Текст книги "100 великих украинцев"

Автор книги: авторов Коллектив

В Киеве, в Москве, в Париже есть «некрасовские» места. Он делал друзьям подарки, а друзьями становились его читатели с той самой книги «В окопах Сталинграда». Ему посвящали стихи поэты. Но если собрать все письма Некрасова, то они составили бы по объему куда больше страниц, чем все написанное им…

Он открыл, подарил всем читателям «Дом Турбиных», где теперь музей Михаила Булгакова – единственный пока в мире. Именно он придумал название «Замок Ричарда – Львиное сердце» для дома № 15 по Андреевскому спуску.

Умер В. П. Некрасов 3 сентября 1987 г. Его похоронили в Сен-Женевьев-де-Буа, под Парижем, где он часто бывал: «Хожу по аллеям тихого зеленого кладбища. Почти как киевское Байковое… Брожу по дорожкам среди берез и плакучих ив… Иван Шмелев, Константин Сомов, Дмитрий Мережковский, Зинаида Гиппиус… Вот мои будущие соседи».

Четверть века Некрасов прожил в пассаже, в центре Киева. Отсюда начиналась его дорога к друзьям-читателям… Последняя «человеческая», а не «организационная» телефонная книга вышла в Киеве в 1976 г., в ней обозначен абонент «Некрасов В. П., по адресу Крещатик, 15». Табличку со списком жильцов унесли в свое время поклонники писателя. После смерти Некрасова, когда начали печатать произведения, известные только на слух – читанные им по радио – в Киеве готовили экскурсию по некрасовским местам… «Железный» занавес сменился «зеленым».

А в родной город Некрасов вернулся – не только мемориальной доской, сделанной по проекту его друга скульптора Селибера на здании пассажа. Просто он этот город никогда и не покидал, даже пребывая в Париже.

Сергей Параджанов
(1924–1990)
кинорежиссер, сценарист, художник

Имя Сергея Параджанова почти четыре десятилетия фигурирует в списках лучших кинематографистов мира. Начало его славе положило триумфальное шествие по планете великого фильма «Тени забытых предков» (1964 г.).

Сергей Параджанов (Саркис Параджанян) родился 9 января 1924 г. в Тифлисе (Тбилиси). Его отец Иосиф, известный в городе антиквар и меценат, был весьма состоятельным человеком. С приходом советской власти его несколько раз арестовывали. Маленькому Сереже довелось пережить несколько обысков, и В 1942 г. Сергей оканчивает среднюю школу и поступает на строительный факультет Тбилисского института инженеров железнодорожного транспорта. Через год уходит и поступает сразу в два творческих вуза: Тбилисскую консерваторию (вокальный факультет) и хореографическое училище при Оперном театре. В 1945 году переводится в Московскую консерваторию (класс Нины Дорлиак), а в 1946 году поступает также на режиссерский факультет ВГИКа – в мастерскую украинского режиссера Игоря Савченко. Это была одна из лучших мастерских в истории ВГИКа. Вместе с ним учились знаменитые в будущем режиссеры А. Алов, В. Наумов, Ю. Озеров, М. Хуциев, Ф. Миронер, Г. Габай, Н. Фигуровский.

История, случившаяся во время учебы в киноинституте, оставила в его душе глубокий след. Однажды, зайдя в ЦУМ, Параджанов увидел в парфюмерном отделе симпатичную девушку. Познакомился, пригласил на свидание. Ее звали Нигяр, она была татаркой, приехавшей в Москву из Молдавии. Пылкий роман длился несколько месяцев и завершился женитьбой. Вскоре в белокаменную приехали братья Нигяр и с возмущением узнали, что их сестра без согласия родственников вышла замуж (девушка происходила из патриархальной семьи). Они потребовали выкуп – довольно большую сумму. Таких денег у студента не было. Ничего другого не оставалось, как отправить отцу письмо, умоляя поскорее выслать требуемую сумму. Но отец, мечтавший передать отпрыску свой антикварный бизнес, был обижен, что сын не пошел по его стопам. Денег в Москву он не выслал. Братья, так и не дождавшись выкупа, потребовали, чтобы сестра бросила мужа и вернулась домой. Девушка отказалась. И тогда братья бросили ее под электричку…

