Текст книги "За морем"

Автор книги: Беатрис Уильямс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)

– Но по крайней мере все это время ты будешь носить мое кольцо? И мы будем считаться должным образом помолвленными?

– Да, если хочешь.

– «Если хочешь»! – В сердцах он вскинул руки у меня за головой. – Прекрасная моя Кейт, любимая Кейт! Господи, ты такой благородный и верный человек! И так трогательно доверчивый. Я никогда не предам твое доверие, клянусь! Я буду защищать тебя, сражаться за тебя до самого моего последнего вздоха!

– Джулиан, на дворе две тысячи восьмой. Надеюсь, этого не предвидится.

– Послушай, дорогая, я дошел лишь до середины своей речи и крайне признателен тебе за то, как ты ей трепетно внимаешь.

Я обвила руками его талию:

– Прости. Продолжай, пожалуйста. Мне так нравится, когда ты что-то говоришь. Словно я очутилась вдруг в каком-нибудь романе Троллопа.^[50]

Он ласково потер мне скулы большими пальцами:

– Плутовка, ты ведь смеешься надо мной! И все же я действительно готов за тебя сражаться – такой уж я неисправимый старомодный парень.

– Я в этом не сомневаюсь.

– Я стану биться за тебя, Кейт. Я готов убить ради тебя. И умереть за тебя, если придется. Господи, шесть месяцев! – Он помотал головой. – Как будто еще какие-то полгода способны меня состарить! – Джулиан приблизил ко мне лицо, так что мы едва не соприкоснулись лбами, и произнес горячим, страстным шепотом: – Клянусь тебе, любимая, всем чем только можно клясться, в моем сердце ты – моя жена. Я ведь уже твой муж, разве ты этого не знаешь?

– Ну, если так тебе спокойнее, когда ты ночь за ночью мною полностью овладеваешь…

– Спокойнее.

Больше между нами не было никаких слов, по крайней мере связных. Лишь его страстные губы, руки, его склоняющееся надо мной, золотистое в сиянии свечей тело. Лишь единение тел и упоение экстаза и, наконец, жаркий клубок глубокого удовлетворенного сна.

Когда наутро я проснулась, Джулиан уже отбыл в Манхэттен, а на тумбочке с моей стороны стояла большая, обтянутая шелком шкатулка. Внутри оказалась поистине королевская россыпь драгоценностей: цепочки с бриллиантами, всевозможные браслеты, серьги, колечки, посверкивающие всеми цветами радуги. И записка, изящно начертанная черными чернилами на нежно-бежевом листке: «Потешь мой каприз».

Амьен

Ужасное видение захватило меня внезапно, вздыбившись прямо посреди глубокого мирного сна. Кошмар был все тем же, только на сей раз казался куда напряженнее и четче, ввергнув меня в крайнюю степень паники. Было полное ощущение настоящего конца света, сущего Армагеддона. И человек, к которому я взывала, никак не мог меня услышать и понять. Он лишь смущенно улыбался и, стоило мне заговорить громче и требовательнее, стал удаляться, все так же тихо улыбаясь, в кромешный мрак, настолько абсолютный, что, казалось, поглотит его навсегда.

– Остановись! – что есть мочи закричала я ему. – Стой! Вернись! Не покидай меня!

Кто-то мягко похлопал меня по руке, позвал по имени.

– Вернись! – снова завопила я. – Не оставляй меня!

– Кейт, Кейт! – Я почувствовала, как кто-то крепко схватил меня за руку. Зовущий голос раздавался у самого моего уха. Голос Джулиана.

Я резко села в постели, уткнувшись носом во что-то плотное.

– Джулиан! – воскликнула я, кинувшись ему на грудь. – Ты вернулся!

Однако все было совсем не так. Под моей щекой оказалась грубая шерстяная материя. И объятия его были холодными, совершенно формальными. Лицом я ощутила жесткий кожаный ремешок портупеи.

– Кейт, – забеспокоился он, – с вами действительно все хорошо?

О нет! Это не Джулиан. То есть Джулиан – но и не Джулиан. Не мой Джулиан!

Я стыдливо отстранилась от него. Свет вспыхнувшей было в душе надежды печально погас.

– Ох, простите бога ради… Мне привиделся кошмар.

