Текст книги "Взыскующие града. Хроника русской религиозно-философской и общественной жизни первой четверти ХХ века в письмах и дневниках современников"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 49 страниц)

Крепко жму Вашу руку. Всего доброго.

Ваш С.Булгаков

318.     Е.Н.Трубецкой – М.К.Морозовой[262] <29.06.1911. Бегичево – Михайловское>

<…> О себе ничего особенно нового сказать не могу. Закончил целую большую главу об "Оправдании добра". Пишу о дольнейших частях той же книги. Уже три четверти ее кончил. Потом перейду этим же летом к последнему периоду Соловьева. Вероятно, вчерне кончу к Рождеству. В свободные минуты читаю Бердяева "Философию свободы". Необыкновенно искреннее произведение, местами с блестками таланта (много талантливее Булгакова), но таланта совершенно загубленного и задушенного дилетантством. От этого попадаются главы, например, 1-я, даже смешные, словно написанные Козьмой Прутковым. В первую минуту я было начал кричать и ужасаться, что "Пути" приходится издавать такие книги, хотел было и тебе об этом написать, но к счастью, удержался, потому что прочел следующую главу, в которой много хорошего. Вообще в книге много раздражающего, что нужно перетерпеть. Но терпеть я буду, конечно, ради "Пути", т.е. ради тебя. Ты будешь нашей примирительницей и должна нам мешать бросаться друг на друга <…>

319.     С.Н.Булгаков – В.Ф.Эрну[263]<17.07.1911. Кореиз – Рим>

17 июля 1911 г.

Дорогой Владимир Францевич!

Я рад, что инцидент с Библиографией не произвел на Вас чрезмерного впечатления, потому что я с волнением за Вас ожидал Вашего письма. Конечно "Русские ведомости" делают и будут делать нам гадости, но все-таки гораздо приятнее, когда им приходится инсинуировать впустую, нежели удастся подсидеть, хотя и на пустяковой, но пикантной ошибке, в невыгодном свете выставляющей метод работы. Вы по этому поводу переходите из дефенсивы в офенсиву[264]. Мне это не свойственно индивидуально, а с точки зрения интересов издательства я подал бы свой голос против помещения такого письма, потому что оно не улучшает, а ухудшает положение и, конечно, если бы появилось в печати (чего тоже, конечно, ни в коем случае нельзя ожидать, неужели Вы не знаете нашей прессы?), то было бы использовано против нас. По моему самочувствию на это надо было бы ответить лишь так: тщательно, в микроскоп, пересмотреть всю библиографию и проверив все сомнительные случаи, если таковые еще имеются (а о возможности их я узнал именно из рассказа в Вашем же ответе), надо напечатать на цветной бумажке для вкладки в сборник в числе еррата[265]: просят исправить досадную погрешность и пр. Я лично буду отстаивать в издательстве этот выход. Маргарита Кирилловна писала мне о Вашем письме, она смотрит на него приблизительно одинаково со мной. Впрочем, как бы мы ни смотрели, Ваше письмо все равно, повторяю, или света не увидело бы, или увидело бы его под таким редакционным соусом, что нам бы от этого не поздоровилось.

Вы спрашиваете меня о статье Вашей. Основную ее идею я разделяю вполне, – по-своему то же говорю в своей работе, – но внешность и план этой статьи отразили Ваше болезненное состояние: она растянута, вяла; с большим подъемом, хотя и с чрезмереной парадоксией написано послесловие Ваше. К сожалению, и о том и о другом говорю по старым впечатлениям еще от чтения корректур и по выходе и потому не могу детализировать. Очень меня беспокоит Толстовский сборник, что он не выйдет осенью, это для меня сейчас очевидно. Но беда в том, что авторы один за другим отказываются или оттягивают статьи: отказался Ельчанинов, отец Щукин, Зеньковский, наполовину – Волжский, опоздают Бердяев и Булгаков, подумайте! Я возбуждал с горя вопрос о Розанове, но Маргарита Кирилловна решительно против, а я не настаиваю, потому что и сам сомневаюсь. Необходимо пригласить Аскольдова, Волжский писал, что он может написать. Запросил мнение Маргариты Кирилловны. Я думаю, что Вы будете за, особенно ввиду малочисленности статей, да он, вероятно, напишет вяло, но содержательно. Рад, что Вы вошли ин медиас рес[266]. И еще более рад, что настроены так мужественно (и, надеюсь, без задора). Я уже не могу подобно Вам окрыляться теоретической работой (вчера мне исполнилось 40 лет), но работаю кой-как и несколько продвинулся. Однако за лето не кончу, и опять перерыв до будущего года! Челпанов обратился ко мне с повторением прошлогоднего предложения дать статью в сборник (для меня еще неясно, будет ли специальный сборник или же очередной номер "Вопросов философии и психологии"), посвященный Лопатину по поводу его юбилея. Это же приглашение он просил меня передать Вам, что я и обещал сделать. Статья нужна к сентябрю. Разумеется, я могу дать только главу из "Философии хозяйства". Быть может, Вы тоже можете выделить из своей работы или даже, на худой конец, из Сковороды. По-моему желательно было бы, чтобы Вы участвовали, но всяком случае, ответьте скорее.

