Текст книги "Грешники (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 34 страниц)
Глава 71
– Точно не хочешь, чтобы я тебя подвез? – еще раз спрашивает Стас, буквально из рук в руки передавая меня таксисту.
– Да, – еще раз отказываюсь я.
Пятнадцать минут назад я забрала результаты своего теста, аккуратно сложила их вдвое, запрятала в боковой карман сумки и попросила Стаса вызвать мне машину. Он поворчал, но согласился, потому что я твердо стояла на своем.
Мне нужно это время наедине с собой.
Сорок минут, чтобы решить, что делать дальше.
Мизер, но я твердо дала себе обещание не врать Гарику.
Но, возможно, и не говорить всей правды.
– Я тебе адрес скинул, – на прощанье говорит Стас, уже в раскрытое боковое стекло автомобиля. – Приезжай в пятницу после шести – посмотрим киношку, похрустим попкорном.
– А мясо будет? – пытаюсь сохранить хотя бы видимость позитива.
– Если привезешь, – нагло заявляет он. – С меня кино, первоклассный массаж стоп и свободные уши.
Киваю, хотя это все равно, что пообещать кому-то встретится с ним на Марсе в следующую среду. Сейчас я едва ли знаю, что будет с моей жизнь через сорок минут дороги до дома.
Я не знаю, в чем именно была «волшебная сила Стаса», но как только я остаюсь наедине со своими мысли на заднем сиденье такси, я словно начинаю разваливаться на кусочки. Как будто все это время держалась не на придуманной внутренней силе, а на его заразительной энергетике. Не знаю, как ему это удалось, но прежде чем машина сворачивает на перекрестке, я несколько раз близка к тому, чтобы выпрыгнуть на всем ходу и броситься обратно.
Не делаю этого только потому, что головой, в которой еще сохранилась способность к трезвому критическому мышлению, понимаю – никто, кроме меня, не решит эту проблему. А к Стасу я хочу вернуться только из трусливого желания еще немного оттянуть принятие решения.
«Хотите переоформить карту на постоянную?» – спросила женщина из лаборатории, и я даже не нашла сил ответить. Просто бросилась наутек, как будто простой вопрос мог причинить мне физические увечья.
Я не буду врать Гарику – какими бы ни были наши отношения, мы всегда старались быть честны друг с другом. По крайней мере, до недавнего времени.
Я скажу ему, что жду ребенка.
Чей он – Гарик догадается сам.
Мне хочется, чтобы муж просто кивнул, когда я озвучу новость, и не начал задавать вопросы. Это малодушно с моей стороны, но так уж получается, что провести ночь с другим мужчиной для меня оказалось проходным событием, таблеткой от стресса, которую я приняла, чтобы пережить тревожную ночь. Пилюлей, после которой осталось противное горькое послевкусие. Но последствия этой пилюли…
Я ловлю себя на том, что украдкой отчаянно прикусываю собственный кулак.
Я должна сказать Призраку?
«Осчастливить» его известием о том, что на крышу его беззаботной жизни свалился аист?
Мысленно трясу головой. Нет, конечно, нет. Его реакция очевидна – будет настаивать, чтобы сделала аборт.
Или все же… не говорить Гарику о ребенке?
Он ведь сам хотел развода, и если бы я не настояла – процесс уже шел бы семимильными шагами.
Наверное, ни одному мужчине в мире не захочется узнать, что его законная жена беременна от другого.
Пока я пытаюсь найти решение, у меня звонит телефон, и номер абонента мне незнаком. Раньше я старалась не отвечать на незнакомые номера, которые домогаются меня по личному номеру. Но пару недель назад моя помощница случайно дала мой номер одному из наших постоянных партнеров, и с тех пор у меня периодически случается нашествие «анонимом».
Говорить ни с кем не хочется.
На это может уйти куча времени.
Но… может быть что-то важное по работе, а я никогда не позволяла себе отодвигать ее на второй план даже ради личной жизни. Хотя, вся моя личная жизнь вполне умещалась в пару часов домашнего ухода за лицом и сна в пустой постели.
– Да? – спрашиваю, прикладывая трубку к уху.
– Маша? – уточняет сухой и официальный женский голос.