В декабре 1950 г. умер его учитель Игорь Савченко. Мастерскую возглавил Александр Довженко, с которым у Параджанова сложились теплые отношения. Сам Сергей Иосифович вспоминал, что именно Довженко предложил ему отправиться работать на Киевскую киностудию. Он планировал снимать новый фильм в Киеве и хотел, чтобы Параджанов был его ассистентом. Увы, этому плану не суждено было осуществиться: Довженко умер, так и не приступив к съемкам фильма.

В 1954 г. выпускник ВГИКа дебютировал на Киевской киностудии в качестве режиссера-постановщика (совместно с Я. Базеляном) фильма «Андриеш» (возможно, обращение к молдавской сказке было данью памяти Нигяр). В 1959 г. появляется кинокомедия «Первый парень», затем – экранизация произведений известных украинских писателей: «Украинской рапсодии» А. Левады и «Цветка на камне» В. Собко. И хотя ранние фильмы Параджанов впоследствии оценивал не очень лестно, следует отметить, что в «Украинской рапсодии» снимались знаменитые Наталья Ужвий и Юрий Гуляев, а музыку к фильму написал Платон Майборода.

В середине 50-х режиссер женился на киевлянке Светлане Щербатюк, родился сын Сурен. Брак оказался недолгим – в 1961 г. Светлана, взяв с собой сына, оставила мужа. Но после развода их взаимоотношения не прекратились – длились до самой смерти Сергея. Из заключения он будет слать письма именно Светлане, а в сценарии «Исповедь» один из эпизодов посвящен ее золотому локону…

В бытовом плане Параджанов был сложным человеком. Двери квартиры практически не закрывались. Иногда в день бывало до 40 гостей и больше. Однажды режиссер пригласил на свой день рождения всех, кого повстречал в тот день. Друзей, знакомых, коллег, соседей… Пришло более 100 человек. В небольшой квартирке поместилось от силы человек 20. Тогда виновник торжества, ничуть не смущаясь, раскатал ковры, дорожки по лестничной клетке со своего пятого этажа до первого. Гости расположились вдоль лестницы, сверху донизу. Каждого именинник снабдил бокалом, тарелкой, вилкой. А сам объезжал на лифте поочередно этажи, поднимая тосты и принимая поздравления…

К столетию со дня рождения Параджанову поручили снимать фильм по повести «Тени забытых предков» М. Коцюбинского. Начали искать сценариста, владеющего западноукраинскими диалектами. Выбор пал на молодого прозаика Ивана Чендея из Ужгорода. Летом 1962-го сценарий был готов. Через год, 15 июля 1963-го, появляется исторический приказ о запуске фильма в подготовительный период.

После выхода «Теней…» на экраны Параджанов стал не просто знаменитым – великим, встав в один ряд с мэтрами мирового кино. История трагической любви Ивана (И. Миколайчук) и Марички (Л. Кадочникова) потрясла мир. Началось триумфальное шествие картины по экранам мира (на Западе фильм демонстрировался под названием «Огненные кони») – двадцать восемь призов на международных фестивалях в двадцать одной стране (по этому поводу есть запись в Книге рекордов Гиннеса), восхищенные телеграммы с поздравлениями от Феллини, Антониони, Годара, Куросавы.

