Текст книги "Взыскующие града. Хроника русской религиозно-философской и общественной жизни первой четверти ХХ века в письмах и дневниках современников"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 49 страниц)

Спасибо за милое письмо и за еще более милое обо мне беспокойство. Но ты совершенно напрасно смешиваешь себя со священниками. Ты и они "неудовлетворены" по разным основаниям. Что они не удовлетворены, это мне на плюс, а не на минус. Батюшка, мне возражавший, нашел, что я победоносно опроверг "мессианизм". Но он недоволен, что для меня православие – только часть христианства и не исчерпывает его полноты. В этом основной корень разномыслия с Булгаковым. На дому он говорил мне, что в православии – всяистина, и что протестантизм – профессорская религия, от чего я отскочил, как ошпаренный[1131]1131
  Эту трактовку протестантизма С.Булгаков развивает в работе «Современное арианство» (Из этюдов о религии человекобожия), первая глава которого так и называется «Профессорская религия» //РМ, 1910, №10. Позже опубл. в сб.: С.Булгаков. Тихие думы. Из статей 1911—1915 гг. М., 1918. С. 146—202.


[Закрыть]. С этой точки зрения я всегда буду «недостаточно глубок» и буду вменять это себе в заслугу. В дальнейшем узкий конфессионализм будет еще менее мною удовлетворен.

Твоя точка зрения не только иная, но ты в сущности находишь, что мне от точки зрения священников нужно отойти еще дальше. В споре с тобой все священники были бы несомненно на моей стороне. На этот раз, как всегда, прости мне несогласные мнения ради их "красочности" и острословия. То стихотворение Соловьева о "темном корне"[1132]1132
  итата из стихотворения В.Соловьева, см. примеч. к п. № 237.


[Закрыть], которым ты так любишь победоносно меня поражать, теперь устарело и в ботаническом, и в агрономическом, и в метафизическом отношении. Вопреки Соловьеву ты можешь сейчас видеть на выставке в Германии великолепные розы и другие цветы, которые не только не углубляются в почву, но растут совсем без почвы – в бочках воды.

Вообще ботаника приша к тому, что

большую часть питания растения получают из воздуха (с неба) и только меньшую – из земли;

и для этой меньшей части земля не необходима, а может быть замененапрозрачной водой, отражающей небо (при условии насыщения воды минеральными удобрениями рукою человека).

Земля сама по себе "ничто": она дает растению то, что в нее вносит человек

Главная пища, поглощаемая корнями из земли, – азот, тоже, как я тебе много раз объяснял, – небесного происхождения.

Метафизика пришла совершенно к тому же выводу: земля сама по себе – ничто; она есть только то, что она получает от неба через человека.

Угодно человеку, – растение может расти в воздухе. Я надеюсь, что скоро научатся их растить прямо корнями из неба. Представь себе со всех сторон ниспадающие с неба цветами книзу незабудки. Ведь лучше будет, чем нынешний устаревший способ расти корнями из болота, где их достать-то трудно, да и воняет…

Впрочем,

оставив незабудки,

здесь помещенные для шутки,

я серьезно тебе напоминаю, что во Христе весь рост переворачивается так, что корень у человека в самом деле – в небе (во Христе, а не на земле). И этот корень необходимо углублять беспредельно. (Это сравнение не мое; апостол Павел называет Христа корнем, а народы ветвями[1133]1133
  «Если начаток свят, то и целое; и если корень свят, то и ветви. Если же некоторые из ветвей отломились, а ты, дикая маслина, привился на место их и стал общником корня и сока маслины, то не превозносись перед ветвями. Если же превозносишься, то вспомни, что не ты корень держишь, но корень тебя.» (Рим.11,16—18).


[Закрыть]).

Твои указания на недостаточную жизненность моих мыслей, на их "воздушность" и недостаток почвенности совершенно верны, но только в этом смысле, и я мучусь об этом и день и ночь.

Вот что, милый, дорогой и хороший друг, давай вместе углублять этот корень. Сделаем так, чтобы мои писанья были не "литературными упражнениями" о Христе, а жизнью. Что для этого нужно? Сораспяться со Христом, чтобы совоскреснуть с Ним. Вот с понедельника начинается Крестопоклонная неделя! Вот я и чувствую, что, кто не понесет этого Креста, тот не будет иметь части и в радости.

Слушай, милая, дорогая, хорошая, горячо любимая, попробуем-ка понести! Не явится ли тогда у меня та сила и глубина, по которой ты тоскуешь. Ты женским чутьем чуешь, что чего-то мне не хватает, только не знаешь чего. Ах, милая, дорогая, хорошая, дай и тебе Бог силу радости из корня; тогда ты в любой момент почувствуешь, чего не хватает моей душе и какою силою она должна расти.