– Мария Александровна для всех, кроме друзей и членов семьи. – Я давно перестала переживать из-за того, что моя попытка отстоять личные границы кому-то может показаться недружелюбной, резкой или даже грубой.
– Простите, Мария Александровна, я просто не знала вашего отчества.
– Я очень занята, – поторапливаю свое пока что безымянную собеседницу.
– Я не отниму много вашего времени. Меня зовут Ирина Игоревна Шевелёва. И я бы хотела обсудить с вами одну очень важную ситуацию, которая сложилась с Игорем Сергеевичем, ваши мужем.
Может быть, у меня уже паранойя.
Может быть, у меня просто срабатывает интуиция, которая в самом деле редко меня подводит.
Может еще целая куча «почему», но я уверена, что на обратном конце связи – та самая женщина, с которой я видела Гарика в том загородном ресторане. Ее образ почему-то так въелся в мою память, словно то была не мимолетная минутная встреча, а совместная жизнь длиною в бесконечность. И тому образу как раз очень подходит этот сухой как будто даже немного синтетический голос.
Одно странно.
Она назвала его Игорем.
А так его зовет только мать.
– Ирина… – Ее отчество как назло вылетает из головы. – Я не имею привычки обсуждать близких людей с неизвестными именами. Поэтому…
– Я – его лечащий врач, – перебивает она.
– Лечащий… врач?
Мне кажется, я получаю крепкий удар под дых.
У Гарика есть собственный лечащий врач? Зачем? Почему я узнаю об этом… вот так?
– Мария Александровна, – продолжает женщина, и на этот раз я изо всех сил прижимаю телефон к уху, и буквально ловлю каждое слово, – поверьте, что я не стала бы звонить вам без веской причины. Как вы, наверное, уже догадываетесь, я сейчас иду на сделку с совестью и очень рискую своей репутацией и карьерой, потому что разглашаю конфиденциальную информацию. Мой стаж в медицине почти двадцать лет, и я впервые иду на сделку с совестью. Надеюсь, вы понимание, что к этому меня вынуждают исключительные обстоятельства.
– Что с ним?! – «Он чем-то тяжело болен?!» спрашиваю только в своей голове, потому что боюсь услышать ответ прямо сейчас.
– Я не хотела бы говорить об этом по телефону. Давайте встретимся около входа в Нескучный сад? Вам удобно подъехать туда сейчас?
– Да-да, конечно. – Я зажимаю динамик ладонью и называю таксисту новый маршрут. – Я как раз в машине.
– Вы узнаете меня…
– Я знаю, как вы выглядите. Я вас уже видела.
Она не переспрашивает и как будто даже не удивляется.
А когда в трубке раздаются гудки, я чувствую себя человеком из поговорки о тридцати трех несчастьях.
Глава 72
Я сразу нахожу ее, хоть вечером возле парка всегда полно народу.
Она одета в деловой серый костюм, туфли на минимальном каблуке и с солидной сумкой через плечо. Только сегодня в очках и при строгой прическе.
Я пытаюсь вспомнить, что она говорила о своей репутации и стаже работы.
Двадцать лет?
Даже если взять минимум обучения в медицинском, интернатуре и ординатуре, получается, что ей хорошо за сорок. В таком случае, нужно признать – она выглядит просто роскошно для своих лет. Или я готова признать это потому что больше не вижу в ней соперницу?
Я подхожу как раз, когда она разговаривает по телефону.
Кивает, давая понять, что узнала меня, извиняется и просит еще минуту, чтобы закончить разговор. Я передергиваю плечами, отхожу на достаточное расстояние, чтобы было понятно – содержание ее разговора мне абсолютно не интересно.
В голове то и дело снуют поганые мысли, как грызуны, которые с успехом подтачивают мое самообладание.
Зачем Гарику лечащий врач?
И… как я могла не замечать очевидных изменений в его внешности?
Его впалые щеки. Круги под глазами. Слишком выразительная худоба.
Сейчас, когда у Гарика «вдруг» обнаружился личный лечащий врач, его проблемы со здоровьем кажутся настолько кричащими, что хочется проклинать себя на чем свет стоит.
Как это можно было не замечать?!