– Как ваш нос? – спросил Джулиан, озабоченно глядя на мое лицо.

Я тронула пальцами нос. Чувствовалась не столько боль, сколько неприятное онемение.

– Думаю, с ним все в порядке. Я что, стукнулась им в вас? Простите. Который час?

– Семь утра.

– Боже мой, мне так неловко! Я вас разбудила. Я, наверно, подняла весь дом.

– Нет, я уже встал. У меня условлено несколько ранних встреч. Я как раз проходил мимо вашей комнаты и услышал… – Неловко кашлянув, он положил на ночной столик какой-то маленький предмет. – Ваш ключ. С вечера мне пришлось закрыть дверь снаружи, а потом не удалось просунуть его под дверью.

– Ох, похоже, я вчера просто провалилась в сон.

На его губах заиграла улыбка.

– Это моя вина. Продержал вас допоздна.

Типичная британская сдержанность! Мы говорили до двух часов ночи: о будущем, о прошлом, о войне и о политике, о литературе, о Мао Цзэдуне, об опере, о теракте одиннадцатого сентября и о многом другом, пока меня, должно быть, напрочь не сморило сном. Последнее смутное воспоминание о минувшей ночи – это как меня уложили в постель и как будто легонько поцеловали на прощание в лоб. Оглянувшись на ключ, оставленный на тумбочке, я увидела возле него аккуратным рядком выложенные шпильки.

– Вот что мне чрезвычайно нравится в вас как в мужчине из прошлого, – сказала я, убирая от лица растрепавшиеся волосы. – Исключительный джентльмен.

– Разве что, судя по всему, вызываю у вас ночные кошмары.

Форма, которую носил Джулиан, оставалась чистенькой и аккуратной, несмотря на общую потрепанность после долгих, нескончаемых дней минувшей зимы, проведенных в грязных окопах. В одной руке он вежливо удерживал свою офицерскую фуражку с козырьком. Я так и не успела привыкнуть к облику капитана Эшфорда, настоящего воина, обитателя траншей.

– Вы в самом деле хорошо себя чувствуете? – уже серьезно спросил Джулиан, положив на постель фуражку и тут же ее подхватив.

– О да, лучше. – Теперь, когда он отстранился, я почувствовала, что в комнате стало заметно свежо. Я натянула шерстяное одеяло повыше на плечи, выправив наружу распущенные волосы. – Только немного холодно.

– У вас огонь погас, – кивнул он на небольшую кованую решетку очага. – И растопки нет, чтобы подбросить. Я по пути пришлю к вам работницу – она должна была уже подойти.

– Спасибо. Я… А то я не сильна по части разведения огня.

– Ну да, в ваши дни на редкость бесполезное умение, – усмехнулся он. – В каждом доме, полагаю, центральное отопление.

– Почти везде. Скажите… а долго продлятся ваши нынешние совещания?

– Боюсь, целый день.

Обвернувшись по самые плечи одеялом, я поднялась с постели. Джулиан машинально отвернулся, уставившись в погасший камин.

– А потом? – спросила я, щелкнув выключателем электрической лампы. Она сперва как-то нерешительно заморгала и наконец засветилась.

– А потом я хотел… Может… если это не будет неудобно…

– Что неудобно?

Джулиан обернулся ко мне – в свете лампы стало видно, что он покраснел до корней волос.

– Может быть… я мог бы еще ненадолго увидеться с вами? – смущенно произнес он.

– Капитан Эшфорд, – почти шепотом ответила я, – я буду этому бесконечно рада.

– Мне о стольком еще хочется вас расспросить, – поспешно добавил Джулиан.

Я коснулась его руки.

– Я с удовольствием все вам расскажу.

– Вчера так любезно было с вашей стороны уделить мне столько времени и засидеться допоздна…

– И все же я так и не смогла вас убедить, верно?

– Разумеется, нет. – Джулиан лукаво улыбнулся. – Но когда я ушел, я кое-что придумал. Видите ли, попасть под обстрел – вообще вопрос удачи и выбора времени. Я просто перенесу запланированный выход в рейд на два пятнадцать. Надеюсь, на сей раз это удовлетворит ее величество Судьбу?

– А потом вас настигнет что-нибудь другое.