Успех фильма положил начало не только мировой славе его создателя. На премьере 4 сентября 1965 г. в киевском кинотеатре «Украина» на сцену поднялся Иван Дзюба и сообщил, что во Львове идут аресты интеллигенции. Началось замешательство, кто-то стал отталкивать его от микрофона, включили пожарную сирену, чтобы заглушить выступающего…

Над головой режиссера начали сгущаться тучи. История с нереализованным фильмом «Киевские фрески» тому пример. Руководители украинского Госкино отнеслись к сценарию весьма настороженно. После первых же проб дальнейшие съемки запретили. Параджанов смонтировал из кинопроб к «Киевским фрескам» минифильм. Он чудом уцелел – его нашли в 1992 г. на киностудии в коробке с другим названием…

Убедившись, что на киевской киностудии работать больше не дадут, режиссер отправился в Армению. В 1967 г. на Ереванской студии документальных фильмов он снял картину «Акоп Овнатанян», а в 1968-м на «Арменфильме» приступил к съемкам художественного фильма и снял «Саят-Нова» о средневековом армянском поэте. Госкино СССР присвоил фильму низшую категорию, что предрешило его прокатную судьбу и закрыло доступ на международный экран. Более того, режиссеру С. Юткевичу, специально приглашенному из Москвы, было поручено перемонтировать фильм, в результате чего авторский оригинал сохранился лишь в армянском варианте.

Параджанов возвращается в Киев и вскоре представляет на студию им. Довженко сценарий «Intermezzo» (тоже по М. Коцюбинскому). Фильм так и не был запущен в производство. Безвыходное положение вынуждает режиссера написать письмо секретарю ЦК КПУ по идеологии: «Прошло более 5 лет с тех пор, как вышел на экраны фильм „Тени забытых предков“. Как известно, этот фильм впервые за много лет вновь вернул международный престиж украинскому кино. Он до сих пор имеет широкую прессу во всем мире… Казалось бы, беря все это во внимание, руководство украинской кинематографии должно быть заинтересовано в том, чтоб „развить успех“ и, в частности, поручить новые работы, новые заказы режиссеру, показавшему свой профессиональный уровень и свои творческие возможности. Но на деле вышло наоборот. Я не только не получил никакого заказа, но и моя собственная инициатива – попытки поставить фильмы „Киевские фрески“, „Исповедь“, „Бахчисарайский фонтан“ – постоянно отбрасывались…».

С. Параджанов и Лиля Брик.

Параджанов продолжает писать сценарии, обдумывает новые замыслы, рисует. И – ходит по лезвию бритвы. Представляя в феврале 1970-го на съезде комсомола в Минске фильм «Саят-Нова», он говорит совершенно невероятные по тем временам вещи: «Один из секретарей ЦК по культуре – в прошлом полотер и был выдвинут на руководящую должность, – посмотрев картину, сказал, что это удивительная картина, но что в ней очень много мастики. Я долго не понимал, почему именно мастики, потом мне перевели его „переводчики“, которые его сопровождают и редактируют, что это „мистика“». В том же выступлении Сергей Иосифович признается: «Я понимаю, насколько я рискованно выступаю. Но меня вчера разозлил этот член ЦК, который грозился, дескать, вы еще шесть лет не будете работать». Резонанс был таков, что о выступлении руководитель КГБ Андропов докладывал на заседании политбюро.

В 1973-го режиссер праздновал свой последний день рождения в Киеве.

«Параджанов… любил играть с огнем, – вспоминает Р. Балаян. – Многие это считали (и считают до сих пор) эпатажем. Однако, на мой взгляд, это и есть свобода личности. Способ жизни, очень органичный для Параджанова».

Сергей Иосифович говорил, что в Киеве его хотели сделать номенклатурным режиссером, снимающим то, что прикажут. Режиссер не только не согласился на придворную роль, но и отправил, например, телеграмму тогдашнему председателю президиума Верховного Совета СССР: «Москва. Кремль. Подгорному. Поскольку я единственный безработный кинорежиссер в Советском Союзе, прошу отпустить меня в голом виде через советско-иранскую границу. Возможно, стану родоначальником иранского кино».

