подарил мне коттедж и построил для меня мраморный дворец, написал мне письмо и послал его мне через своего управляющего (сам он не показался мне на глаза). В этом письме он уведомил меня о том, что я не принадлежу никакому древнему пути, поэтому он запрещает мне использовать его храм для моей школы медитации... как будто старье со временем само собой превращается в золото. Скорее всего, чем старее вещь, тем больше в ней гнили.

А я послал ему такое письмо: «Я покину твой дом и твой храм, поступай с ними как угодно. Но я с рассветом, а не с закатом. И я хочу, чтобы весь мир был с новизной, а не со старьем».

Истина всегда тянется к свежему, молодому и невинному. Она умирает от эрудированности, учености, лукавости, так называемой умудренности. А по сути, это глупость.

Саньяса это решимость, которая приносит результаты. Она благотворна. Люди спрашивают меня, что произойдет, когда они наденут оранжевые робы. Я отвечаю им: «Если вы полагаете, что ничто не произойдет, тогда поносите робу три месяца».

«Над нами станут насмехаться», – говорят они.

«Конечно, – отвечаю я. – Но если вы сможете три месяца терпеть их насмешки с холодным умом, тогда в вас произойдут разительные перемены. Не обращайте внимание на насмешки людей. Вы положили начало своему преображению».

«А что изменится внутри из-за внешних перемен? – интересуются люди. – Покажите нам внутреннее преображение».

Я отвечаю им: «У вас нет мужества даже для того, чтобы преобразить внешнюю жизнь, а вы осмеливаетесь говорить о внутреннем преображении? Вы начинаете умирать лишь оттого, что меняете одежду. Если же я стану менять вашу кожу, вам придется поистине туго. И вы еще говорите о внутреннем преображении?» Но мы искусно обманываем себя. А тот, кто обманывает себя, никогда не сможет стать религиозным.

Запомните, что человек, который обманывает других, может стать религиозным, но тот, обманывает себя, никогда не станет религиозным, потому что он не способен преобразиться.

В наше время в разных странах, а особенно в Индии, где монахи разных религий одеты одинаково, возникает путаница. Мои саньясины гуляют за руку с подружками, и индийцы потрясены. Разве это саньясины?

Один мой саньясин, который живет недалеко от Бомбея и каждый день ездит в тот город и обратно, принял саньясу. На второй или третий день он пришел ко мне и сказал: «Вам придется дать саньясу и моей жене».

«Почему?» – спросил я.

«Как почему? – воскликнул он. – Меня убьют! Вчера меня схватили на вокзале. Вокруг меня собралась толпа. Люди утверждали, что саньясин сбежал с чужой женой. Они не понимали, как у саньясина может быть жена. Я изо всех сил пытался объяснить им, что это саньяса нового типа, а они отвечали, что саньяса одна. Они заявили, что мне все равно не удастся обмануть их. И они потащили меня в полицейский участок. На само счастье, инспектор знал меня. Он подтвердил, что я шел со своей женой, и добавил, что моя саньяса абсолютно несерьезна. Дайте саньясу и моей жене, чтобы у нас не было трудностей, ведь нас могут схватить где угодно. Мне повезло, что меня схватили недалеко от моего дома, поэтому местный инспектор узнал меня».

Я посвятил в саньясу и его жену. Спустя два или три дня он снова пришел с женой. «Дайте саньясу и моему сыну, – попросил он. – Вчера в поезде нас снова схватили».

Не секрет, что кое-где, а в Индии особенно часто, многие люди крадут детей. Потом они уродуют детей, ослепляют и заставляют просить милостыню. Все, что ребенок собирает, отправляется прямо в кошель грязного коммерсанта. В современной Индии попрошайничество стало довольно странным явлением. Слепец, которому вы даете деньги, все равно ими не воспользуется. Его только немного покормят, чтобы он не умер с голоду. Все деньги загребет начальник, возглавляющий фабрику, на которой уродуют детей.

Итак, этот саньясин жаловался: «Люди поймали нас и сказали, что мы украли чужого ребенка! Мы тщетно пытались доказать им, что это наш ребенок. Люди не верили нам и утверждали, что саньясины должны блюсти целибат. И еще они говорили, что я веду себя скверно, взяв себе в попутчицы саньясинку, поскольку правила предписывают раздельное странствие саньясинов и саньясинок. Они обвинили меня в том, что я неправомерно еду с женщиной, а также прихватил с собой чужого ребенка. Нам пришлось туго. Мой ребенок сказал, что он едет с отцом и матерью, что его никто не крал. Только тогда нас отпустили. Дайте и ему саньясу, чтобы нас оставили в покое».

