Текст книги "Взыскующие града. Хроника русской религиозно-философской и общественной жизни первой четверти ХХ века в письмах и дневниках современников"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 49 страниц)

Без двадцати три (дело началось в 11ч.) судьи наконец удалились для совещания. И представь, совещались почти два часа. Мне непосредственно чувствовалось, что Шадурский агитирует и действует. Когда после часового напряжения они все еще не выходили, служитель пошел подсмотреть и увидел, что завтракать они давно кончили и усиленно заняты обсуждением. У бедного С<ергея> Н<иколаевича> глаза ввалились от волнения и напряжения. Тесленко[1029]1029
  Адвокат Сытина.


[Закрыть] определенно говорил, что будет осуждение, я внутренно молился, и вдруг половина пятого выходит суд и объявляет нас по суду оправданными. Вот уж стало легко! <…> У меня было такое чувство, что я проскочил над бездной <…>

265.     С.Н.Булгаков – А.С.Глинке[1030]1030
  РГАЛИ, ф.142, ед.хр.198, оп.1, л.134. В Симбирск.


[Закрыть] <13.02.1911. Москва – Симбирск>

13 февраля 1911 г. Москва.

Дорогой Александр Сергеевич!

В начале марта вернется Григорий Алексеевич, который уже выздоравливает, и тогда рукопись будет Вам послана. Она, конечно, цела, но все бумаги у него под замком, и, если вы будете настаивать, я попрошу А.С.Петровского произвести это расследование, но лучше, если можно, подождать.

Мой приятель – Волков из Нерви уже возвратился, поправившись.

О переводе для Вас буду думать, но очень трудно, разве только счастливым случаем может попасться, по естествознанию-то особенно трудно мне. Я все-таки буду ждать от Вас статьи о Соловьеве, хотя то, что Вы сообщаете о своей занятости, к тому не располагает. Но ведь статья м<ожет> б<ыть> и невелика, и в немногом можно сказать многое. Напишите, как же устроились с поездкой жены, и не могу ли я быть полезен для Вас?

Бонны и гувернантки здесь сосредотачиваются в евангелическом Чеим-е хотя и трудно бывает сделать выбор. В Крыму потеплело, и через некоторое время, когда пройдет таяние снегов, можно и туда поехать или на Кавказское побережье. На Ривьере с апреля уже, как слышал, жарко.

Напрасно Вы стыдитесь своего святочного письма, я изведал то состояние, когда душа раскрывается от ужаса и боли, и могу понять. Эрна оправдали и по последнему процессу. Ваше приветствие передал ему. Он прихварывает, надеется на командировку. Христос с Вами!

Ваш С.Б.

266.     В.Ф.Эрн – Е.Д.Эрн[1031]1031
  Архив Эрна, частное собрание. Публикуется по автографу.


[Закрыть] <13.02.1911. Москва – Тифлис>

13 февраля 1911 г.

Моя милая, золотая, ненаглядная девочка!

Во-первых, нежно целую тебя за все твои письма. Во-вторых, нежно обнимаю тебя за то, что ты моя самая любимая и хорошая девочка. Ах, радость моя, как мне стало легко! Ночью во сне душил меня кошмар, и вдруг я проснулся и увидел, что это только сон, пустой призрак, а в комнате, то есть в жизни моей, светит яркое доброе Солнце. Ты подумай, если правда только, что писал Радлов о командировке, какая радостная даль расстилается перед нами. Ущелье, мрачное, угрожающее кончилось, и мы можем спокойно наслаждаться открывшимися панорамами. Господи! Только бы сбылась теперь моя мечта! Только бы увести тебя подальше от простуды и холода. Пожалуйста берегись! Не выходи пока не станет совсем хорошо. И пока не настанет совсем хорошая погода. Я очень рад, что Елизавете Лазаревне[1032]1032
  Векилова Елизавета Лазаревна, теща В.Эрна.


[Закрыть] и Карлюке[1033]1033
  Векилов Георгий Давыдович, брат жены В.Эрна.


[Закрыть] лучше. Дай Бог им здоровья! Принеси Вольване [?] самое искреннее мое извинение за то, что я не поздравил ее вовремя. Поздравляю теперь и душевно желаю ей счастья. Я все время держал в голове, что нужно послать телеграмму, но десятого был канун моего дела и день моего чтения[1034]1034
  Выступление на открытом заседании МРФО памяти В.С.Соловьева.


[Закрыть], и у меня совершенно вылетело из головы, а когда вспомнил, было уже поздно.

Соловьевский вечер прошел хорошо. Публики было битком. Ты не верь корреспонденту "Русского Слова", он врет[1035]1035
  10 февраля 1911 г. состоялось открытое заседание МРФО, посвященное 10-летию кончины В.С.Соловьева в зале Политехнического музея. В собрании газетных вырезок из архива В.Эрна есть отчет, подписанный инициалами А.П., «Русское Слово», 10.02.1911, где дано краткое одобрительное изложение докладов В.Эрна и Н.Бердяева; выступление Вяч. Иванова названо малопонятным, а доклад А.Блока – «поэтической погремушкой». На вырезке рукой В.Эрна написано: «Очевидно Панкратов». Панкратов Александр Саввич (1872-1922) – журналист, писавший очерки на религионо-общественные темы.


[Закрыть]. Реферат Вячеслава Иванова[1036]1036
  Вяч. Иванов прочел доклад «О значении Вл. Соловьева в судьбах нашего религиозного сознания», который был опубликован //"О Вл. Соловьеве. Сборник первый.".


[Закрыть] был обворожительно хорош и доставил истинное наслаждение. Вот ты увидишь по сборнику[1037]1037
  "О Вл. Соловьеве. Сборник первый. ". М., Путь, 1911.


[Закрыть]. Моя речь[1038]1038
  Вл. Эрн прочел доклад «Вл. Соловьев как философ», который стал первой главой его работы «Гносеология В. С. Соловьева» //О Вл. Соловьеве. Сборник первый. Там же были опубликованы доклады А.Блока «Рыцарь-монах» и доклад Н.А.Бердяев «Проблема Востока и Запада в религиозном сознании Вл. Соловьева».


