Текст книги "Война меча и сковородки"

Автор книги: Артур Сунгуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 36 страниц)

Перед самой вечерней молитвой ей принесли письмо от матери. Леди Дерборгиль выражала сочувствие, негодовала по поводу ошибки королевы, устроившей свадьбу благородной девицы с вилланом, и требовала, чтобы Эмер как можно скорее подыскала себе нового мужа. Были еще стенания по поводу отказа от Ишема, и упреки, и даже мольбы, но их Эмер прочитала уже вскользь, не придавая значения.

– Надо уехать, – услышала Эмер женский голос, показавшийся ей знакомым.

Говорившую она не видела – та шла по соседней дорожке, скрытая ветвистыми деревьями и кустами.

– Надо уехать, и как можно скорее.

– Ты думаешь, это правильно, Аудовера?

– Это единственно правильный выход.

– Ах, как бы мне хотелось быть столь уверенной...

Эмер бросилась напролом через кусты и порядком испугала двух девиц из королевской свиты, прогуливавшихся под ручку. При ее появлении они взвизгнули и бросились бежать, но остановились, узнав графиню Поэль. Одна из девиц – белобрысая и розовокожая, как поросенок, подошла в Эмер, радушно улыбаясь.

– Здравствуй, – сказала белобрысая, пожимая ей руку. – Как я рада, что тебя встретила. Посмотри, какой я стала! – и она покрутилась перед Эмер, приглашая ее полюбоваться собой.

Девица была тощенькая, не особенно высокая, да и не слишком красивая, чтобы на нее любоваться. Поэтому Эмер посмотрела на белобрысую, как на умалишенную, и промолчала. Та не дождалась восторгов, но не опечалилась, а захихикала:

– Ты совсем-совсем не узнаешь меня? Я очень изменилась, верно? А все благодаря твоему совету.

И тут Эмер вспомнила: Аудовера, гномица с севера, которой она сказала каждое утро взбираться на лестницу возле водопада. Только гномица была уже не гномицей, а вполне приличной ростом девицей. И даже унылость исчезла с физиономии, а румянец был во всю щеку.

– Я каждый день поднималась по ступеням и спускалась, и это вправду помогло! – Аудовера обняла Эмер, прижавшись щекой к ее плечу. – Мы впятером ходим туда, хотим стать такими же сильными, как ты. Мы слышали про турнир в Дареме! Это так прекрасно!

Немного поболтав с Аудоверой и ее подругой, Эмер постаралась быть милой и предупредительной, но в голове, как колокольный звон, билось: надо уехать, немедленно уехать.

Когда девицы убежали к вечерней молитве, Эмер не пошла с ними в церковь, отговорившись головной болью. Окольными путями, чтобы не столкнуться ни с королевой, ни с братом короля, она пробралась в отведенную ей комнату. Ее Величество позаботилась, чтобы графиню никто не беспокоил, и отвела ей отдельные покои – маленькие, с одним крохотным окном, но отдельные. Это был такой же знак отличия, как золотая сковорода на шею.

Уехать. Немедленно уехать. Не это ли знак с небес? Эмер металась по комнате, запихивая в дорожную сумку ненужные мелочи и тут же снова выбрасывая их. Зачем шкатулку для благовоний? А вот черепаховый гребень будет очень кстати. И брошь-роза – подарок Годрика. Она пересчитала золотые монеты, которые хранились в ее денежной шкатулке, и осталась недовольна. Мало. Кто знает, сколько ей понадобится денег в дороге? До этого Эмер никогда не путешествовала одна, и понятия не имела, сколько стоят гостиницы, пропитание и прочие прелести неблагородной жизни. Можно дождаться каравана с приданым, но ждать – это было не в характере графини Поэль, и не в характере девицы Роренброк. И даже не в характере леди Фламбар.

Разбрызгивая чернила, Эмер написала письмо Ее Величеству. Каким бы спешным ни был отъезд, следовало хотя бы поблагодарить королеву за доброту и хоть немного объясниться.