Но ты скажешь опять, что я эгоист и думаю только о себе. Ангел мой, что же со мной делать, если я непоколебимо верю, что ты – и всякая душа земная – тоже живет и питается небом. Ах, Гармося, Гармося, неужели ты не чувствуешь, сколько любви, сколько ласки, сколько обожания в этом моем письме. Нежно и горячо любимая, крепко и без конца тебя целую.

364.     Е.К.Герцык – В.Ф.Эрну[1134]1134
  Архив Эрна, частное собрание, ф. Е.К.Герцык, лл.1


[Закрыть] <27.02.1912. Лозанна – Рим>

Лаусанне

Чотел Британиа

27/11 марта

Я была бы неутешна здесь, в несуществующей Швейцарии, над озером, как будто нарисованным, и в пряничном шале, если бы у меня не росла уверенность в нашу будущую зиму в Италии, которой Вы поможете осуществиться, дорогой Владимир Францевич! Закрываю глаза и нюхаю евкалиптовые четки и цветущую ветку из Тре Фонтане и думаю о Риме, и издали по-новому переживаю свой роман с ним, – потому что ведь к Риму отношение всегда как роман, то отталкивание, то влечение… У меня очень тоскливо и безвольно сейчас на душе; и это конечно не от Швейцарии, а глубже и хуже ее. Но хорошо мне с братом и в заботе о нем. Пробуду здесь три недели, буду переводить Баадера и тоже лечиться. Шлю привет и память нежную Евгении Давыдовне и Ириночке и Вам. Милы даже барельефы в Вашем ентрéе…

Евгения Герцык

365.     М.К.Морозова – Е.Н.Трубецкому[1135]1135
  ОР РГБ, ф.171.3.5, л.175, б.д.


[Закрыть] [? 1912]

<…> Жму сильно, сильно твою руку, мой ангел и друг милый, будь покоен и верь твоей Гармосе – это дает и мне силы на то, чтобы поставить самой себе жизненные преграды для возможности борьбы с собой, для внесения предела в беспредельный подъем и силу всего, то говрит во мне. Не для сведения всего к смерти, но для внесения предела!

Дорогой ангел, ведь и предел-то тогда и задача вносить, когда есть бспредельное, а когда его нет, то нет живого творчества в жизни, нет религиозного дела, а так, один предел, ничего непобеждающий. Ты все забываешь, что безотносительно равно ведет к смерти как беспредельное, не ограниченное пределом, так и предел, не наполненный беспредельным. Он имеет только видимостьформальную выполнения задачи, видимость теургии. Компромисс несовершенства, как ты писал, на котором кротко смиряются, т.к. Господь разрешил. Хуже, это может обмануть человека, усыпить его, не заметит, как он умрет, а тут, по крайней мере, враг громко кричит о себе и вызывает на бой и тогда на победу, на какую победу! Вот тогда жизнь является действительно теургией, а не прилизанным благополучием.

Воображаю, как ты иронически улыбаешься на меня, читая это все! Вот эта моя любимая мысль о внесении предела в бепредельное (но только не надо, чтобыбыло беспредельное!) должна стать для меня живым делом теперь <…>

366.     С.А.Аскольдов – В.Ф.Эрну[1136]1136
  Архив Эрна, частное собрание, ф. Аскольдова, лл.5—6об.


[Закрыть] <2.03.1912. СПб – Рим>

2 марта 1912 г.

Дорогой Владимир Францевич!

Хочу послать Вам книжку о Козлове и не уверен в Риме ли Вы и пробудете ли еще. Черкните о Вашем быте с точки зрения пространства, времени и всех прочих форм и категорий. Равным образом поставьте в известность и о Н.А.Бердяеве, который, как слышал, был с Вами в Риме, а может быть до сих пор там; ему также хочу послать книжку и не знаю куда.

С большим удовольствием читаю Вашу статью в Лопатинском сборнике. Только там у Вас есть местечко, которое меня испугало – не сделались ли и Вы антипсихологистом. Вопрос о психологизме – вопрос первостепенной важности. От того или иного решения зависит участь целых направлений, на дне этого вопроса лежит вопрос о Боге, о душе и др., не даром поднялась такая бешеная травля на психологизм. Неокритицисты и неогегельянцы чуют, что тут их погибель. Этот вопрос меня сейчас очень занимает и я жалею, что мы не можем все столковаться по поводу предполагаемого "гносеологческого" сборника. Обидно будет, если в таких вопросах мы будем, кто в лес, кто по дрова.