– Прошу прощения, – слышу голос за плечом и слишком резко оборачиваюсь. – Это один из моих постоянных пациентов, я должна была закончить.
– Какой у вас профиль? – спрашиваю в лоб, и мне плевать, что голос дрожит и зубы стучат как у сумасшедшей.
Пусть скажет, что она стоматолог.
Или эндокринолог.
Господи, терапевт, диетолог, кто угодно, только бы не…
– Онкология, – спокойно, глядя мне в глаза, отвечает Шевелёва.
Я с силой зажмуриваюсь.
До красных клякс за закрытыми веками, которые словно просачиваются прямо мне в мозг.
Онколог.
Это дурной сон, Маша.
Весь этот день – просто кошмар.
Давай, вруби ту часть мозга, которая всегда бодрствует, протяни руку и ущипни себя за локоть. Проснись, выдохни, пойми, что все это – просто громкое послание Вселенной, предупреждение, чтобы ты больше не делала глупостей, не звонила бывшим и держалась за единственного мужчину, который стоит того, чтобы за него держаться.
– Может, присядем?
Не успеваю толком ответить, а она уже берет меня под локоть, направляя в сторону аллеи.
Я с трудом различаю собственные шагающие ноги.
Но на первую же попавшуюся свободную скамью почти что падаю.
Шевелёва степенно усаживается рядом, ставит за спину сумку и парой рассеянных движений поправляет полы пиджака.
– Я бы никогда не стала раскрывать конфиденциальную информацию, Мария Александровна, но без вашего понимания ситуации, дальнейшее лечение Игоря Сергеевича может стать крайне затруднительным.
Я вскидываю голову, но мне требуется время, чтобы «навести резкость» и рассмотреть ее лицо.
Оно абсолютно каменное, какое-то цинично бездушное.
Как будто речь идет о каком-то предмете интерьера, а не о живом человеке.
Умом я понимаю, что вряд ли она стала такой черствой по доброй воле, но ведь речь идет о моем Гарике – как можно вот так, без единой капли сочувствия, говорить о его здоровье?!
– Что с ним? – решаюсь задать самый тяжелый вопрос.
Тяжелый, потому что пока собираюсь с силами, чтобы его задать, отчаянно копаюсь в памяти, вспоминая все, что я знаю об опухолях. Ведь есть и доброкачественные. Есть те, которые успешно лечатся. У какой-то сотрудницы в офисе мать после онкологии живет уже много лет – я слышала, как она говорила об этом по телефону.
– У Игоря лейкоз.
Я знаю это слово – много раз слышала его в сериалах, читала о нем в книгах, но я не помню, что это значит, сколько с этим живут и как это лечится. И лечится ли вообще!
– Игорь уже несколько раз проходил интенсивное лечение заграницей, – спокойно, почти методично продолжает Шевелёва. – Это позволило достигнуть определенных улучшений и замедлить течение болезни. Но последние полгода болезнь стала очень агрессивно прогрессировать. Ему нужна пересадка костного мозга. Мы успели зарегистрироваться в базе доноров и несколько недель назад нашли подходящего донора. Одна из клиник Берлина берется провести операцию. Если все пройдет успешно, то у Игоря будет еще примерно… пять, может, семь лет.
Я снова сдерживаюсь, чтобы, как в детстве, когда меня что-то очень сильно пугало, не закрыть ладонями уши. Как будто теперь эти прятки что-то изменят. Я все равно все услышала. Эти несколько предложений сжигают меня напалмом где-то глубоко в сердце.
– Пересадку нужно делать немедленно. Мария Александровна, вы меня слышите?
Сглатываю, машу головой, но на самом деле все равно ничего не понимаю.
– Игорь Сергеевич отказывается ехать. Из-за вас.
Вот теперь ее голос окрашивается определенной интонацией.
Интонацией звонкой пощечины, которая, хоть и существует только в моем воображении, все равно оглушает.
– Я ничего не знала о его… самочувствии! – Меня трясет. – Как я могу быть причиной?!
– Вы же понимаете, что Игорь не собирался делать из этого повод для обсуждения. Он с самого начала настаивал, чтобы о его болезни никто не знал.
– Давно он… вот так…
– Уже три года.
