Текст книги "Грешники (СИ)"

Автор книги: Айя Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 34 страниц)

Глава 74

Мне так больно в эту минуту, как не было никогда.

Это очень странная боль – она тихая, как будто пришла на носочках. У нее лицо невинного ребенка. Этакая маленькая японская девочка с ангельским личиком, белым плюшевым зайцем в одной руке, и огромным окровавленным мясницким тесаком – в другой.

Пока Гарик обнимает меня, я не могу спокойно наслаждаться этим идеальным моментом, потому что она – моя Совесть, облаченная в образ девочки-убийцы – стоит там, у него за спиной, и смотрит на меня укоризненным взглядом.

«Скажи ему», – требует ее плотно закрытый рот.

Я крепко жмурюсь, чтобы избавиться от наваждения, но она все еще там.

– Гарик, послушай. – Приходится приложить усилия, чтобы отстраниться от него, и не поддаться искушению сбежать в как назло широко открытую дверь.

Тогда бы точно не пришлось ничего объяснять.

Как минимум, еще какое-то время.

– Маша, я все решил, – опережая меня, говорит муж. – Поверь, что у меня было достаточно времени, чтобы подумать над этим. Ты не скажешь ничего такого, что я бы не говорил сам себе. И не сможешь…

– Я беременна, – выпаливаю на одном дыхании, пока он не сказал что-то такое, то меня окончательно сломает.

Этих двух слов достаточно.

Ничего не нужно объяснять.

В последний раз мы занимались любовью… давно. И мы всегда предохранялись – Гарик следил за этим с особенной щепетильностью. Тогда мне казалось, что это просто дань нашим «деловым семейным отношениям», но теперь, кажется, у всего этого обнажается другая причина.

Но даже если бы случилась какая-то осечка и ребенок был от Гарика, на таком сроке это было бы видно невооруженным глазом.

– Прости… если сможешь.

Голос садится.

Вряд ли я теперь смогу произнести хоть слово.

Но моя Совесть в зловещем образе одобрительно кивает и уходит, волоча за собой печального плюшевого зайца.

Где-то здесь должно стать легче.

Я излила душу, я сказала правду, я поступила правильно.

И, самое главное – я дала Гарику свободу. Ему незачем устраивать поездки в Париж для женщины, которая упала ниже плинтуса.

Мысль о том, что теперь он включит голову и здоровый эгоизм, и перестанет нести обреченную чушь – та самая соломинка, за которую я хватаюсь, чтобы держаться на плаву в этом Море отчаяния.

Гарик медленно опускает руки.

Нужно поблагодарить бога, то у меня такой терпеливый и воспитанный муж. Другой на его месте уже приложил бы меня по уху.

Хотя, о чем это я? Гарик – он за гранью всех этих бытовых стимулов и реакций.

– И… давно ты узнала? – спокойно спрашивает он. И тут же останавливает: – Нет, не говори, я понял. Сегодня? У тебя было очень потерянное лицо.

Киваю, не проронив ни звука.

В «Русалочке» Андерсена, когда Русалочка получила ноги вместо хвоста, она должна была платить за это страшной болью каждый раз, когда ее ступни касались земли.

В моей «сказке» я чувствую себя такой же Русалочкой, только обреченной испытывать муки за каждое произнесенное слово.

– Ты сказала ему? – второй вопрос Гарика.

Я морщусь от отвращения от одной мысли о том, чтобы позволить Призраку вторгнуться и в эту часть моей жизни.

– Но, наверное, стоит? – предполагает муж.

– Нет, – упрямо мотаю головой.

Боже, это так адски глупо – обсуждать с ним мою ошибку!

После стольких месяцев, когда Гарик ограждал меня от главной боли его жизни, я за пять минут вылила на него ушат помоев своей.

– И ты уже решила, что будешь делать с ребенком?

– Гарик, не надо! – я обхватываю себя руками, чтобы не рассыпаться на молекулы. – Я поступила омерзительно и мне нет оправдания. Я не ищу твоего прощения, потому что ты должен меня ненавидеть.