Друзья пытаются помочь опальному кинорежиссеру. Через Виталия Шелеста – сына первого секретаря ЦК КПУ – Параджанову устраивают встречу с руководителем Украины. Петр Шелест, симпатизировавший фильму «Тени забытых предков», предложил снять фильм о сельском хозяйстве… Уязвленный Параджанов впоследствии так рассказывал об этой аудиенции. Хозяин кабинета хмуро, не поднимая глаз, спросил: «Ну, с чем пришли?». «С нежностью», – ответил режиссер. «Что-что?» – первый секретарь оторвал глаза от государственных бумаг. «На ручке вашего кабинета изображена лира, – объяснил Параджанов. – Следовательно, вы художник в душе. А художник всегда поймет художника!». Шелест поднялся, прошел к двери, осмотрел ручку, хмыкнул, почесал затылок и восхищенно сказал: «Сколько здесь сижу, не замечал! Острый глаз, черт!». После этого, по словам Параджанова, руководитель Украины пообещал всячески поддерживать его. Но вскоре и сам П. Шелест был снят с работы.

Тем временем ни на минуту не прекращается знаменитый параджановский карнавал – гениальный рассказчик и выдумщик, он блистательно импровизирует. Люди, хорошо знавшие режиссера, могли различать его повествования по степени их правдивости, однако новички принимали все за чистую монету… Однажды в интервью датской газете Сергей Иосифович заявил, что его благосклонности добивались аж два десятка членов ЦК КПСС. Сказал в шутку, но газета эти слова напечатала и растиражировала по всему миру. Когда об этом стало известно в Кремле, была дана команда Параджанова посадить.

Уголовное дело, исход которого был предрешен заранее, готовилось в такой спешке, что исполнители заказа не сразу придумали, какое формальное обвинение предъявить. Статьи, которые инкриминировались режиссеру, все время менялись. Вначале – валютные операции. Затем, вспомнив, что он собирает иконы, решили обвинить его в ограблении церквей. Но раздумали и остановились на взяточничестве. И лишь после этого появилась версия, связанная с гомосексуализмом. В киевский КГБ срочно вызываются друзья Сергея, от них требуют письменных признаний в том, что они были изнасилованы Параджановым. Но требуемых показаний они не дали.

Один таки нашелся. И уже на следующий день, 17 декабря 1973 г., режиссер был арестован. Точнее, пропал. Вернулся из Москвы, пришел в свою квартиру, после чего бесследно исчез. Три дня бывшая жена Светлана и кинооператор Сурен Шахбазян повсюду искали его, но везде отвечали, что ничего не известно о Параджанове. Лишь через три дня в Госкино пришли люди из КГБ и сообщили: режиссер арестован, он обвиняется по шести статьям Уголовного кодекса. При аресте исчезли 17 его сценариев.

Дело вел следователь по особо важным делам республиканской прокуратуры Макашов. «Вам положен год, а я найду 5 лет», – заявил он Параджанову. Так и получилось. Его отправили сначала в зону под Луганском (тогда – Ворошиловград), затем под Винницей. После ареста на киностудии сожгли единственную копию «Теней забытых предков».

Неутомимый выдумщик, он стал собирать крышки от молочных бутылок, придумал технику гравировки фольги. Фольгу заливал смолой, и получались «талеры Параджанова» – с изображением Петра I, Хмельницкого, Пушкина, Гоголя. Пару таких «талеров» тюремные власти изъяли и отправили на психиатрическую экспертизу в Москву: хотели доказать, что их автор сумасшедший. Пришел ответ: «Талантливый, очень». Спустя десятилетие один из таких медальонов с портретом Пушкина попал к выдающемуся итальянскому кинорежиссеру Федерико Феллини, и он отлил из него серебряную медаль, которой с тех пор награждают лучший фильм на фестивале в Римини.

О тюремных годах Параджанов впоследствии написал (точнее, надиктовал) сценарий, фильм по которому, «Лебединое озеро. Зона», снял его друг и сподвижник по «Теням забытых предков» Юрий Ильенко.