Три года.
Из которых я два года – его законная жена.
Он знал о своем состоянии задолго до нашего знакомства.
Он знал, что в нем сидит бомба замедленного действия, но ничего мне не сказал.
– Мария Александровна, насколько я понимаю, идея с поездкой в Париж принадлежит вам? И это вы решили изменить формат ваших с Игорем… отношений?
Еще одна пощечина.
Нарочный вызов в голосе, попытка ткнуть в меня пальцем и назначить виноватой во всем.
– Вижу, вы хорошо осведомлены о наших отношениях, – зло отвечаю я.
– Понимаю, что вам это может быть неприятно. – Если мои слова и задевают Шевелёву, она очень хорошо не подает виду. – Специфика моей работы такова, что мне приходится быть своим пациентам не только врачом, но и психологом, и близким другом. Игорь не единственный, кто добровольно отказался от поддержки близких, когда узнал о своем диагнозе. Многие делают это, чтобы не омрачать жизнь людей, которых любят. Многие просто не хотят видеть жалость и сочувствие, не готовы отказываться от привычного образа жизни. Но им необходимо с кем-то разговаривать.
Я ненавижу себя за эти мысли, но, наверное, мне было бы легче пережить ее в качестве любовницы, чем вот так узнать, что в жизни моего мужа был человек, который знал его лучше, чем я. Который был рядом. Понимал. Принимал. Помогал и поддерживал.
И этот человек – не я.
– Я пыталась отговорить Игоря от женитьбы, – продолжает она. – С самого начала я знала, что это – плохая затея, но Игорь ничего не хотел слышать. Он был одержим мыслью передать «ОлМакс» кому-то, кто сможет о нем позаботиться, и выбрал вас на эту роль. Вам виднее, почему.
«Потому что я сама пришла к нему с тем дурацким планом», – отвечаю сама себе.
– Мария Александровна, Игорь пойдет на все, чтобы не дать вам повода заподозрить неладное. Вы пошли на некое… примирение, насколько я понимаю, и Игорь не хочет рисковать вашими отношениями. Он вынужден оставаться рядом, поддерживать видимость игры. Но каждый день промедления отнимает у него драгоценные шансы на успешную пересадку. А поездка в Париж станет для него смертельной.
– Я ничего не знала! – в панике выкрикиваю я.
Меня трясет. Пытаюсь покрепче обхватить себя за плечи, но это не помогает. И не поможет, даже если мои руки растянуться на километры и совьют вокруг меня же крепкий кокон.
Она говорит это таким тоном, словно выносит приговор.
Будто это я и только я виновата в страшном диагнозе Гарика, о котором узнала несколько минут назад!
– Вам нужно успокоиться, – с каменным лицом предлагает Шевелёва. – Я ни в чем вас не обвиняла, Мария.
– Я ничего не знала о его болезни, ясно?! – Меня несет, но к концу этого ужасного дня сил сопротивляться самой себе уже нет. – Я бы никогда не предложила поехать в Париж, если бы хоть на минуту заподозрила, что с ним что-то может быть… не так.
Она продолжает смотреть на меня расстрельным взглядом.
Ей даже не нужно озвучивать вслух свои мысли – они очевидны.
Я ведь обращала внимание на то, что Гарик плохо выглядит. Видела все эти беззвучные сигналы.
«Я думала, он просто очень много работает!» – орет мой внутренний адвокат.
– Мария Александровна, – Шевелёва откашливается и ожесточает голос. – Сейчас уже не имеет значения, что вы могли видеть, а что – нет. Важно, что зная о состоянии дел на текущий момент я рассчитываю на ваше полное понимание проблемы и всех возможный последствий, которые могут наступить теперь уже полностью по вашей вине.
– Я не виновата, я не виновата… – повторяю, как заевшая пластинка.
– Мария Александровна, вы меня слышите?! – все-таки повышает голос она, и я замолкаю так резко, словно навсегда потеряла голос.
– Да, простите. – Нужно взять себя в руки. – Что я… должна сделать?
– Дайте Игорю развод. Перестаньте давать ему призрачные надежды на счастливое будущее, ради которых он готов пожертвовать последним шансом на жизнь.
Развод.