«Ваше Величество! – писала Эмер, презрев положенные по этикету титулы, заверения в преданности и прочее. – Благодарю за проявленную о моей ничтожной персоне заботу. Но я должна быть со своим мужем, поэтому уезжаю к нему, а там – будь что будет. Не приемлю Вашего решения о признании моего брака недействительным. Я говорила об этом раньше, говорю и теперь. Вы вольны лишить меня своих милостей, но я поступаю, как велят мне долг и сердце».

Даже не перечитав послание, Эмер положила его на подушку и задернула полог, чтобы служанки не сразу нашли письмо.

– Вот и закончилась история, – сказала она вполголоса, оглядывая комнату. – Только вы и видели Эмер из Роренброка.

Глава 28 (начало)

В Синегорье не было синих гор. Там были одни леса. И деревушка Заячьи Хвосты находилась где-то на земляничных полянках – то есть очень, очень далеко. Эмер посчастливилось прибиться к какому-то виллану, который ехал шестью повозками, с сыновьями, их женами и детьми. Он даже нанял охранника – сурового детину в кожаной куртке, обшитой кольчужными обрывками. У него было копье с заржавленным наконечником и палка с шишаком, из которого торчали заточенные гвозди.

Виллан не хотел брать Эмер, но после задатка из пяти золотых и платы в восемь золотых победила жадность. Девушке удалось даже подремать в повозке, на мешках с шерстью, пока ее гнедой шел в поводу и без седла. Охранник поглядывал в ее строну, но заговорить не решался. Наверняка думал, что она какая-нибудь падшая беглянка, рванувшая к любовнику вопреки запретам мужа или отца. Но Эмер было все равно, что о ней подумают.

К утру четвертого дня она добралась-таки до Заячьих Хвостов. В деревне стояло всего пять домов, три из них – покосившиеся лачуги. Эмер пришла в ужас от мысли, что одна из лачуг может быть жилищем Годрика.

Виллан направлялся дальше поэтому Эмер заплатила ему оставшиеся три монеты, взнуздала коня и поехала в сторону пятерых парней-вилланов, которые расположились в тени и как раз приготовились откушать вареными яйцами, сыром и черным хлебом.

– Эй! Где здесь дом Бодеруны? – окликнула их Эмер. Он говорила повелительно, как и полагается благородной даме в разговоре с простолюдинами, но на парней ее тон не подействовал.

Они и не подумали вскочить и поклониться, а принялись разглядывать ее, ничуть не стесняясь. Эмер покраснела от злости и нервно дернула поводья, отчего конь заплясал на месте.

Наконец, один из вилланов поднялся, но вовсе не для поклона, и не для того, чтобы указать дорогу.

– Какая чистенькая! – восхитился он и протянул руку к красному кожаному сапожку, который виднелся из-под дорожной юбки.

– Убери руки, грязь дорожная, – отчеканила Эмер, – если не хочешь отведать плетки. Повторяю: где дом Бодеруны? Я ищу ее сына. Он по виду благородный, и его зовут Годрик.

– А мы тут все благородные по виду, – ответил виллан, оглядываясь на приятелей, и те с удовольствием захохотали, поддерживая шутку.

Эмер выхватила плеть и без промедления хлестнула дерзкого поперек спины. Удар оказался столь сильным, что виллан упал на колени. На рубашке выступила кровь, но это заставило остальных мигом перемениться.

– Еще кто-то хочет выглядеть столь же благородно? – спросила девушка, поигрывая плетью. – Могу и по благородной роже врезать, чтобы нос надвое развалило.

Подобного никто из вилланов не пожелал.

– Вон тот дом, леди, самый крайний, где два клёна у ворот, – поспешил сказать один из них, указывая на окраину деревни.

– Благодарю. А ты дай дорогу! – велела Эмер, направляя коня на виллана, стоявшего на коленях.

Тот поспешил убраться, опасаясь копыт коня и нового удара.

Простолюдины долго смотрели вслед, пока прекрасная и нарядная леди на коне, умеющая мастерски ругаться и бить плетью, не остановилась возле дома с клёнами.

Эмер не заметила их взглядов, думая о другом, и направила коня прямо во двор. Как Годрик встретит ее? Прогонит, как Сиббу? Или обрадуется ее появлению?

– Есть кто-нибудь? – позвала она, робея.