У нас в семье все благополучно, я пользуюсь – не знаю надолго ли – необычным отсутствием тревоги за близких. Лечитесь, Бог Вам в помочь. Привет Вашим домочадцам от нас обоих. Господь с Вами.

Ваш С. Булгаков.

Вопрос о библиографии в философский сборник пока откладываю. Желательно, чтобы она не была случайна и пестра, а систематична.

320.     С.Н.Булгаков – В.Ф.Эрну[267]<24.07.1911. Кореиз – Рим>

24 июля 1911 г.

Дорогой Владимир Францевич!

Ваше письмо от 24 июля[268] получил. Даже, когда я не совсем соглашаюсь с Вами, я радуюсь бодрости Вашей, ясности и крепкой вере в свою правду, – правду своего дела. Пожалуй, я не буду спорить о конце Вашего письма, о временном и вечном, об отвлеченной постановке. Но для Вас гораздо определеннее звучит уверенность в своем призвании, которую я на ломанном пути своей жизни порядочно растерял, а ошибки и измены вижу ясно. Но и Вы, как чеховский дьякон, одной припиской разрушивший все написанное протоиереем письмо с грозными инвективами[269], своим признанием, что не все и для Вас ясно, приблизились ко мне в тоне. Перехожу к делам.

Я понял Вас так, что Челпанову напишите Вы лично, хотя я и упомяну ему о Вашем согласии. Его адрес сейчас: Крым, Алупка, Симеиз, дача Субботина (не знаю докуда).

Относительно Толстовского сборника с Вами вполне согласен, иначе мы не можем поступить, как отложить срок выхода сборника. Я сам примусь за статью лишь в Москве. Зеньковский, на которого я-таки насел, обещал написать. Аскольдову я написал уже. Статья Трубецкого уже есть, – доклад в РФО. От Волжского еще жду. Вообще все очень затягивается, например, печатание книги Зейпеля[270] стоит из-за задержек с редактированием переводов с латинского и греческого, возложенным на Павла Александровича. Бердяев тоже, повидимому задерживает. Кажется, он вообще тяжело себя чувствует по внешним, а, может быть, и внутренним причинам.

Я совершенно принимаю Вашу редакцию еррата, и об этом не думаю, конечно, никаких объяснений или извинений быть не должно. Проверка же остального, о которой я писал, есть Ваше личное дело и, если Вы не находите ее нужной, этого достаточно. Мы не можем друг друга контролировать иначе как товарищески. Вам, действительно, исключительно не везет с этим "Русским Богатством"! Ваше же устремление на бой с "Русскими Ведомостями", даже если бы мы его разделяли, повторю, осталось бы неосуществленным: "сыны века сего искусны в делах века сего"![271]

Я живу потихоньку. В семье у нас все сравнительно благополучно. Маргарита Кирилловна стоит – и я это поддерживаю – на издании сборничка старых и новых статей отца С. Щукина, с которым я здесь видаюсь и очень к нему расположился. У нас вообще мало изданий, и надо заботиться об их увеличении.