– Должен? – Он выглядит искренне удивленным. – Маш, ты сильно повзрослела за эти года, стала сильной и решительной, но тебе все-таки стоит поработать над дурной привычкой расписываться за других. Понимаю, что после того, как я стал бракованным негодным мужем, ты считаешь, что я должен вести себя как полный придурок, но ты ошибаешься.

– Никогда не считала тебя придурком. А еще раз скажешь про бракованного мужа – запущу тебе в голову чем-нибудь тяжелым.

– Спасибо, что предупредила, – улыбается он, – а то я как раз не знал, кому завещать свои мозги.

Завещать…

Мы смотрим друг на друга.

Может быть, у него никакой не рак? Врачи так часто ошибаются.

– Так ты решила? – Гарик выводит меня из ступора, повторяя вопрос. На этот раз – с требовательными интонациями в голосе.

– Я бы в любом случае оставила ребенка, – наконец, вслух решаюсь произнести я.

Именно сейчас и именно в эту минуту четко и ясно отдаю себе отчет в том, что внутри меня – мой ребенок. Прежде всего – часть меня самой, моя кровь, моя ДНК, мои маленькая жизнь. Призрак не часть ее. Он просто искра, которая поджигает фейерверк, но не имеет к нему никакого отношения.

– Тогда у этого ребенка будет моя фамилия, – спокойно, очень уверенно и взвешенно заявляет Гарик.

Я узнаю этот тон: сказал – как отрезал.

Бесполезно переубеждать, бессмысленно долбить аргументами – он решил. В его гениальном мозгу за минуту пронеслись все «за» и «против», все плюсы и минусы.

Гарик никогда не принимал спонтанных решений.

Особенно ясно это становится именно сейчас, когда я знаю истинную причину его женитьбы на мне.

– Этот ребенок – не твой, – озвучиваю на всякий случай, и чувствую соленый вкус крови где-то на дне горла. – Прекрати быть таким… благородным.

– Чихать я хотел на благородство, – довольно резко отмахивается он. – Ты унаследуешь все, Маша. Абсолютно все. И если ты думаешь, что моя мать не попытается обобрать тебя до нитки – тебе пора еще раз пересмотреть свое к ней отношение. Если у тебя будет мой ребенок – ты будешь в выгодной защищенной позиции, потому что часть этих денег я смогу переписать на него. Даже моей расчетливой матери придется хорошенько подумать, прежде чем пытаться обокрасть собственного внука. Скорее всего, она в любом случае попытается, но любой суд будет на твоей стороне.

– Замолчи! – я закрываю уши ладонями, но Гарик резко отрывает их, прижимая к моим бокам.

– Маша, хватит! Посмотри на меня!

Я мотаю головой, но в конце концов он фиксирует мое лицо в стальной хватке своей пятерни и заставляет открыть глаза.

Мой Гарик.

Такой красивый даже сейчас.

Особенно сейчас, когда бледные щеки и острые скулы делают его самым красивым графом Дракулой из всех, которых снял Голливуд.

– Прости, – он переходит на шепот, – но чуда не будет. Я не выздоровею.

– Я тебя… ненавижу… – как собака вою я, взахлеб глотая слезы.

– А я тебя люблю, Маш, – тоже еле слышно, одними губами, отвечает мой родной муж. – И жалею только о том, что потратил эти три года на иллюзии вместо того, чтобы жить настоящим. С тобой.

– Ненавижу тебя, ненавижу… – Мои руки обхватываю его за плечи. – Чтоб ты провалился…

Глава 75

В Париж мы прилетаем поздно вечером, и я вижу город лишь мельком, из окна такси.

А в гостинице проваливаемся в он буквально без задних ног – пришлось очень побегать последние пару дней, чтобы привести в порядок дела, оформить билеты, визы (как Гарику это удалось – останется загадкой всей моей жизни) и доверенности. У Гарика идея как следует оторваться – погулять по Парижу, сходить в Лувр, посмотреть Версаль, недельку провести на Лазурном брегу, потом погулять в долине Монблан.

