Текст книги "100 великих украинцев"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 63 страниц)

Большинство кирилло-мефодиевцев, в том числе и сам Н. Костомаров, были людьми глубоко религиозными, а народнический пафос носил у них характер почти религиозной веры. Но если Н. Костомаров, Н. Гулак и В. Белозерский были больше славянофилами, чем людьми, преданными собственно украинской идее, то П. Кулиш и Т. Шевченко образовывали патриотически-украинское крыло.

Программные документы кирилло-мефодиевцев, и прежде всего написанная Н. Костомаровым «Книга бытия украинского народа», отражают влияние документов польского освободительного движения, в частности «Книги народа польского и пилигримства польского» А. Мицкевича, изданной в Париже в 1832 г. Не меньшее влияние на историко-политическое мышление братчиков оказала и «История русов» – патриотическое украинофильское произведение, вышедшее на рубеже XVIII–XIX веков из кругов левобережного, оппозиционно настроенного по отношению к российскому самодержавию украинского дворянства и отстаивавшее традиционные права и свободы казацкой Украины.

Члены Кирилло-Мефодиевского братства свои идейно-политические идеалы и стремления изложили в нескольких программных документах-прокламациях: «К братьям украинцам» и «К братьям великорусам и полякам», в «Уставе» и упоминавшейся «Книге бытия украинского народа». Они стремились к перестройке общества на основах христианского учения о справедливости, равенстве и свободе людей путем его всестороннего и радикального реформирования.

Оформившись в идейном отношении, кирилло-мефодиевцы намеревались перейти к практической деятельности, пропагандируя свои убеждения среди населения. При этом Н. Гулак, близкий к декабристскому радикализму П. Пестеля, не исключал применения насильственных методов борьбы, а Т. Шевченко даже мечтал о народном восстании. Но до практического воплощения этих намерений дело не дошло. Студент Петров, снимавший квартиру в одном доме с Н. Гулаком, подслушивал разговоры друзей. Он завел с ними знакомство и вскоре вошел в доверие к братчикам. 3 марта 1847 года Петров написал донос попечителю Киевского учебного округа генерал-майору Траскину. Он сообщал, что «слышал у Гулака собрание людей и рассуждения о предметах, касающихся до государства, проникнутые совершенно идеей свободы…». Бумага была немедленно переправлена в Петербург начальнику III отделения его императорского величества собственной канцелярии графу Орлову. 17 марта Орлов сообщил об обществе наследнику престола Александру Николаевичу с просьбой разрешить аресты в Киеве.

Киевский гражданский губернатор И. Фундуклей, меценат и большой любитель древностей, с большим уважением относился к Н. Костомарову. За несколько недель до этих событий он дал Николаю Ивановичу для отзыва и замечаний свою рукопись книги «Обозрение Киева в отношении к древностям» (она была напечатана в 1847 году). Узнав о готовящемся аресте, Фундуклей пытался своевременно предупредить Н. Костомарова об опасности. В отправленной с посыльным записке он просил Костомарова срочно зайти к нему. Но историк, поглощенный заботами предстоявшей через несколько дней свадьбы с Алиной Крагельской, не нашел времени заехать к губернатору. В ночь на 30 марта 1847 года Н. И. Костомаров был взят под стражу и отправлен в Петербург. Теперь уже И. Фундуклей ничем не мог помочь Николаю Ивановичу. Костомаров пребывал в ужасном состоянии. Отчаявшись, он решил заморить себя голодом в дороге. Обессиленный, он едва мог встать с повозки. Квартальный-провожатый, заметив состояние своего арестанта, посоветовал ему отказаться от рокового намерения. «Вы… смерти себе не причините, я вас успею довезти, но вы себе повредите: вас начнут допрашивать, а с вами от истощения сделается бред, и вы наговорите лишнего и на себя, и на других», – уговаривал Костомарова конвоир. Логика надзирателя подействовала на Костомарова. 7 апреля его привезли в Петербург, а 15-го состоялся первый допрос.