Пока до свидания. Будьте здоровы и благополучны.

                     Ваш С.Алексеев.

С.Петербург, Кронверкская ул., д.21, кв.22.

367.     С.Н.Булгаков – В.Ф.Эрну[1137]1137
  Архив Эрна, частное собрание, ф. Булгакова, лл.37—39об.


[Закрыть] <7.03.1912. Москва – Рим>

7 марта 1912 г., Москва

Дорогой Владимир Францевич!

И телеграмму и письмо Ваше я получил. На меня некоторою горечью, хотя мимолетною, легла Ваша как бы обида, что я ставил вопрос о доверии. Конечно, вопрос этот риторический, и я ждал на него одного лишь ответа, какой и получил, но психологически момент был таков, что подтверждение это мне было совершенно необходимо, и не потому, что я принял всерьез заявление Николая Александровича о Вашей солидарности с ним, но потому, что слишком трудное создалось положение. Я не имел тогда ни времени, ни сил (не забудьте мой образ жизни!) больше написать Вам, но если бы Вы читали письма Николая Александровича мне и Григорию Алексеевичу, Вы поняли бы всю кошмарность положения, не рассеянную и теперь. Положение осложняется охватившим Николая Александровича совершенно ложным самочувствием и обострившейся в нем антипатией ко мне, создавшейся, очевидно, на почве этого года (тут есть промежуточные звенья, о которых не стоит говорить). Итак, не сомнения в Вас и Вашем понимании наших обязанностей, которое вполне сходится с моим, но прямо чувство моральной загнанности в угол и огромной ответственности заставило меня обезопасить себе тыл и поставить риторический вопрос о доверии. Забудем это.

Я не знаю теперь, будет ли иметь и Ваше письмо к Николаю Александровичу благие действия. Опасаюсь обратного. Надеюсь на время и силу логики и правды, которые всецело не на его стороне. А я делаю и буду делать от себя все, чтобы вести дело к мирному исходу и надежду на него не потерял. Ибо считаю, что это мой долг перед делом.

Вопрос о Гелло мы разрешили так: книга была нам рекомендована и принята как книга "кажется епископа" о католических святых, знакомящая с жизнью католической Церкви в носителях ее духа; В действитеьности же это книга литератора о всевозможных святых, для моего вкуса (да и всех здесь), должен сознаться, совершенно нестерпимая. Произошел еррор ин обйецто[1138]1138
  Произошла ошибка в выборе предмета (лат.).


[Закрыть], и виноваты обе стороны, одна – передоверием, вторая – недостаточным оправданием доверия. Выход мы видим в компромиссе: издать при «Пути», но без марки «Пути», – дать таковую, кроме Вас, никто не согласен здесь, но, я думаю, что этот исход дела устраивает всех, если Николай Александрович захочет признать и свою вину, и войти в наше положение. Леруа же надлежит ему доредактировать. Хотя, откровенно говоря, в том-то и горе, что мало надежды на благоприятное окончание этого дела, ибо исправить плохой перевод очень трудно, особенно, если его выполняли два лица, между собой не сговаривавшихся. Эти наши решения в возможно дружеской и легкой форме, излагает Григорий Алексеевич в письме к Николаю Александровичу. Должен прибавить, что образ действий Маргариты Кирилловны, и внутренний, и внешний, в этом деле выше всяких похвал; вообще от нее, кроме самого лучшего чувства, ничего не остается, – и это самая отрадная сторона в наших затруднениях.

Ваш отзыв о Гелло, конечно, мною сообщен и принят к сведению. К несчастью, это и денежный вопрос, и это препяствует более прямому его решению. Во всяком случае, медвежью мы окажем услугу католичеству, если будем знакомить с ним по таким "средним" типам!

Само собой разумеется, что и я, и все здесь, понимаем Ваше отношение к издательству, как и Вы, т.е., что по всем важным вопросам должно быть запрашиваемо Ваше мнение, а по остальным полномочия имею я, и я не склонен злоупотреблять властью, именно потому запросил о доверии, ввиду обстоятельств, могущих каждую минуту сгуститься и потребовать важных решений без сношений.

Знаете ли, какая у меня явилась мечта: я совершенно замучился в этом году и чувствую потребность проветриться, мне может удастся освободиться недели на три в половине апреля. И я мечтаю катнуть на них к Вам, неделю на Флоренцию, где я не был, и дней 9—10 на Рим. Само собой я рассчитываю в Риме на Ваши указания, чтобы хоть что-нибудь извлечь, да и то боюсь, что слишком мало времени и не стоит. Но уж тогда переговорили бы о всех делах. Как Вы думаете? Но подчеркиваю, это только проект, который может разбиться о тысячи препятствий, но мне бы очень хотелось!