Дверь открылась, и на пороге появился Годрик. Её Годрик, надменный и язвительный сопляк, которому она не раз разбивала нос. Совершенно такой же, как в ее памяти – и совсем не такой. Сейчас он был одет не в шёлк и бархат, а в простую одежду из шерсти – полинялую котту, когда-то бывшую синей, и мешковатые штаны, в которых казался сущим медведем. Он загорел, и теперь от благородной бледности не осталось и следа, а щеголеватая бородка отросла и была неровно подрезана.

Он увидел всадницу на коне, и глаза его широко распахнулись, а сам он замер, дверь захлопнулась, глухо стукнув.

И Эмер вмиг позабыла о неуверенности и сомнениях

– Годрик! – заорала она так громко, что конь шарахнулся. – Я тебе шею сверну!

Она соскочила на землю, забыв одернуть платье, и налетела на мужа. Удары градом посыпались на несчастного, и он даже не пытался сопротивляться – просто закрывался локтем, ошарашенный столь радушной встречей.

– Я тебя прибью, мужлан! Медведь! Чурбан ты неотесанный!

Наконец он опомнился и перехватил ее руки за запястья, притиснув Эмер к себе. Ему приходилось непросто, потому что она, лишенная возможности ударить кулаком, пыталась боднуть его головой в лицо и изо всей силы давила каблуком на ногу.

– Да успокойся ты, дикая! – прикрикнул он. – Или опять захотела поросячьих пирожков?

Эмер тут же прекратила сопротивляться, но зато излила на его голову из уст своих такие ругательства, каких не слышали от начала времен.

Годрик слушал ее с изумлением, и так же разглядывал, а когда она пожелала ему сдохнуть в свинарнике, поцеловал.

Прижавшись к его губам, Эмер закрыла глаза и поняла, что именно этого и желала, и именно к этому стремилась все дни, проведенные в разлуке. И поняла, что не ошиблась, приняв это решение, потому что на сердце стало легко и спокойно, как будто она приехала домой после долгого путешествия.

Она уже не нападала на него, и Годрик отпустил ее и обнял за талию.

Целовались они долго и самозабвенно, а когда разомкнули губы, Эмер не позволила Годрику отдалиться – схватила за уши, заставляя наклониться, и прижалась лбом ко лбу.

– Дурак проклятый, – прошептала она, – спрятался в такую даль...

– Ты приехала! Зачем? – он тоже держал ее в объятиях, и размыкать руки не собирался.

– Сибба сказал, тебя беспокоят тараканы, я привезла средство от них... Там, в седельной сумке...

– Какие тараканы?

– Ты же их боишься, вот я и...

– Тараканов? Я? Кто из нас сошел с ума, Эмер из Роренброка?

– О! Не будем об этом... – она шумно вздохнула и попыталась отстраниться, но он не пустил.

– Так почему ты приехала? Ведь дело не в тараканах.

Она посмотрела прямо и смело:

– Еще спрашиваешь? Как я могу оставить тебя? Это все равно, что вырвать сердце.

Он снова поцеловал ее, не давая говорить дальше.

– Ты поступаешь опрометчиво. Королева будет недовольна.

– Мне плевать на королеву, – отрезала Эмер. – Мне плевать на короля и всех, кто скажет, что мы с тобой не пара. Хочу быть только с тобой, и никто меня от тебя не оторвет. А если попытаешься прогнать, я вцеплюсь тебе в ляжку, как собака, у которой отнимают кость.

Годрик засмеялся. Впервые с тех пор, как узнал правду о своем рождении.

– Сравнила меня с костью... – сказал он. – Ты всегда была сумасбродкой, графиня Поэль. Ну подумай: какая жизнь тебя ждет? Теперь я – простой деревенский кузнец, у которого нет даже кузницы. Я только начал её строить.

– Я помогу, – с готовностью подхватила Эмер.

– Чем? Ты – избалованная девица, всегда жившая в богатстве. Разве ты сможешь жить в деревне вилланов? Здесь даже в матрасах солома, а не гусиный пух.

– Я смогу жить везде, где сможешь жить ты, – заверила она. – И я тоже хочу строить кузницу, и работать в ней. Не пустишь ковать – стану раздувать мехи. Прогонишь от мехов – буду рубить дрова и жечь уголь. Да буду стряпать для тебя, наконец!

