Текст книги "Грешники (СИ)"

Автор книги: Айя Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 34 страниц)

Глава 66

У Маруси обширный инфаркт.

В ее возрасте это очень опасно, и врачи не дают никакой гарантии, хотя она лежит в лучшем кардиоцентре, у нее лучшая команда специалистов и доступ ко всем возможным препаратам.

Все, что мы знаем через час после того, как ее перевели в реанимационное отделение – ее состояние стабильно тяжелое, и врачи пытаются немного улучшить его, потому что Марусе нужна операция на сердце, но в таком состоянии она вряд ли ее перенесет. Но если операцию не сделать – она все равно умрет.

Выбор без отсутствия выбора.

Я беру в кофейном автомате пару стаканчиков с чем-то, что даже кофе почти не пахнет, и иду к Гарику, который стоит у окна в пролетах между этажами.

Он молча берет стаканчик у меня из рук.

Несколько минут мы просто пьем эту бурду и делаем вид, что она нас бодрит.

– Ей стало плохо в магазине, – говорит Гарик, и звук его голоса немного разбавляет гнетущую тишину. – Заехала купить тебе конфеты. Моя бабушка в курсе, какие конфеты ты любишь?

Я нервно дергаю плечом.

Мы так мало общались всю нашу семейную жизнь, что мой муж не в курсе, насколько хорошо я успела сдружиться с его бабушкой. Которая, хоть и делала это редко, но плакалась мне, что они в последнее время почти не разговаривают.

Я не говорила, что со мной он разговаривает еще меньше.

– Она сильная, – говорю единственное, что кажется уместным в этой ситуации.

«Все будет хорошо» и «Надо верить в лучшее» лично я бы восприняла как издевательство.

Какое к черту хорошо, если в ее возрасте люди умирают даже от гриппа?

Гарик качает головой.

Смотрит на меня.

Потянуться к нему сейчас кажется таким естественным.

Обнять, чтобы он чувствовал мое тепло.

Вместо этого он сам обнимает меня – одной рукой притягивает к себе, толкает голову куда-то себе под подмышку, где он пахнет дымом и полынью.

Я тоже обнимаю его в ответ.

Мы как две маленьких сломанных одноруких сущности – притягиваем друг друга так, как можем, так, как умеем.

Сейчас не время об этом говорить, но я знаю, что потом, вне зависимости от состояния Маруси, я больше не смогу вернуться к этому разговору.

– Я не хочу развод, Гарик, – надломленным голосом ему в рубашку. Собственное горячее дыхание почему-то до сих пор пахнет сигаретами, хоть после того разговора с Великаном, я пообещала себе больше никогда не притрагиваться к этой дряни. – Ты… дорог мне, даже если это звучит глупо. Я помню, что у нас соглашение, и что мы договаривались, но ведь… до того, как я пришла к тебе с тем идиотским планом мести, ты хотел позвать меня на свидание просто так, потому что я тебе нравилась?

Гарик молча обхватывает мою голову второй рукой.

Зарывается носом в макушку.

– Маш, все очень сложно.

– Настолько, что ты даже не дашь нам шанс?

– Я должен дать ответ прямо сейчас? – Он еле слышно дует мне в волосы, и это напоминает его фирменную умиротворенную улыбку. – Ты научилась требовать свое любыми способами, в особенности, когда соперник выбит из колеи.

Я понимаю к чему он клонит.

– Мне очень стыдно, но я буду хвататься за любой шанс.

Почему-то кажется, что это – лучший способ сказать, как он мне важен.

– И, конечно, ты можешь дать ответ потом.

Гарик снова с благодарностью улыбается – я чувствую это легким дыханием мне в макушку.

– Бакаев отослал претензии, – говорит он чуть погодя.

– Почему я не удивлена, что ты узнал об этом раньше меня, – пытаюсь поддержать нейтральный тон нашего разговора.

– Он позвонил как раз перед тем, как Маруся… когда все это случилось. Я в любом случае собирался рассказать тебе, просто не успел.

– Если бы не ты – он бы в жизни не отступил. Муж, мы оказались хорошей командой, и я категорически не согласна становится полной собственницей «ОлМакс» – без тебя я все это развалю!

Мне кажется, что я скорее чувствую, чем слышу его едва слышное: «Но тебе придется».