Обнимаю Вас. Разные дела откладываю снова. 100 рублей я получил из "Пути".

      Любящий Вас С.Б.

368.     Е.К.Герцык – В.Ф.Эрну[1139]1139
  Архив Эрна, частное собрание, ф. Е.К.Герцык, лл.1—5. без конверта, год установлен по контексту, место написания – предположительно.


[Закрыть] <14.03.1912. Лозанна – Рим>

14/27 марта

Мне было очень радостно, дорогой Владимир Францевич, хотя отчасти о грустном, но о близком мне, письмо, и особенно в эти дни, когда у нас было напряженно – трудно от операции (небольшой и вполне благополучной) и от того отвращения, которой у меня нарастает к этой стране, к которой я сейчас прикована. Конечно, это так мелочно, что в этом стыдно сознаваться, но все-таки это так, и я жила совсем угнетенная всем внешним. Здесь было Благовещение, и мне в этот день так страстно хотелось, чтобы в воздухе веяло праздником, звонили колокола, пахло воском… Но конечно не только этого здесь нет, но никто – я говорила с горничными, с фельдшерицей – здесь больше не знают о Благовещении – они забыли его, и забыли Матерь Божию… И это забвение вместе с неизменными благочестивыми псалмами и проповедями в воскресенье производит кошмарное впечатление какой-то механической веры. Знаете, я здесь впервые почувствовала и значительность протестантизма, и его враждебность Истине!

На то, что Вы почувствовали, в тоне письма С<ергея> Н<иколавича> я много раз зимою с болью наталкивалась, когда речь шла и Н<иколае> Ал<ександровиче> (и не только с С<ергеем> Н<иколаевичем> – но конечно это всего важнее и ближе), но странным образом это и теперь, после Вашего письма и письма из Киева не восстановляет меня против Серг<ея Николаевича>, хотя и душевно, и по пути своему мне исключительно близок Н<иколай> Ал<ександрович>. Я полюбила С<ергея> Н<иколавевича> и как-то уже раз и навсегда приняла все эти его ослепления, несправедливости, пристрастия, которые, по-моему, составляют сущность его души, именно благодаря или несмотря на его "семинарщину", утонченной, нервной. И я знаю, как он болезненно, тяжело переживает эти свои свойства. В их конфликте мне больше жалко его, чем Н<иколая> А<лександровича>, хотя сила, как будто, на его стороне. Н<иколай> А<лександрович> сейчас очень светел, вдохновенен, но именно поэтому его письмо (я знаю, как он написал Булгакову), боюсь еще больше восстановит С<ергея> Н<иколаевича>. Но мне все-таки и почему-то кажется, что это обострение не к худу, а к добру, потому что не может делаться большое дело с тем накопившимся тайным раздражением к сотрудникам, какое я видела в Москве – лучше пусть оно будет высказано до конца. Я надеюсь, что разрыва не произойдет, потому что у Н<иколая> А<лександровича> нет мелочного самолюбия, а про С<ергея> Н<иколаевича> я очень верю, что Ваши слова сильно повлияют на него, потому что знаю, какое значение он им придает. Но как я радуюсь и внутренне благодарна Вашему сближению с Ник<олаем> Ал<ександровичем>.

Нужно кончать, шлю Вам самый дружеский привет и желание сил и здоровья для Вашей радостной и нужной работы. Как будет радостно будущей зимой (она непременно будет) узнать эту книгу, выросшую тогда уже почти во весь рост!

Надеюсь, Вы не рассердитесь, если к Вам зайдут мои родственники Ильины которые на несколько дней будут в Риме. Он очень высокого мнения о Вашей философской силе, хотя он вообще злой и завистливый (в сфере мысли), но думаю, что за два года в Германии он изменился к лучшему[1140]1140
  Из воспоминаний Е.К.Герцык: «Когда же наши пристрастия из книжных превратились в живых людей, и Ильины стали встречать у нас Волошина, Бердяева, Вяч. Иванова, стало плоше: с неутомимым сыском Ильин ловил все слабости их, за всеми с торжеством вскрывал „сексуальные извращения“. И между нами и Ильиным прошла трещинка, вражда, сменявшаяся опять моментами старинной дружественности. Способность ненавидеть, презирать, оскорблять идейных противников была у Ильина исключительна, и с этой, только с этой стороны знали его москвичи тех лет, таким отражен он в Воспоминаниях Белого. Ненависть, граничащая с психозом» Герцык Е.К. Воспоминания. Париж, 1973, с. 154.