Добрым гением и спасительницей режиссера стала Лиля Брик, муза и возлюбленная Владимира Маяковского. Не без ее участия за рубежом был создан международный комитет по спасению Параджанова во главе с Лукино Висконти. Членами комитета стали Пьер-Паоло Пазолини, Джон Апдайк, Тонино Гуэрра и другие всемирно известные деятели культуры. Однако их обращения к советским властям оставались без ответа. В декабре 1977 г. по просьбе Л. Брик в Москву приехал известный французский писатель Луи Арагон. На встрече с Брежневым он замолвил слово о Параджанове. И генсек сделал поистине царский подарок зарубежному гостю – уже 30 декабря 1977 г. Параджанова освободили.

Ему запретили жить в Киеве. Сергей Иосифович отправился в Тбилиси. 53-летний режиссер появился на пороге отчего дома в черном зэковском бушлате, без привычной бороды, почти не узнаваемый…

Четыре года он бездействовал как кинематографист. Лишь изредка ездил в Киев навещать сына Сурена, студента строительного факультета архитектурного института. О своем положении Параджанов рассказал в интервью французской газете «Монд»: «Теперь я свободен, но не чувствую себя в безопасности. Здесь все должны иметь прописку и работу. Но мне не дают работу. Меня могут в любое время арестовать, так как я нигде не работаю. Я не имею права существовать, я вне закона».

В октябре 1981-го, оказавшись в Москве, Параджанов по приглашению Ю. Любимова пришел на генеральный прогон спектакля «Владимир Высоцкий» в Театре на Таганке. В зале – госчиновники, представители общественности. Состоялось обсуждение. В защиту постановки выступили многие деятели науки и культуры. Взял слово и Параджанов. Он заявил, что спектакль – святой, никто его закрыть не посмеет, ибо сам Папа Римский пообещал вмешаться в это дело. Затем назвал советскую власть фашистской, поскольку лучшие люди Отечества гниют в тюрьмах, а «пыжиковые шапки с Лубянки» все не успокоятся – вот и в этот зал набились.

После этого на Параджанова завели новое уголовное дело, обвинив в даче взятки. 11 февраля 1982 г. его арестовали в Тбилиси. В ожидании суда он провел 11 месяцев в следственном изоляторе. Режиссера приговорили к пяти годам тюрьмы условно. Вначале предполагался более строгий приговор, но спасло обращение поэтессы Беллы Ахмадулиной к руководителю Грузии Эдуарду Шеварднадзе.

Не без участия Э. Шеварднадзе режиссеру удалось вернуться в кинематограф. В 1984 г. на студии «Грузия-фильм» он снимает картину «Легенда о Сурамской крепости», а в 1985 г. в тбилисском Доме кино открывается первая выставка его работ – коллажи, куклы, керамика, рисунки, ассамбляжи. В 1986 г. на Грузинской студии документальных фильмов Параджанов снимает фильм-фантазию «Арабески на тему Пиросмани», в 1988 г. на экраны выходит фильм «Ашик-Кериб».

Начало перестройки ознаменовало новый этап в жизни Параджанова. Официальная советская пресса величает вчерашнего зэка классиком, ему позволяют ездить за границу, предлагают снимать все, что он хочет.

В феврале 1988-го Параджанов был приглашен в Голландию, где его чествовали в составе двадцати лучших режиссеров мира. В 1989 году маэстро наконец-то приступил к работе над автобиографическим фильмом «Исповедь». Однако снять фильм так и не успел.

У него обнаружили рак легкого. По приглашению правительства Франции режиссер прибыл для лечения в Париж. Два месяца врачи боролись за его жизнь, однако болезнь была неизлечима. Поняв, что дни его сочтены, Параджанов попросил отвезти его в Ереван, где через три дня скончался. 25 июля 1990 г. кинорежиссер был погребен в Пантеоне столицы Армении, рядом с Арамом Хачатуряном, Вильямом Сарояном и другими великими деятелями.

В 1991 году в Ереване был открыт музей великого режиссера и художника. В Киеве на доме, где он жил, появилась мемориальная доска. На киностудии им. Довженко открыт памятник Параджанову, на котором запечатлены персонажи его фильма «Тени забытых предков».