– Что-нибудь другое всегда может меня настичь.

Его крупная кисть неуверенно обхватила мою. Такие знакомые пальцы – сейчас непривычно загрубелые и мозолистые, – такие сильные, любимые…

– Как вы это выносите? Как выдерживаете это испытание? Все вы?

– Ну, об этом как-то не очень и задумываешься.

– Но как остальные, Джулиан? Те, кто вас любит? – Я стиснула его пальцы и тут же ощутила ответное пожатие. – Прошу вас, не отправляйтесь туда. Знаю, вам неприятно это слышать, потому что вы не можете пренебречь своим долгом. Я понимаю, правда понимаю, но ничего не могу с собой поделать. Я должна хотя бы попытаться вас удержать. Я могу лишь надеяться, что эта… корректировка по времени сохранит вас целым и невредимым. У самой меня нет ни единого шанса уберечь вас от той злополучной ночи. Но это очень важно.

– Почему? – удивленно спросил Джулиан. – Почему это так много для вас значит?

Я подняла ладонь, легко коснувшись пальцем уголка его рта.

– Разве можно увидеть вас, Джулиан, узнать вас ближе – и колебаться с ответом на этот вопрос?

Его губы чуть разомкнулись, и кожей я ощутила, как он порывисто выдохнул. Сжал пальцами мою кисть. Спиной я почувствовала, как другая его рука приподнялась до моей талии и тут же упала.

– Вы опоздаете на свою встречу, – напомнила я. – Но, вернувшись, загляните ко мне. В своем колчане я припасла для вас еще одну стрелу.

Склонив голову, Джулиан поцеловал мне руку.

– Я в вашем распоряжении, – сказал он и, надев фуражку, вышел из комнаты.

ГЛАВА 18

– Объясни мне кое-что, – сказала я как-то раз на исходе дня, уже в конце августа, когда мы расслабленно лежали обнявшись на лужайке в траве, слушая стрекот цикад во влажном летнем воздухе.

– Угу, – отозвался Джулиан, поигрывая моим локоном. – Что именно?

– Почему я всегда просыпаюсь одна?

Он как будто заколебался с ответом, но так ненадолго, что это вполне могло мне показаться.

– Потому что ты, ленивое дитя, любишь понежиться в постели, в то время как я обязан зарабатывать средства на существование.

– Звучит, однако, неубедительно, – мягко сказала я, приподняв его руку и сплетя свои пальцы с его. – Копни-ка глубже, Эшфорд.

– Какие же вы все-таки настойчивые, современные девицы! Разве у человека не может быть хоть минуты полного покоя?

– Не в этом веке.

Он вздохнул и сжал мою ладонь.

– Чтоб быть с утра в боеготовности.

– Армейская привычка?

– Большей частью наши выступления, по крайней мере в начале войны, назначались на время рассвета, – бесстрастным тоном проговорил он, точно профессор истории на лекции. – По разного рода причинам. А потому каждое утро, что мы встречали во фронтовых траншеях, от нас требовалось, чтобы мы непременно были в боевой форме, готовые встретить возможное выдвижение неприятеля. Примкнуть штыки и прочее в том же духе. Достаточно напряженный момент, если ты понимаешь.

– И так каждое утро?

– Каждое утро, едва солнце всходило над германскими окопами. А дальше мы все ждали и ждали, вглядываясь в утренний туман через наши перископы^[51] и стараясь не издавать ни звука. Ничего никогда не случалось, разумеется, вернее, случалось крайне редко. Но тем не менее эта привычка въедается в человека навсегда. И держится даже спустя столько лет.

– Сочувствую.

– Не стоит, – пожал он плечами. – На самом деле это совсем малая цена.

– Цена за что?

– За то, что я здесь. С тобой.

Я повернулась в его объятиях, оказавшись к Джулиану лицом, увидев его удивительный профиль. Он лежал, глядя в бледно-голубое, подернутое белесой дымкой небо, сосредоточенно сдвинув брови. Подперев голову рукой, я медленно провела пальцем по его щеке, добралась до уголка губ, неотрывно любуясь его волевым, красиво вылепленным лицом, его глазами, отражавшими вечернюю небесную голубизну.

– Любопытно, как у тебя все разложено по полочкам, по коробочкам.