Подумать и взвесить не получается – наше уединение нарушает взволнованная медсестра и говорит, что нам нужно срочно поговорить с врачом. Гарик отпускает меня, но совсем не против, что я беру его за руку.

Врач ждет нас в кабинете.

По одному его лицу понятно, что разговор будет серьезный.

Он сразу сыпет какими-то медицинскими терминами, половину из которых я просто не в состоянии понять. Но судя по выражению лица Гарика, по его встречным вопросам, он-то как раз в курсе, о чем речь. Надо потом спросить, когда это мой муж успел стать таким специалистом. Хотя, кажется, один из его стартапов как раз связан с какими-то онко-разработками. Может быть, поэтому?

– Ей необходима операция, – в конце концов, подытоживает доктор. – мы попытались ее стабилизировать, насколько это возможно, но время тянуть больше нельзя.

– Но она может умереть на операционном столе? – Голос Гарика впервые настолько пронзительно холодный, что я ежусь от ледяных мурашек на коже.

– Да, такой исход возможен.

– И какие реальные шансы, что операция пройдет успешно?

– Двадцать против… остальных. – Доктору не привыкать говорить людям, что их родственники могут не пережить операцию, но и жить без нее они тоже не могут. – Я бы хотел сказать, что есть время подумать, господин Лисин, но на счету каждая минута. Даже те, которые мы тратим на этот разговор.

Гарик смотрит на меня в поиске поддержки.

Я чуть сильнее сжимаю его пальцы.

– Маруся любит жизнь, и она любит водить машину сама. – Почему-то кажется, что это именно то, что должно примирить его с муками выбора. – Она ненавидит ездить с водителем. Она бы выбрала оправданный риск.

– Тогда начинайте, доктор, – решительно соглашается Гарик.

И плотнее, почти до боли, переплетает свои пальцы с моими.

Мы выходим в коридор… и я еле сдерживаю вздох разочарования.

Хотелось верить, что родители Гарика не приедут, как бы странно это не звучало.

О том, почему их до сих пор не было, я могу лишь догадываться, потому что спрашивать об этом Гарика казалось просто неуместным. Но судя по раскрасневшемуся лицу матери Гарика, ее новость застала в салоне красоты. И она, конечно же, не стала прерывать процедуру.

У отца Гарика – сына Маруси – все то же потерянное выражение лица.

Он вообще в курсе, почему все наше «счастливое семейство» собралось в лучшем кардиоцентре столицы?

– Как она? – сухо интересуется свекровь, подчеркнуто не замечая стоящую рядом с Гариком меня.

– Ее готовят на операцию, – так же сухо отвечает он.

– Ты уверен, что это необходимо в ее возрасте?

– Я поговорил с врачом и принял решение.

– Можно было спросить других специалистов. Ты, как всегда, поступаешь так, как считаешь нужным, никого не спросив и ни с кем не посоветовавшись.

– Мы здесь уже почти три часа! – не выдерживаю я. – Больше ждать нельзя!

Свекровь медленно переводит взгляд в мою сторону.

Каждый раз, когда мы видимся – слава богу, редко – она смотрит на меня как на прилипшую к одежде Гарика грязь.

– Я разве спрашивала твоего мнения? – Свекрови даже не надо как-то особенно стараться, чтобы разговаривать со мной как с мусором, который случайно попал в ареал ее обитания, и который она никак не может вымести. – Это дело касается только семьи.

– Она больше моя семья, чем ваша!

Я вспоминаю все те разы, когда маленькая, сухонькая, но крепкая бабушка Гарика делала вид, что смирилась с тем, что в жизни ее сына существует сломавшая его женщина, и что она, Маруся, смотрит на этот кошмар сквозь пальцы, но… Каждый раз это было слишком подчеркнуто безразлично, чтобы быть правдой на самом деле.

– Марусе сделают операцию, потому что это – ее шанс пожить еще хотя бы пару лет! –

Меня несет, но я вдруг очень остро осознаю, что матери Гарика хочется… обратного. Потому что, если бы не Маруся и ее поддержка, я бы не выдержала в этой семье так долго. Банально сломалась бы после очередного нервного срыва, когда на показательном семейном ужине свекровь заводила разговоры о будущем сына, как будто меня рядом с ним не существовало в принципе.