В Москве я буду к 30 августа или к 8 сентября, не позже. Боюсь, что осенью, в начале сезона, у нас не будет готово ничего. Но что же делать! Будем делать, что можем, а больше с нас не спросится. Трудна работа Господня, а еще труднее отдавать работу Господу! Обнимаю Вас. Да хранит Вас Матерь Божия. Сердечный привет Вашим домочадцам.

Ваш С.Б.

321.     Н.А.Бердяев – В.Ф.Эрну[272]<24.07.1911. Люботин – Флоренция>

Ст. Люботин, Южных дорог

24 июля

Дорогой Владимир Францевич!

Наконец-то Вы дали о себе весть. Мы недоумевали, что значит Ваше упорное молчание, беспокоились и даже сердились. Рады были узнать, что Италия подействовала на Вас благотворно и возрождающе. От Вашего письма пахнуло Италией, и нас еще больше потянуло в Италию. В последние дни у меня прямо тоска по Италии и усиливается она еще тем, что я не совсем уверен, что будет возможность ехать в Италию, слишком уж очень неопределенны и плохи мои дела. Напишите, дешева ли жизнь в Италии? Если поедем, то, конечно, заедем к Вам во Флоренцию, но коренным образом жить предполагаем в Риме. Если поездка состоится, то не раньше ноября. В Италию стремится и Евгения Казимировна. Знаете ли Вы, что в апреле-месяце, перед отъездом из Москвы она перешла в Православие? Свершилось это в церкви Великой Княгини через отца Евгения Синайского, при ближайшем участии Сергея Николаевича, Новоселова, а также Григория Алексеевича[273]. Совершилось это с большим духовным подъемом, судя по письмам Евгении Казимировны[274] и Сергея Николаевича. Теперь она живет в Судаке. О себе я Вам не могу сообщить ничего утешительного. Это лето для меня очень тяжелое во всех отношениях. Чувствую я себя в смысле нервов очень плохо, почти каждый день болит голова в самой тяжелой давней форме, и вообще я расклеился.

Много всяких тяжелых впечатлений. Мои семейные условия так ужасны, что я предпочитаю никогда о них не говорить (под семейными условиями я понимаю не мои отношения с Лидией Юдифовной). Моя выносливость ослабляется, и временами я начинаю унывать. К тому же я нахожусь в периоде острой самокритики и самоосуждения. Мало благодатности в жизни.

Работаю я много, но занят я, главным образом, тем, что переписываю своего "Хомякова" и усиленно редактирую Леруа и о Л. Толстом. "Хомяков" уже печатается. Немного занимаюсь также оккультизмом и Штейнером. Философов смешал меня с грязью в двух № "Речи" по поводу "Философии свободы" и Соловьевского сборника[275]. Я все-таки не ожидал такой злобы и ненависти. Но выводы его бессильны и глупы. И друг наш Степун мстит мне в "Логосе" за унижения этой зимы[276]. По существу же ничего не сказал ни тот ни другой.

Лидия Юд<ифовна> тоже чувствует себя неважно, хуже, чем в Москве. Евгения Юд<ифовна> уехала в Уфимскую губернию лечиться кумысом. Мы живем в полном уединении. Рады письмам от друзей. Я получил письмо от Челпанова, в котором он просит меня передать Вам приглашение участвовать в философском сборнике в честь Лопатина. Сборник выйдет в конце сентября, а статьи надо представить к 1 сентября. Статья может быть на любую философскую тему. Ответьте Челпанову по адресу: Крым, Алупка – Симеиз, дача Субботина. Ответьте поскорее.

Я увлечен мыслью написать статью о Бергсоне[277]. Над чем Вы теперь работаете? Как Сковорода? Напишите непременно об условиях итальянской жизни. Мы с Лидией Юдифовной сердечно приветствуем Вас, Евгению Давыдовну и Надю. Заботитесь ли Вы о своем здоровье? Все мы очень надеемся увидеть Вас этой зимой.

До конца сентября будем в Люботине. Пишите нам чаще. Целую Вас с любовью. Надеюсь, что следующее мое письмо будет более отрадное.

      Любящий Вас Николай Бердяев

322.     С.Н.Булгаков – А.С.Глинке[278] <29.07.1911.Кореиз – Симбирск>

23. 7. 1911 г., Кореиз.

Милый Александр Сергеевич!