14 июня 1847 года находившемуся в Петропавловской крепости Костомарову было разрешено свидание с невестой Алиной Крагельской. Познакомились они в женском пансионе, где Костомаров преподавал. Воспитанницы прозвали своего учителя Чучелом Морским, что не мешало им восхищаться его знаниями и талантом рассказчика. Крагельская пленила Костомарова своей живостью, непосредственностью и истинной одаренностью. Ее игрой на фортепиано восхищался даже Ференц Лист, посетивший Киев с гастролями. Арест Костомарова круто изменил их жизнь. Николай Иванович боялся после осуждения связывать с Алиной свою, как он считал, пропащую жизнь. Масла в огонь подливала и мать невесты. В итоге их брак расстроился. Крагельская вышла замуж за другого человека и прожила с ним 19 лет. Однажды зимой 1862 года она купила издание драмы Н. И. Костомарова «Кремуций Корд» и прочла понятное только ей посвящение: «Незабвенной А. Л. К. на память. 14 июня 1847 г.»…

Одновременно с Костомаровым был арестован Н. Гулак, а вскоре Т. Шевченко, П. Кулиш, В. Белозерский, А. Маркович и другие кирилло-мефодиевцы. Для проведения следствия все они были отправлены в Петербург и осуждены, но, по меркам николаевского времени, в большинстве своем (кроме Т. Шевченко, который был сослан рядовым в Оренбург, а потом – в Новопетровское укрепление, со строжайшим запретом Николая I писать и рисовать) без излишней жестокости. Граф Орлов понимал, что никакой политической работы кирилло-мефодиевцы так и не начали, ограничивая свою деятельность периодическими встречами, составлением и обсуждением документов. Интересно, что во время следствия осужденным помогали сами же гонители из жандармского корпуса, подсказывая, как правильнее вести себя на допросах.

24 июня 1848 года, отбыв годичное заключение в Петропавловской крепости, Н. Костомаров был сослан в Саратов. Год тюрьмы не прошел для Николая Ивановича даром. За несколько месяцев заключения он выучил греческий и испанский языки, и теперь легко мог читать Гомера и Кальдерона в подлиннике.

В Саратове Костомарова определили на должность переводчика при губернском правлении с жалованьем 350 рублей в год. Поскольку переводить было нечего, губернатор поручил политическому ссыльному заведовать секретным отделом, в котором велись дела «раскольников».

Как человек весьма впечатлительный, и к тому же слабого здоровья, Николай Иванович тяжело переносил постигший его удар судьбы, особенно несостоявшийся брак. Но мировоззрение его почти не изменялись. В Саратове он снова включился в научную работу и завершил монографию о Богдане Хмельницком. Тогда же он начал писать о быте в Московском государстве XVI–XVII веков. Для этой работы он, по своему обыкновению, не ограничивался уже имевшейся литературой, а отправлялся в этнографические поездки, собирая старинные песни и предания и одновременно знакомясь с жизнью раскольников и других сектантов.

В саратовской ссылке Костомаров познакомился с Н. Чернышевским. Николай Гаврилович очень высоко оценил изданную в «Отечественных записках» монографию «Богдан Хмельницкий», написав в «Современнике» о беспристрастии сочинителя и широте его взглядов. В Саратове в «Губернских ведомостях» за 1853 г. был опубликован первый вариант будущего обширного исследования Костомарова «Бунт Стеньки Разина». Эта монография позже стала известна К. Марксу: он настолько заинтересовался ею, что даже составил ее подробный конспект.

В 1856 году «высочайший манифест» нового царя Александра II освободил Костомарова от полицейского надзора. В 1857-м Николай Иванович отправился за границу. Он побывал в Швеции, Германии, Швейцарии, во Франции и в Италии. В Праге он встретился с «патриархом чешского славянства» В. Ганкой, который уделил Костомарову много внимания, а на прощание в знак глубокого расположения подарил ему все свои произведения.

В 1858 году Н. И. Костомаров возвратился в Петербург и продолжил свои научные изыскания. Он почти ежедневно ходил в библиотеку, изучал рукописи, пополняя новыми данными очерки быта и нравов русского народа. Узнав, что в Петербург вернулся Тарас Шевченко, Костомаров решил навестить товарища. Очень трогательно описана сцена их встречи в «Автобиографии» Костомарова: «Мастерская Шевченко находилась рядом с академической церковью, была просторная светлая комната, выходившая окнами в сад. „Здравствуй, Тарас“, – сказал я ему, увидевши его за работой в белой блузе, с карандашом в руках. Шевченко выпучил на меня глаза и не мог узнать меня. Напрасно я, все еще не называя себя по имени, припомнил ему обстоятельство, которое… должно было навести его на догадку о том, кто перед ним. „Вот же говорил ты, что свидимся и будем еще жить в Петербурге – так и сталось!“ Это были слова его, произнесенные в III отделении в то время, как после очередных ставок… мы возвращались в свои камеры. Но Шевченко и после того не мог догадаться, раздумывая и разводя пальцами… Должно быть, я значительно изменился за одиннадцать лет разлуки с ним. Я наконец назвал себя. Шевченко сильно взволновался, заплакал и принялся обнимать меня и целовать».