[Закрыть],. Нежный привет Евгении Давыдовне и Ириночке и Вам.

Евг. Герцык

<сверху на полях>: Сейчас получила открытку от Евгении Юдифовны, которая переезжает в Оспедале Ч. – в Нем <?] было ужасно. С ужасом и тягостно думаю о Пасхе здесь!

369.     С.А.Аскольдов – В.Ф.Эрну[1141]1141
  Архив Эрна, частное собрание, ф. Аскольдова, лл.7—8об. Из СПб в Рим


[Закрыть] <15.03.1912. СПб – Рим>

15 марта 1912 г.

<…> Ваш благоприятный отзыв о моей книжке меня ободрил несколько, ибо у меня неприятное сознание, что я ее выполнил не очень-то удачно. В биографической части это безусловно так.

Облик моего отца достоин был кисти художника, а я и не художник, и кроме того, в качестве сына чувствовал большую неуверенность и дал местами весьма робкие штрихи.

Об Александре Викторовиче[1142]1142
  Ельчанинов А.В.


[Закрыть] знаю мало. Он пишет редко и скудно. Взял много уроков, вообще стал усиленно зарабатывать (для своих родных, конечно). О настроении судить трудно, повидимому, какое-то смутное, рабочее. Отчасти это хорошо, что он впрягся в плуг, а то он уж чересчур был «птичка Божия», с другой стороны это, повидимому, сшибло его с некоторых высот.

Ваш антипсихологизм в той форме, как Вы пишете, меня не смущает; я разумел нечто другое – современные гносеологические туманы.

К диссертации приступаю лишь теперь. Буду писать на гносеологическую тему, иначе нельзя: к метафизике проход опять загроможден немцами. Надо расчищать дорогу, а кроме того кое о чем высказаться более определенно, а то слишком много наговорено кругом да около. Кроме того к метафизике теперь надо идти через натурфилософию. А здесь масса нового материала и в сфере фактов и теории; в физике открылись весьма неожиданные перспективы. Все это надо поглотить и переварить. Живы будем, доберемся и до этого, а пока надо покориться участи и разговаривать с г. Риккертом о «гносеологическом субъекте» <…>

370.     С.Н.Булгаков – В.Ф.Эрну[1143]1143
  Архив Эрна, частное собрание, ф. Булгакова, лл.40—45об. Из Москвы в Рим.


[Закрыть] <19.03.1912. Москва – Рим>

19 марта 1912 г. Москва

Чистый Понедельник

Дорогой Владимир Францевич!

Думаю, что письмо это дойдет до Вас в праздник Пасхи и потому посылаю Вам и семье Вашей привет пасхальный: Христос воскресе! и целую пасхальным целованием. У меня сейчас остановились дела, преплыто море, и Бог дает утешение говения с тихим погружением в могучие волны благодати Страстной недели. Какое лишение, должно быть, проводить эти дни не в православной стране, и не на родине! Не хулю католичество, но ничто не могло бы заменить мне этих светлых дней, так глубоко обвеянных воспоминаниями чистого и прекрасного детства. «Слава Вышнему во свете, слава Вышнему во мне!»

Сердечное Вам спасибо за пространное изложение Ваших впечатлений от «Философии хозяйства». Вы верно угадали, как это интересно и приятно, и это тем более, что Вы были первым и пока единственным. Я потому отделил эсхатологию, что, во-первых, не дорос до нее, во-вторых же, по соображениям академического коварства: ведь это – диссертация на степень доктора политической экономии (сиц!) и, отвоевавши степень, я буду иметь развязанными руки и продолжать, не думая ни о чем постороннем. Кроме того, деление определилось как-то само собою и естественно, здесь не было ничего преднамеренного. Я не только ничего не имею против того, чтобы экономизм был в конце концов взорван катастрофизмом, но полагаю, что иначе и быть не может. Но моя задача была ввезти онтологизм через такие врата, через которые до сих пор ничего кроме материализма не провозилось. Сейчас я еще не приступаю и не знаю, когда приступлю ко второй части книги, и занят буду другим.

17 апреля

Начал это письмо в начале Страстной недели, продолжаю через месяц. Пока у Муночки был дифтерит, я не мог Вам писать. Теперь все, слава Богу, окончилось благополучно. Страстную и Пасхальную недели я просидел в карантине, отделенный от остальной семьи, со страшным волнением за других детей. Так поездка в Италию, стремление к которой все разгоралось во мне, сменилось путешествием в дифтерию… Ехать в конце мая или июне уже невозможно, я думаю, из-за жары, которую я плохо переношу. Ведь очень жарко в это время? Теперь я мысленно переношу свою поездку на Рождественские каникулы. Вы еще будете в это время в Риме?