Спасибо Вам за письмо Ваше. М<ожет> б<ыть> мы просто напросто стареем, но все же с годами чувствуешь себя как будто проще, и "краски чуждые с годами спадают ветхой чешуей"[279], и из соприкосновений с Вами через письма осознаешь, что хотя в этом идем мы одним путем… Придем ли к чему? – Воля Божия!

Я пишу Вам в страшные июльские дни, еще полный благодатию годичного поминовения ушедшего. Я имел в этот день радость молитвенного общения с о. Сергием Щукиным (помните его статьи в М<осковском> Е<женедельнике>), который у меня служил, и на всю жизнь у меня останется и эта обедня, да и весь его светлый облик. Чем больше чувствуешь свое недостоинство и все расстояние, отделяющее от настоящего служения Церкви, с тем большим волнением видишь это в других. Относительно хлопот Аскольдова о Вас, конечно, могу сказать: "могий вместить, да вместит", и я был бы счастлив услыхать, что Вы смогли, ибо выше и прямей пути служения нет, или по крайней мере, для нас теперь уже быть не может[280].

От о. Павла недавно получил письмо, где он, между прочим, описывает свои переживания теперешние. Не знаю, что бы Вы сказали, но я с радостным волнением и умилением читаю это. Дай ему Бог благодати Своей! Но, я, конечно, не закрываю глаза на трудности для него, которые у каждого свои.

Я провожу лето благополучно, сочиняю "философию хозяйства", живу. Умеренно волнуюсь за "Путь", в котором все-таки уж очень мало работников. Григорий Алексеевич совсем ведь не работоспособен (ведь вот Вам письма не может написать!). Бердяев часто в хандре и растерянности, уж очень его материальная неустроенность, в связи с отсутствием рабочей дисциплины, допекает. Эрн наделал ошибок в Соловьевской библиографии в сборнике (который вообще вышел ничего себе, – цена 1р. 50к, если хотите, я Вам из Москвы вышлю). Уличили в "Русских ведомостях" в ошибке, было неприятно, хотя он отнесся к этому несколько в старом стиле. Он живет под Флоренцией и лечится, не знаю успешно ли. Виснут на нем не только семья, но и Надя с девочкой. Боюсь за него, мало надежды на его поправление.

Об Авве стороной слышал, что нервы не в порядке, и о том же заключаю, потому что за все лето не имел от него ни строки. Живет он на даче в Вифании (Сергиев Посад), в духовной семинарии.

Как Ваши? Поправляются ли? Лето пока стоит здесь багоприятное, о недороде узнаешь лишь из газет, потому что кругом полей нет. Как здоровье Ваше собственное? Пишете ли о Толстом? Пишите, наверное, сборник запоздает и поспеете. Если знаете адрес Аскольдова, и если на основании разговора думаете, что выйдет у него статья о Толстом, есть вкус к ней, то перешлите ему, пожалуйста, не откладывая, настоящую записку с запоздалым приглашением.

С 31-го августа я уже в Москве. Адрес прежний: Б.Афанасьевский пер., д.22, кв.12. Не приедете ли? Как хорошо бы повидаться и помолиться вместе! Храни Вас Господь и Матерь Его! Целую Вас. С. Булгаков

323.     С.Н.Булгаков – М.К.Морозовой[281] <3.08.1911. Кореиз – Михайловское>

Кореиз, 3 августа 1911

Многоуважаемая Маргарита Кирилловна!

Я получил Ваше письмо, которое произвело на меня очень бодрящее и радостное впечатление. В конце концов, подобные толчки заставляют больше узнавать и себя, и других и этим выкупаются. Я послал Вам еще одно письмо, очевидно, до Вас так и не дошедшее, судя по тому, что я не имел на него ответа, – относительно приглашения Аскольдова в Толстовский сборник, на каковую мысль навел меня недавно видевшийся с ним Волжский. В виду позднего времени я на свой страх пригласил его, у нас статей мало, а он человек во всяком случае близкого направления и у нас числится как биограф Козлова[282]. Сделал же я это в заботах о Толстовском сборнике (впрочем за последне время я опять вынудил обещание у Зеньковского, а Эрн вынуждает у Ельчанинова). На Розанове я не настаиваю, по<тому> ч<то> мне и самому сомнительна эта комбинация. Надо было бы ее во всяком случае обсуждать, прежде чем принять. Но срок выхода сборника, очевидно, придется отодвинуть на конец ноября, п<отому> ч<то> к сентябрю не будет готова ни одна статья, кроме ранее написанной Евг<ения> Ник<олаевича>. И отодвинув срок мы, быть может, и получим статьи от всех приглашенных.