Весной 1859 года Костомаров принял приглашение занять кафедру русской истории Петербургского университета. В ноябре он приступил к чтению лекций. Вступительная лекция в университете запомнилась ему больше всего: «Стечение публики было большое; несколько государственных лиц посетили мою лекцию. По окончании чтения последовали громкие рукоплескания, а потом толпа молодых людей подхватила меня на руки и вынесла из университетского здания к экипажу». Кто-то из современников точно заметил: «Лекции Костомарова влекли на площадь!». Влияние Костомарова на петербургскую интеллигенцию было огромным. На каждой лекции – столпотворение; у себя дома по вторникам он собирал цвет русской культуры. У него бывали Н. А. Добролюбов, А. Н. Пыпин, Н. Н. Ге, Н. А. Некрасов, Н. Г. Чернышевский и многие другие.

За годы заключения и саратовской ссылки взгляды Н. Костомарова на историю существенно изменились. Он уже был далек от мистического преклонения перед народом, однако по-прежнему, в отличие от большинства российских профессоров, не считал сутью исторического процесса государственную жизнь. Он все более критически смотрел на основные личности и события как русской, так и украинской истории, что шло вразрез с общественными пристрастиями тех лет. Костомаров напряженно работал, разбирал и анализировал архивные материалы, много публиковался, в том числе в самых популярных тогда журналах «Современник», «Вестник Европы» и «Русское слово».

В северной столице он встретился с вернувшимися из ссылки старыми киевскими друзьями П. Кулишом, В. Белозерским и Т. Шевченко. Вместе они создали и возглавили петербургскую украинскую «Громаду», в идейном спектре которой Н. Костомаров занял принципиальные либеральные взгляды, не разделяя народнического радикализма Т. Шевченко и некоторых других членов этой культурно-просветительской и полностью легальной организации. Не соглашался Н. Костомаров и с революционными идеями Н. Чернышевского. В 1861–1862 годах петербургские «громадовцы», поддерживая тесные связи с аналогичными кружками в Киеве и других городах Украины, издавали журнал «Основа». В нем были напечатаны теоретические работы Н. Костомарова «Мысли о федеративном начале в Древней Руси», «Две русские народности» и «Черты народной южнорусской истории», в которых разрабатывалась концепция различия исторического пути и этнокультурного типа украинцев и русских, подчеркивалась роль казацких демократических традиций в украинской истории, которые, как и русское самодержавие, Костомаров уже не идеализировал.

В эти годы Николай Иванович поддерживал связи со многими либеральными и демократическими деятелями, переписывался с лидером российской политической эмиграции А. Герценом и регулярно печатался в его «Колоколе», издававшемся в Лондоне. На его страницах без цензурных стеснений, на фоне острейшего польско-российского противостояния начала 1860-х годов Костомаров смог опубликовать острые историко-публицистические статьи «Правда москвичам о Руси» и «Правда полякам о Руси».

В обстановке поляризации общества, последовавшей за крестьянской реформой 1861 года, Н. Костомаров не желал примыкать ни к революционному, ни к консервативному лагерям, оставаясь при собственных либеральных убеждениях. Этим он восстановил против себя оба лагеря. После вызванного студенческими волнениями 1861 года закрытия Петербургского университета несколько его профессоров, в том числе и Н. Костомаров, организовали в здании городской думы систематическое чтение лекций. Однако на проявивших непослушание властям преподавателей посыпались притеснения, а затем и запрет на такого рода несанкционированные выступления.

В знак протеста Н. Костомаров в 1862 г. подал в отставку, чем вызвал гнев начальства. Больше он к преподавательской работе не возвращался. В 1863 г. Н. Костомаров получил приглашение занять кафедру в Киевском университете, в следующем аналогичный вызов пришел из Харькова, а в 1869 году его вновь пригласили в университет св. Владимира. Однако министерство народного просвещения не позволило Костомарову возобновить чтение своих курсов.