[Закрыть] понравилась многим[1039]1039
  Интересно сопоставить мнение В. Эрна с оценками других лиц, присутствовавших на вечере.
  Вот как оценила М.К.Морозова в письме Е.Н.Трубецкому в Рим прочитанные доклады: «Была масса народа. Недурны были доклады Вяч. Иван<ова> и Бердяева, Блока – ерунда, а Эрна бледно». «Наша любовь нужна России…» ПубликацияА.Носова //Новый мир, 1993, №10, с. 185.
  С.Соловьев 18.02.1911 писал А.Белому: "Был вечер Владимира Соловьева в Религиозно-философском обществе. Эрн читал про профессора Введэнского и дэмонов. Вячеслав развел что-то гносеологически-педерастическое."
  Из письма Т.А.Тургеневой – А.А.Тургеневой от 11 февраля 1911: <...> Вчера была на торжественном Владимиро-Соловьевском заседании. Вяч. Иванов гнусил, гнусил, я ничего не поняла. Бердяев читал так длинно и так страшно высовывал язык, что я чуть не заснула. Эрн читал очень вежливо и выпил три стакана воды. Потом выел Михаил Иванович, поправил пэнснэ и прочел очень хорошую статью Блока, который не приехал, п<отому> ч<то> свернул себе шею, но что смешно, что в день заседания Мих<аил> Ив<анович>, когда проснулся, не мог повернуть голову, у него сделалось то же самое, но к вечеру прошло. В общем было скучно."
  Из п. М.И.Сизова – Андрею Белому от 11.02.1911: <...> Блок заболел и совсем не приедет. <...> Вчера Соловьевский вечер прошел без заметного подъема. Народа было много. Блок заболел и не приехал, его реферат «Рыцарь-Монах» читал я. Были два молодых патера. Они заинтересовались взглядом Бердяева на различие церквей Зап<ада> и Вос<тока> и невозможность их соединения. Различие это он приводил к образам Иоанна и Петра в «Трех разговорах». Они сказали, что различие действительно таково. Сегодня один из них просил <разрешения> прийти к Бердяеву еще поговорить."
  Из п. от 12.02.1911 Т.А.Рачинской своему мужу, Г.А.Рачинскому, который в это время находился в клинике нервных болезней в Риге: «<...> Я уверена, что Булгаков, а вероятно и еще другие уже написали тебе о Соловьевском заседании все подробно и основательно. Очень жаль, что не приехал Блок и потому его реферат в чтении Сизова выел менее интересным. Понравися нам Эрн; Вяч. Иванов интересно и довольно понятное читал. Но не было его обыкновенного подъема духа. Бердяев уж очень длинно и не приготовившись, т.е. уж очень тянул и повторялся.»
  Из п. С.П.Боброва – Андрею Белому от 16.02.1911.: «<...> 10-го в Политехническом музее был вечер, посвященный амяти Владимира Соловьева. Говорили Эрн, Бердяев, В. Иванов, Блок (собственно он не говорил, а читали его доклад, сам он не приехал), я на этом вечере не был, а вох популиш говорит приблизительно следующее: Эрн – бессодержателен был, Бердяев длинновато и больше о себе, чем о Соловьеве, Вяч. Иванов очень интересен. Блок тоже.»
  Из п. А.С. Петровского – Г.А.Рачинскому от 16.02.1911: «<...> Самым крупным событием был за последние дни приезд Иванова и Солоьевский вечер. Блок был болен и не приехал, реферат его – далеко лучший из всех прочитанных, потрясающий священной правдой и прямотой, поистине достойный и Блока и Соловьева – прочитан был за него Сизовым. Доклад Иванова неважен, вял, разбросан, бескрылый; Эрн очень слаб: роковая неспособность освободиться от гимназических пристрастий, гимназическая же незрелость, злоупотребление „Тремя свиданиями“, совершенно беспомощное; затем полуторачасовая речь Бердяева, талантливая, во многом справедливая (напр<имер, в отрицательном отношении к „унии“ церквей). Полный зал, полный сбор. ...>»
  Из п. М.И. Сизова – Г.А. Рачинскому от 17.02.1911: «<...> Из московских „событий“ можно упомянуть лишь о заседании в память Соловьева. Блок не приехал, и его докад читал я. Любопытно: он не приехал потому, что у него такие ревматические боли в шее сделались, что он не мог головы повернуть, у меня накануне заседания та же самая история, и я едва размялся, намазавшись иодом. Особенного поъема не было на заседании. Речь Бердяева заинтересовала двух бывших на нем католических патеров, они подошли к нему после заседания и разговаривали довольно долго. Сказали, что разница между церквами именно та, как он сказал. Один из них был на другой день у Бердяева на дому. Иванов был в Москве недолго, уехал через день.»
  Все приведенные здесь фрагменты опубликованы //Блок в неизданной переписке и дневниках соврменников. Александр Блок. Новые материалы и исследования.  Литературное наследство. Т. 92. Кн. 3. М. 1982. С.379—381.


[Закрыть]. Но особенно дорого мне было услышать слово искреннего одобрения от сестер Герцык[1040]1040
  Герцык Е.К. и Герцык А.К.


[Закрыть]. В день суда, то есть 11-го вечером, все собрались у Бердяевых. Вячеслав уезжал на другой день и нельзя было не пойти. Все мои друзья и знакомые приветствовали мое оправдание шумно. Вечер удался на славу, с большим внутренним содержанием, с интересными разговорами, но без споров. Меня выбрали «председателем» и я заведывал чтением поэтов. Сначала читала Аделаида Казимировна Герцык, затем Бородаевский[1041]1041
  Бородаевский Валериан Валерианович (1874-1923) – поэт, примыкал к «неоклассическому» течению, сложившемуся в рамках символизма, находился под сильным влиянием Вяч. Иванова.


[Закрыть] и, наконец, Вячеслав. Меня особенно поразила А.К.Герцык, у нее свежее, яркое лирическое дарование и простота выражения почти детская. Все были просто покорены ее чтением. После того, как прочли Герцык и Бородаевский, пришла Маргарита Кирилловна (в первый раз) и очень быстро освоилась с нашим обществом. На другой день она мне высказала свои восторги. Ей очень все и все понравилось. Очевидно ей больше всего понравилось, что к ней отнеслись как к равной, как к человеку, как ксвоей. Л<идия> Ю<дифовна> попросила, чтобы я как председатель еще раз устроил чтение стихов Герцык и Бородаевского, и они читали второй раз, чтобы слышала их и Маргарита Кирилловна. От второго чтения стихи еще выиграли. Я позволил себе кутнуть и возвратился только в два часа. Теперь уже я работаю над статьей о Владимире Соловьеве. Пишу по ежедневным порциям, как в Пятигорске. Радость моя, девочка моя золотая, нежно-нежно и горячо тебя обнимаю. Еще несколько дней, и выяснится командировка. Тогда начнем собираться. Ах, как будет весело ехать! Нежно и горячо тебя целую. Христос с тобой и Иринкой. Нежно целую ручки Люси. Только бы вы были здоровы, когда я приеду. Сердечный, сердечный привет и поцелуй всем.