Инцидент с библиографией сейчас может считаться законченным. В<ладимир> Ф<ранцевич> прислал и мне копию своего предполагаемого ответа, который я тоже признаю невозможным и, кроме того, неосуществимым по внешним условиям. Я ему уже написал об этом как Ваше, так и свое мнение, а на днях получил от него письмо, в котором он, оставаясь внутренно на своем, устраняет свой ответ и соглашается на предложенное мною лаконичное оповещение о вкравшейся ошибке, которая может быть напечатана на особой полоске и вклеена в сборник. Разумеется, этот вопрос мы еще обсудим осенью. По рассказу В<ладимира> Ф<ранцевича> он даже и не так виноват, как кажется, но подробнее поговорим об этом при свидании. К огорчению у нас все затягивается. Флоренский задерживает Зейпеля, повидимому Бердяев тоже задерживает, в начале сезона, кажется, ничего не будет готово!

С о. Сергием Щукиным я видался не раз и как-то очень к нему прильнул сердцем. Я еще не успел поговорить с ним как следует об его сорнике; на первое мое приглашение он ответил смущением и отказом, но это в его стиле, и мы еще поговорим. Мне очень хочется его так или иначе приблизить к "Пути". В Москву я приеду либо 30 августа, либо в сентябре, не позже. Наработал я мало, и собою не доволен, хотяи стрался вемени не терять.

То, что Вы пишете о кризисе "Мусагета", и роль здесь Б<ориса> Н<иколаевича>, как я ее понимаю, я прямо за него огорчился. Тут скрывается не только – увы! – русская несостоятельность в выполнении принятых обязательств всякого рода, но и более глубокое заблуждение: ведь "Мусагет" стал именно тем, чем он только и мог быть по духу руководителей. Я думаю, что мы не разошлись в личном отношении к Б<орису> Н<иколаевичу>, но совершенно разделяю Ваш скепсис к устойчивости его "путейских> настроений при его болезненной впечатлительности, примеры которой мы видели в последний приезд Мережковских, хотя я очень был бы рад этому его курсу.

Надеюсь, что Вы будете наезжать в Москву, и мы увидимся в начале осени; и поэтому откладываю дальнейшее до личного свидания.

Жму Вашу руку и желаю мира душевного.

Ваш С.Булгаков

324.     С.И.Гессен – Вяч.Иванову[283] <11.08.1911. Конуки – СПб>

СПб 11 августа 1911 г.

на станции Вайвари, дер. Конуки

Глубокоуважаемый Вячеслав Иванович,

Пожалуйста, немедленно сообщите мне, куда посылать Вам корректуры Вашей статьи о Толстом в немецком переводе: она будет помещена в ближайшей книжке немецкого "Логоса". Перевод не особенно удался Степпуну (да и не мудренно) и требует с Вашей стороны самого внимательного чтения[284].

Сердечный привет от искренне преданного

С.Гессена

325.     М.К.Морозова – Е.Н.Трубецкому[285] [? 08.1911. Михайловское – Бегичево?]

<…> Последний раз в Москве мы два дня работали в "Пути" с Рачинским (который был довольно спокоен) и с Булгаковым. Многое обсуждали! Представь себе, что обстоятельства с книгами сложились так, что мы решили в первую очередь издать первый том Дюшена под редакцией Попова[286].

Были у нас разговоры и из всего я всегда выношу глубокое и твердое убеждение, что без тебя дело идти не может. Булгаков действительно живет этим делом, он на него смотрит, как на свое, не жалеет сил и времени. Ты не можешь себе представить, как он мне помогает! Но все это органическая работа, выполнение задуманного и намеченного. Но руководить делом, ясно видеть общий смысл и связь всего – на это у Булгакова не хватает ума и критического дара нет. Необходим твой ум и критическая глубина, дорогой друг!