– Игорь, ты не хочешь закрыть рот своей истеричке? – Она смотрит на сына с выражением «Ты должен это сделать!»

– Эта истеричка – моя жена, – отвечает муж.

– Уже почти нет, насколько я знаю, – не отступает свекровь.

Что-то больно и громко падает у меня в груди.

Нет ничего страшного в том, что каким-то образом – вряд ли от самого Гарика – она в курсе наших семейных отношений. Просто сейчас я почти уверена, что свекровь узнала о нашем разводе раньше меня, и теперь, даже если я буду корчить сильную и уверенную, показывая, что никакие атомные бомбардировки не разрушат наше единство, она все равно будет уверена, что я – обыкновенный транзитный пассажир на поезде жизни ее сына.

– Хватит! – Голос Гарика – резкий и жесткий – вторгается в нашу молчаливую борьбу взглядами. – Мама, решение принял я и, если что-то случится – готов нести моральную ответственность. Так хотела Маруся. Значит, она знала, что из вас всех только я смогу принять правильное решение.

Свекровь плотно, до размеров нитки, сжимает губы.

Ее муж мнется позади, делая вид, что все происходящее касается какой-то почти посторонней женщины, а не его матери.

Мне его почти жаль.

И в то же время – я его почти презираю, потому что он позволил сделать это с собой, в то время, как должен был быть сильным, чтобы не позволить самовлюбленной стерве сломать жизнь себе и своему сыну.

Мой Гарик…

Не представляю, как он выжил в этом серпентарии.

Но его боль, даже когда он просто молчит, окатывает меня ощутимыми вибрациями в том месте, где соприкасаются наши плечи.

– Что касается развода, – продолжает он, – то эта тема закрыта. Развода не будет. Скажи Эльмире, что подкладывать своих подруг под моих знакомых – это хуже, чем сутенерство.

Эльмира.

Почему я не удивлена, что ее имя снова всплывает в нашей жизни?

Гарик был прав – она из тех женщины, которые не успокоятся о бывшем, даже если сами выйдут замуж, настрогают детей и заведут трех любовников. Им всегда будет нужен именно тот, один-единственный мужчина, который отказался признать их королевами своей жизни.

– Когда-нибудь, ты все-таки одумаешься, – слова свекрови звучат как приговор. Как будто она заранее знает, что в будущем Гарик как минимум раскается и приползет к ним обеим на коленях. – Ну хотя бы потому, что твоя… неподражаемая жена, очень неподражаемо наставляет тебе рога.

Она резко, трясущими от гнева руками, открывает сумку, достает оттуда конверт, всучивает его Гарику и, «плюнув» в меня на прощанье взглядом, уходит. Отец Гарика семенит за ней, словно потерянный ребенок, который уже и не рад, что его нашли.

Гарик без особо интереса вертит конверт в руках, пока я пытаюсь сделать вид, что наша семейная разборка на глазах всего медицинского персонала – это просто мелочи жизни, которые «всегда случаются».

Что может быть внутри конверта – я лишь догадываюсь.

Свекровь подготовила аргументы к разводу сына?

Постаралась, чтобы он точно не передумал?

– Мне это не интересно, – Гарик безразлично разрывает конверт сперва надвое, потом еще раз надвое, а потом оглядывается, куда бы все это выбросить.

Я утыкаюсь носом ему в плечо.

Наш брак по-прежнему висит на волоске, но мне еще сильнее чем раньше, страшно даже представить, что у меня не будет даже этого – его плеча, его запаха, его уверенного ровного голоса.

– Давай поедем в Париж, когда Марусе станет лучше? – Почему именно Париж, и почему я говорю об этом именно сейчас – не понимаю. Может, подсознательно помню, что это – столица любви, и там особенно хорошо в теплое время года или ранней осенью, когда Елисейские поля только-только начинают желтеть. – Будем есть круасаны с клубникой и «Рокфором», пить холодное шампанское и не вылезать из постели.

Гарик обнимает меня за плечи, и от силы его рук меня снова пробирает приятная дрожь.

Он худой и изможденный, но все равно сильный, как будто в этих жилистых руках хватит мощи удержать нашу едва-едва живую семью.