Такая масса дел скопилась, о которой хочу писать Вам, что не знаю, с чего начать. Пересказать оттенки отношений с Николаем Александровичем нет возможности, для этого надо было бы показать Вам всю переписку. Я лично страшно его жалею и сделаю все, чтобы достичь примирения. Однако, хотя мне казалось, что лед начинает таять в наших личных отношениях, сегодня вдруг получил от него письмо, в котором он в окончательной форме сообщает о своем выходе из редакционного комитета, притом делает это в письменной форме, хотя через два-три дня будет здесь сам. Огорчает это меня из-за дела, а еще больше и за него самого страшно, но что же остается делать! Он ссылается на «внутренний голос»… Во всяком случае верьте, что я со своей стороны сдеаю все, что сумею. Просто не верится, как все произошло. От редакирования Леруа он отказывается, говоря, что лучше не может, а на Гелло настаивает. Между тем Вы единственный, кто считает возможным издать эту книгу в «Пути», мы же все считаем это совершенно невозможным, и по-прежнему думаем об издании при «Пути» (такой выход предуказан «Мусагетом», где главным образом Эллис издает Штейнера). Это – компромисс, конечно, но другого выхода здесь нет. Думает ли Николай Александрович, принимая это решение, о завтрашнем дне для себя, не знаю, боюсь, что нет. Напишу Вам после его приезда, как все произойдет.

Теперь о Ваших делах. «Сковорода» не может поспеть – технически, – чтобы выйти весной, потому что теперь выпускать уже поздно. Помиритесь с выходом его осенью, вместе с книгой Флоренского, (которая готова будет на днях и другими). Диссертация Ваша, как я писал Вам уже, принята и введена в бюджет 1913 года, но только, если можно, лучше устроить ее выпуск не в январе, а осенью 1913 года: так удобнее по бюджетным соображениям, да и Вы больше будете иметь времени на полировку, притом для успеха книги лучше, если выход ее будет ближе к Вашему диспуту и возвращению. Так нам здесь представляется.

Я ни разу, кажется, не писал Вам о своих впечатлениях за этот год от встреч со Степпуном и особенно с Яковенко, с которым мы не раз вели философские споры. Впечатление это становится все более положительным, в том смысле, что они, особенно Яковенко, которого я считаю философским талантом, идут своим путем, который, хотя и уводит их от нас, но есть путь философских исканий и искренности, – это, во всяком случае, не чета Гессену и разной неокантианской мелочи. Тем прискорбнее было для меня прочесть в «Логосе» резкую не только идейно, но и лично, рецензию против Вас[1144]1144
  Рецензия Б.Яковенко на книгу В.Эрна «Борьба за Логос» разгромного характера была опубликована в журнале «Логос» кн. 2—3, с. 296—298.


[Закрыть], в которой они, очевидно, не могут забыть ими же вызванного нападения. Это мне вдвойне прискорбно, потому что у меня здесь по отношению к ним настроение более примирительное, чем раньше, потому что не могу не ценить в них культурную силу и напряженность мысли и труда. И, соответственно, всю нашу идейную распрю можно было бы повести более спокойно и по существу. Они к тому же, повидимому, склонны, но в данном случае склонности не соответствуют поступкам. Разумеется, тут мешает линия «Логоса». Между прочим, Яковенко обращался (через Григория Алексеевича) с предложением написать монографию о Чичерине, (которого мы, все равно отдавали Новгородцеву). Мы же рассуждали так: Чичерин – нам чужой, Яковенко знает Гегеля, повидимому, хорошо. При наличности редакционных прав и гарантий он может написать деловую и годную для нас монографию, а само по себе, нам кажется желательным – не отталкивать, а привлекать силы. Конечно, вопрос этот не только не решен, но даже и не предложен, он может быть решен по общему нашему соглашению, и есть больше вопрос тактики (хотя и в лучшем смысле слова). Напишите Ваше мнение. Я знаю, что Вы взглянете на дело с точки зрения интересов русской культуры и абстрагируетесь от личных шоков. Во всяком случае, неокантианские штаны свои Яковенко и Степпун по-моему разорвали окончательно и обречены на новые искания. Это мое личное и глубокое от них впечатление.