Я мечтаю, что, наконец, будем издавать для народа. Это очень важное и живое дело и вместе практическое. Только тогда "Путь" может развиться широко и прочно. Я думаю, что такой человек, как священник Щукин, может быть в этой области очень хорош.

Я много поработала и с бухгалтерией и все себе выяснила. Теперь, кажется, деловая сторона "Пути" начинает выясняться, и для всех становится все понятным.

Здесь, в деревне, у меня масса хлопот, которые мне надоели, скорее бы все кончить. Все по устройству! Колония уже начала функционировать[287]. Всего поселилось 50 человек. Пока у них еще беспорядок и неустройство.

Как-то все пойдет и что даст?! <…>

326.     Е.Н.Трубецкой – М.К.Морозовой[288] <Ì13.08.1911. Бегичево – Михайловское>

<…> Уже назначили день моих занятий в Университете Шанявского[289] – по пятницам. Это великолепно по близости к четвергам и субботам[290]. Возражения твои основаны на недоразумении. Раз Соловьев видел в половой любви путь выше ангельского и универсальный путь спасения, он, очевидно, ее переоценил. Но ведь я же и говорю, что возвести относительное в абсолютное значит – растворить его в абсолютном и разрушить; именно переоценка и разрушительна в данном случае: именно потому, что любовь для Соловьева – "выше ангельского пути", он принужден был отбросить от нее все естественное: оттого и ложный "стыд". В сущности во всей этой теории говоритнеудовлетворенное земное желание, которое Соловьев бессознательно разжигал, принимая его за небесное откровение. Как же не сказать, что истину здесь заслоняет земная величина.

Очень рад, что ты мне стала "коллегой" по земской деятельности. Думаю, что опрос земских деятелей – верный путь, чтобы сделать очень много.

Что касается колонии, то я не сторонник преувеличенного практицизма. Пусть это будет место летнего отдыха; но если там есть труд, то труд обязательно должен быть целесообразен, т.к. бесцельный и фантастический труд не может заинтересовать и служить воспитательным средством. Поэтому, например, огород обязательно должен быть поставлен так, чтобы давать колонии настоящие овощи <…>

327.     М.К.Морозова – Е.Н.Трубецкому[291] [? 08.1911. Михайловское – Бегичево]

<…> Вчера, хотя и получила строгую телеграмму от Джунковского[292], "требую, чтобы Вы приехали с Марусей на торжества", но не решилась ехать, сил нет. Да и тоска везде! Лучше всего здесь, где мне каждый уголок дорог. Каждый уголокмной устроен, столько вложено любви в каждое древце, в каждый кустик, цветок, травку! Все здесь до последней песчинки мне мило и дорого и мной все из дебрей устроено. Очень уютно и мило становится здесь. Но еще много нужно сделать, тогда будет драгоценный уголок. Колония тоже налаживается, много милых маленьких мальчишек, моих любимцев <…>

Пока читаю курс богословия Светлова[293]. Хочу читать это лето особенно внимательно Библию <…>

Сегодня ко мне приедут соседи здешние. У меня есть мысль: устроить общество для крестьян. Мне пришлось заставить их закрыть трактир, и вот теперь я вижу, что лучше мне же устроить для них что-нибудь вроде клуба: чайную, читальню. Все это надо обдумать, но надо и приступить к этому делу. Нужно, все-таки, чтобы у несчастных было пристанище, где найти совет, поддержку и развлечение. Без этого жизнь слишком темна. Вообще планов у меня много, желания делать много, сил много, но нужно делать, делать и делать и не бояться неудач, которыми жизнь полна! Лишь бы не терять энергию и вкус к жизни, а тогда – крах! На серых буднях примиряться не хочется, да и не нужно, ничего тогда все равно не сделаешь, плодотворного и живого ничего не зажжешь. Без огня нет жизни, и она мне не нужна! <…>

328.     С.Н.Булгаков – В.Ф.Эрну[294] <25. 08. 1911. Кореиз – Флоренция>

25 августа 1911., Кореиз

Дорогой Владимир Францевич!