Твой Володя.

267.     Е.Н.Трубецкой – М.К.Морозовой[1042]1042
  ОР РГБ ф.171.7.1а, лл. 36—37об. Пчт. шт. отпр.: 27.02.1911.Рим.


[Закрыть] <14.02.1911. Рим – Москва>

Милая и дорогая,

вконец убит и пришиблен только что полученным твоим письмом до боли, до нестерпимой боли, обидным и несправедливым. Неужели это ты можешь так писать и, главное, так меня понимать! Я совершенно иначе чувствую эти вещи, когда ты одна с глазу на глаз кричишь их в твоей комнате и потом через полчаса сама плачешь и просишь прощения. Но это написано за много тысяч верст, значит, обдумано и все-таки послано! Гармося, моя дорогая, неужели это ты?

<…> Как сказать человеку, истерзаному, измученному, изболевшемуся душой до того, что в ней нет места живого, человеку, который часто думает о смерти, как "о счастии", что он сидит "на Олимпе", наслаждается Рафаэлем и прогулками с мальчиками. Да побойся ты Бога! Припоминать отъезд со съезда как характерныйдля меня эпизод[1043]1043
  Видимо, речь идет о следующем эпизоде: 12—18 октября 1905 г. в Москве проходил учредительный съезд партии конституционалистов-демократов, в котором участвовал Е.Н.Трубецкой как лидер «партии мирного обновления». Не желая быть избранным в руководящие органы партии к.-д., он покинул съезд до начала голосования.


[Закрыть] в те годы, когда я почти круглый год провел в вагоне, ездил все время забастовок, во время мятежей, ходил и под пулями с опасностью для жизни (в Киеве в нас стреляли революционеры), запустил науку, потому что политика съела все; и говорить, что я тогда был погружен в «семейное благополучие!» Кто это говорит!

А теперь, видит Бог, почему я в Риме, а не в Москве, и счастье ли это для меня! Но кроме Бога и ты должна знать, а не говрить, что эта мука для меня – благополучие!

"Это ущерб для дела". Я этого не думаю: в таком стихийном деле отдельная личность не может ничего. Но пусть так! Если и был ущерб, то был он оттого, что меня не было в Москве в критическую минуту, когда подал в отставку Мануилов_,а за ним и профессора[1044]1044
  В начале 1911 г. министр народного просвещения Л.А.Кассо совместно с премьер-министром П.А.Столыпиным издал от имени Совета Министров распоряжение, временно запрещавшее собрания в стенах высших учебных заведений, что означало не только прекращение разрешенных ранее сходок, но и ликвидацию всех легальных студенческих организаций. Ответом был протест в самых широких студнческих и профессорских кругах. Перед дверями аудиторий становились группы студентов, которые не пропускали «срывателей», студентов, желавших слушать лекции. После рождественских каникул волнения вспыхнули с новой силой. На территорию университетов была введена полиция. 28 января 1911 г. в знак протеста ректор Московского университета А.А.Мануилов, проректор П.А.Минаков и помощник ректора М.А.Мензбир подали в отставку. В ответ 2 февраля высочайшим указом они были не только уволены со своих постов, но и отрешены от должности профессоров. В знак солидарности с ними 3 февраля подали в отставку профессора: В.И.Вернадский, Н.А.Умов, В.А.Хвостов, С.А.Чаплыгин, Г.Ф.Шершеневич, Д.М.Петрушевский, А.А.Эйхенвальд, И.П.Алексинский; приват-доценты: Ф.Ф.Кокошкин, А.А.Кизеветтер, В.И.Сыромятников, П.Н.Сакулин, В.И.Полянский, Г.В.Вульф, Н.В.Давыдов, А.Э.Вормс, Н.К.Кольцов, И.А.Кистяковский, Н.Н.Шапошников, А.А.Боровой, Г.И.Россолимо, А.В.Цингер, М.К.Гернет, Д.Ф.Синицын, В.М.Устинов, А.В.Кубицкий, Н.Д.Виноградов (см. «Русские ведомости», 4 февраля 1911). П.И.Новгородцев и С.Н.Булгаков подали прошение на другой день (см. там же, 5.02.1911). В последующие несколько дней отставки продолжались. Сопротивление студентов шло до конца февраля. К концу марта забастовка почти везде закончилась, сломленная государственным насилием и репрессиями студентов, участвовших в беспорядках, митингах и публичных протестах. См. .Носов А. Примечания к публикации «Наша любовь нужна России» // Новый мир. 1993, № 10.


[Закрыть]. Но приезжать после этого свершившегося факта было для университета совершенно бесполезно! Я узнал об университетских событиях истинную правду только тогда, когда университет был уже разрушен непоправимо; мне оставалось только послать мою отставку, что я и сделал в письме к Давыдову[1045]1045
  См. примеч. к п. № 41.


[Закрыть] (одно прошение очень резкое, другое – менее – на выбор профессоров-друзей). Что же мог я сделать кроме того! Вот профессора меня правильно поняли, что мне неизмеримо тяжелее переживать все это одному. Ах, Гармося, милая, дорогая, как обидно, как больно думать, что они это поняли, а ты нет! <…>

268.     В.Ф.Эрн – Е.Д.Эрн[1046]1046
  Архив Эрна, частное собрание. Публикуется по автографу.


[Закрыть] <15.02.1911. Москва – Тифлис>

15 февраля 1911 г.

Б.Афанасьевский пер., 17, кв.4

Моя милая, золотая, ненаглядная девочка!