– Хорошо, Маша, Париж – это отличная идея.

– Только ты и я? – не верю своим ушам. Он согласен?

– Машка. – Он отодвигается, заглядывает мне в глаза и мне отчаянно хочется сделать хоть что-нибудь, чтобы стереть эти ужасные темные круги у него под глазами. – Только ты и я. Заруби уже это себе на носу.

– И ты… меня простишь? – Я ведь изменила ему. Изменила с человеком, которого тяжело назвать «случайно подвернулся под руку».

– Мне не за что тебя прощать. Я это заслужил.

– Нет, – мотаю головой, размазывая слезы, словно распоследняя плакса. – Я не должна была…

Он не дает мне закончить.

Как-то очень резко заводит ладонь мне за голову, обхватывает затылок, сжимая волосы в кулаке.

Притягивает к себе.

Жадно, как голодный до женских губ, целует меня, накрывая мой рот своим. Заставляет выдохнуть удивленный вздох прямо в его губы, которые словно высасывают из меня все сопротивление и сомнения.

Я тянусь к нему, обнимаю изо всех сил, чтобы остаться вечным оттиском на его теле, чтобы наша кожа стерлась друг о друга, чтобы перемешались даже кости и молекулы ДНК. Чтобы мы перестали быть двумя автономными, дрейфующими во Вселенной космическими станциями, а стали чем-то одним, целым, что нельзя разделить на части и разложить на компоненты.

– Маша… – Я едва слышу как он выдыхает мое имя. – Ты же все рушишь, Маша…

– Потому что мое второе имя – «Ураган «Катрин», – цитирую как-то очень пришедшую к слову строчку из песни «Каспийского груза». – Пообещай, что Париж у нас будет обязательно.

Гарик смотрит на меня сверху и почему-то, хоть момент до ужаса романтичный, меня посещает странное чувство тревоги. Как будто я взяла то, что не должно мне принадлежать, даже если это «что-то» – мой законный муж.

Любимый муж.

Теперь я это точно знаю.

– У тебя будет Париж, Ураган. И все, что ты захочешь. – Гарик целует меня в уголок правого глаза, почти у самой переносицы, и от нежности этого прикосновения, меня разносит на щепки, как от прямого попадания из мортиры. – Обещаю.

Глава 67

Операция проходит успешно.

Это, пожалуй, вторая по значимости новость в моей жизни, после той, что мы с Гариком, наконец, поговорили.

После этого, кажется, уже не может случится ничего такого, что подобьет мою уверенность в собственном счастливом будущем.

Я убеждена, что оно будет. Не сразу, конечно – должно пройти время, чтобы Маруся немного поправилась и пришла в себя. Я морально готова к тому, что это будет долгий путь, но меня воодушевляет хотя бы то, что идти по нему одной мне не придется. Хотя те редкие ночи, что мы проводит дома, за пределами больничных стен, мы продолжаем спать в разных постелях. Но по крайней мере, Гарик вернулся домой. Я заметила, что он купил новую зубную щетку, новую электробритву взамен той, которую забрал в квартиру. И теперь, хоть у нас разные спальни, у нас хотя бы есть общая ванна, где мы даже изредка вместе чистим зубы перед сном или сразу после пробуждения.

– Тебе идет улыбка, – слышу голос мужа, когда он удачно ловит меня за этими размышлениями.

Мы сидим за столиком на летней площадке в кафе напротив кардиоцентра.

Конечно, это далеко не Париж, но большой свежий и хрустящий круасан у меня на тарелке, присыпанный молотыми фисташками и щедро политый сливочным кремом – неплохая альтернатива знаменитой французской выпечке.

– Просто я думаю о хорошем, – жмурюсь, когда утреннее яркое солнце отражается в зеркале бокового вида проезжающей мимо «легковушки».

– Поделишься?

Гарик воровато тянется к моему рогалику, и я делаю вид, что очень рассержена. И тут же сама кладу свой завтрак ему на тарелку. Минуту назад муж уплел свой буквально в три укуса, и поделиться тем, что ему приятное– самое меньшее проявление любви, на которое я способна в наших маленьких шагах навстречу друг другу.