Я 28 августа уезжаю в Москву и с 30 буду там жить по прежнему адресу. Имейте это в виду. Отсрочка сборника до 1 ноября, можно считать, принята. Зеньковский обещал написать, Ельчанинов тоже (?!), если продлить срок до половины октября, но Аскольдов – увы! – отказался. Будем печатать сборник статей о. С. Щукина[295]. Присылайте в редакцию "Вопросов философии и психологии", не откладывая, лопатинскую статью[296], о чем хотите, – я так условился с Челпановым. Любящий Вас С.Б.

329.     Г.А.Рачинский – А.С.Глинке[297] <30.08.1911. Бобровка – Симбирск>

с.Бобровка Тверской губ.

Дорогой Александр Сергеевич!

Вот я, хоть и поздно, собрался написать Вам обещанное письмо. Не сетуйте на меня, мой родной, за это промедление: я вообще необыкновенно туг на писание писем и иногда просто теряю грамотность; меня это самого очень огорчает, я негодую на себя, но ничего не могу поделать со своим скверным характером.

Весной у меня нервы были страшно утомлены, после двухмесячного пребывания в санатории, и я мало, на что годился. Теперь хорошо отдохнул за лето и втянулся в работу: мне нужно было покончить с лежавшим на моей душе томом полного собрания сочинений Ницше; я изготовил две трети перевода и надеюсь к ноябрю отделаться окончательно от Ницше и приступить к переводам для "Пути" и другим работам, которые мне в теперешнем моем настроении значительно более по душе, чем перевод Ницше.

Последнее время моего деревенского отдыха было нарушено событием, произведшим на меня невыразимо тяжелое впечатление. Наш священник, страдавший острым алкоголизмом, повесился в лесу, оставив большую семью. Самое событие, похороны, отчаяние семьи и некоторые обстоятельства, сопровождавшие его поступок, сильно потрясли меня, и я до сих пор не могу перестать думать об этом. Перед смертью он просил прощения у всех, с кем ссорился, и сам причастил себя запасными дарами; повесился он на глазах у своего маленького сына, следившего за ним по поручению матери и бессильного что-либо сделать!

Я обещал написать Вам мои соображения по поводу Вашей биографии Достоевского. Она производит впечатление собрания материалов без критической обработки их и переплавления их в некоторое целое. От этого получается какая-то неравномерность, и читатель будет принужден сам производить работу систематизирования биографических фактов. У Вас в первой главе воспоминания А.М.Достоевского занимают более печатного листа (11—30 и 34—42), прерванного только воспоминаниями Кочановского. В третьей из присланных глав на 71 листик приходится 39 листиков крупных цитат – минимум полтора листа печатных. На листках 217—230 – письма Краевскому, страшно интересные как материал, занимают массу места и разобраться в них трудно без обработки и оценки. Описание писем и библиография вообще попадают таким образом в текст, и нить рассказа теряется для читателя, которому местами, может быть, трудно будет разобраться в хронологии и порядке событий. На листках 495—500 Вы приводите целиком рассказ, который сами признаете апокрифическим. В других местах Вы приводите целиком ряд писем, часто повторяющих одно и то же с небольшими вариантами. Повидимому, главная работа, критическая и психологическая, предполагается в монографиях 3-го тома, что опять-таки возлагает на читателя обязанность свести их с биографией в одно целое. Но главное возражение, которое при чтении приходит на ум, это – пользование художественными произведениями Достоевского как материалами для его биографии, без критической переработки этого условного материала: сюда относятся цитаты из "Братьев Карамазовых", а, может быть, и кое-что из "Мертвого дома". Я понимаю, что хочется привести многое, до того все хорошо, но некоторые цитаты, как например, о товарищах Достоевского по каторге (464—468), об Орлове и Кореневе (489—490) и еще кое-что, не относятся прямо к биографии. Конечно, у писателя, который почти сплошь автобиографичен в своих произведениях, не обойдешь их в биографии, но тут нужна какая-нибудь обработка и предположение, что читатель предварительно познакомился с ними. От всего сказанного зависит чрезвычайно большой объем книги: два тома листов по сорока, не считая третьего, составленного из монографий, который при данном характере изложения явится безусловно необходимым. Мне кажется, что, если критически переработать весь материал и сжать все, воспользовавшись монографией для самой книги, то вещь страшно бы выиграла: а вещь очень нужная и своевременная.