Тут уже он расхохотался от души.

– А ты умеешь стряпать, графиня Поэль? Тут нет поваров, которых можно побить, чтобы готовили вкуснее. Едой занимается моя мать. И наша еда лишена изысков. Сможешь ли ты есть бобовую похлебку и черный хлеб?

– Если ты будешь рядом, я смогу все, что угодно! – заверила она его.

– Безумная, – сказал он, но улыбался при этом.

– Просто влюбленная, – ответила Эмер.

Втайне она ждала, что и он сейчас признается в любви. Ведь случай был – достойный баллад и сказок. Но Годрик промолчал, накручивая на палец непослушный рыжий локон, выбившийся из-под золотой сетки.

Эмер надоела ждать, и она пошла в наступление:

– Разве ты не должен что-то сказать в ответ? Например: жена, я тоже люблю тебя безумно, благодарю, что осветила своим появлением мою серую жизнь...

Он припал к ее устам, так стремительно, будто испытывал жажду, проблуждав в пустыне, и вдруг набрел на живительный ручеек. Эмер ответила на поцелуй со всей пылкостью, на которую была способна.

– Я дам тебе время одуматься, – казал он, когда они оторвались друг от друга. – Убедись, что такая жизнь – не для тебя, и возвращайся с чистым сердцем. Я не обвиняю тебя ни в чем, и не требую, чтобы ради меня ты отказалась от привычной жизни.

– Ты опять отказываешь мне?! – Эмер сразу поняла, к чему он клонит. – Годрик, сто собак тебе под мышку! Разве я не доказала, что мне нужен только ты? Я сбежала из столицы, отказалась вернуться к матери, отказала... всем отказала, кто предлагал помощь, а ты теперь будешь играть в благородство и говорить, что дашь мне время одуматься?

Но пылкая речь не произвела впечатления.

– Успокойся, – сказал он ей почти прежним тоном, как когда распекал за разлохмаченные волосы, – ты живешь сердцем и действуешь сгоряча. Я не дам тебе погубить свою жизнь из-за горячей крови. Живи здесь, посмотри, каково приходится простым людям, а потом реши – чего же ты хочешь на самом деле. Быть графиней Поэль или женой кузнеца из Заячьих Хвостов.

Но и его речи не были услышаны. Эмер оглянулась, а потом заговорила, прихватив Годрика за котту на груди:

– Послушай, вон там я вижу отличный сарай. Там наверняка полно сена. Почему бы нам с тобой не пойти туда... на часок? И там я покажу, чего хочу, а ты сможешь выполнить слово, которое дал мне в последнюю ночь в Дареме.

– Не совершай безумств, – остановил ее Годрик. – Пойдем лучше в дом. Я представлю тебя матери и отцу. И решим, где тебя устроить. Тут не Дарем. И нежданный гость всегда как разбойник.

– Нет нужды ее представлять, – сказала вдруг Бодеруна, появляясь на пороге. Она несла закопченный котелок с остатками еды, поставив его на бедро. – Мы с отцом уже полчаса слушаем, как воркует эта глупая леди.

Она прошла мимо, делая вид, что Эмер не существует, и села у колодца, зачерпнув пригоршню песка.

– У матери тяжелый характер, – сказал Годрик.

– Я поговорю с ней, – Эмер легко ткнула его локтем в живот, – а ты пока позаботься о моем коне.

– Не слишком разумно... – начал Годрик, но Эмер подмигнула ему и указала через плечо на гнедого, показывая, чему надо уделить внимание.

Она подошла к Бодеруне, которая принялась тереть котел песком, и заговорила как можно мягче:

– Вы сердитесь, что я приехала? Но я не стесню вас, матушка. Я сильная и многое умею, я не буду в тягость.

– Слова красивые, а дела не будет. Ехала бы ты домой, к теплой постельке и сладкому винцу.

От Эмер не укрылось, что вилланка перешла с ней на «ты», но приняла это добрым знаком – значит, Бодеруна видит в ней равную, а не благородную леди, которой вздумалось примчаться на край света, наслушавшись баллад о любви.

– Не для того я приехала, чтобы уезжать, – сказала она. – Если вы волнуетесь, что мне будет трудно, то не надо. Это даже забавно – поселиться возле леса, удаленно от городов... Мне обязательно понравится.