– Я вновь на кушетке у психоаналитика? – хмыкнул он.

– Угу… Твой мозг – чрезвычайно заполненное хранилище. И все в нем аккуратненько разложено по отдельным маленьким коробочкам. Это вот – коробочка детства, – прижала я кончик пальца к его лбу. – А вот эта – альфа-хеджевика, – чуть сдвинула я палец. – Вот коробочка для Кейт…

– Точнее, огромная, трещащая по швам, битком набитая коробка.

– Она моя любимая. – Я широко очертила пальцем указанное место на его голове и наклонилась в него поцеловать. – И конечно же, имеется военная коробочка, – снова сдвинула я палец. – Долгие месяцы стрессов и травм – все это старательно сложено и убрано с глаз под бдительный присмотр твоего просто изумительного самоконтроля.

– И ты полагаешь, в один прекрасный день все это хорошенько жахнет? – В голосе его как будто зазвучало веселье.

– Не знаю. Но, наверное, нет. Похоже, выработанный тобой способ с этим справляться весьма действен. Ты хорошо умеешь перенаправлять энергию. Думаю, «Саутфилд» тут оказался как нельзя более кстати, дав тебе то, чем ты мог быть всецело одержим все эти годы.

– А теперь у меня есть ты.

– Значит, ты одержим мною?

– То есть, я так понимаю, ты мною не одержима? – даже с обидой в голосе отозвался он.

Я невольно рассмеялась.

– Само слово кажется каким-то нездоровым. А вот само это, – поцеловала я его в губы, – как раз наоборот. Вот только мне кажется, ты искусно перевел разговор на меня.

– Да, мы – все раскладывающие по полочкам типы – на это мастера.

– Я лишь боюсь, что ошибаюсь и на самом деле прошлое действует на тебя гораздо сильнее, чем я думаю, просто ты утаиваешь это всей своей скрытной британской сутью. А потому, если бы ты мог хоть иногда передавать в коробочку с Кейт то, что думает твоя военная коробочка, – провела я пальцем по его лбу, – или то, из-за чего она, не дай бог, переживает, это было бы намного лучше.

– Вот тут я категорически возражаю. Коробочка с Кейт и так доверху набита чувствами и переживаниями – аж брызжет через край. Здесь уж я на высоте, согласна?

– О да, это точно. Это прелестная коробочка. Полная любви и нежности. И я очень горжусь, что отношусь к ней.

– Я сложил в нее все лучшее, что во мне есть, – тихо сказал Джулиан.

Я мягко ткнулась лбом ему в грудь.

– Это чудесно. Но, с другой стороны, твоя коробочка с войной…

– Слушай, Кейт, лучше бы ты не внедрялась в содержимое прочих хранилищ. Они ведь далеко не так приятны, как твое. И даже близко мне так не важны.

– Упрямец. Но знаешь, я ведь все равно рано или поздно до них доберусь.

– Мм-да, почему-то я в этом не сомневаюсь. – И, приподняв мне подбородок, Джулиан меня нежно поцеловал. – У тебя на это будет еще вся жизнь.

От легкого прихватывания его губами моих губ и от покалывания в бок травяных стеблей, от солнечных лучей, блаженным теплом напитывающих мое тело, я быстро сдалась.

– Выходит, я так никогда и не смогу насладиться пробуждением в твоих объятиях? – томно спросила я, проведя кончиком пальца по его верхней губе.

– Разве что ты станешь просыпаться пораньше, любовь моя. Но ведь ты всегда спишь мертвым сном.

– Это потому, что я бодрствую по полночи, исполняя твои ненасытные желания. Ведь ты решил за одно короткое лето наверстать все двенадцать лет своего целибата. Признаться, не представляю, как тебе это удается.

Джулиан чуть улыбнулся краешками губ, приподняв их вместе с моим пальцем:

– В данный момент сон кажется мне совершенно ненужной потерей времени.

И, крепко обняв меня, притянул к себе, впившись долгим поцелуем.

Я не могла устоять перед ним: это было попросту невозможно. Все лето напролет мы прожили в его загородном доме, и до сих пор, стоило Джулиану посмотреть на меня этим его особенным взглядом или же просто задержаться на мне глазами, – и все внутри точно плавилось, как воск у пламени свечи. И он это понимал. Он быстро понял, как неотразимо действует на меня, и, будучи от природы весьма способным учеником, уже научился мастерски использовать свой шарм, чтобы в разговорах отвлекать меня от скользких тем.