Вот все, что я могу сказать Вам вкратце, не вступая в обсуждение частностей и мелочей. Не посетуйте на меня за мою придирчивость; читал я рукопись внимательно и любовно и считаю полную откровенность делом любви и дружбы.

Крепко жму Вашу руку. Храни Вас Христос!

Душевно Вас любящий

Григорий Рачинский.

330.     С.Н.Булгаков – А.С.Глинке[298] <5.09.1911.Москва – Геленджик>

5 сентября 1911 г., Москва

Дорогой А<лександр> С<ергеевич>,

как я рад был получить от Вас закрытку из Геленджика, хоть на короткое время светлый луч прорезал вашу тяжелую жизнь. Спешу известить Вас, что срок представления статей – предельный – отодвигается до 1 ноября и потому опять прошу Вас дописать и прислать статью. Писать о Толстом вообще и трудно и неприятно, даже если не считаться с тем, что Вы называете самобрезгливостью, что и мне не неведомо. Сюда мы приехали с неделю, сравнительно благополучны, хотя с маленьким и возимся. Видел М<ихаила> А<лександрови>ча, он Вас целует. Он за лето отдохнул и на вид поправился, мамаша тоже, хотя мне она показалась все-таки возбужденной.

Видел я в первый раз о. Павла в его новом состоянии. Он трогателен, тих и светел, но "эмпирически" ему очень трудно живется, изба их разваливается, а назначения на место в деревню, м<ожет> б<ыть> и не будет по разным интригам, и живет он между небом и землей. Смотрю и вижу, чего требует по крайней мере от него священство. Он очень нежный и заботливый отец. Там же встретил нового инока – о. Серапиона, – б<ыть> м<ожет> известного Вам Воинова[299].

Здесь по-прежнему я очень ценю и все более привыкаю к Маргарите Кирилловне, – вопреки своей внешности, она человек с редкими деловыми и, по-моему, душевными качествами и, по-моему, искренно хочет служить "русской идее" (не в Соловьевском смысле, а в настоящем).

Обнимаю Вас. Да хранит Вас Господь.

Ваш С.Б.

331.     С.Н.Булгаков – В.Ф.Эрну[300]<10.09.1911. Москва – Флоренция>

10 сентября 1911, Москва

Дорогой Владимир Францевич!

Откладывая ответ на Ваше письмо сюда, спешу однако уведомить Вас, что здесь отодвигание срока предоставления статей в "Толстовский сборник" вообще не встречает сочувствия, да и нет мотивов, потому что все равно новых статей мы не дождемся (Аскольдов окончательно отказался, В. Иванову будет еще писать Григорий Алексеевич, но, конечно, безнадежно). Поэтому остается Вас просить передвинуть порядок работ и лучше поставить вперед Толстого, а затем Сковороду, а не наоборот, как Вы предполагаете. Я никакого вдохновения к статье о Толстом не чувствую и не почувствую, потому что, как и раньше, меня охватывает при чтении его в большинстве бездарных религиозных статей лишь скука, раздражение и враждебность, не смягчаемая даже теперь. Потому напишу статью лишь по делу. Будьте здоровы. Привет Вашим.

Ваш С.Б.

На днях пошлю Вам ругань на Вас С. Гессена в "Речи"[301], это махровый чеснок!

332.     С.Н.Булгаков – В.Ф.Эрну[302]<30.09.1911. Москва – Флоренция>

30 сентября 1911 г., Москва

Дорогой Владимир Францевич! Давно собираюсь писать Вам, а сегодня побудила меня к этому Ваша открытка. Здесь все благополучно. Григорий Алексеевич хорош, насколько он может быть, и деловит настолько же. Маргарита Кирилловна прежняя. Князь отсутствует, живет в деревне и лишь наезжает. Очень замедлилось печатание всего, задерживает Павел Александрович и Зейпеля и свою книгу, задерживает Николай Александрович, задерживается Толстовский сборник. Однако теперь я уже начинаю в него верить, ибо есть уже статьи Трубецкого, Зеньковского, Экземплярского, Белого, жду Волжского, кроме того, наши статьи (я, кажется, раскачиваюсь, наконец), даже не считая проблематичного Ельчанинова. А одно время я совсем уже было приуныл о нем. Приступаем к печатанию.