– Подобные тебе маются от безделья. Вы заелись, вам все пресно и не в радость. Тебе забава, а моему сыну может сломать жизнь.

– Вы меня совсем не знаете.

– Я тебя знаю, – сказала Бодеруна неодобрительно, шоркая котелок с таким раздражением и злобой, словно задавала взбучку гостье. – Вернее, узнала, когда ты толкала меня при королеве.

– Да, я толкнула вас, матушка, – ответила Эмер. – Но не будем ворошить прошлое. Я пришла к своему мужу, и теперь нам надо научиться общаться мирно ради него.

– К мужу? – Бодеруна повернулась к ней, подбоченясь. – Да известно ли тебе, кто такой муж? Если бы считала себя его женой, то не оставила бы там, перед королевой и всеми этими лордами, что начали оскорблять моего сына.. Возвращайся с миром, леди. Здесь ты никому не нужна.

– Я нужна вашему сыну, – сказала Эмер, еле сдерживая гнев. Как же ей не нравилась эта женщина, которая несколькими словами разбила ее счастье, и счастье собственного ребенка. Если поверить, что он и в самом деле ей сын.

– Ему нужна хорошая, верная, работящая девушка, – отрезала Бодеруна. – А твои руки не умеют другой работы, кроме как вышивать и указывать слугам.

– С тех пор, как вы обрели сына, не прошло и месяца, а уже решаете, что для него лучше, а что нет?

Бодеруна бросила котел и подошла к Эмер вплотную, прищуривая глаза.

– Кто дал тебе право упрекать меня? Я – его мать, он – мой сын. А кто ты такая?

– Почему бы не спросить, чего хочет он – сын, о счастье которого вы так волнуетесь? Так волнуетесь, что публично опозорили его, заставив променять жизнь, к которой он привык, на прозябание в этой лачуге!

– Что?! – Бодеруна ахнула, схватившись за сердце. – И ты смеешь говорить это матери?!

Женщины смотрели друг на друга с откровенной ненавистью, но в это время между ними встал коренастый мужчина с бровями косматыми и черными, и такой же бородой.

– Что вы затеяли? – спросил он сурово. – Не устраивайте свару у порога. Ты, жена, – он повернулся к Бодеруне, – не притесняй леди. А вы, леди, возвращайтесь домой. Вам здесь не место.

– И вы туда же, – Эмер упрямо сжала кулаки. – Годрик не против, чтобы я осталась, и я не отступлюсь, хоть всем миром кричите, что мы не пара.

– Если он не против, то оставайтесь, – сказал бородач, – а по мне – так неразумно.

Бородач вместе с Бодеруной вернулись в дом, не пригласив Эмер, а она не осмелилась зайти следом и ждала Годрика, пока тот расседлывал и чистил ее коня.

– Поговорила? – спросил он, выходя во двор.

– Я ей не нравлюсь.

– Ей никто не нравится, так что не дуйся, – он ущипнул ее за подбородок. – Ну что, графиня Поэль? Через сколько дней вы покинете меня? Ставлю на пять!

– Эй! Подобного оскорбления я не потерплю! – возмутилась Эмер. – Роренброки побеждают трудности, а не бегут от них. И ты – дурак, если считаешь иначе!

– Это я не потерплю, чтобы женщина разговаривала со мной таким тоном, – засмеялся Годрик. – Здесь вам не королевский дворец. Здесь слишком говорливых жен порют вожжами.

– То-то я смотрю, твоя мать все время ходит поротая, – фыркнула Эмер.

– Ах ты, язва! – Годрик поднял руку, как будто хотел ударить.

– Ты драться?! Хочешь драться? – Эмер запрыгала вокруг, притворяясь, что приноравливается ударить его в скулу.

Годрик сгреб ее в охапку и взъерошил волосы, совсем растрепав рыжие кудри.

– Понимаю, что это ненадолго, – сказал он, – но я рад твоему появлению. Ты голодна, наверное? Пойдем, остались хлеб и вареные яйца, подкрепишься с дороги.

Они поднялись по щелястому крыльцу, держась за руки, и Эмер подумала, что не была счастливее даже в их последний вечер в Дареме.