Кажется, он собирается сделать что-то невероятное, и у меня нет желания находить аргументы против.

Утром, с первыми лучами солнца, пока муж еще спит, я выбираюсь из постели, кутаюсь в покрывало и на цыпочках иду к зашторенному льняными занавесками окну.

Гостиницу тоже выбрал Гарик и о том, что это – пентхаус, я узнала только вчера, когда администратор провел нас до лифта и воспользовался своим ключом, чтобы поднять нас на самый верхний, изолированный от остальных, этаж.

Если бы я не была такой уставшей и вымотанной, то тут же бросилась бы изучать буквально каждый угол, но нас с Гариком хватило только на совместный душ.

Я потихоньку оглядываюсь на мирно спящего мужа, и осторожно отвожу занавеску в сторону, боясь потревожить его случайным лучом солнца.

Но даже догадываясь, что вид может превзойти все мои ожидания, не могу сдержать громкий восторженный вздох.

Город передо мной – как на ладони.

Эйфелева башня, до которой как будто ничего не стоит дотянуться, просто высунув руку за окно.

Оглушающий запах моря цветущих магнолий внизу – в этом году такая поздняя весна, что здесь они еще в полном цвету, несмотря на конец мая.

Пахнет свежей выпечкой, сливочными эклерами и чем-то… странно вкусным.

– Тебе идет быть на фоне этого окна, – слышу из кровати сонный голос мужа, и кокетливо приспускаю покрывало с одного плеча. – А вот это идет еще больше. Продолжайте, Мария Александровна, я могу смотреть на это до конца своих дней.

Просто слова.

Они пришибают меня током, хотя в них нет никакого скрытого смысла. Мы говорим что-то похожее чуть ли не каждый день, по поводу и без.

Но для меня это Кнопка боли.

И чтобы не сломаться от невидимой ломки, я что есть силы цепляюсь ладонью за занавеску, и нарочно не поворачиваюсь к мужу лицом.

Мы договорились не поднимать тему его болезни.

Я дала обещание.

Но я не знаю, надолго ли меня хватит.

– Может, закажем завтрак в номер и никуда не пойдем? – говорю первое, что приходит на ум. Самая дурацкая попытка удержать его в номере, как будто от этого болезнь впадет в спячку и, может быть, подарит Гарику еще несколько месяцев жизни.

– Вот еще! – Судя по шороху и барабанной дроби босых пяток по полу – Гарик бодро выбрался из постели. Через мгновение – его руки обхватываю меня за талию, притягиваю спиной к своей груди. – Мы пойдем в традиционное французское кафе, возьмем круасаны с клубникой, крепкий кофе и будем делать фото всякой ерунды.

– Это какая-то не очень мужская мечта, – хихикаю я, подобнее устраивая затылок у него на плече.

– Знаешь, – муж игриво прикусывает меня за ухо, – как только наш самолет пересек воздушное пространство Франции, я почувствовал непреодолимую тягу грассировать[1], петь Марсельезу и делать селфи ног в милых носочках.

– Это голос крови, – давлюсь смехом, представляя его в каких-нибудь кружевных носках с кошачьим принтом.

– Кстати говоря, я всегда считал, что мы с Наполеоном удивительно похожи, – напуская флер загадочности, подыгрывает Гарик.

– Особенно ростом! – сдаюсь я и от души заливаюсь хохотом.

Гарик пользуется моментом, хватает меня и запросто взваливает себе на плечо.

Я болтаю ногами и визжу, подыгрывая его попыткам изображать неандертальца.

А потом, когда мы оба оказываемся в огромном джакузи под куполом стеклянной крыши, время, наконец, милосердно замедляется.

На прогулку мы выбираемся только после обеда, и я чувствую себя настоящей парижанкой в летящем шелковом платье в пол, удобных босоножках и с букетом пионов, который Гарик покупает с лотка цветочницы.

Мы и правда делаем миллион фото – на фоне Эйфелевой башни, в кафе, с разными стаканчиками, в обнимку с каким-то футболистом, которого Гарик узнает случайно на улице.