Я хотел полностью стереть старую идею о серьезности, которая господствовала над саньясой на протяжении многих тысяч лет. Нужно полностью сменить акцент саньясы. Она должна стать не отречением, а ликованием.

Ко мне часто приходил один профессор. Он был моим коллегой по университету. «Я хочу стать саньясином», – как-то раз сказал он. Этот человек был очарован атмосферой нашего ашрама. Но он признался: «Я боюсь того, что после того, как стану саньясином, не смогу посещать пивную, а вы знаете, что я люблю пропустить стаканчик виски. Если я надену робу саньясина и зайду в пивную, то алкоголики сочтут меня чудаком и высмеют».

«Ну и что? – пожал я плечами. – Все равно пейте виски. Станьте саньясином и посмотрите, что будет».

Он стал саньясином, а на второй день пришел ко мне и пожаловался: «У меня от вас одни неприятности. Я-то думал, что мне трудно придется только в пивной, а оказалось, что мне везде плохо. Жена кланяется мне! Она называет меня духовным человеком. Теперь я вообще не могу никак общаться с ней. Мне остается лишь благословлять ее».

Тут он впал в ярость и заорал: «Вы наверняка знали, каково мне придется, и все же дали мне посвящение! А я еще считал вас своим другом. Вчера поздно вечером я проскользнул в пивную, потому что думал, что все посетители уже успели разойтись по домам. Но бармен-то был на месте. Вот он и хлопнулся передо мной на колени с криками: "Я узрел святого!" Мне хочется придушить вас!»

«Вы странный человек, – опешил я. – Вы же сами умоляли меня дать вам посвящение. Разумеется, саньяса приносит вам неприятности, но если вы немного потерпите, тогда она принесет вам и блаженство, восторг, а это гораздо важнее отношения жены, бармена и приятелей».

«Мне придется терпеть, потому что я не могу возвратиться, – вздохнул он. – Если я откажусь от саньясу, меня засмеют».

Однажды в один мой лагерь в Махабалешваре приехал важный политик. В Индии его считали отцом индийского парламента, потому что он оставался его членов на протяжении полувека. Первый день он приглядывался. Вечером он подошел ко мне и сказал: «Меня все устраивает, кроме одной вещи, которая меня обижает. Я видел, как четверо ваших саньясинов играли в карты. Разве саньясин может играть в карты?»

У него и в самом деле был обиженный вид, я понимаю его беспокойство. От саньясинов не ждут игривости. Они должны быть серьезными, унылыми. Никто не ожидает, что саньясины станут смеяться, и уж тем более, что они станут играть в карты. «А что в этом дурного? – недоумевал я. Если им нравится играть в карты, они могут делать это, нужно лишь сохранять при этом созерцательное умонастроение». И этот политик тотчас же уехал из лагеря. Он рассердился, так как не мог принять тот факт, что игра в карты может стать медитацией. Но всякая медитация это не более, чем игра в карты. Медитация означает игривость, это не серьезное явление. Но политик был серьезным человеком. Ему исполнилось семьдесят пять лет, смерть была уже не за горами. Он хотел получить гарантии безопасного существования за рубежом смерти. До сих пор по жизни ему сопутствовал успех, а теперь он хотел преуспеть и в мире ином, он не мог позволить себе легкомысленность. У него было мало времени, а время, как известно, это деньги. Время бежит очень быстро, он приехал ко мне для того, чтобы научиться достигать успеха в загробной жизни. Он не понимал, что другой мир не отделен от этого. Другой мир это составляющая этого мира. И мир иной становится доступным несерьезным людям.

Мои саньясины жутко досаждают Кришнамурти. Куда бы он ни поехал, повсюду в мире мои саньясины сидят в первом ряду. Стоит Кришнамурти увидеть оранжевые робы и малы, как он сбивается с толку. Он забывает, на какую тему собирался говорить. Потом он начинает критиковать меня, моих саньясинов, четки, ученичество и мастеров.

В Бомбее многие мои саньясины спрашивали меня, что им делать. «Садитесь в первый ряд, – отвечал я им. – Вам ничего не нужно делать. Просто улыбайтесь и веселитесь». И чем больше они веселились, тем чаще Кришнамурти бил себя по голове, он выходил из себя от негодования. Он забывал о всякой осознанности. Кришнамурти вел себя как бык, когда перед ним машут красной тяпкой. Бык сходит с ума. Мне кажется, что в своей прошлой жизни Кришнамурти был быком.