Мне больно, что я не могу тебе писать так часто, как хочу. Когда пронесся надо мною вихрь суда, я увидел, что мне очень усиленно нужно писать Соловьева, ибо 1) нужны деньги, 2) нужно не задерживать сборника. И вот теперь уже я погрузился в писание и сегодня, например, написал три страницы. Радость моя, я понемногу прихожу в себя, теперь уже чувствую, что я один без тебя в Москве, вижу, что это не сон, и мне грустно, что я не с тобой и не могу за тобой ухаживать. Как-то ты себя чувствуешь? Вышла? Благополучно? Я не имею от тебя писем два дня и сегодня мне беспокойно. Тем более, что позавчера меня всю ночь душили кошмарные сны. Женечка, милая моя, когда я наконец увезу тебя, и будет ли это? Хоть бы скорее пришел официальный ответ. Эти дни я проводил довольно безумно (после усиленной работы впрочем!). Именно – вместо того, чтобы приглашать Шеров к себе по случаю избавления моего от тюрьмы, я решил прокатить их на автомобиле. Я хотел взять Ольгушу, Верушу, Надю, Бердяевых. Но Ольгуша уехала из Москвы, Л<идия> Ю<дифовна>, как потерпевшая сильное крушение на автомобиле (во Франции), решила не ехать, Н<иколай> А<лександрович>, который был сильно занят, сказал, что это "демонизм", и мы поехали вчетвером, взяв вместо Ольгуши Елену Федоровну. Ездили час и сделали верст 25, выехав за Москву в поле и в лес. Все остались довольны, в том числе и я. Стоило это удовольствие 5р. Да, вспомнил о долгах. На днях я вышлю Карлюке деньги. Только не все, м<ожет> б<ыть> даже очень немного, потому что нужно платить Фальковскому. Кроме того, еще будучи в Пятигорске, я мысленно дал обет, что если останусь на свободе, подарю Салвинас 25р. Из тех денег, которые я пришлю Карлюке (все равно, сколько бы я ни прислал) ты возьми себе 5 или 10 рублей на мелкие расходы и 10р. дай Салвинас. Остальные 15р. я передам ей через Карлюку к Пасхе. Я уверен, что ты исполнишь это мое желание с радостью. Милая ты моя, золотая девочка! Господь с тобою! Нежно-нежно тебя целую и обнимаю, только будь здорова и берегись! Я думаю уже скоро, то есть на этих днях, должен прийти ответ, и тогда мы можем начать готовиться к отъезду. Мне нужно очень много сделать до отъезда из России, у меня, очевидно, февраль будет занят самыми усиленными занятиями во всех смыслах. Л<идия> Ю<дифовна> просила тебе очень кланяться и сказала, что она переживает за нас восторг, т.е. за то, что мы едем. Твои письма меня страшно радуют. Пиши всегда "бюллетень". Непременно телеграфируй все. Прощай, за мной пришел С<ергей> Н<иколаевич>.

Завтра объясню. Христос с тобой.

269.     М.К.Морозова – Е.Н.Трубецкому[1047]1047
  ОР РГБ, ф.171.3.4, лл.11—12об.


[Закрыть] <16.02.1911.Москва – Рим>

Милый Женечка! Посылаю тебе по просьбе Сергея Ивановича[1048]1048
  Четвериков С.И.


[Закрыть] экземпляр воззвания, написанного Сергеем Андреевичем[1049]1049
  Котляревский С.А.


[Закрыть]. Пока оно конфиденциально роздано по рукам и собираются подписи[1050]1050
  Открытое письмо русских промыленников:
  "Бывают моменты в жизни общества, когда его молчание может быть истолковано как знак сочувствия. Не порочит людей уступка материальной силе. Иное поражение почетнее победы. Но отказ от всякой защиты дела в области права и правды, есть уже несомненный симптом поражения и разложения духовных сил общества.
   Мы, нижеподписавшиеся, члены торгово-промыленной среды, в сознании того огромного значения, какое имеет в сфере нашей деятельности высшее образование, не считаем себя в праве молчаливо присутствовать при том распадении высшей школы, которому нам приходится быть свидетелями.
  Мы являемся убежденными сторонниками необходимости настойчивой и непреклонной борьбы со студенческими забастовками, но полагаем, что борьба эта не может вестись средствами, которые затрагивают в корне все существование высшей школы.
  Нелепые, а подчас даже преступные приемы насилия и обструкции, к которым ныне прибегает кучка фанатиков, не могут класть клейма на те мотивы, которые легли в основание отношений к учашейся молодежи, не могут стать точкой отправления и оправдания всех мероприятий, на которые, видимо, ныне решилась правительственная власть.
  Молодежь вообще, а русская интеллигентская в особенности, чрезвычайно чутка к вопросам права и правды и ни на что так быстро не реагирует, как на нарушение таковых. Это ее свойство, давая ей подчас выдающуюся моральную силу, дает, вместе с тем, каждому желающему руководстводить ею верное указание того пути, которого следует держаться.
  Революционная волна среди нашей учащейся молодежи уступила за последние годы несомненному стремлению отдаться делу учения. Можно с уверенностью сказать, что еще несколько месяцев назад подавляющие массы студентов были совершенно чужды мысли о каком-либо активном протесте.
  Если эти протесты в силу последних мероприятий правительственной власти в сфере высшей школы, ныне состоялись и вылились в резкую, подчас даже антикультурную форму, то неужели со спокойной совестью можно самую высшую школу делать объектом воздействия. Нет, в великом деле народного строительства гнев плохой советчик, и одними приемами материальной силы не улаживаются конфликты, так глубоко затрагивающие духовные силы русского народа.
  Плохую услугу оказывает общество правительству и стране, когда в моменты их духовного разлада оно своим молчанием дает правительству повод думать, что за ним моральная поддержка страны.
  Следует 66 подписей, среди которых С.И.Четвериков, А.И.Коновалов, П.П.Рябушинский. //Русские ведомости. 13.02.1911.


[Закрыть]. Мы с Сергеем Андреевичем очень пожалели, что не ты это писал, т.к. написано слабо, по-моему, не достаточно для массы, на которую рассчитывают. Дай Бог, чтобы что-нибудь вышло – это было бы внушительно. Сейчас получены твои корректуры – я еще не прочла, но видела, что ты кое-что исправил.

У нас в издательстве все хорошо. Булгаковым с Бердяевым я очень довольна – мы с ними все больше сходимся. Часто много и хорошо говорим. Они относятся к делу горячо – заходят постоянно. Меня волнует вопрос о сборнике. Ты понимаешь, что мы, издавая ряд сборников, хотим этим выразить нашу боевую линию. Мы задумали поэтому написать предисловие к Соловьевскому сборнику, как к первому и обозначить этим предисловием вехи, по которым будем идти, вроде программы. Писать хочет Булгаков. Т<ак> к<ак> меня соблазняет боевая позиция и увлекает мысль вести борьбу, то я сочувствую этому, но боюсь, потому я сказала, что без твоего прочтения и согласия я нахожу неловким выступать с этой программой. Тебе будет прислано предисловие скоро. Ты напиши, как ты находишь данное предисловие, прокорректируй его и скажи вообще согласен ли ты, что предисловие нужно. Ради Бога сделай это и обдумай.