Да я, собственно, этому и не противилась, пребывая в безумном, безоглядном восторге всепоглощающей любви. Мое лето проносилось в чудесном восхитительном дурмане: день за днем мы то купались и нежились на солнышке где-нибудь на пляже, то гоняли на юрком легком катере Джулиана к Лонг-Айленду, то оглядывали достопримечательности ближайших городков или же просто шатались по магазинам. Иной раз мы сперва катались на лодке по реке, то сплавляясь по течению, то гребя вверх, пока не становилось слишком жарко, после чего Джулиан на пару часов скрывался у себя в библиотеке, устраивая конференц-связь с адвокатами или своими трейдерами, и все оставшееся время принадлежало лишь нам двоим. Оставалось только придумать, что делать и куда отправиться. Как-то раз сразились в мини-гольф, в котором «достопочтенный сэр, капитан Джулиан Эшфорд» играл до безобразия неспортивно, то отвлекая мое внимание в момент удара, то, как в крокете, выбивая мой мяч собственным, после чего бессовестно пытался ускользнуть от признания нарушения.

Разумеется, бывали и совсем другие дни: когда он на весь день уезжал на Манхэттен – раз или два в неделю. Тогда я старалась всячески себя занять: то работала в саду, то читала книгу за книгой, то рассылала озадаченным домашним и подружкам обнадеживающие жизнерадостные мейлы (дескать, «чудесно провожу лето! Здесь потрясающе! Свежий воздух, пляжи…»), то выкладывала на давно заброшенной странице в «Фейсбуке» фотографии со своим сияющим от счастья лицом. Я пекла домашний хлеб, делала для себя какие-то скромные покупки, выполняла мелкие поручения. И каждый месяц, высылая своей соседке по квартире чек на оплату аренды, изумлялась этой незатейливой полноте своего существования – тому, как, не совершая ничего мало-мальски значительного, не бывая нигде дальше окрестностей Ньюпорта, я чувствовала себя куда более связанной с окружающим миром, нежели за три года беспрестанной круговерти на Уолл-стрит.

И все же, что бы я ни делала, насколько бы ни удавалось мне чем-то себя занять или даже поразвлечь, я сильно тосковала по Джулиану. Чувство было такое, будто я внезапно лишалась какой-то весьма значимой части тела. Мы, конечно, обменивались электронными посланиями, и он неизменно звонил мне хотя бы пару раз на дню, в промежутках между встречами, однако это едва ли помогало заполнить разверзшуюся пустоту. Я старалась не считать минуты до восьми вечера – самое раннее, когда я могла его ожидать, – и не слоняться у парадной двери, прислушиваясь, не зашуршит ли шинами его авто по гравийной дорожке. Но я все равно всегда знала о его приезде. Я чувствовала его возвращение: дом словно озарялся солнцем, когда он входил, и тупая, ноющая боль тоски по нему вмиг исцелялась, и наши с ним разрозненные части вновь благополучно воссоединялись.

– Вот мы и вместе, любимая, – говорил он, протягивая ко мне руки, и, едва я попадала к нему в объятия, кружил меня в воздухе, или целовал глубоким, отнимающим дыхание поцелуем, или вальсировал со мной по комнате.

А как мы проводили вечера! Бывало, мы отправлялись куда-нибудь поужинать или в кино, но чаще всего оставались дома. Джулиан порой играл мне на рояле Шопена, Бетховена или Моцарта, которых я очень любила, а также регтайм и старые песни английских мюзик-холлов с довольно сальными кабацкими стишками, которые звучали еще смешнее оттого, что Джулиан – как он меня, впрочем, и предупреждал – ну совершенно не умел петь. Иной раз он загружал на свой айпод музыку со старых грампластинок и показывал мне, как танцевать вальс, польку или как выделывать тёрки-трот, или банни-хоп, или гризли-бер, пока мы, изнемогая от хохота, не падали на пол гостиной. Иногда вечерами я заставляла Джулиана обучать меня основным приемам фехтования, бокса, крикета, регби. Затем я, в свою очередь, просвещала его по части американского футбола, уделяя особое внимание истории и агиографии команды «Грин-Бей Пэкерз». Или же я пела для Джулиана, или он усаживал меня на диван и декламировал отрывки из Шекспира, Гомера или Уордсворта или веселил меня уморительными виршами, что он подцепил в каком-нибудь пабе. При этом его выразительнейший голос без труда модулировал от высоких звуков к самым басам, четко выговаривая каждое слово. Я могла бы слушать его всю ночь напролет! Чего, естественно, никогда не получалось.