Костомаров полностью сосредоточился на исследовательской работе. С 1863 г. он принимает деятельное участие в периодическом издании томов (всего их вышло 15) собрания документов по истории Украины и Белоруссии XIV–XVII веков под общим названием «Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России, собранные и изданные Археографической комиссией». Основными трудами его жизни стали «Богдан Хмельницкий» (первое издание вышло в 1857 году, третье, уже в 3 томах, – в 1876-м), «Руина» (1879–1880), посвященная трагическим событиям, последовавшим после смерти вождя Освободительной войны, «Мазепа» и «Мазепинцы» (1882–1884), а также фундаментальный труд «Русская история в жизнеописаниях ее важнейших деятелей» (1874–1876), где представлены критические биографии основных героев древнерусской, украинской и российской истории. Собственно истории России, кроме упоминавшейся работы о восстании Степана Разина, посвящены «Севернорусское народоправство» (1863) и «Смутное время московского государства» (1866). Особый интерес представляет его исследование «Последние годы Речи Посполитой». Эти и другие многочисленные работы, как и мужественная гражданская позиция, обеспечили Н. Костомарову уважение и признание общественности, почетное место в украинской и русской культуре.

В 1873 году разлученные судьбой много лет назад Николай Иванович и Алина Крагельская встретились вновь. Он – так и не женившийся одинокий «старик», она – вдова и мать троих детей. 9 мая 1875 года они обвенчались и десять лет, до самой смерти Костомарова, прожили вместе.

О последних годах жизни Костомарова сохранилось много воспоминаний современников. Один из близких друзей историка, В. Беренштам, всякий раз возвращаясь от Костомаровых, произносил одну и ту же фразу: «Плоть немощна, дух силен». В 1872 году от напряженной работы у Николая Ивановича начали сильно болеть глаза. Вспоминая те дни, он говорил, что пропадает от бездействия. Именно тогда у него родилась мысль написать «Русскую историю…» для популярного чтения. Точнее, не написать, а продиктовать. Так возникла «Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей» – продиктованная помощникам.

Роковым образом повлияли на здоровье Костомарова два события. Осенью 1881 года, переходя улицу на Васильевском острове, он был сбит ломовым извозчиком. Последствия травмы ощущались очень долго. А 25 января Костомарова, погруженного в размышления, опять сбил экипаж – на этот раз прямо под аркой Генерального штаба.

6 апреля 1885 года, в день памяти святых Кирилла и Мефодия, здоровье ученого резко ухудшилось. Врач давал ему несколько часов. Так и случилось: ранним утром 7 апреля он умер в своей квартире на Васильевском острове, куда много лет подряд приходила вся просвещенная общественность Петербурга.

Похоронили Николая Ивановича 11 апреля 1885 года на Волковом кладбище. Среди тех, кто пришел проводить его в последний путь, было очень много студентов.

Роль Н. Костомарова в развитии украинской и русской историографии огромна. Он был первым ученым Восточной Европы, радикально изменившим подход к работе историка, поставив во главу угла не описание событий и личностей, а историю народа в его социокультурной целостности и единстве разнообразнейших сфер жизни.

«Истинная любовь историка к своему Отечеству может проявляться только в строгом уважении к правде», – повторял Николай Иванович. Этому принципу он следовал всю свою жизнь.

Тарас Шевченко
(1814–1861)
поэт, художник, мыслитель

«Он был сыном мужика – и стал властелином в царстве духа. Он был крепостным – и стал великаном в царстве человеческой культуры. Он был самоучкой – и указал новые миры и свободные пути профессорам и книжным ученым. Десять лет он страдал под тяжестью российской солдатской муштры, а для свободы России сделал больше, чем десять победоносных армий…», – писал Иван Франко. Родился Тарас Григорьевич Шевченко в селе Моринцы Звенигородского уезда Киевской губернии (сейчас Черкасщина). За полстолетия до того, в 1768 году, окрестные города и села стали центром повстанческого крестьянского движения, воспетого позднее Шевченко в героической поэме «Гайдамаки».

Родители поэта – Григорий Иванович и Екатерина Акимовна – были крепостными, и в два года Тараса записали еще одним из 17 тысяч крепостных помещика В. В. Энгельгардта. Тарас родился в доме отца своей матери – закрепощенного казака Акима Бойко. Детство его проходило в соседнем селе Кириловке, и мальчик не раз навещал деда Акима, слушая рассказы о доблестных казацких временах.