Эрн вообще пугает меня своей узостью – он отпугивает всех. Теперь, когда спор двух течений так остер, опасно отпугивать узким догматизмом. Ввиду этого хорошо ли предисловие? А сдругой стороны, не определять своего облика, не ставить иногда ребром – как-то безжизненно. Разреши мои сомненья – я тебе верю.

Я тебе не сообщала о двух докладах Яковенко[1051]1051
  Яковенко Борис Валентинович (1884-1949) – философ, историк философии, публицист. Учился в Германии у Виндельбанда и Риккерта. В 1910 возвратился в Россию, был сотрудником русского отделения международного журнала «Логос», тогда же опубликовал программную статью «О задачах философии в России» // Русские ведомости. 1910, № 98. Выступал как пропагандист новейших результатов европейской философии и ее историк, оппонент участников МРФО и «Пути». В своих многочисленных публикациях, содержащих острую критику идей Бердяева, Булгакова, Флоренского, Эрна, он определял философию как научную дисциплину, содержание которойсвободно от действия каких либо внефилософских мотивов (в том числе религиозных). Сущее «вовсем своем целом, во всех своих деталях, во всех своих обнаружениях» – вот высшая цель философии. В 1912 за участие в революционном движении (на стороне эсеров) был арестован, содержался в одиночной камере Бутырской тюрьмы. В 1913 вновь уехал в Европу, жил в Италии, близ Генуи, затем в Риме, где работал в русском посольстве, занимался преподавательской и публицистической деятельностью, в 20-е годы издавал журналы «Ла Руссиа нуоваш», «Дер руссисцче Геданкеш», с 1935 по 1944 издал по-немецки серию монографий по современной европейской философии «Международная библиотека по философии».


[Закрыть] и Степуна. На обоих очень резко вспыхивали столкновения между христианами и неокантианцами (или как их назвать?). Видно, что спор разгорается по всякому поводу и встают ребром все вопросы по существу. Степун был разбит в пух и прах! Он не бездарен, но поразительно безвкусен и легкомысленен. Яковенко, по-моему, единственный, к которому стоит присмотреться. Несмотря на оболочку меонизма его конечный идеал как-будто религиозен, хотя пока еще бессодержателен[1052]1052
  По предположению А.Носова (Новый мир, 1993, № 10) речь идет о докладе Б.В.Яковенко, который так характеризуется Э.Метнером в письме к Андрею Белому: «Он прочел реферат, <…> где высек жестоко Эрна, но, конечно не прямо, а косвенно; были ожесточенные прения, и наши обскуранты (Бердяев, Эрн) договорились до цредо эуиа абсурдум естш, до мыслей типично инквизиционно-иезуитски-католических; нет, уж знаете,тогдая лучше на стороне Когена, ибо в этом возмутительном рабском догматизме больше жидовства, чем в сдвинутом со своих арийских скреп кантианстве Когена».


[Закрыть].

Я забыла тебе сообщить, что у меня явился новый знакомый Кривошеин, знаешь, министр земледелия[1053]1053
  Кривошеин А.В., см. о нем в примеч. к п. № 252.


[Закрыть] – я его избегала, особенно ввиду университетской истории, противно видеть представителей власти. Но он очень энергично мне звонил, писал и приезжал. Меня это особенно заинтересовало потому, что он явно меня интервьюирует. Знает обо всех наших собраниях, кружках, изданиях и, видимо, очень хочет проникнуть во все. Меня поражает, насколько наивные и ложные у них там взгляды на все – это поразительно. Мы с ним воевали два часа насчет Университета[1054]1054
  Е.Голлербах опубликовал полицейский документ, содержащий политическую характеристику деятелей МРФО и «Пути»: «Пока „путейцы“ предсталяют чисто идейную группу и являются правее кадет. Сперва в среде кадет были только две группы, да и те не слишком резко отличались друг о друга: левые кадеты с Милюковым во главе, и правые с Петром Струве. Более резкий раскол в среде кадет начался в 1909 г., когда выел известный сборник „Вехи“. Это был раскол не только на почве тактики, но  глубокий идейный разрыв. С тех пор эволюция вправо шла, не останавливаясь. Многие полагают, что „путейцы“ это те же „веховцы“. Но в действительности это не так. После сборника „Вехи“ все издания „Пути“ – дальнейшие шаги вправо. Все эти явные признаки эволюции вправо в чисто идейном отношении должны неизбежно, и притом в ближайшем времени, привести к практическим последствиям – обоснованиюк<онституционно>-д<емократической> партии на новых началах и в том именно напавлении, которое сделает возможным сближение ее  с правительством <…> Хотя новая идейнаягрупа находится в настоящий момент в стадии своего формирования, но уже ясно и сейчас, что она явится элементом в радикальном переформировании традиционной интеллигентской идеологии. С дальнейшим ростом этой группы и с усилением ее влияния на общество – она может даже оказаться разлагающим элементом крайних течений и союзником государства и церкви. Во главе этой группы стоят лица, пользующиеся безусловным авторитетом в интеллигентских кругах, – и это не может не оказать влияния на изменение отрицательного отношения в этих кругах к церкви, патриотизму, национализму, вопросам государственной обороны, экономическим реформам пока без всяких социалистических увлечений.»Е.Голербах.Религиозно-философское издательство «Путь». //Вопросы философии. 1994, № 2, примеч. 40, 213.


[Закрыть]. – Вот,  кажется, все, что я имею сказать более внешнее. Еще хочется сказать, что я чувствую, что ты мной чем-то недоволен и думаешь, что я тебя не понимаю. Вообще ты ужасно там увлекся своей борьбой! Милый друг, так мне тяжело, так безотрадно жить, а жить так хочется! Ну зачем ты так все ненужно портишь, так не ценишь! Право, я не претендую составлять для тебя все – я сама хочу жить не только личным! Зачем же нам так омрачать и так тяжелую жизнь! Хоть одну минуту отвлекись от своей задачи и войди в мою душу и положенье и не будь так сух и суров, не разбивай всего! Будь более доверчив – вспомни, что не одни ужасы ты со мной переживал, а много радости! Почему же ты хочешь губить эту радость, что ты этим достинешь и к чему?

270.     В.Ф.Эрн – Е.Д.Эрн[1055]1055
  Архив Эрна, частное собрание. Публикуется по автографу.


[Закрыть] <18.02.1911. Москва – Тифлис>

18 февраля 1911 г.