Василь Стус
(1938–1985)
поэт, переводчик, литературовед, общественный деятель

В 1985 году Василь Стус был выдвинут на получение Нобелевской премии по литературе (представление Г. Белля), но осуществиться этим планам было не суждено. В ночь с 3 на 4 сентября он умер в карцере от сердечного приступа – на второй день «сухой» (без употребления воды) голодовки.

Василь Стус – автор шести поэтических сборников: «Круговорот» (1964), «Зимние деревья» (1968–1970), «Веселое кладбище» (1970–1971), «Время творчества – Dichtenszeit» (1972), «Палимпсесты» (1972–1980, в нескольких редакциях), а также прижизненной книги избранного из «Палимпсестов» – «Свеча в зеркале». Сделал переводы с Й.-В. Гете, P. M. Рильке, И. Бахман, П. Целана, Р. Киплинга, Ф. Г. Лорки, А. Рембо и др. Его собственные произведения переводились на английский, французский, португальский, польский, немецкий, русский и др. языки. С 1978 г. Василь Стус был почетным членом английского PEN-клуба, лауреатом Государственной премии «The Poetry International Award» (Роттердам, 1982), Государственной премии имени Т. Г. Шевченко (1989).

1972 год стал чертой, разделившей путь В. Стуса на две, зеркально противоположные половины его жизненной мистерии, между которыми оказалось «цветение» личного выбора поэта. Позади остался период сознательной самозакалки перед жизненными испытаниями, тем, что предназначено тебе Судьбой. Впереди – подтверждение, что ты – поэт – способен заплатить цену, выставленную обществом за то, что ты, наперекор всему «советскому народу», сохраняешь право на собственные мнение и поступки. Кстати, на суде 1972 года никакой политики еще не было. Вопрос стоял так: отречешься от себя и друзей или сядешь за верность себе и им. Отречься – значило утратить себя, на что поэт, даже вопреки некоторым колебаниям, нашел силы не согласиться.

Самой высокой наградой Судьбы стал счастливо найденный язык «палимпсестов», который воспринимали даже не понимая содержания. Первый стих ранних «палимпсестов» – «Звезда мне утром ныне воссияла…» (книга «Время творчества») – написан на пятый день пребывания в камере предварительного заключения киевского КГБ.

А начиналось все в таинственный сочельник – 6 января 1938 года – в живописной Рахновке Винницкой области. Именно тогда (по паспорту – 8 января, потому что мать – Илина Стус – решила не дразнить советскую власть совпадением дня рождения ребенка с великим религиозным праздником) в семье Стусов родился четвертый и последний ребенок – Василь. Помимо полнейшей враждебности к властям, пронесенной матерью поэта через всю жизнь, именно революция сделала возможным брак его родителей – дочери зажиточного крестьянина и сироты, прибившегося к селу вместе с российскими войсками.

Дед В. Стуса долго не хотел «добровольно» вступать в колхоз, предпочитая платить грабительские налоги. А когда житья «не стало совсем» – перебрался в Крым, оставив дочери и бедному зятю немалый достаток, который семья окончательно утратила в 1931–1933 годах. Несмотря на все тяготы голода, похоже, что для семьи Стусов этот период оказался не столь трагическим – в узком семейном кругу обошлось без потерь.

В 1936–1937 годах, когда гонения на зажиточных крестьян стали невыносимыми, Семен Стус (отец поэта) начал искать возможность вырваться в город, чтобы избавиться от того унизительного, «закрепощенного», беспаспортного положения украинского крестьянина, против которого государство диктатуры пролетариата повело открытую необъявленную войну. Ему удалось завербоваться на один из химзаводов г. Сталино (Донецк), и он со старшей дочерью Пелагеей выехал туда, даже не дожидаясь рождения Василя.

Где-то через полгода после появления на свет сына переехала туда и мать, оставив маленьких Марию и Василя с теткой. Забрать младших детей удалось только осенью 1940 года.