Едим какой-то безумно вкусный фаст-фуд, пьем легкое французское вино, втихую разливая его по стаканчикам от кофе. Даже не хочется заходить в дорогие рестораны и бутики известных брендов.

Хочется глубоко дышать полной грудью и наслаждаться жизнью.

И пока не думать ни о чем плохом.

– Я на это не сяду, Маш, – брыкается Гарик, когда тяну его к пятачку проката мотороллеров. – Ты шутишь? Я на этой прыгалке буду пятками тормозить.

– Ну и как ты себе представляешь я добровольно откажусь от возможности увидеть это собственными глазами?

– Из жалости к моим почти новым кедам?

– Игорь Сергеевич, – перенимаю его манеру переходить на «вы», когда он собирается особенно весело надо пошутить, – мы находимся в модной столице мира, и если вдруг ваши драгоценные «Конверсы» придут в негодность, я думаю, какую-нибудь «шанель» или, прости господи, «диор», им на смену мы точно найдем.

Он сдается, но, когда я выбираю розовый мотороллер, изображает рыдания и беззвучно шепчет: «За что?!»

И, конечно, с его ростом он выглядит на этом двухколесном коротыше комичнее не придумаешь. Но от души позирует, причем не только мне. Я выбираю пару самых забавных снимков, на которых ему удалось особенно сумасшедшее выражение лица и скидываю их Марусе. Буквально разу сразу она присылает гору смеющихся смайликов.

Пока мой муж продолжает изображать «рашнстайлу-звезду» для местных папарацци, я наклоняюсь, чтобы поправить ремешок. Босоножки, хоть и новые, на удивление не натерли ноги, но к концу дня ремешок заметно потянулся, и я планирую перестегнуть его на одну «дырку» назад.

Но меня внезапно очень резко бросает в озноб.

Голова кружится так сильно, что приходится плюнуть на все и буквально усесться на тротуар.

Мне плохо.

Меня тошнит.

Я понимаю, что не в состоянии подавить рвотный позыв и начинаю лихорадочно, почти наугад, потому что перед глазами все плывёт, рыться в сумке в поисках хоть чего-нибудь.

– Маша… – Голос мужа раздается над моей головой так глухо, словно я сижу на дне Марианской впадины, а он сидит на берегу.

– Меня сейчас… – Я энергично дышу ртом, зачем-то раздувая щеки, хоть это ни разу не помогает.

– Вот.

Я чувствую, как Гарик вкладывает мне в руки шершавый бумажный пакет.

И почти сразу содержимое моего желудка начинает извергаться как вулкан.

Это продолжается несколько минут, пока я буквально не выжимаю из себя каждую каплю пищи, кажется, еще вчерашнего завтрака.

Только когда мне становится немного лучше, я разрешаю Гарику осторожно взять меня под руки и усадить на скамейку. Бумажный пакет он тоже забирает, а буквально через минуту возвращается с бутылкой прохладной минералки.

Несколько жадных глотков буквально возвращают меня к жизни.

– Прости, – говорю все еще сухими и липкими губами, и отстраняюсь, когда муж пытается меня приобнять. – Не надо. Пожалуйста.

Это все категорически неправильно.

Он не должен утешать меня и помогать справляться с первыми признаками беременности… от другого. Это очень плохое кино, идиотский сценарий, и раз уж я не могу перестать играть, то по крайней мере не обязана делать вид, что ничего не происходит.

– Может, вернемся в гостиницу? – Я не жду ответа, поднимаюсь и, пошатываясь от сильного головокружения, иду прочь по улице.

С моим топографическим кретинизмом, вообще не уверена, что иду в правильном направлении, но буквально через пару секунд Гарик догоняет меня, подставляет локоть и на этот раз я принимаю его поддержку с благодарностью.

В номере я сразу запираюсь в ванной и долго сижу в теплом джакузи, поливая на себя водой с богатой мочалки из какой-то морской губки.

Мне настолько плохо, что передать словами это невозможно.

Это не жалость к себе.

Это жгучее, разъедающее изнутри отвращение.