Другой дед Тараса – Иван Андреевич Шевченко, свидетель (а может, и участник) гайдаматчины, от которого будущий поэт услышал немало интересных волнующих воспоминаний, возбудивших в его сердце романтическую любовь к легендарным героям Колиивщины. Отец поэта был человеком грамотным, читал каждое воскресенье своей семье «Жития святых». Осенью 1822-го он отдал Тараса учиться к дьячку П. Рубану. В 1824 году мальчику посчастливилось побывать с отцовской чумацкой валкой в Звенигородке, Умани, Елисаветграде и других городах, а с сестрой Екатериной – на богомолье в знаменитом Мотронинском монастыре, где гайдамаки когда-то «ножи освятили», и в Чигирине.

История семьи Шевченко – трагическая и типичная для закрепощенного украинского села – запечатлелась в строках произведений поэта: мать – «еще младой её в могилу нужда с работой положили»; отец «не вытерпел судьбы жестокой, погиб на барщине»; братья «на барщину ходили, пока им лбы не оголили»; сестры «в наймах выросли чужие»; а сам он пошел батрачить «к пьяному дьячку в науку»…

Со смертью матери в 1823 и отца в 1825 годах Шевченко долгое время скитается по чужим людям, ища возможность учиться грамоте и рисованию.

С четырнадцати лет, когда пришло время отрабатывать барщину, Тараса забирают казачком к молодому господину Павлу Энгельгардту в село Вильшану.

«Мой помещик, – писал поэт в автобиографии, – ставил мне в обязанность только молчание и недвижимость в углу прихожей, пока не прозвучит его голос, приказывая подать трубку, которая стоит здесь же рядом с ним, или – налить у него перед носом стакан воды».

«При присущей мне смелости характера, – рассказывает Шевченко дальше, – я нарушил господский приказ, напевая чуть слышным голосом гайдамацкие печальные песни и срисовывая крадучись картины суздальской школы, которые украшали господские покои…». Когда осенью 1829 года Энгельгардты отправились в Вильно, возле фамилии Шевченко значилось, что он способен к рисованию. Жена Энгельгардта Софья, пользуясь пребыванием в Вильно известного в Европе портретиста Франческо Лампи, решила послать Шевченко к нему на лекции. Выезжая в Вену, Лампи передает своего талантливого ученика известному профессору рисунка Вильненского университета Яну Рустему. Получив возможность с первых шагов учиться у выдающихся мастеров, Шевченко-художник достиг высочайшего уровня именно в жанре портрета и технике рисунка.

Жизнь Тараса Шевченко в университетском Вильно, полном студенческой молодежи, охваченной в преддверии польского восстания национально-освободительными идеями, оставила неизгладимый след в сознании будущего поэта. Познакомившись здесь с молоденькой швеей Ядвигой (Дзюней) Гусиковской, бедной, но свободной, он едва ли не впервые «пришел к мысли: почему и нам, несчастным крепостным, не быть такими же людьми, как и другие свободные слои». Вместе они зачитывались произведениями Мицкевича, польской освободительной литературой, работами польского историка и публициста Иоахима Лелевеля. Лозунг польских повстанцев «За нашу и вашу свободу!» Шевченко со временем широко применял к украинской действительности. Во время ссылки судьба сведет Шевченко со многими сосланными поляками, которые станут его искренними друзьями. В начале 1831 года Энгельгардты переехали в Петербург. События первого года жизни Шевченко в столице (с марта 1831 по 1832) почти неизвестны. Но уже в 1832 году Энгельгардт на четыре года отдает своего «домашнего маляра» в мастерскую «живописных дел цехового мастера» Василия Ширяева, который был одним из известных декоративных живописцев и выполнял внутренние росписи в частных и общественных зданиях. В числе других учеников Ширяева Шевченко в 1836 году принимал участие в росписи Большого, Александринского и Михайловского театров в Петербурге. Хотя вспоминал Шевченко о Ширяеве как о «деспоте», тот, сам недавний крепостной-вольноотпущенник, разрешил Тарасу пользоваться своей солидной библиотекой. Юноша понемногу привыкал к совсем другому образу жизни: знакомился с тогдашними образцами русской и мировой литературы, с выдающимися произведениями живописи, впервые получил возможность бывать в театрах. В доме Ширяева собирались на небольшие литературные вечеринки его свояки и друзья – ученики Академии художеств. Здесь Тарас впервые услышал стихи В. Жуковского, К. Рылеева, А. Пушкина, которые читал художник-портретист Иван Зайцев, сын крепостного украинца.