С каждым новым днем лета мы желали друг друга со все большей откровенностью, с невероятным плотским влечением, как будто этой неопровержимой осязательностью нашего физического единения мы могли как-то подчинить себе таинственный капризный рок, что свел нас вместе. Я частенько задавалась вопросом, не чувствует ли Джулиан это даже острее меня. Он всегда норовил прикоснуться ко мне, удержать рукой, привлечь к себе, и все его жесты в отношении меня – всегда нетерпеливые и неотступные – как будто доставляли ему скорее облегчение, чем радость.

Случалось, он овладевал мною с какой-то странной, исполненной нежности свирепостью, которая оставалась для меня до конца непостижимой: когда из-за ужасных заторов на федеральной автостраде он возвращался уже после заката или когда я просто по какой-то причине не слышала его приезда, и ему приходилось ходить меня искать. Впадая в состояние, граничащее с паникой, он звал меня высоким пронзительным голосом и, наконец найдя, сперва на мгновение буквально сминал в объятиях, после чего, успокоившись, бережно прижимал к груди. И целовал меня, весь дрожа и горя желанием, и я таяла, растворялась в его руках, уверяя его, что все хорошо, что я с ним, что понимаю его чувства. А потом уносил меня наверх, в спальню, и подолгу ласкал с особо обостренной, непередаваемой нежностью, и чем осторожнее были его прикосновения, тем сильнее я ощущала, как отчаянно он меня желает. В первые дни нашей близости, дивясь такой его сдержанности, я нередко поторапливала Джулиана: мол, ну, давай же, смелей, я не сломаюсь. Позднее, когда я стала понемногу подозревать, что же происходит в его душе, я вместо этого шептала, что со мной все в порядке, я в безопасности, что я никуда не денусь и буду с ним всегда, навеки.

А после он подолгу лежал на мне, крепко закрыв глаза и не произнося ни слова – драгоценнейшей, но непосильной тяжестью, – приникнув ко мне головой, зарывшись пальцами в моих волосах. Казалось, он спит, хотя я знала, что это не так.

– Ты счастлив или наоборот? – спросила я однажды, расслабленно водя туда-сюда пальцем ему вдоль позвоночника, и он в ответ пробормотал:

– Конечно, счастлив, глупышка.

Потому что, естественно, он знал, что именно это мне хочется услышать.

Но какое бы у нас обоих ни было с вечера настроение, нас неизменно ожидала долгая ночь, в итоге дарующая несказанное наслаждение уснуть рядом, прижавшись друг к другу, плоть к плоти – это сверхъестественное ощущение единения, слияния друг с другом в некую цельную и неделимую сущность, противостоящую всему прихотливому мирозданию. И если мне порой случалось проснуться среди ночи от того, что Джулиан внезапно сжимал меня в руках какой-то судорожной тревожной хваткой, я знала, что достаточно лишь повернуться и разбудить его поцелуем, и мрачные тени снов разом отступят, и он снова сделается прежним, улыбающимся, поддразнивающим Джулианом, который станет нашептывать мне на ухо что-то явно охальное на латыни, пока я снова не уплыву в сон.

И тем не менее каждое утро я просыпалась в постели одна. В те дни, когда он ездил по работе на Манхэттен, это было хотя бы объяснимо: он хотел обернуться туда и обратно до исхода дня, поэтому, конечно же, уезжал с первыми проблесками рассвета. Однако и в другие утра, сколько бы я ни пыталась проснуться пораньше и застать Джулиана, пока он никуда не ускользнул, мне этого никогда не удавалось. Ему определенно не требовалось столько спать, как мне.