– Вообще-то я имел ввиду мысли, а не завтрак, – посмеивается он, и тут же откусывает от хрустящего бока. Зеленая кремовая начинка – видимо, тоже фисташковая – щедро пачкает ему пальцы. Он немного смущенно краснеет, пытаясь справиться с этим десертно-стихийным бедствием.

Я смеюсь, глядя за его неумелыми попытками побороть ситуацию, а потом совсем заливаюсь хохотом, потому что крем побеждает в этой короткой схватке, триумфально шлепаясь на его белоснежную рубашку. Прямо между второй и третьей пуговицей.

– Черт! – Гарик пытается смахнуть его салфеткой, но делает только хуже, растирая пятно в длинную полосу, которая на белом шелке выглядит особенно яркой.

– Сегодня явно не твой день, – кое-как справляясь со смехом, констатирую я. – Один ноль в пользу круасана.

– Я даже в детстве не пачкал одежду едой, – со вздохом признается муж. То, как он комкает испачканную салфетку, выглядит вполне… по-человечески, уже без его этой вечной вампирской отрешенности.

Что ж, по крайней мере теперь я знаю, что и обычные эмоции ему не чужды.

Знаю – и влюбляюсь еще больше, потому что мне нравится тот простой человек, который скрывается в этой черствой оболочке. Нравится, каким он становится.

– У меня через час встреча с юристами Бакаева, – растерянно сообщает Гарик. – Не успею переодеться.

Я решительно встаю из-за стола, беру его за руку и тяну в сторону клиники.

Там хорошие туалетные комнаты, с горячей водой в кранах и достаточным уровнем стерильности. И еще там есть электросушилки для рук, так что застирать пятно будет делом десяти минут.

Муж разрешает себя вести.

В туалете никого.

Посмеиваюсь, когда Гарик интересуется с какой целью я расстегиваю его рубашку.

– Это можно застирать, – решительно говорю я, справляясь с несколькими верхними пуговицами.

Дохожу до четвертой, которая чуть выше пупка.

Ворот шелковой рубашки отходит в сторону, тонкая словно намоченная ткань медленно сползает с одного плеча.

Я сглатываю, потому что уже очень давно не видела моего мужчину… даже вот так, полураздетым. Даже утром или перед сном он ходит по дому в футболке, словно жадничает показывать мне все, что выше локтя, словно у меня нет особенных привилегий видеть то, что не могут видеть остальные.

– Маш, – Гарик перехватывает мои запястья, пресекая попытки стащить с него рубашку, – я могу купить новую в любом магазине.

Киваю слишком быстро и энергично.

Это так… позорно, что приходится искать повод, чтобы раздеть собственного мужа.

– Можешь думать, что хочешь, – сглатываю, потому что его пальцы на моей коже ощущаются очень сильными и властными, – но я правда просто хотела помочь с пятном… Ну, до последней минуты.

Мне приходится задрать голову, чтобы заглянуть ему в лицо, потому что проходит несколько долгих мгновений – а Гарик так и не отвечает на мои слова.

Его глаза темнеют.

Большие пальцы поглаживают тонкую кожу на внутренней части запястий, и я сеточками вен чувствую шершавую прелесть его кожи.

– Никогда не занималась этим в общественных местах, – говорю пересохшими от волнения губами.

– Да? – Он так искренне удивляется, что я даю себе обещание обязательно при случае расставить все точки над «i» в вопросе моего… гммм… личного опыта. Кажется, он думает что я более современная девушка, чем есть на самом деле.

Поворачивает спиной к мраморной панели с умывальниками.

Опускает ладони мне на бедра, без особых усилий подхватывает, чтобы усадить на прохладную поверхность.

– Дверь… – шепчу я, обвивая руками его крепкую шею.

– Я закрыл, – затыкает мне рот.

Мне нравится чувствовать его пальцы у себя на бедрах, потому что они крепкие и сильные, и я нарочно немного ерзаю из стороны в сторону, чтобы Гарику пришлось держать меня еще сильнее. До отпечатков на коже, чтобы, когда буду принимать душ, на мне были свидетельства того, что наша семейная жизнь потихоньку, но сдвинулась с мертвой точки.