Моя милая, прелестная, хорошая, золотая моя девочка! Ты не сердись на меня, что пишу тебе мало. Меня заела работа над Соловьевым. Еще слава Богу, что остается сил. Кроме того, что хочется написать что-нибудь достойное, я еще увлечен ритмом работы. Я взял то "темпо", которое с необходимостью заставляет меня писать больше, чем я предполагал сначала, и вот уже написал 42 стр., а сделал всего лишь ²/₃ работы, а может быть даже и меньше. Кроме всего прочего в данную минуту это единственный наш заработок, и я не насилую своей мысли в приятном чувстве, что, чем больше я пишу, тем больше получу, а деньги нам будут очень нужны даже при поездке заграницу, а без оной тем паче. Радость моя, я очень доволен твоими письмами. Даже твои закрыточки меня удовлетворяют. Меня тревожит только твое признание, что ты дышишь свежим воздухом, боюсь вдруг простудишься.

Женечка, лишь только написал эти слова, как получаю твою телеграмму. Ничего не понимаю! Я пишу тебе через день, иногда через 2, но никогда не реже, так что очевидно какое-то мое письмо не дошло, и ты, бедная, тревожишься. Успокойся, радость моя, все хорошо. Я здоров (относительно) только очень занят. И так как утром пишу почти до изнеможения, у меня нет сил писать так часто, как хотелось бы. Будь хорошей девочкой, не сердись на меня.

То письмо, которое я послал тебе неоконченным, было прервано Булгаковым, который с Кожевниковым и Новоселовым зашли за мной, чтобы идти к В.М.Васнецову. Мы условились, что я зайду за ними в 7 часов, но я стал писать тебе и решил не идти. Тогда они пришли за мной, причем Кожевников и Новоселов ждали во дворе, на морозе. Я поэтому так поспешил. У Васнецова провели очень интересный вечер, но о нем напишу лучше отдельно, потому что в этом письме мне хочется тебе написать о другом. Позавчера я был у Жуковских на блинах. К ним собралось много народу, и представь мое удивление, когда вдруг вижу одну из Тибяковских [?] теток, а потом пришла и "Саша". Она, можно сказать, ко мне "кинулась" и долго держала мою руку, говоря, "как я рада, как я рада!" Рассказывала о болезнях своих и болезнях "Лелеки". Она стала подробно спрашивать о тебе и сказала нараспев: "Когда будете писать, пожалуйста передайте мой самый сердечный привет. Я очень полюбила Евгению Давыдовну, она вошла в мое сердце, такая приятная, музыкальная ученица!" Я на это сказал, что ты мечтаешь о Москве главным образом для того,чтобы брать у нее уроки! Е.М. совсем была довольна: "Ах, мне очень, очень приятно это слышать"… Вообще в этот вечер говорили много приятного не только обо мне, но и о тебе.

Аделаида Казимировна[1056]1056
  Герцык А.К.


[Закрыть] (которая мне все больше и больше нравится) сказала мне, что видела тебя всего раз на заседании Вяч. Иванова, но у ней сохранилось «очень светлое впечатление» от тебя. Когда ты ее узнаешь, ты поймешь, почему мне было приятно это слышать. Она очень особенная и настоящий поэт, и как поэт проницательна и искренна. Тебе должно быть приятно, что ты оставила в ней при мимолетном свидании хорошее и светлое впечатление.

Чтобы преподнести тебе весь букет, скажу еще, что Н<иколай> А<лександрович> патетически вспомнил, что мои приемы их с тобой и без тебя совсем разные вещи. Когда я протестовал против этого, сказавши, что все на столе и в комнате при тебе не изменилось, он разводя руками, встав, сказал очень убедительно: "Нет! нет! Все по-другому! И угощения другие и скатерть и варенье – все по-другому!!!" Очевидно под этим "все" он разумеет, что с тобой ему было веселее. Вообще он просил тебе кланяться.

Я купил тебе "Былое и думы" и вышлю в понедельник (сегодня суббота). Надя усиленно переводит и скоро уже сдает в печать. Очень недурно выходит. С обедом вышло остроумно. Получаю очень хорошую пищу. Милая девочка моя, золотая Женюрка, нежно и горячо тебя обнимаю и нашу Люську. Христос с Вами. Буду стараться больше и чаще писать. Нежно-нежно тебя целую в самые губы. Будь здорова, береги себя. Сердечный привет всем.

Вл.

271.  Е.Н.Трубецкой – М.К.Морозовой[1057]1057
  Впервые опубликовано с комментариями А.Носовым //Новый мир, 1993, №10.


[Закрыть] <19.02.1911. Рим – Москва>

Гармося, милая моя и родная

Боюсь писать тебе в Москву, потому что не знаю, когда ты должна выехать. Отправил тебе об этом две телеграммы; но одну вернули из Москвы, так как не доставало твоего адреса, а на вторую, посланную сегодня, ответа еще не могло прийти. Итак рискую писать в Москву и, боясь пропажи, пишу немного.

Очень тебе благодарен за присылку открытого письма представителей промышленников. Но я прочел его уже раньше в "Русск<их> вед<омостях>" – единственной газете, которую я получаю, и разумеется догадался, что это – дело рук С.И.Четверикова. Передай ему выражение моей глубокой благодарности и уважения за это доброе общественное дело: письмо написано с большим достоинством и без лишних фраз; оно мне очень понравилось.

Очень рад видеть, что у вас философская жизнь по-прежнему кипит. И надеюсь еще принять в ней участие. Но сейчас думаю, что даже и будучи в Москве к "трансцендентализму"[1058]1058
  Доклад Б.В.Яковенко в МРФО: «Об имманентном трансцендентализме, трансцендентном имманентизме и дуализме вообще» // Логос. Кн. 2—3, 1912—13.


[Закрыть] относился бы рассеянно. Уж очень захватывает грандиозная университетская драма, из-за которой работа о Соловьеве идет сейчас значительно медленнее и хуже. Кстати, судя по газетному отчету, Эрн по обыкновению подпустил в свою речь[1059]1059
  Речь на заседании памяти Вл. Соловьева.


[Закрыть] патриотического кваса и конечно наврал. Открытие «Софии» вовсе не принадлежит Соловьеву. У Баадера[1060]1060
  Баадер Франц Ксавер фон (1765—1841) – немецкий религиозный философ-мистик, врач, естествоиспытатеь, представитель философского романтизма и неортодоксального католицизма.


[Закрыть] она так и называется «София» и совершенно также определяется как «идея» или «мир идей».[1061]1061
  Согласно комментариям А.Носова в газетном отчете о докладе В.Эрна не приводится утверждения Эрна об «открытии» Вл.Соловьевым Софии.