Гарику нужна моя поддержка – вся, на какую я способна, и та, на которую неспособна – тоже. А вместо этого у меня начинается проклятый токсикоз, и я из поддержки и опоры превращаюсь в сопли и размазню. Мой муж не заслуживает этого и не заслуживает того, чтобы провести, возможно… последние месяцы жизни, бегая за мной с тазиком.

– Маша, я закажу на ужин фрукты и чай без сахара, хорошо? – Гарик вкрадчиво пару раз стучит пальцем в дверь, привлекая мое внимание.

– Я ничего не хочу, – отзываюсь я.

Мысль о еде, запахе бананов и клубнике вызывает у меня новый приступ рвоты, и я буквально вываливаюсь из джакузи, чтобы успеть до унитаза.

– Маш, разреши мне войти! – требует из-за двери Гарик. – Я волнуюсь. Снесу к черту дверь.

Я вспоминаю его болезненно исхудавшие, но сильные руки и улыбка возникает сама собой – он ведь и правда может. А номер красивый, жаль портить работу дизайнеров по интерьеру из-за того, что одна дура не в состоянии договориться с собой.

Кое-как буквально доползаю до двери, щелкаю «язычком» замка и Гарик тут же переступает через порог.

Наклоняется ко мне, подтягивает к груди и бережно садится на пол, со мной на руках.

От него пахнет цветущими магнолиями, и меня накрывает ужасный приступ отчаяния и тоски.

Гарик еще здесь, со мной, но… сколько времени у нас осталось?

Полгода? Пару месяцев? А что потом? Я буду просто смотреть как он медленно, как догорающая свеча, гаснет?

Я не переживу это.

– Пожалуйста, – я отчаянно жмусь к нему всем телом, – давай вернемся. Ты можешь лечь в больницу, я буду рядом с тобой, клянусь! Не отойду ни на шаг что бы не случилось! Вдвоем мы справимся!

– Нет, – спокойно, не повышая голос ни на полтона, но очень жестко обрубает он. – Я решил, Маш. И тебе тоже нужно решить.

– Решить что?! Готовиться жить без тебя?!

Я отстраняюсь, но меня снова штормит, и я припадаю к полу, едва удерживая вес своего тела на скольких ладонях. Отползаю, сажусь в стороне и обхватываю себя руками, чтобы прикрыть наготу.

Хотя, какая разница, если я чувствую себя так, словно с моей души содрали кожу?

– Готовиться жить нормальной полноценной жизнью ради себя и ребенка, – отвечает Гарик.

– Я не хочу! – Мысленно добавляю, что из-за этого ребенка мы торчим здесь, в мокром номере гостиницы, а не гуляем по Елисейским полям. – Нам нужно вернуться, слышишь?! Я обязательно что-то придумаю, найду лучших врачей, ты же обязательно что-то упустил.

Я продолжаю нести какой-то крайне оптимистический бред, и Гарик молча слушает.

Дает высказаться.

Меня как будто снова рвет, но на этот раз попытками убедить себя в том, что все будет хорошо. Как в добром фильме, где героиня помогла герою совершить чудо и победить страшного монстра. Даже если наш с Гариком монстр – невидим и живет внутри него самого.

– Это уже все? – осторожно улыбается муж, рассеянно приглаживая рукой волосы.

Чтобы не огрызнуться и не наговорить лишнего, буквально зажимаю себе рот и беззвучно киваю.

– Маш, я все решил. – У мужа спокойный решительный взгляд человека, которого не переубедить и не разжалобить. – Я не буду торчать последние дни в больнице, надеясь на чудо, которого не случится? Что тебе сказала Шевелёва? Что я спасусь, что мне пересадят костный мозг и я стану здоровым?

Рассеянно киваю, хоть на самом деле не помню, чтобы она говорила именно в такой формулировке.

– Так вот, Маша – я не стану здоровым никогда. Возможно, выиграю у смерти еще пару лет, и это, как сказал один немец, очень оптимистический прогноз. Но я буду жить от лекарства до лекарства, под присмотром врача, на капельницах, и меня может убить любой насморк или даже аллергия.