Теперь о Волжском. По моему предложению ему поручается монография обычного размера о Достоевском. Мы не знаем лишь мнения Бердяева, который последнее время почему-то против него, но, раз он выходит сам, то этим вопрос решится, я думаю он также не будет спорить. В Вашем согласии я не сомневаюсь, но все-таки напишите. На очередь у нас поставлено издание некоторых сочинений князя Одоевского: «Русские ночи» и других (Вы не знаете его?), Чаадаева, кое-что Белого (которому Маргарита Кирилловна ссудила и вот – в отработку). Из философских классиков намечаются избранные сочинения Фихте (Кубицкий и Успенский с предисловием Трубецкого), Баадер, Шеллинг (которого я прочу пока для Николая Александровича). Проект сметы изданий (примерный), как он определяется на ближайшее время, Вы получите.

Сборник о русских мыслителях, то есть о тех, о которых не будет или не может быть по тем или иным причинам монографий (Киреевский, Чаадаев, Федоров и подобные) имел в виду главным образом Николая Александровича. Но повидимому, этот проект становится излишним.

Умерла сестра Толстого – монахиня Мария Николаевна. М<ихаил> Ал<ександрович> Новоселов передавал мне, что в одном из последних писем к нему она отзывалась о Толстовском сборнике и выделяла и особо похвалила Вашу статью, сказавши, что вот это – все верно. Вам это, наверное, приятно будет узнать.

Большим ударом для всех нас является удаление Синодом Экземплярского за статью в Толстовском сборнике из профессоров Академии[1145]1145
  Экземплярский был профессором Киевской духовной академии. Профессорам духовных семинарий и академий по уставу было запрещено выступать в светской печати. Ситуация усугублялась тем, что сборник статей, хотя и критических, был посвящен лицу, отлученному от Православной церкви.


[Закрыть]. В действительности здесь, кажется, интриги. Ужасно больно за поругание Церкви, которое творится, и кажется, все больше и больше, что нет выхода из этого положения вне катастроф.

Григорий Алексеевич, слава Богу, остается хорош, как и был, для меня это большая поддержка в истории с Николаем Александровичем. Маргарита Кирилловна по прежнему относится к делу горячо и серьезно. Но у меня такое чувство, что в отношении ее к Николаю Александровичу что-то подломилось после всего и наступило нечто вроде разочарования. Ведь у нее, конечно, не могло быть той личной привязанности, которая делает для нас столь мучительной эту историю. И страшно заботит меня будущее Николая Александровича. Тем более, чем беспечнее и безогляднее он сам.

Пока прощайте. Обнимаю Вас и крепко целую. Христос с Вами! Привет всей Вашей семье.

А Свенцицкий, кажется, оттаял и начинает новый цикл, по разным признакам судя[1146]1146
  После пребывания в Оптиной пустыни и в скитах на Кавказе В. Свенцицкий вновь возвращается к религиозно-общественной жизни, присоединившшись к христианско-социалистическому движению «Голгофские христиане», в которое входил Николай Клюев и Иона Брихничев. В этот период в частности ими был опубликован сборник<Н. Клюев>.«Братские песни». (Книга вторая). Вступ. статья В. Свенцицкого. М., 1912, ХI , 61 с. // История русской литературы конца ХIХ – начала ХХ века. Библиографический указатель.


[Закрыть].

Любящий Вас С.Б.

371.     Н.А.Бердяев – В.Ф.Эрну[1147]1147
  Архив Эрна, частное собрание, ф. Бердяева, лл. 5-6 об.


[Закрыть] <21.03.1912. Киев – Рим>

21 марта 1912 года,

Киев, Пушкинская, 10

Дорогой Владимир Францевич!

Из письма Ев<гении> Юд<ифовне> делаю заключение, что Вы мне писали после получения письма от Сергея Николаевича о наших распрях.