И вот сейчас Джулиан целовал меня долгим, неторопливым, проникновенным поцелуем, словно старательно разворошивая угли приутихшей страсти, и мне потребовалось немало усилий, чтобы оторвать от него губы и чуть отстраниться, положив ему ладонь на грудь:

– Прошу тебя, разбуди меня завтра утром. Хотя бы разок!

– Не могу. Ты спишь так сладко и безмятежно. Я подумывал об этом, честное слово, но никак не могу заставить себя это сделать.

– Ну а если вдруг в доме пожар?

– В случае опасности – разумеется, разбужу.

– Ну, так давай считать это опасностью.

Вновь прильнув ко мне, Джулиан щекотнул смешком мне кожу.

– Опасность в том, что ты никогда не получишь привилегии обонять по утрам мое благоуханное дыхание?

– У бессмертного Джулиана Эшфорда не может быть изо рта какого-то утреннего духа.

– Au contraire,^[52] миссис Эшфорд. – Джулиану очень нравилось время от времени меня так называть и видеть мое разом напрягшееся лицо. Или же он именовал меня «леди Честертон», когда уж совсем хотел сбить с толку. – У вас странные, однако, представления обо мне, сударыня.

– Джулиан, ну пожалуйста! Обещаю, что ты не пожалеешь.

Это заставило его остановиться:

– А поточнее?

– Я приготовлю тебе завтрак, – промурлыкала я ему на ухо.

– Завтрак? – просиял он. Это было явно лучше, чем он ожидал.

– О да. Вкуснейшую яичницу, – поцеловала я его в подбородок, – с беконом, – двинулась я губами по его шее, – и колбасой, – чмокнула во впадинку внизу горла. – А еще с тостом. С горячим тостом, буквально обтекающим сливочным маслом…

Джулиан закрыл глаза.

– Сущая сирена… Но завтра у меня все равно не получится. Мне надо быть в городе.

– Опять? Ты ведь и так на этой неделе уже два раза ездил.

– Прости, любимая. – Он перекатился на бок, ласково отвел мне волосы за ухо. – Ты же знаешь, как я не люблю с тобой расставаться. Все та же дребедень с Комиссией по ценным бумагам, будь они все прокляты. Все акции фонда уже распроданы, он готов к роспуску. И мне жаль тех бедолаг, что не поспели вовремя.

– Нет, я все понимаю и не хочу быть прилипчивой… – Я невольно вздрогнула. – Но ведь ты держишь меня тут, как в силках. Я даже становлюсь какой-то дерганой.

– Я понимаю, и мне очень жаль, что так выходит. Нам еще где-то месяц понадобится, чтобы развязаться с этими несносными бюрократами, и тогда я тебя непременно куда-нибудь увезу. Бог знает, как я извожусь, когда ты остаешься тут одна…

– Но я же остаюсь всего на день. К тому же в полнейшей безопасности. – Я притянула его лицо для поцелуя. – Так и куда мы отправимся?

– Куда твоя душенька пожелает. И чем дальше, тем лучше. Можем пуститься в кругосветное плавание или вдоволь наваляться в песках на Таити. Я куплю тебе островок. Или замок в Испании.

– Звучит впечатляюще. Тогда уж лучше сразу в крепость меня поселить!

С тех пор как мы условились о помолвке, былая полоса безопасности расширилась у Джулиана аж до шестиполосной трассы. Он тихонько нанял частную службу охраны, чтобы та присматривала за его загородным домом, пока он на Манхэттене, и начинал уже изводиться, если я каждые два-три часа не «отмечалась», посылая ему разные «пикантные мейлы», как он их называл. Вся эта опека начинала уже действовать на меня чуточку угнетающе.

– Или итальянское палаццо, – поспешно добавил он. – Или озерцо в Швейцарии.

– Снова разбрасываешься своими деньгами, да?

– Нашими деньгами, – поправил он, – миссис Эшфорд.

– Пока нет. Во всяком случае официально.

– Именно это меня и беспокоит. И если уж на то пошло, нас с тобой связывают еще некоторые правовые узы. Дэниел как раз должен закинуть сегодня ко мне в офис кое-какие бумаги.

– О нет, только не это!