Первые впечатления маленького Василя от донецкого барака – колкости и насмешки, которым подвергалась сельская традиционность его семьи. Еще не осмыслив своих действий, он поделил мир на «своих» и «чужих» – тех, кто издевается над твоими родителями, высмеивает твой язык.

Как бы ни было тяжело, еще к началу войны семье удалось соорудить небольшую халупку, в которой она и пережила военное лихолетье. Непосильный труд подорвал здоровье старшей сестры Пелагеи, которая умерла от менингита накануне вступления немецких войск в Сталино (ее могилу после войны так и не нашли).

Новое испытание ожидало семью после «освобождения»: в 1944 году на мине подорвался 15-летний брат Иван.

Осенью того же года сестра Мария пошла в школу. За ней и шестилетний Василь. Позже в автобиографии В. Стус так охарактеризует период ученичества: «… школьное обучение претило. Одно – иноязычное, а другое – глупое».

В трудные послевоенные годы семья Стусов бедствовала – небольшой заработок и нежелание отречься от религиозности и традиционной крестьянской семейной жизни обрекали их на положение «белых ворон».

Это детское противостояние с обществом породило в сердце В. Стуса первые ростки сомнений: правда ли, что мы живем в «самой счастливой стране мира»?

Именно в эти годы происходит и первый спонтанный протест против антинародной политики: «Помню, как в 1951 г. я ездил в село, к бабушке. Собирал колосья – по стерне. За мною гнался объездчик – я убегал, но он – верхом на коне – догнал меня, начал выдирать торбочку, а я кусал его за его гадкие красные руки. И такая злость была, что отобрал торбу».

Так в 13 лет впервые проявился главный императив поведения Стуса. Готовность к сопротивлению и протесту ради своих, и равнодушие к существованию чужих, враждебных родной земле и здравому смыслу законов. Ничего, что они существуют. Ничего, что это право сильного. Я должен поступать именно так, потому что меня попросила бабушка, потому что она бедствует, потому что заработанных трудодней не хватает на человеческую жизнь, потому что, наконец, кто-то же должен оставаться мужчиной, не корясь произволу государства-монстра. И что поделаешь, ежели сохранить верность своему роду, своей земле, а следовательно, и самому себе, значит противопоставить себя существующим порядкам. Позже это отразится в строчках известного стиха:

 
На этом поле, синем, словно лен,
где ты и никого живого боле, —
увидев, замер: там толпилось в поле
теней без счета. В синем, словно лен.
На этом поле, синем, словно лен,
блуждать тебе судилось одиноко,
чтобы познать в расплате волю рока
на этом поле, синем, словно лен.
 

(Здесь и далее в статье поэтические переводы И. Пилипчука)

Этот сознательный выбор доминанты традиции над законом, нарушающий утвержденный веками порядок вещей, а значит, согласно философии В. Стуса, необязательный для мужчины, постепенно кристаллизовал сознательную позицию: ты – ничто без своих родителей, семьи, земли, края… И даже когда весь мир против тебя, ты – поэт, – чтобы не утратить почву под ногами под давлением разных «современных» идей и концепций, должен всеми силами отстаивать свое, родное, национальное. И каким бы трудным ни был этот путь, он значительно легче предательства. Благодаря взглядам матери и отеческой любви Василю Стусу удалось понять это очень рано. Острая боль из-за родителей, затаившихся, чтобы не отречься от традиций и языка предков, в норке собственного дома без никаких надежд на жизненный успех, принуждала всегда жить на максимуме, чтобы отплатить этому миру за унижение твоего рода. Возможно, именно поэтому ему стала так близка ведущая идея философии экзистенциалистов: настоящая жизнь всегда на границе, всегда между жизнью и смертью.

В школьные годы поэт знакомится с мировой классической литературой, музыкой… Самостоятельно конструирует приемник.

Но было бы явным упрощением говорить, что на него совсем не повлияла мощная идеологическая обработка коммунистического воспитания. Он восхищается классикой соцреализма (роман «Мать» М. Горького, «Как закалялась сталь» Н. Островского). Но даже в этих произведениях он видит не столько конфликт между рабочим классом и его эксплуататорами, сколько конфликт между добром и злом, людьми и нелюдями, читая эти книги, он «решил, что и сам будет таким, как Павка Корчагин, как Павел Власов, чтобы людям жилось лучше».