Международное движение новой саньясы

Новая саньяса получила характер всемирного движения. Раджниш назначает президентов, вице-президентов и секретарей континентов, стран и индийских провинций.

Саньясин это не член какой-то группы. Это вам не какой-то клуб по интересам! Саньясин настроен прямо на меня. Это любовный роман, даже не супружеский брак. Это именно любовный роман, причем очень тонкий. Организация, которую вы видите, искусственна, чтобы облегчить вам жизнь.

По моему мнению, в будущем понадобятся религиозные люди, а не религиозные организации. До тех пор пока мы не распустим все организации, не случится духовный взрыв, о котором вы говорите. Его невозможно вызвать, он может случиться лишь сам. Но мы можем помочь ему произойти, не поддаваясь идеологиям. Каждая идеология хороша, когда она только зарождается, но постепенно ей приходится принимать компромиссные решения ради сохранения организации.

Рано или поздно средство неминуемо становится целью. Вы начинаете организовывать что-то ради идеологии, но в конечном итоге идеология начинает существовать ради организации. И организация становится более важной. Вы вынуждены идти на компромисс ради блага организации. В конце концов эта идея умирает, и остается лишь церковь.

На свете так много церквей, что нет никакой нужды в новых церквях. Я против церквей. По сути, я против самого духа миссионерства. Я так понимаю: если я слишком озабочен тем, чтобы изменить вас, то уже тем самым проявляю насилие. А насилие, проявляемое с благими намерениями, опаснее обычного насилия. Все так называемые махатмы очень насильственны. Они не позволяют вам быть самими собой.

Что же не делать? Вот настоящий вопрос. Я чувствую, что можно что-то предпринять, чтобы нужно многое сделать, но все нужно исполнить таким образом, чтобы не испортилось высокое качество явления. Если качество изменится, тогда я всецело за качество, а не за предприятие.

Я живу без всяких планов и никогда не разочаровываюсь. Нет и разговора о разочаровании, поэтому я всегда успешен. Я не могу потерпеть неудачу, потому что у меня нет плана, на фоне которого я могу делать расчеты.

На самом деле, не бывает ни успеха, ни неудачи. Такие вещи обязаны наши представлениям и планам. Если вам не удается реализовать свой план, вы чувствуете разочарование, ведь ваше эго задето. Если вы преуспеваете, тогда ваше эго укрепляется и планирует еще активнее, и так без конца, вызывая постоянное напряжение и загруженность ума. Эго все время боится жизни. Мы никогда не знаем, что произойдет в нашей жизни, поэтому планируем что-то ради своей безопасности. Но жизнь то и дело нарушает наши планы, поскольку мы не цельны. Мы всего лишь незначительная, крохотная часть бесконечного существования.

Если вы начали планировать, то сразу же принимаетесь сопоставлять и сравнивать. Сомнения и страхи хватаются за вас. Достигну ли я успеха? Возможно ли это? Что произойдет? Что скажут люди? Если вы начали планировать, значит семена разочарования уже пустили корни. Теперь возникнет тревога. Мы составляем планы для того, чтобы освободиться от тревоги, по сам план создает тревогу. Мы беспокоимся из-за своих планов, надежд и ожиданий.

Поэтому ничего не планируйте, а просто живите. Вы же не планируете свое дыхание, а просто беспрестанно дышите. Живите легко. Все, что приходит легко, становится божественным. Но ничто из того, что приходит через усилия, не сможет стать божественным, потому что божественность не ведает усилий и напряжения! По сути, это приходит все время. И пусть приходит! просто освободитесь от себя и узрите. Что-то будет происходить. Вы окажетесь посреди движения, но тревоги не будет. Ваш ум не будет приносить вам неприятности. Если что-то произойдет, значит так тому и быть. Если же ничего не произойдет, ничего страшного. Все благостно, когда ум ничего не планирует, а принимает жизнь в ее естественном качестве.

Только тогда медитация может случиться, в ином случае ничего такого не будет. Медитация это не серьезное занятие, ее нельзя делать бизнесом. Если же вы все-таки сделаете ее бизнесом, то не сможете помочь другим людям развивать медитацию. Скорее всего, вы погубите собственную медитацию, потому что она станет для вас тяжким бременем.

Поезжайте домой без всяких планов. Не планируйте даже ничего не планировать, потому что это то же самое. Вообще не думайте о том, чем станете заниматься, когда возвратитесь домой. Просто будьте там. Само ваше присутствие начнет работать. Только тогда станет совершаться моя работа. Если вы станете планировать, тогда эта работа вовсе не будет принадлежать мне. Вы будете просто вводить в заблуждение себя и окружающих. Вы не сможете помочь другим людям медитировать, если сами будете напряжены. Вы не сможете помочь им! От вас будет какой-то толк только в том случае, если избавитесь от всех планов.