Письма Вашего я не получал, пока не получил и ответа от С.Н. Моя корреспонденция систематически пропадает, я уже знаю, что пропало писем восемь, кроме того пропали книги, посланные из «Пути», пропала «Р<усская> М<ысль>» и оттиски моей статьи. Я уже подал два заявления на почту. Писать мне можно только заказным. Вы уже знаете, что у меня произошел деловой конфликт с «Путем» по поводу книги Гелло, которую хотят извергнуть из «Пути» после того, как она была принята и уже переведена (Ев<генией> Юд<ифовной>). В крайнем случае соглашаются издать без марки «Пути». Я считаю принципиально недопустимым такое отношение. Вы тоже были в некотором роде инициатором перевода Гелло (Вы посоветовали мне предложить эту книгу для перевода, чтобы дать заработок Евгении Юд<ифовны>) и в Риме высказывались за Гелло. Поэтому я надеюсь, что Вы будете на моей стороне в этом конфликте. Кроме того у меня происходит личный и идейный конфликт с Сергеем Николаевичем. Личный конфликт у меня происходит потому, что мне трудно вынести ту степень невнимания к моей личности, которую обнаруживает С.Н., и непризнание моей индивидуальности. С этим связан и идейный конфликт, который лучше бы назвать конфликтом разных мироощущений. Мне трудно жить и работать в той атмосфере уныния и подавленности, отрицания творчества и вдохновения, атмосфере утилитарно-деловой, которую создает вокруг себя С.Н. Ведь С.Н. морально навязывает другим, и мне свой путь, свое жизнеощущение, и относится несочувственно к чужой индивидуальности и ее судьбе. Это меня давно угнетало, но далее всего я расхожусь с С.Н., а может быть, и с Вами в оценке религиозного смысла творчества. Много раз я высказывался устно и печатно в том направлении, что путь творческого вдохновения, путь переживания призвания есть религиозный опыт, отличный от опыта аскетического. Жизнь должна быть принята не только как послушание, но и как творчество. За тайной искупления скрыта тайна творчества, как свободного начала твари-человека, продолжающего творение мира. На этом я абсолютно стою и укрепился еще более. Можете меня считать еретиком, но я не отступлю от своей веры. Глубокие мотивы наводят меня на мысль, что мне лучше выйти из редакционного состава «Пути» без вражды и демонстративности, оставаясь работником для «Пути». Атмосфера «Пути» для меня тяжелая, я в ней вяну, а не расцветаю. А я ведь не общественный человек, я непоправимый индивидуалист по темпераменту. Сейчас для меня очень тяжелый и тяжкий период жизни во всех отношениях, но я чувствую скорее творческий подъем духа. В самом начале апреля я предполагаю недели на две ехать в Москву. Если захотите написать, то пишите или в Киев, чтобы письмо получить до 1 апреля, что трудно, или лучше в Москву на адрес «Пути». Получили ли Вы полностью мой долг? Я все еще полон Италией и хочу о ней писать. В Киеве нам живется тяжело, матери очень плохо, семейные дела ужасны. Мы с Л.?. очень приветствуем Ев. Давыдовну. С теплым чувством вспоминаем дни в Риме.

372.     Н.А.Бердяев – В.Ф.Эрну[1148]1148
  Архив Эрна, частное собрание, ф. Бердяева, л. 11, открытка в Рим; на лицевой стороне изображена ветка вербы и надпись: Христосъ Воскресе.


[Закрыть] <23.03.1912. Киев – Рим>

Киев, 23 марта

Дорогой Владимир Францевич и Евгения Давыдовна! Сердечно поздравляем Вас с наступлением Светлого Праздника Христова Воскресения и трижды целуем Вас. Хотелось бы в эти дни всем быть вместе. Нам очень тяжело живется, но надежда не исчезает из сердца. Будьте радостны и благословенны.

    Сердечно любящий Вас

      Николай Бердяев

373.     Н.А.Бердяев – В.Ф.Эрну[1149]1149
  Архив Эрна, частное собрание, ф. Бердяева, л. 8, открытка в Рим.


[Закрыть] <4.04.1912. Киев – Рим>

Киев, 4 апреля

Дорогой Владимир Францевич!

У меня большая к Вам просьба. Выяснилось, что корреспонденция моя пропала потому, что ее направили в Италию по моему осеннему заявлению. Очень прошу Вас справиться на центральной почте в Риме, есть ли для меня письмо и заказная бандероль с книгами и оттисками. Если есть, то я прошу их направить по адресу: ст. Люботин, Южных дорог. Зайдите также в пансион Кайзера, Там может быть для меня корреспонденция. Пусть тоже направят в Люботин. Я пишу открытку на почту. Досадно, если пропали важные письма, книги и оттиски. На днях еду в Москву, задержался от болезни матери и дифтерита у Булгакова. Привет Евгении Давыдовне.

Ваш Николай Бердяев

374.     М.К.Морозова – Е.Н.Трубецкому[1150]1150
  ОР РГБ, ф.171.3.6а, л.37, б.д.


[Закрыть] <весна? 1912>

Получила твое письмо! Душа переполнена тоской, горем и отчаянием. Пишу через силу несколько слов. Тяжело и больно говорить и бесплодно – я знаю. Скажу просто главное: я совершенно не в силах ни слышать, ни тем более читать этих слов твоих. Мгновенно вся моя душа повергается в мрак, отчаяние и ужас! С болью я переживаю ясно, как все мое существо отталкивается от тебя, отрывается от тебя – и ты уходишь от меня очень далеко! Нет такнельзя жить, это ужасно! К тому же вечные разлуки, да еще отъезд заграницу! Я не могу говорить – все мне одно мученье, одна пустота, одно сознание полного одиночества! Делай, что хочешь! Если бы не Мика – ни одной минуты не стала бы жить.