Мне хочется от души выругать себя за то, что даже в эту пикантную минуту, стоит мужу сильнее толкнуть меня назад, спиной на большое зеркало в колючей раме, я издаю нервный смешок, потому что со стороны мы наверняка похожи на посредственный фильм «18+». Не стонем, едва дышим, долго возимся с одеждой, потому что с первого раза молния на моих джинсах никак не хочет поддаваться, а в его брюках путается рубашка.

– Черт, – слышу тихую ругань Гарика, когда он смазано проводит большими пальцами почти у самого края моих чулок, – я не взял «резинки». Не рассчитывал, что…

– Боже. Мужчина, ты же мой муж!

В отместку что эта капля реализма немного подпортила наш флер спонтанности, я несильно тяну его за отросшие и немного выгоревшие волосы. Они у него всегда такого соломенного цвета, словно живет не в Москве, а где-нибудь на Бали, и принимаем солнечные ванны три раза в день.

Гарик упрямо мотает головой.

Я сглатываю, делаю глубокий вздох.

Ладно, все хорошо, ничего страшного не случилось. Мы договорились идти друг к другу маленькими шагами, никуда не спешить и стать обычной семьей. Возможное зачатие и вопрос совместных детей – не то, что стоит обсуждать на нашем еще очень хрупком фундаменте взаимопонимания. Тем более начинать это обсуждение общественном туалете.

– У меня ровный цикл, – пытаюсь выкрутиться я.

Чествую себя кошкой, которой так приспичило, что она готова ползать перед котом на согнутых лапах, лишь бы он обратил на нее свое сомовое внимание.

Гарик приподнимает бровь.

Это положительный сигнал?

Я лихорадочно вспоминаю, когда у меня в последний раз была менструация.

Ну да, как раз первый день пришелся на встречу с потенциальными инвесторами, и это была такая адская мука, что я бы не отказалась от личного памятника в свою честь.

Это было…

Прежде чем осознание дат доходит до мозга, по спине ползет липкий холод.

Это было… в марте.

А в прошлом месяце?

Я пытаюсь вспомнить, выковыриваю из памяти хотя бы что-то, что может напомнить о прошедших вовремя критических днях, но ничего это нет.

У меня была овуляция в тот день, когда Гарик сказал о разводе.

Это единственное, что я точно помню про свой цикл.

И еще что я провела ту ночь с Призраком.

Мы предохранялись, но, кажется. Не всегда, потому что занимались сексом и ночью, посреди сна, и еще утром.

– Маша? – Гарик перетягивает на себя мое рассеянное внимание, и мне приходится очень постараться, чтобы навести на него фокус зрения. – Все хорошо?

Я сползаю со столешницы, нервно одергиваю юбку, пытаюсь сказать, что все в порядке и идея заняться любовь в туалете после стольких месяцев перерыва – действительно не очень удачная. Но вместо этого только невразумительно мычу.

К счастью, примерно в эту же минуту у Гарика звонит телефон, он смотрит на экран, хмурится и говорит, что никак не может не ответить.

Киваю и даже с облегчением выдыхаю, когда остаюсь одна.

Отвинчиваю кран, сую ладони под ледяную струю воды, и стою так долгих несколько минут, пока кончики пальцев не начинают неметь от холода.

«Это ведь не обязательно… беременность?» – задаю немой вопрос своему отражению в зеркале, и оно нервно кривит губы.

Был очень тяжелый и напряженный месяц.

Я много нервничала, мало спала, плохо ела и, чтобы справиться со стрессом, практически не вылезала из спортзала. Новости о разводе, Марусин инфаркт.

У меня просто сбился цикл.

Даже если женских дней не было уже почти… полтора месяца.

– Маш, у тебя все хорошо? – слышу вкрадчивый стук в дверь и голос мужа.

– Да, я просто… – Не могу придумать отговорку – голова работает, словно переваренный кисель. – Дай мне еще пару минут.

Я снова смотрю в зеркало.

Вид у меня – краше в гроб кладут: бледные щеки, дрожащие губы, дергающееся от нервного тика правое веко.

– Спокойно, ничего не случилось, – пытаюсь унять дрожь во всем теле, но внутренняя истеричка вопит, что даже в тяжелые времена у меня никогда не было таких затяжных сбоев.

Боже.

Мне нужен тест на беременность.

А лучше несколько, чтобы точно знать, что никакого ребенка нет.