Просто уезжайте. Садитесь, медитируйте и смотрите, что происходит. Жизнь будет складываться сама собой.

Смерть Нани, бабушки Раджниша

7 октября 1970 года Раджниш мчится к смертному одру Нани. Он в последний раз приехал в Гадарвару. Раджниш перевозит свою библиотеку из Джабалпура в Бомбей.

Моя бабушка была права, когда говорила, что у меня не будет друзей... но только до того момента, как я начал посвящать людей в саньясу. Она пережила на несколько дней знаменательную дату, когда я дал саньясу первой группе в Гималаях. Я старательно выбрал самое красивое место в Гималаях, Кулу Манали, которое переводится как долина богов. Разумеется, это долина богов. Она столь прекрасна, что в это трудно поверить, даже когда стоишь в самой долине. Она неправдоподобно красива. Я выбрал Кулу Манали для того, чтобы дать посвящение своим первым саньясинам, которых было двадцать один человек.

Я сделал это всего лишь за несколько дней до смерти своей бабушки. Вообще-то, мне хочется называть своей матерью. А что я могу поделать? Всю жизнь я называл ее матерью и пытался исправиться, но так и не смог...

Я хотел дать посвящение и своей бабушке, но она жила в деревне Гадарвара. Я даже пытался связаться с ней, но от Кулу Манали до Гадарвары примерно две тысячи миль.

Моя бабушка дожила до восьмидесяти лет и пребывала в отменном здоровье. И даже тогда никто не ожидал, что она умрет. Я обещал ей приехать на ее похороны и больше никогда не показываться в семье. Она умерла, и я выполнил свое обещание.

Я впервые рассказываю о своей бабушке. Моя Нани стала моей первой ученицей. Я преподал ей простой урок. Я научил свою бабушку быть безмолвной, переживать в себе то, что всегда исследовало, но никогда не исследовалось, познавать познающего и забывать известное.

Мой метод так же прост, как методы Лао-Цзы, Чжуан-Цзы, Христа, Моисея, Заратустры... потому что только различаются лишь имена, а способ один. Различаются только странники, а странствие одно. Истина, процесс очень прост.

Мне повезло, поскольку моей первой ученицей стала моя бабушка. Я больше никогда не встречал таких простых людей. Я видел очень много простых людей, которые почти достигали ее уровня простоты, но глубина ее простоты была столь велика, что никто не смог превзойти ее, даже мой отец. Он был простым, совершенно простым и глубоким человеком, но с ней ему не сравниться. Простите за такие слова, но ему далеко до моей бабушки, а моя мать еще дальше. У нее нет простоты даже моего отца.

Вы удивитесь, узнав о том, что моя Нани была не только моим первым учеником, но и моим первым просветленным учеником. Она достигла просветления задолго до того, как я начал посвящать людей в саньясу. Она никогда не была саньясинкой.

Бабушка Нани умерла в 1970 году, в тот год, когда я начал посвящать людей в саньясу. Она услышала о моем движении, когда лежала на смертном одре. Сам я не слышал ее отзывы, но мой брат сказал, что она сказала кое-что, и ей казалось, будто она говорит со мной. Вот ее слова: «Раджа, ты основал движение саньясы, но уже слишком поздно. Я не могу быть твоей саньясинкой, потому что еще прежде, чем ты успеешь доехать до меня, я уже оставлю это тело, но пусть тебе передадут, что я хотела стать твоей саньясинкой».

Она умерла прежде, чем я приехал к ней, на двенадцать часов раньше. Мне пришлось долго добираться из Бомбея в ее маленькую деревню, но она настаивала на том, что никто не должен касаться ее тела до моего приезда, что следует поступить так, как я скажу. Если я распоряжусь сжечь ее тело, так и нужно поступить, а если я хочу сделать что-то другое, значит так тому и быть.

И я не поверили своим глазам. Ей было восемьдесят лет, но она казалась молодой. Она умерла двенадцать часов назад, но на ее теле еще не было никаких признаков разложения. «Нани, я приехал, – сказал я. – Мне известно, что на этот раз ты не сможешь ответить мне. Я говорю это тебе только для того, чтобы ты слышала меня. Тебе не нужно ничего отвечать».

И неожиданно случилось чудо! В комнате присутствовал не только я, но и мой отец, вся моя родня. Туда набились соседи. И все люди увидели, как из ее левого глаза скатилась слеза, и это спустя двенадцать часов!