Глава 28 (окончание)

Вопреки предсказаниям Годрика, Эмер не уехала ни на пятый день, ни на десятый. Более того, она настояла, чтобы золотые, которые она привезла, были потрачены на постройку кузницы, ведь расходы предстояли немалые. Нужно было купить камни и дерево на постройку, и получить разрешение на добычу руды. Продали и жеребца, и дорогую сбрую, и на вырученные деньги купили повозку для угля и тяжеловоза.

Но все это не прибавило доброго к ней отношения Бодеруны. Она терпеть не могла невестку, и бранилась с ней при любом удобном случае. Стоило Эмер не так расставить нехитрую кухонную утварь, принести из колодца воды с песком, порезаться, готовя обед, как Бодеруна разражалась упреками, мольбами к небесам послать ей в помощницы дом умелицу, а не криворукую избалованную леди, и донимала Годрика, вопрошая, когда он удалит из ее дома приблудную женщину.

Отец Годрика – Хуфрин, был гораздо спокойнее, и после того первого разговора не досаждал Эмер советами вернуться к привычной жизни. Он же приструнивал Бодеруну, когда она слишком расходилась. При мужчинах Эмер с трудом сдерживалась, чтобы не нагрубить в ответ вздорной вилланке, а наедине нет-нет, да и отвечала колкостями. Мира между ними не было, и вскоре Годрик предложил Эмер не оставаться дома, пока он занят кузницей, а уходить с ним. Эмер согласилась с радостью. Работа на свежем воздухе была приятнее, чем возня в темной кухне, возле дымного очага. И хотя Годрик всячески уберегал ее от тяжелой работы, она настояла, что может трудиться ничуть не меньше, чем он.

Она равила повозкой с отменным мастерством и сама грузила мешки, покупая уголь у углежогов. Она даже научилась торговаться и неудержимо хвасталась, когда удавалось сберечь пару медяков, а то и серебряную монету.

Не пришло и трех недель, как Годрик выковал первый гвоздь, покропил его святой водой и торжественно вбил в центральный столб, в знак того, что кузня начала работу.

Хотя, работали они и до этого. Даже из соседних деревень приходили вилланы, а случалось, что и рыцари, чтобы подковать коня, выправить погнувшееся колесо, прикупить замок с ключом или десяток гвоздей. Годрик хотел взять помощника, чтобы раздувал мехи, но Эмер воспротивилась так яро, что переубедить ее не было возможности.

Дни напролет проводила в кузне – красная, с блестящим от пота носом, в домотканом сером платье, которое было ей коротко. Теперь она походила на настоящую вилланку, и даже волосы повязывала платком, как они.

Примеряла она руку и к молоту, хотя Годрик этому противился. Но все чаще он показывал и рассказывал Эмер о свойствах металла, учил направлять удар и поворачивать клещи, и она слушала жадно, с интересом, задавая тысячу вопросов, чем смешила его и втайне – радовала.

В остальном же он остался верен себе – спали они раздельно, и он пресекал любое поползновение Эмер, когда она, словно бы невзначай, прижималась к нему грудью или клала руку на бедро, желая соблазнить к супружеским отношениям. Эмер обижалась, ругалась и проклинала, но ссоры быстро затухали, когда требовалась работа в кузнице.

Середина лета, которую Эмер всегда любила всем сердцем, прошла мимо них. Некогда было купаться, бродить по лесам в поисках заветных семи цветов для исполнения желаний, не было даже времени, чтобы поплясать с вилланами у священных камней – все занимала работа, а на праздниках они открывали торговую лавку, предлагая товары из металла.

Но Эмер не чувствовала себя обделенной. То, о чем она мечтала – свершилось. Годрик превратился в обыкновенного человека, умеющего и радоваться, и добродушно шутить. Как будто вместе с богатыми одеждами сбросил спесь и внешнюю холодность. И к Эмер он относился предупредительно и нежно, как никогда не относился раньше, и противился, чтобы она тратила на его семью деньги, что привезла, говоря, что они понадобятся ей для отъезда. Разумеется, жена его не слушала. Да и Бодеруна в этом случае очень яростно встала на ее сторону, утверждая, что грех не воспользоваться чистосердечной помощью. Она же свела на рынок коня Эмер, и она же позаботилась, чтобы невестка выдавала монету ежедневно, чтобы покупать свежий хлеб, к которому привык Годрик, и рыбу. Но пришло время, когда денежные запасы иссякли.