«А когда я прочитал „Мартина Идена“ Джека Лондона (это где-то в пятом – шестом классе), мир для меня перевернулся. Как мучился человек, а смог превзойти всех, кто купался в молоке! И все тяжким трудом… и все – соленым кровавым потом», – пишет он в письме о своем детстве. И дальше: «во время каникул „отдыхал“ на железной дороге, менял там шпалы, рельсы, бил костыли, грузил щебень. Натрудившись, едва не падал. Но все же 400–500 руб. старыми деньгами к отцовским 600–700 что-то и значило, какая-то помощь».

Для В. Стуса отчужденность родителей в социальной среде денационализированного Донбасса означала неминуемый и мучительный выбор: противостояние или с родителями, или с ровесниками. И выбор в пользу родителей обрекал на одиночество, или, как определяют это сегодня, социальную неадаптацию.

К такому выводу склоняет и отсутствие всяческих свидетельств о друзьях детства, постоянных увлечений, ярких незаидеализированных воспоминаний о первой любви, переживаемых большинством из нас.

Тем не менее, если с течением времени человек находит в себе силы одолеть этот порог и адаптироваться к обществу, эта начальная «неприспособленность», кроме отрицательного, обогащает человека и положительным опытом – умением быть не таким, как все.

Довольно рано, еще в девятом классе, В. Стус постиг, что основой его школьного отдаления от товарищей есть ужасное разногласие между жизнью реального Донбасса и традиционным укладом, которого придерживалась семья.

Неожиданным спасением стала поэма И. Франко о Моисее. Как раз из нее у Стуса и начался процесс сознательного формирования из себя человека, потенциально способного на поступок. Как-то он признался: «Еще в школе я каждый день устраивал себе исповедь. Что за день сделал доброго, что – плохого». Уже в институтские годы поэт был готов к ответственности за каждое свое слово и каждый поступок.

В девятом – десятом классах он ознакомился с украинской литературой «расстрелянного возрождения», не только замалчиваемой, но и запрещенной в УССР. Готовясь в 1954 году к поступлению в институт, поэт целиком осознавал границы «допустимого», и был далек от ожидания радужного будущего. Можно сказать, что «красивое детство», как определил его сам Стус, воспитало гражданина Украины, а не Страны Советов. Гражданина, крепко связанного, несмотря на его своенравие, с пуповиной рода.

Закончив с серебряной медалью школу, Василь Стус предпринимает попытку поступить на факультет журналистики Киевского государственного университета. Но у него отказываются даже принять документы – не хватило одного года, того самого года, на который Василь Стус раньше пошел в школу. В отчаянии он возвращается в Сталино, и без экзаменов поступает на историко-филологический факультет местного пединститута.

Пришло время философских и филологических занятий. В институте, как выразился приятель поэта тех лет О. Орач, «еще витал дух И. Дзюбы», закончившего накануне этот вуз. Вместе с В. Стусом учились В. Голобородько, В. Захарченко, В. Мищенко, А. Лазаренко… Самим фактом своего существования литературная студия института (руководитель – Т. Духовный), помогала противостоять русскоязычной среде. Именно в эти годы появляются первые стихи, публикации. И хотя лучшие поэтические достижения В. Стуса были еще впереди, дебют в «Литературной газете» (теперь «Литературная Украина») с напутственным словом А. Малышко (22.11.1959), состоявшийся в год окончания вуза, казался многообещающим.

Закончив с красным дипломом институт, Василь Стус, чтобы дать возможность однокурснице остаться в Донецке (ему, мол, все равно служить), едет работать учителем украинского языка и литературы в школу села Таужного, возле Гайворона. «Там оттаял душой, освободился от студенческого отшельничества», – отмечает он в предисловии к «Зимним деревьям».