Он ведь хотел развода. Наверное, так резко о нем заявил, потому что хотел уладить все дела до того, как ложиться на рискованную операцию.
– Мне неприятно это говорить, но я вынуждена быть резкой. – Шевелёва уверенно, как готовится к решающему удару, разводит плечи. – Я ни в коем случае не собираюсь винить вас в диагнозе Игоря, потому что…
– … потому что, черт побери, он узнал о нем до того, как познакомился со мной, – заканчиваю за нее.
Шевелёва подчеркнуто снисходительно улыбается, словно перед ней маленькая девочка, которой она вынуждена простить плохое поведение.
– Мария, я не перекладываю на вас вину за прошлое, но за его настоящее вы будете нести прямую ответственность. Если, конечно, не найдете в себе силы сделать то, что в этой ситуации будет единственным правильным решением.
Слушать ее дальше я не могу просто физически.
Мне это больно на уровне самых мелких клеток. Как будто она и есть убийственная раковая опухоль, которая только что внедрилась в мое тело и запустила программу моего разрушения.
– Спасибо за информацию, Ирина Игоревна. – Не мучаю себя и не выдавливаю фальшивую улыбку. – Я обязательно приму ее к сведению.
– Надеюсь на ваше здравомыслие, – так же официально отвечает она. Потом оценивает меня, словно какую-то очень неподходящую модель на кастинге, и добавляет: – Прошу прощения за прямоту, но ваша молодость в данном вопросе – не лучший советчик. Не думайте, что вы можете что-то переиграть, исправить или решить вопрос каким-то другим способом. Поверьте, если бы он был – я бы сказала о нем в первую очередь. Мне не доставляет радости смотреть, как на моих глазах погибает умный, красивый и достойный мужчина.
– Это был очень корректный способ поставить под сомнение мои умственные способности, – говорю я, и на этот раз поворачиваюсь к ней спиной, чтобы закончить токсичный разговор.
Глава 73
В моей жизни уже был момент, когда мне приходилось заново, по кусочкам, как вдребезги разбитую игрушку, собирать себя по кусочкам.
Когда я узнала о предательстве Призрака и своей лучшей подруги.
Когда в моей голове, наконец, сложилась, наконец, вся головоломка, встали на место все пазлы, картина обрела четкие контуры. Мне пришлось потратить на это целую ночь своей жизни, чтобы утром выключить в себе все чувства и эмоции. А утром, накрасив губы любимой красной помадой, пойти на работу с четким планом на будущее.
Сейчас у меня нет целой ночи.
Максимум час.
И за эти шестьдесят минут я должна понять, что делать, принять решение и… поступить так, как нужно.
Покупаю большой стакан кофе без сахара, и буквально вливаю его в себя глоток за глотком, устраивая своей крови настоящий кофеиновый напалм.
На самом деле, я знаю ответ.
Просто отчаянно бегаю от него, пытаясь придумать ту самую математическую аллюзию, при помощи которой какой-то умник доказал, что дважды два – пять.
Все ведь так очевидно и правильно совпадает, что невольно становлюсь фаталисткой.
Я изменила мужу, который, как оказалось, был мне верен.
Я замужем за прекрасным умным и надежным человеком, но беременна от другого.
По моей вине Гарик теперь теряет драгоценные дни борьбы с тяжелым заболеванием.
С какой стороны не посмотри, я – тот самый человек, о котором обычно говорят, что без него жизнь станет качественней и проще.
Так что… се ля ви?
О чем тут думать, если вместе со мной жизнь Гарика невозможна?
Я вызываю такси и возвращаюсь домой.
На каком именно километре дороги мое сердце замерзает – не так уж важно, главное, что я готова действовать так, как нужно, забив на собственный эгоизм и мечты о простом женском счастье.
Гарика еще нет, и это хорошо – можно спокойно собрать остатки вещей и оставить на туалетном столике обручальное кольцо. Я несколько раз сжимаю и разжимаю правую руку, привыкая к незнакомому ощущению. Первый раз с того дня, как Гарик надел его мне на палец, я никогда не снимала кольцо. Без него чувствую себя как без целого безымянного пальца.
Наверное, нужно написать Гарику записку.