Врачи объявили ее мертвой, а мертвецы не плачут. Даже живой человек редко плачет, что же говорить о мертвеце? Но из ее глаза скатилась слеза. Я воспринял ее как ответ. Чего же еще мне было ожидать? Я развел для нее погребальный костер, согласно ее последней воле. Я не хотел делать это даже для тела отца.

В Индии есть жесткое правило, согласно которому зажигать погребальный костер отца должен самый старший сын. Я не стал зажигать его. Что касается тела моего отца, то я даже не пошел на церемонию погребения. В последний раз я ходил на погребение, когда умерла моя бабушка Нани.

В тот день я сказал отцу: «Послушай, отец, я не смогу пойти на твое погребение».

«Что за чушь ты несешь? – возмутился он. – Я еще жив!»

«Я и сам понимаю это, – согласился я. – Но сколько еще лет ты проживешь? Еще несколько дней назад была жива бабушка Нани, а завтра ты также можешь умереть. Я не хочу ходить на похороны. И я торжественно заявляю, что решил больше никогда не посещать ничьи похороны после погребения моей Нани. Прости же меня. Я не приду на твое погребение. Разумеется, тогда тебя уже не будет, поэтому я прошу у тебя прощения сегодня».

Он понял меня, хотя и был, конечно же, слегка потрясен. И все же он сказал: «Ладно, это твое решение. Но кто в таком случае подожжет мой костер?»

В Индии это очень важный вопрос. Погребальный костер отца поджигает старший сын. «Ты же знаешь, что я бродяга, – сказал я. – У меня ничего нет».

Я не мог пойти на погребение отца, но я заранее попросил у него прощение, задолго до его смерти, на погребении моей Нани. Она не была саньясинкой, но все равно была духовным человеком, просто я не дал ей имя. Она умерла в оранжевой робе. Я не просил ее носить оранжевую робу, но в тот день, когда Нани достигла просветления, она перестала носить одежду белого цвета.

В Индии вдова носит одежду белого цвета. Почему только вдова? Чтобы она не казалась красивой – вот простая логика. И ей приходится брить голову! Поглядите, какие гады! Чтобы придать женщине отталкивающий вид, священники позволяют ей носить одежду только белого цвета. Они отнимают у вдовы всю радугу. Она не имеет права появляться на праздниках, даже на свадьбе сына или дочери! Для нее запрещен любой праздник.

В тот день, когда моя Нани стала просветленной, я сделал запись. Эта дата – 16 января 1967 года. Я решительно заявляю, что она стала моей первой саньясинкой. Мало того, она стала моей первой просветленной саньясинкой.

Я больше не видел такой красивой женщины, как Нани. Я сам влюбился в нее и любил ее всю жизнь. Когда она умерла в возрасте восьмидесяти лет, я бросился домой и нашел ее бездыханной на смертном одре. Родственники ждали меня, поскольку она велела сжечь ее тело только после того, как я приеду. Она настояла на том, чтобы именно я поднес пылающий факел к ее костру. Поэтому все ждали меня. Я подошел к ней и открыл ее лицо. Она была поистине прекрасной, даже более прекрасной, чем когда-либо, потому что она была безмятежна. В ней не было даже суеты дыхания, жизни. Она стала просто присутствием.

Поднести факел к костру оказалось самым трудным делом моей жизни. Мне казалось, что я поджигаю одну из самых красивых картин Леонардо или Ван Гога. Разумеется, для меня она была ценнее Мона Лизы и Клеопатры. И это не преувеличение.

Все, что я считаю прекрасным, как-то связано с ней. Она помогла мне стать кем, кого вы видите перед собой.

Даже в смерти она была прекрасна. Я не мог поверить в то, что она мертва. Неожиданно все статуи Каджурахо ожили для меня. В ее безжизненном теле я увидел всю философию Каджурахо. После ее погребения я снова поехал в Каджурахо. Это был единственный способ засвидетельствовать ей свое почтение. На этот раз Каджурахо стал еще более прекрасным, чем прежде, потому что во всех его статуях я видел только Нани...

Одно только слово «Каджурахо» вызывает во мне радость. Мне кажется, что этот город спустился с небес на землю. Если вы увидели Каджурахо в ночь полнолуния, значит увидели все, что только стоит увидеть. Моя бабушка родилась там. Неудивительно, что она была красивой женщиной, мужественной и одновременно опасной. У нее была смелость. Моя мать не напоминает ее, и очень жаль. В моей матери вы не найдете моей бабушки. Нани была очень мужественной женщиной, и она вселяла в меня мужество на все мои поступки, на абсолютно все мои поступки.