И, наверное, наибольшим подарком судьбы стала для Шевченко встреча в Летнем саду в июле 1835 году с учеником Академии художеств Иваном Сошенко. Тарас ночами «бегал в Летний сад рисовать со статуй». Почувствовав в юном земляке незаурядный талант, Сошенко, бывший старше на семь лет, не просто стал наставником Тараса, но и спустя некоторое время ввел его в «малороссийский кружок» столицы, состоявший из людей талантливых и достаточно влиятельных, – в особенности в научной и художественной сферах. Душой этого кружка был писатель Евгений Гребёнка. На литературных вечерах у Гребёнки Тарас познакомился с историком искусств Василием Григоровичем – секретарем Общества поощрения художников в Петербурге и конференц-секретарем Императорской академии художеств. Это знакомство стало решающим в дальнейшей жизни Шевченко. 4 октября 1835 года комитет Общества в составе В. Григоровича, вице-президента Академии художеств, профессора скульптуры графа Ф. Толстого и известного музыкального деятеля и виолончелиста графа М. Виельгорского, «рассмотрев рисунки постороннего ученика Шевченко, признал, что они заслуживают на похвалу, и положил иметь его во внимании на будущее время». Несмотря на то, что он был крепостным, Шевченко получил разрешение посещать художественные классы Общества. Кроме обязательных здесь сюжетов из истории Древней Греции и Рима, Тарас выбирает два сюжета из истории Украины: смерть князя Олега Древлянского и смерть Богдана Хмельницкого. Осенью 1836 года из Италии возвращается знаменитый Карл Брюллов. И. Сошенко вскоре показывает профессору школьные рисунки Шевченко и его поэму «Причинная». Пораженный Брюллов разрешает уже в 1837 году крепостному посещать свою мастерскую, а чуть позже – даже жить в ней. А 21 февраля того же года Общество поощрения художников впервые назначает помощь «молодому художнику Шевченко».

В 1857 году он будет вспоминать: «Быстрый переход грубого мужика-маляра в великолепную мастерскую величайшего живописца нашего века. Самому ничуть не верится, а действительно так было. Я с грязного чердака, я, грязный замарашка, на крыльях перелетел в волшебные залы Академии художеств».

Разговор об освобождении Тараса Шевченко из крепостного рабства впервые возникает на одном из литературных вечеров у Брюллова в марте 1837 года. А 22 апреля 1838 года Павел Энгельгардт подписывает 24-летнему Шевченко отпускную, в которой и слова нет о том, что своего крепостного он на самом деле продает Карлу Брюллову, Василию Жуковскому и Матвею Виельгорскому за непомерную цену – 2500 рублей. Портрет В. Жуковского, написанный для выкупа К. Брюлловым, был куплен на лотерее царской семьей. Вырвавшись на волю, Шевченко с огромной жаждой впитывает драгоценное наследие мировой культуры, скоро достигая уровня образованности передовых представителей тогдашней интеллигенции, в кругу которой он в скором времени завоевывает искреннюю симпатию и любовь.

Став пенсионером (стипендиатом) Общества поощрения художников, «одним из любимейших учеников-товарищей Брюллова», Шевченко начинает регулярно посещать классы Академии, где проходит систематический курс живописного искусства. Тарас начал учиться уже взрослым человеком. И то, что обычно ускользает от внимания даже талантливых гимназистов, либо без осмысления воспринимается большинством студенчества, для него стало основой стремительного интеллектуального роста. Богатейшая библиотека Брюллова была для него неисчерпаемой сокровищницей знаний. Он знакомится с произведениями выдающихся западноевропейских и русских писателей, перечитывает историю Греции, с особым интересом изучает историю Украины. Часто отвлекаясь от своих непосредственных занятий живописью, он слушает общие курсы разных наук – зоологии, физики, физиологии, изучает французский язык, посещает театры и концерты. Огромное влияние на Тараса имел еще один ученик Брюллова – ближайший товарищ Шевченко – Василий Штернберг, с которым они длительное время жили и работали вместе.