«Я согласна на развод» – этого будет достаточно?
– Нет, Маша, – слышу за спиной его жесткий как никогда раньше голос, – этого будет недостаточно.
Я прикусываю нижнюю губу – кажется, уже поздно извиняться за то, что иногда я думаю вслух слишком громко?
– Я не собиралась произносить это вслух, – говорю первое, что приходит в голову.
Нужно тянуть время, выиграть для себя хотя бы пару минут, чтобы собраться с силами и правильно разыграть ситуацию. Я же собиралась трусливо сбежать, а не страивать выяснение отношений. Я собиралась уйти до того, как нам придется встретиться глаза в глаза.
– О каком разводе речь, Маша? – жестко спрашивает Гарик.
– Разве ты знаешь еще кого-то, кто несколько недель назад попросил меня уйти из его жизни?
– Не то, чтобы я был яростным сторонником классических традиций ведения разговора, но может ты поимеешь совесть и перестанешь разговаривать со мной задницей?
Я непроизвольно втягиваю голову в плечи.
Никогда не слышала, чтобы он говорил так громко и так резко.
Я едва ли вообще замечала изменения в его голосе, даже когда он разговаривал с Бакаевым.
Собираюсь с духом.
Напоминаю себе, что я должна отпустить его, даже если мне будет очень больно.
Потому что теперь нас разделяет не только ребенок в моем животе, но и будущее Гарика, которое не случится, если я не отойду в сторону.
Я медленно прокручиваюсь на пятках.
Отрываю взгляд от пола.
Лицо у мужа мрачное, скулы бледные, а глаза смотрят с таким прищуром, словно он считывает меня двумя высокотехнологичными сканерами.
– Скажи это еще раз, – повторяет он.
– Я хочу, чтобы мы развелись, – говорю деревянным голосом. И добавляю: – Теперь уже можно. Кажется, Маруся уже идет на поправку, и ты можешь без лишних нервов заняться своими делами. И я тоже.
Он продолжает щуриться, и единственное, что мне остается – спрятать в чемодан последнюю пару блузок.
– Маш, что происходит? И какое отношение Маруся имеет к нашему разводу?
– Я подумала… – Голос на пределе, но я все рано держу себя в руках, делая вид, что укладка вещей в чемодан беспокоит меня больше, чем судьба нашего семейного статуса. – В той ситуации развод выматывал бы нас обоих. Маруся дорога не только тебе, ты знаешь, как мы с ней сблизились. Эта пауза помогла нам переждать не самое лучшее время. Сегодня я говорила с ее лечащим врачом, и он считает, что через пару недель она…
– Я в курсе ее состояния, Маша, не нужно пересказывать мне содержимое медицинской карты моей бабушки.
– Рада, что ты, наконец, начал это делать. Надеюсь, чтобы в будущем так же интересоваться ее здоровьем, ты не будешь ждать, когда снова что-нибудь случится. И, наконец, найдешь время в своем плотном графике хотя бы для посиделок на выходные. У Маруси кроме тебя больше никого нет. А после развода… Я думаю, ты сам понимаешь, что так или иначе, но наше с ней общение сойдет на нет.
Пусть он лучше злится, чем пытается докопаться до правды.
Злость делает нас слепыми и глухими.
– Ты снова говоришь спиной, – напоминает Гарик.
Я поворачиваюсь, намеренно выпячивая вперед подбородок. Когда-то Гарик обмолвился, что с таким выражением лица я похожа на потенциальную истеричку, и дал понять, что ему это не нравится.
Нужно использовать все возможности, чтобы вывести его из себя, свести разговор до скандала и разругаться в пух и прах. Гарик не из тех мужчин, которые бегают за неблагодарными истеричками.
– Ты хотел развод – я согласна.
– Мне казалось, что нет, – он делает шаг вперед, но только чтобы сесть на край тумбы. – У тебя, как и у любой женщины, есть свои недостатки, но ветреность не входит в их число.
– Ты сегодня так и сыплешь комплиментами, – пытаюсь огрызаться я.
– … как и вот эти постановочные припадки, – заканчивает Гарик. – Маш, ты плохая актриса.