[Закрыть]

Долго мучала меня мысль написать в газеты по поводу нашего ухода, долго останавливала трудность писать издали, не зная всего и с опасностью отстать от событий. Наконец, не выдержал, написал и послал в "Речь", где она появится приблизительно одновременно с получением тобою этого письма. Послал в "Речь"[1062]1062
  Трубецкой Е.Н. «К уходу профессоров (Письмо в редакцию)», Речь, 23.02.1911.


[Закрыть], потому что московским газетам, по-видимому, запрещают печатать. Уж и будут же меня ругать и справа и слева. Я чувствовал себя обязанным всыпать и тем и другим, потому что и правая и левая умаляют значение нашей отставки, делая нас «забастовщиками», что вопиющая ложь[1063]1063
  Е.Н. объяснил коллективную отставку профессоров как «протест против всякой политики в университете» и возлагал ответственность за нее поровну на «на революционные комитеты и на правительство».


[Закрыть]. Послезавтра (на 1й неделе великого поста) начну говеть, а кончивши говение, мы поедем в Неаполь.

Мальчики мои поехали в Сицилию одни[1064]1064
  «Из Рима мы с братом ездили в Сицилию, которую объехали кругом по железной дороге, останавливаясь в разных местах. В Неаполе мы вновь встретились с нашими родителями и сестрой. Проведя некоторое время в окресностях Неаполя и на Капри, мы – с остановкой в Сиене – проехали во Флоренцию» Трубецкой С.Е. Минувшее, с. 72.


[Закрыть]; теперь никаких осмотров я не произвожу (впрочем, уже давно) и ограничиваюсь гигиеническими и деловыми прогулками.

Настроение теперь временами – подавленное общественным кошмаром и ужасом, нависшим над Россией; боюсь, что "сие есть начало болезней"[1065]1065
  Мф. 24, 8; Мк 13, 8; намек на наступление «последних времен» перед приходом Антихриста, а затем Вторым пришествием Иисуса Христа.


[Закрыть]. Когда правые будут сметены левыми, эти покажут нам ужасы, неизмеримо большие. И мы, т.е. культурная середина, опять и всегда гонимы. Но в гонениях и рождается все великое, прекрасное и ценное. А это дает надежду.

Крепко целую тебя, моя дорогая.

272.     М.К.Морозова – Е.Н.Трубецкому[1066]1066
  ОР РГБ ф.171.3.4., л.4. Б.д., датируется по контексту.


[Закрыть]

[353]

273. Е. Н. Трубецкой – М. К. Морозовой

<20.02 1911. Рим—Москва>

20 февраля 1911 г.

Милая и дорогая Гармося,

Вчера получил твоих два письма; утром – отчаянное, а вечером – утешенное и соответственно с этим сам к вечеру утешился, а утром был весьма мрачен. Сейчас буду говорить по поводу обоих этих писем. А пока утешу тебя ещё маленькой весточкой. – Вчера получил копию с той части письма Штроссмайера к Рамполле¹, где говорится о Соловьеве; очень интересный неизданный документ. Соловьев ожидался в 1888 году в Риме, где должен был получить апостольское утверждение и благословение на дело католической проповеди в России (в действительности не явился).

Одно не знаю – публиковать ли этот важный документ в сборнике памяти Соловьева. Посоветуйся об этом с прочими членами «Пути» и скажи, что по-моему, лучше такого рода документ поместить где-либо в другом месте, в связи с пространным комментарием о католичестве Соловьева (напр<имер>, в приложении к моему сочинению), а не в сборнике, где, не будучи надлежаще комментирован, он собьет с толку читателя.

Относительно предложения Кубицкого есть много доводов за и против. Противто, что К<убицкий> хоть и хороший филолог и древнюю философию знает, – как рационалист и недаровитый человек, совершенно не способен передавать ни мистической глубины, ни мистической красоты поэзии Платона. За то, что хоть какой-нибудь перевод, сделанный человеком знающим, – все же лучше, чем ничего. Можно согласиться, хотя энтузиазма это не вызывает; но если остальные члены «Пути» очень запротестуют, я настаивать не буду; тем более, что хороших переводов иностранных – сколько угодно. Как бы не вышел мертвый Платон у К<убицкого>?

[354]

А по поводу твоих двух последних писем, дорогая моя, скажу вот что. Завтра начинаю говеть и прошу у тебя от души прощения. Всю неделю до Субботы буду молиться, чтобы все между нами было хорошо, чтобы Бог дал сил нам обоим на хорошую, святую и чистую дружбу и чтобы никакая неправда не вторгалась в наши отношения и не нарушала мир наших душ. Родная моя, вот если бы ты могла поговеть и с той же мыслью. Такие ответственные минуты приближаются для нас с тобой – и страшные, оттого что слишком радостные. Дочитывай и тымои письма и пойми, что ведь не видел бы я опасности, если бы с моей стороны было бы равнодушие. Не холода я боюсь, а чрезмерной горячности моих собственных чувств.

А бояться есть чего. И ты и я чувствуем, что неправда, обман в будущем недопустимы. Стало быть, между нами должна быть такая истина, которая бы не убивала. Нужно сделать сверхчеловеческие усилия, чтобы это было так. Все моё значение и дело в жизни от этого зависит. Но, впрочем, нужно ли это тебе говорить? Дорогая моя, ты сама все это знаешь не хуже меня. – Но вместе с тем не могу и не говорить тебе этого, потому что сейчас вся душа моя этим полна. Помни, что вся наша задача теперь, предстоящая обоим – принять крест (чего иудеи не захотели)². И через крест мы с тобой не удалимся, а будем много много ближе. Сколько раз на опыте я убеждался, как общее лишение и общая жертва нас с тобой сближают, милый мой, дорогой ангел и друг. Не потому пишу все это, чтобы сомневаться в серьезности твоих намерений, а потому, что хочу и сам в этих намерениях укрепиться и тебе помочь.

Крепко, крепко тебя целую. Пожалуйста, извести задолго о твоем отъезде. Очень боюсь, как бы все твои дети не переболели корью. Тут заразительность – огромная, даже непреодолимая.

Ещё раз крепко целую.

ОР РГБ, ф. 171.7.1а, л. 40, 42 об. Ранее опубл. с коммент.: Носов 1993.

¹ См прим. 1 к п. 248.

² Тема Креста становится центральной в книге Е.Н. Трубецкого «Смысл жизни».