– У меня осталось несколько золотых, – сказала однажды Эмер, раздувая меха, – но их лучше приберечь на черный день, пока не встанем на ноги твердо. Заказов у тебя сейчас не очень много. С голоду не умрем, но мало ли, что случается.

– Я и забыл, какая хозяйственная и экономная у меня жена, – засмеялся Годрик. – Перво-наперво купим тебе приличное платье, а то в этом ты похожа на девчонку на выданье, а не на степенную замужнюю даму.

Платье, которое ссудила невестке Бодеруна, и в самом деле было слишком коротко, открывая ноги почти до середины лодыжек, и в новом наряде Эмер выставляла напоказ всем желающим свои красно-черные чулки, что было пристойно только для очень молоденьких девушек.

– Да уж, дама! – фыркнула она, ни на секунду не замедляя работу. – Сейчас я нечто среднее между вилланом и пугалом.

Годрик бросил молот и подошел к ней, взяв за руку и заставив отпустить меха. Эмер смотрела во все глаза, ожидая продолжения.

– Ты – самая красивая женщина на свете, – сказал Годрик, целуя ее перемазанное сажей лицо. Он был не чище, но Эмер почувствовала себя безумно, глупо счастливой.

– Эй, кузнец! – раздалось снаружи. – Моему коню нужны две подковы, да поживей!

– Вот и платье приехало! – Годрик ласково потрепал Эмер по щеке и поспешил наружу, а она снова занялась мехами, улыбаясь от уха до уха.

Она была так поглощена своей радостью, что не сразу услышала, что снаружи происходит что-то, что ей вовсе не понравилось, и что было непривычным уху.

Хохот в три глотки – вот чего не могло быть возле кузницы. И голоса, выкрикивавшие «виллан» и «медвежий башмак» были очень знакомы. Эмер повисла на ремнях мехов, слушая и не веря ушам, а потом выскочила из кузни, как горошина из лопнувшего стручка.

Перед ней на трех великолепных жеребцах красовались разнаряженные в пух и прах давние знакомцы – сэр Ламорак и сэр Шаттле. Был с ними и третий – такой же молодой, дерзкий и нарядный. А перед ними стоял Годрик, над которым они потешались в свое удовольствие, кто кого превзойдет в остроумных оскорблениях.

– Почему ты примолк, кузнец? – спросил сэр Ламорак, наклоняясь в седле, чтобы взглянуть Годрику в лицо. – Или не слышал? Две монет за две подковы, если успеешь раньше, чем я прочитаю балладу о медвежьем башмаке!

– Что стоишь? – подначивал сэр Шаттле. – Две монеты – это целое состояние для такого босяка, как ты. Поспеши, пока мы добрые.

И они опять залились жеребячьим хохотом.

– Что здесь происходит? – спросила Эмер гневно, выходя вперед.

Она даже не подумала, что лицо ее раскраснелось и перемазано сажей, а нарядом она напоминает нищенку с большой дороги. Ее появление поразило доблестных рыцарей – они замолчали и лишь таращили глаза, не зная, что ответить и как себя повести.

Заговорил Годрик.

– Ты зря вышла, – сказал он. – Благородные господа желают подковать коней, тебе не надо вмешиваться. Иди.

Но Эмер уже невозможно было остановить.

– Благородные господа?! – воскликнула она, и голос ее зазвенел. – Где они – эти благородные господа? – и она заоглядывалась, отыскивая тех, про кого говорил Годрик, нарочито не замечая юных рыцарей. – Не вижу никаких благородных господ. Или ты об этих молокососах, что явились поглумиться над чужим несчастьем? – она словно только сейчас увидела сэра Ламорака и сэра Шаттле с сотоварищем.

– Эмер, – сказал Годрик, пытаясь ее угомонить, и беря за локоть, чтобы отправить в кузницу.