– Но ведь ты будешь жить! – ору я, и снова до крови прикусываю ладонь.

– Это не жизнь, Маш, – качает головой Гарик. – Не для меня. Не для нас.

– Хватит решать за меня, какую жизнь я хочу, – сопротивляюсь я.

– Ты хочешь нормальную жизнь – этого достаточно. Хочешь мужчину, который будет рядом, когда тебе плохо и страшно, который будет поддерживать и заботиться о тебе, возить тебя к морю, дарить цветы, ложиться с тобой в постель каждую ночь и каждое утро целовать твои сонные глаза. Мужчину, который поможет тебе подняться, если вдруг упадешь, который будет видеть в тебе личность и сильную женщину. Кого-то, кто поможет тебе воспитать ребенка.

– Это ты, – я реву. – Это ты!

– Нет, Маш.

– Ты не можешь знать наверняка!

– Три года я пытался. – У него совершенно отрешенное лицо человека, который смирился. – После последней химии случилась сильная ремиссия. Все наперебой говорили, что я, возможно, стану настоящим медицинским чудом. И я поверил, что справился. Распланировал жизнь на сто лет вперед. А потом все вернулось и стало только хуже.

Я ненавижу себя за то, что ничего не видела и не замечала.

Потому что должна была быть рядом с ним, пройти каждый шаг, каждый укол и каждую «химию», держать за руку и помогать справляться с любой болью и отчаянием, вселять в него веру. Может быть, все было бы иначе?

– Ты никак бы не помогла, – как будто слышит мои мысли он. Или я снова сказала их вслух? – И никто бы не помог.

– Теперь мы этого не узнаем, – все-таки огрызаюсь я.

– Теперь ты должна решить, – как будто не замечает Гарик. – Я не вернусь в больницу и не буду делать пересадку. Я хочу провести последние месяцы здесь – гуляя, наслаждаясь жизнью. Посмотреть красоту, есть вкусные булочки и просто дышать. Ты можешь остаться со мной и сделать мое счастье абсолютным. А можешь собрать чемодан и вернуться домой. Я прошу тебя остаться, но выбор за тобой.

Муж поднимается и на миг мне кажется, что он пару раз трясет головой, как будто избавляется от головокружения. Но к двери идет уже твердым уверенным шагом.

Останавливается только когда переступает порог и опирается ладонью на дверную коробку.

Все-таки, он так же «в порядке», как и я сейчас.

То есть – хуже некуда.

– Только, Маш… – Он постукивает длинными пальцами по полированному дереву. – Если останешься – заканчивай с такими разговорами. Это мое единственное условие.

Он прикрывает за собой дверь, но не до конца, оставляя небольшой просвет.

Как будто и сам не верит, что я останусь, но все равно пытается хвататься за этот шанс.

Я обнимаю колени руками, подбираю их до самой груди.

На слезы уже нет сил.

Я просто собираю себя по кусочкам, а мне на это всегда нужно много времени.

Только сейчас я с оглушающей ясностью понимаю, что чуда не случится.

Что мой красавец вампир-аристократ все равно меня оставит.

И его последние шаги я пройду вместе с ним – от «сейчас» и до самого конца.

У нас осталось так мало времени, господи…

Когда огромная стеклянная крыша над головой покрывается россыпью звезд на ночном небе, я умываюсь, кутаюсь в пушистый халат с эмблемой отеля и выхожу к Гарику.

Он лежит на узком диванчике в гостиной, едва вместив на нем длинные ноги.

Спит? Длинная челка прикрывает лицо, и я потихоньку отвожу ее в сторону.

– Я задремал, прости… – говорит сонным голосом.

– Давай поедем в Сен-Тропе? Хочу понырять с носа какой-нибудь дорогой яхты.

– Ты умеешь нырять? – Гарик протягивает руку и костяшкой указательного пальца чешет ямочку у меня на подбородке.

– А как же! – ухмыляюсь я, примеряя маску «Все в полном порядке!» – Бомбочкой!

[1] Грассировать – произносить звук р, картавя на французский лад.