274. Е. К. Герцык – В. Ф. Эрну

<20.02.1911. Москва—Москва>

Милый Владимир Францевич, завтра в воскресенье Бердяевы у нас на Солянке. Я не зову Вас, помня усталость Вашу, но просто говорю, чтобы Вы знали, и, если б смогли и захотели, – нашли бы нас и обрадовали.

Е. Герцык. М.Ивановский пер. 4.

ОР РГБ, ф. 348.2.19, л. 4, открытка с видом афинского Акрополя. Адресовано: «Вл. Фр.Эрну. Большой Афанасьевский (Арбат), д. 17». Датировано по почт. шт. отпр.

[355]

275. М. К. Морозова – Е. Н. Трубецкому

<20.02.1911. Москва – Неаполь>

<...> Как удивительно хорошо ты выразил неправильность понимания Соловьевым Восточного и Западного начал, противоположения их как деятельного и созерцательного. Это удивительно верно и глубоко, что это естьразличное понимание действительности христианства мистической и практической.

Потом два понимания Церкви как духовной власти и таинственного дома Божия. Все это время под влиянием того, что ты пишешь, статьи Макса Сакс<онского> и Соловьевского заседания я думаю обо всем этом и читаю некоторые книжки. Кругом все время у нас в «Пути» идут разговоры о католицизме и православии, и я вижу, как ты глубоко поставил и глубоко проник в смысл этого явления. Никто из всех этих писателей так верно и ярко этого не сказал. Удивляюсь на Соловьева, как он мог желать и думать о внешнем соединении Церквей и придавать ему значение. Тут все дело в мистическом взаимном проникновении, в действенном проникновении двух мировых религиозных начал. Этот абсолютный синтез есть конец этого мира, как ты говоришь. Чтобы этот синтез был достигнут объективно в мире – это, вероятно, конец истории, но в отдельных душах, я думаю, может быть приближение к самым глубоким откровениям. Отдельные люди, я уверена, могут достигать такого радостного состояния в любви к Богу, в котором может открываться, взаимно передаваться и реализоваться самый глубокий синтез. Душа может переживать всеединство в полноте! Это та «Церковь», о которой я мечтаю. У Соловьева в его «Теургии» это выражено! Как это он мог вместе с тем так не реально мыслить в сфере жизни. Это влияние на него Гегеля?

Но все-таки хорошо то, чтобы хотя обе стороны не враждовали и, хотя не соединялись внешне, умом пока понимали друг друга. Жаль только, что заботясь, чтобы мы признали католичество, Соловьев не сделал того же для православия. Вот тебе бы написать по-французски книгу о нашем активном мистицизме для католиков <...>

Всегда и во всем я с тобою согласна в построении и понимании, всегда испытываю удовлетворение, всегда ты мне столько даешь и разъясняешь. Но одно у меня всегда остается невыясненным, и как будто я иначе чувствую. Это мысль о конце всего и о запредельном! Ты всегда все разрешаешь «там». Это так, конечно, и должно быть, объективно Царствие Божие уже не есть этот мир. Но, с другой стороны, Царствие Божие внутри нас уже «здесь» нами начинает реализоваться в каком-то таинственном откровении и делании «теургии». Тут уже мир земной может переживаться символически. Какая-то радость и новая реальность открывается в нём. Тот же мир, но новый! Это положительный идеал и вера в этой жизни начать и найти переход к вечной

[356]

жизни. Тут есть свои пути, которые нужно искать и создавать. Все-таки религиозный материализм, воплощение! <...>

ОР РГБ, ф. 171.3.4, л. 35—36 об. Публикуется впервые.

276. М. К. Морозова – Е. Н. Трубецкому

<...> Совсем другого хотелось бы от жизни, от общества и от тебя <...> Порыва, безумия, силы, кипучей деятельности, энтузиазма и в любви, и в Боге. А вечная правота, вечная теплая манная каша надоедает иногда до нестерпимости! Душно делается и хочется разорвать все оковы и полететь! А тут чувствуешь, что ни в ком и ни в чем не находишь ответа и падаешь бессильная и разбитая. Пусто и одиноко делается! Вообще такая ломка, такой Крест! А ты находишь, что ещё мало! Ну довольно <...> Прости за нападения, прости твою беспокойную Гармосю, мне хочется уж сильной жизни¹ Бога надо любить с энтузиазмом, с упоением души, и тогда в жизни уже приобщишься к вечной жизни, к Царствию Божию. Нельзя гасить этого огня, нужно безгранично дорожить тем, что мы зажигаем огонь друг в друге. Будь терпелив и очистится этот огонь постепенно, а сразу нельзя – смерть! <...>

ОР РГБ, ф. 171.3.4, л. 15—16 об. Б. д., датируется по контексту, публикуется впервые.

277. Е. Н. Трубецкой – М. К. Морозовой

<25.02.1911. Рим—Москва>

№ 19 ?

<...> Многое происходит конечно и оттого, что ты не отдаешь себе отчета в нашем здешнем настроении. Не только не приходится давать обещаний «не бывать на собраниях»¹ и т.п., но напротив, сама же Верочка первая настаивает на том, чтобы я на них бывал и иногда даже с этой точки зрения восстает против Бегичева². У нее панический страх – оторвать меня от моих интересов и деятельности. И этой мысли она не допускает. Значит ты видишь, до какой степени с этой стороны бояться тебе нечего. Но я испуган в свою очередь тем, что жизнь тебе кажется совсем потухшей и скучной! Я тебя зову участвовать во всей моей духовной жизни, – переживать вместе то, что составляет её смысл. И ты отвечаешь, что тебе это кажется так серо, тускло и скучно!

Дорогая моя, самая в тебе опасная черта – искание яркого как такового. Ничего кроме ярких солнечных красок ты не ценишь. Перечти ради Бога знаменитое стихотворение Тютчева – «Эти бедные селенья» и все, что дальше там говорится о «крае долготерпенья» русского народа. Внешне все то, что в этом крае творится – серо, скучно и неярко. И оттого-то всего этого «не поймет и не оценит гордый взор иноплеменный».

[357]

Но ведь ты не иностранка, ты – русская и потому должна понять, сколько красы, силы и глубины в этой молчаливой, неприметной рабыне масс, какой подвиг и какое творчество тут совершаются в молчании.

Это стремление к яркому, во что бы то ни стало, – черта романтическая, не русская и в особенности не христианская. Это желание вдруг, сразу, помимо Креста достигнуть Преображения и удержать его навсегда.

Дорогая моя и милая, ужасно боюсь, что неярким, постылым и скучным кажется тебе именно то, что составляет мою духовную сущность! Скажи, ради Бога, почему же при всем этом я тебе дорог и нужен?