В начале 40-х Е. Гребёнка и К. Брюллов вводят Шевченко, только что освобожденного из рабства, в салоны столичной интеллигенции. Он принимает участие в литературно-художественных вечерах, становится не просто желанным гостем, а действенным их участником, который, в добавок, имеет красивый баритон и задушевно поет украинские песни и романсы. Среди новых знакомых, искренне заботящихся о его судьбе, – художники, музыканты, артисты, журналисты, литераторы, ученые, военные, чиновники, многие из них принадлежат к титулованной аристократии. Может, еще и потому выход из печати 18 апреля 1840 года небольшой книжечки стихов «„Кобзарь“ Тараса Шевченко» встретил сенсационный отклик. Все самые влиятельные столичные газеты и журналы печатают одобрительные рецензии, несмотря на то, что книга написана «несуществующим малороссийским языком». Шевченко называют первым настоящим поэтом после смерти Пушкина (А. Сеньковский, «Библиотека для чтения»), а «Кобзарь» – «единственным достойным внимания литературным явлением» (П. Плетнёв, «Современник»).

«Крёстным отцом» «Кобзаря» был Евгений Гребёнка, который всего за один день провел книгу через цензуру и уговорил П. Мартоса профинансировать издание. Из восьми стихотворений и поэм, опубликованных в «Кобзаре» 1840 года, одна – «Перебендя» – посвящена автором Е. Гребёнке. В изданном Е. Гребёнкой в 1841 году альманахе «Ластшка» («Ласточка») увидели мир «Причинная», «На вечную память Котляревскому» и другие произведения Шевченко. Если учесть, что первые свои стихотворные попытки Тарас датирует 1836–1837 годами, в 1839-ом пишет свой первый литературный манифест – «На вечную память Котляревскому» и решает печатать сборник под названием «Кобзарь», а в конце 1841 года увидела свет его большая героическая поэма «Гайдамаки» – одно из высочайших достижений всей украинской литературы, то в этом, наверное, и кроется ответ на сакраментальный вопрос: «Кто же был Шевченко – поэт или художник?».

Невзирая на все личные успехи и достижения, Тарас не мог забыть тяжелого положения близких. Он будто живёт в двух измерениях: уже заметный в столице художник и поэт, которого модно принимать в салонах, и вместе с тем – посол своего истязаемого, униженного, брошенного во тьму народа, единственным голосом, защитником, будителем которого он чувствует себя все более осознанно. Пенсионер Общества поощрения художников, ученик лучшего по тем временам в Российской империи художника и профессора Карла Брюллова не просто пишет и отваживается издавать стихи, к законченной уже поэме «Гайдамаки» дописывает он «по слову предисловие», ставшее манифестом новой украинской литературы: «…Сердце болит, а рассказывать надо…». В дневнике от 1 июля 1857 года Тарас Григорьевич писал, вспоминая события 1839-го: «Странное, однако, это всемогущее призвание. Я хорошо знал, что живопись – моя профессия, мой насущный хлеб. Но вместо того, чтобы изучать её глубокие таинства, да ещё под руководством такого учителя, каков был бессмертный Брюллов, я сочинял стихи, за которые мне никто ни гроша не заплатил, которые, наконец, лишили меня свободы…».

На протяжении почти двух лет (1841–1842) шла продолжительная внутренняя борьба художника с поэтом. Шевченко постоянно болеет, забросив учебу в Академии, теряет стипендию. Хотя и отмеченному тремя серебряными медалями Общества, ему – бывшему крепостному, не предоставляют традиционной заграничной командировки для ознакомления с выдающимися памятниками мирового искусства.

Путешествие в Европу так и останется для него неосуществленной мечтой. Это было какое-то заклятие – каждый раз, едва Тарас намеревался выехать заграницу, хоть бедствия, хоть злая чужая воля – донос или арест – останавливали его. Родная земля не отпускала, будто опасаясь, что там, в чужих краях, он забудет свою миссию…

В середине мая 1843 года, получив отпуск в Академии художеств, Шевченко приезжает в Украину.

Провожатым его на Черниговщине становится владелец Качановки, друг Н. Гоголя, М. Глинки и М. Максимовича – Василий Тарновский. По Полтавщине сопровождает Тараса Е. Гребёнка. Видим поэта на балах генеральши Т. Волховской, которые в те времена были местом ежегодных встреч украинской интеллигенции, на контрактовых ярмарках в Клеве, на Ильинской в Ромнах… Везде его встречают с энтузиазмом, цитируют стихи. Завязываются знакомства с писателями, художниками, учеными – патриотами, которые сыграют важную роль в его дальнейшей жизни. В Киеве Шевченко посещает первого ректора университета М. Максимовича, знакомится с П. Кулишом.