– Я хочу, чтобы ты внимательно их просмотрела, дорогая, вдруг со мной что-нибудь случится. А поскольку ты пока что формально не являешься моей супругой…

– Ничего с тобой не случится, – с горячностью отрезала я. – Не смей даже думать об этом.

– Милая, мужчина в моем положении…

– Надеюсь, эта твоя одержимость летальным исходом – всего лишь пережиток твоего ужасного военного опыта, – снова перебила я его, – а не следует из чего-то такого, что ты мне недоговариваешь.

– Дело не просто в летальности. Что, если это произойдет со мною опять? И заберет меня у тебя?

– Тогда никакие деньги в мире меня не спасут, – погладила я его по щеке.

– Не говори так.

– Почему же, Джулиан, раз уж ты собираешься состряпать себе завещание? Это же достаточно серьезный шаг, особенно когда знаешь, что ты полтора года бесстрашно провел на Западном фронте – на жутком Западном фронте! – под артиллерийским огнем и пулеметами, обстреливавшими вас денно и нощно. И всякий раз с рассветом был, слава богу, в полной боевой готовности.

– Это уже позади, дорогая.

– Вот именно. Так что хватит устраивать панику. Или я позвоню Дэниелу и заверю его, что ты должен унаследовать мою бесценную коллекцию, именуемую официально как «Сувенирные ложки», на случай если в меня вдруг врежется какой-нибудь посыльный на велосипеде, когда я в следующий раз поеду на Манхэттен. Мало ли что может случиться!

– Сувенирные ложки? – недоуменно поднял брови Джулиан.

– Ну да. Те из нас, кому не довелось вырасти в английских фамильных поместьях, каждый год проводили нормальные, обычные каникулы. Я, например, по две недели тряслась на заднем сиденье семейного универсала с малолетним братцем и автокулером, чтобы увидеть своими глазами какую-нибудь самую длинную в мире зубочистку или же побывать в самой что ни на есть дыре на задворках Аризоны и напоследок прикупить в гостевом центре очередную сувенирную ложку. Ты чего?

Сотрясаясь от смеха, Джулиан откатился спиной на траву.

– Я так понимаю, ты ни разу не видел фильм «Каникулы»? – улыбнулась я.

– Нет, – сквозь хохот выдохнул он.

– Ну, так вот это как раз про меня.

– Что ж. – Он наконец пришел в себя и снова повернулся на бок, озарив меня очаровательно бессмысленной улыбкой. – Тогда у меня еще больше причин умыкнуть тебя на какой-нибудь закрытый частный курорт на островах Кука, где вся прислуга будет служить тебе верой и правдой, выполняя любое твое желание по мановению руки.

– Покуда ты сам служишь мне верой и правдой, – с важностью ответила я, – я не нуждаюсь ни в какой прислуге.

– Дорогая леди Честертон, – произнес Джулиан с неподражаемо самодовольным прононсом, – буду безмерно счастлив вам угодить.

– А как насчет овечьей фермы в Австралии? – спросила я, улучив момент между его поцелуями.

– Или на ферму лам в Перу? – Сдвинув с моих плеч тонкие бретельки сарафана, он принялся прихватывать там губами кожу.

– Или на… в… – Слова стали путаться в голове. – В Норвегию… в форелевый питомник.

– Мм-м… – промычал он, стягивая сарафан мне на талию. – Может, лучше на каучуковую плантацию в Малайзии?

– Или в Миннесоту… на подледную рыбалку… – сказала я, едва дыша, бессильно откинув голову на траву. – В термоспальнике… прижаться друг к другу…

– О, мне нравится ход твоих мыслей! – Джулиан скользнул ладонями мне под спину, ловко расстегивая крючки. – Но зачем же на этом останавливаться? Я уже подумываю о метеостанции в Антарктиде…

Он снова опустил голову, целуя меня, и тут где-то рядом в траве зазвонил его сотовый.

– Не обращай внимания, – пробурчал Джулиан мне в живот.

Я засмеялась, едва не скинув его с себя:

– Ты же знаешь, я не могу.

– А я могу к тому же это мой чертов телефон…

– Джулиан, ну пожалуйста! Я не могу это терпеть.

Он недовольно сел на траву:

– Надо бы нам излечить тебя от этой болезненной чувствительности к звонящим телефонам. Может, имеет смысл иногда помещать тебя в комнату полную людей?