– О чем ты? – Я скрещиваю руки на груди, всем видом давая понять, что готова идти до последнего. – Ты что, правда решил, что я хочу продолжать наш, так называемый, «брак»?
На американский манер беру последнее слово пальцами «в кавычки».
– Продолжай, – снисходительно улыбается Гарик.
Он уже точно не злится. И даже не выглядит озадаченным.
И что с этим делать мне? Продолжать гнуть свое, в надежде, что он просто меня испытывает, или даться и… что? Рассказать о встрече с Шевелёвой?
– Я не собираюсь распинаться, чтобы «сделать» твой вечер.
– Тогда прими тот факт, что ты очень, очень плохая актриса. Но очень хорошая жена, раз пытаешься вынудить меня расстаться с тобой в ущерб твоей репутации и образу хорошей девочки. – Он вздыхает, проводит пятерней по волосам, и я болью замечаю, что обручальное кольцо болтается на его безымянном, словно стало на размер больше. – Она все тебе рассказала?
– Не понимаю…
– Ирина с тобой связалась?
Не больше некуда отступать, любые попытки упираться будут выглядеть просто смешно.
– Я догадывался, что она сделает этот шаг, – мрачно говорит он. – Некоторые люди просто не умеют признавать поражение. В особенности женщины.
Теперь, когда уже можно не притворяться, я бросаюсь к нему, пытаюсь обнять, но муж успевает прихватить обе мои руки. Он удерживает меня на расстоянии, разглядывая мое лицо так, словно видит меня чуть ли не впервые в жизни.
– Гарик, ты должен! – требую я, и уже плевать, что голос звучит про противного слезливо.
– Должен что? Прожить последние, возможно, три-четыре месяца в боксе после пересадки, опасаясь, что могу сдохнуть от любой пылинки? От простого насморка? От легкой температуры? Это я должен? Смотреть на жизнь через пластиковое окошко медицинского бокса, и радоваться, что, возможно, проживу на полгода больше?
Я все-таки прорываю его «защиту» и прижимаюсь к нему всем телом, жалея лишь о том, что не могу вот так запросто разделить с ним свои кости, кожу и кровь. Дать ему то, что сделает его здоровым.
– Не говори так, – отчаянно цепляюсь за рубашку у него на спине. Ткань жалобно трещит под ногтями. – Ты должен использовать все шансы, любую возможность! Сейчас продвинутая медицина, рак успешно лечится и если поддерживать терапию…
– Маш, ты понятия не имеешь, о чем говоришь.
Он не особо осторожничает, отрывая меня от себя, и на этот раз очерчивает дистанцию между нами, нарочно уходя в другой конец комнаты, к окну. Его болезненная худоба настолько очевидна, что я до конца своих дней так и не найду ответа на вопрос, где были мои глаза и почему я не замечала этого раньше.
– Ирина боец. – Гарик вздыхает. – Из тех, для кого и Пирова победа – все равно победа. Главное, что пациент скорее жив, чем мертв.
– Ты не справедлив к ней. – Мне совсем не хочется защищать эту женщину, но разве не в этом суть клятвы Гиппократа – спасать пациента любой ценой?
– Я хочу быть справедлив к себе! – Он с силой таранит кулаком подоконник и маленькие вазочки с сухоцветами печально дребезжат в ответ. – Три года, Маш! Три года жизни я только то и делал, что слушался врачей, глотал таблетки, делал переливания, проходил химиотерапию и каждый день убеждал себя в том, что для меня еще не все кончено, что все это в конечном счете приведет меня на путь выздоровления и у меня начнется настоящая жизнь. Но все это было зря! Абсолютно все! Я просто слил эти три года в сортир, хотя мог прожить один, но так, как захочу!
Он порывисто возвращается ко мне, обнимает мое лицо в ладонях и мягко, почти невесомо, целует мои мокрые от слез губы.
Я громко всхлипываю, обнимая его запястья.
Такие тонкие, но такие сильные.
– Я не вернусь в чертову больницу, Маш. Я повезу в Париж свою любимую женщину. Кажется, она очень этого хотела. – Он растирает потеки слез у меня щеках, и как-то трогательно, невинно и бережно оставляет на моем лбу отпечаток своего дыхания. – Прости, что не сделал этого раньше.