– Подожди, сначала я все им выскажу, – она вырвалась и уперла руки в бока, почище Бодеруны. – Может, вы и надо мной посмеетесь? Над графиней Поэль, которая презрела прежнюю беззаботную жизнь, чтобы остаться верной клятве? Так смейтесь! Смейтесь! Надорвите животы, сопляки, которые отреклись от уз дружбы так же быстро, как жабы сбрасывают кожу! Похохочите над верностью, поиздевайтесь над честью, потому что вам не известно, что это такое.

Она перевела дыханье, тяжело дыша.

Рыцари молчали. Похоже, им стало стыдно, потому что сэр Ламорак начал усиленно поправлять стремя, а сэр Шаттле опустил голову, разглядывая седельную луку. Третий благородный господин поспешил отвести коня в сторону.

– Хотите поменять подковы вашим коням – спешьтесь и подождите молча, – сказала Эмер совсем другим тоном. – А если с подковами все хорошо – уезжайте, по милости яркого пламени. Благородные, – последнее слово она произнесла с презрением. – Потому что оскорбителей графиня Поэль, жена кузнеца из Заячьих Хвостов, отлупит так, что мало не покажется.

Они развернули коней и погнали их вскачь, как будто за ними погоней мчался отряд демонов из преисподней.

Годрик и Эмер смотрели вслед бывшим друзьям. Годрик обнял Эмер за талию, она положила голову ему на плечо.

– Несколькими словами ты обратила в бегство храбрых рыцарей, – сказал Годрик. – Защитила и дом, и мужа. Может, в тебе возродился дух леди Бельфлёер? Мне бы этого не хотелось. Не очень приятно быть женатым на духе собственной прабабке. Есть в этом что-то греховное, не находишь?

– Нахожу, что ты болтун, – сказала Эмер. – Иди и работай. Твоей жене необходимо новое платье, сам сказал. И ответь мне: откуда они узнали, что ты здесь? Не Сибба же проболтался?

– Сплетни при дворе расходятся очень быстро. Думаю, это не последняя встреча с прошлым. Как бы не приехали и другие гости.

Он оказался прав, и спустя дней пять или шесть, когда Эмер выметала сор из кузни, она остановилась на пороге, как вкопанная, внезапно увидев, кто ждет на великолепном вороном коне во дворе.

Тилвин. Тилвин в красивом парчовом плаще, расшитом золотом, в кожаных сапогах с отворотами. На голове у него была шляпа с вороньими перьями, а меч был в новеньких ножнах с тиснением и золотыми колечками.

– Похоже, это к тебе, – сказал Годрик. Он стоял на пороге кузни, перекатываясь с пятки на носок, и глядел на Тилвина очень уж задумчиво.

– Здравствуй, Эмер! – сказал Тилвин, не обращая внимания на Годрика. – Можно мне поговорить с тобой?

Эмер нервно оглянулась на мужа, но его лицо не выражало ни гнева, ни недовольства – вообще ничего.

– После того, что случилось, я не желаю разговаривать с тобой, – сказала она.

– Ты рассержена на меня, понимаю, – заговорил Тилвин своим обычным мягким и сдержанным тоном. – Но и ты пойми. Я полюбил, я подумал, что небезразличен тебе, потерял голову. За это можно наказать, но не надо ненавидеть. Разве ты не можешь простить одну мою ошибку? В память о дружбе, что была меж нами?

Потупившись, Эмер кусала губы. Она видела от него столько добра. Действительно, неужели один-единственный промах заставит позабыть о том хорошем, что он для нее сделал?

– Годрику ты все прощала, – подлил масла в огонь Тилвин, словно почувствовав ее смятение.

– Хорошо, – она передернула плечами и повернулась к мужу. – Можно с ним поговорить?

– Зачем спрашиваешь разрешения? Хочешь – поговори.

– Я ненадолго...

Он вернулся в кузницу, показывая, что ему безразлично.

Эмер подошла, пряча руки под передник, чтобы Тилвин не увидел, какими израненными и черными стали ее пальцы, и смотрела исподлобья.

– Отойдем в сторону, – предложил Тилвин. – Чтобы нам никто не помешал.

Он спешился и повел жеребца в поводу. Привязал под буковым деревом коня и снял перчатки, задумчиво дергая за каждый палец.

– Откуда тебе известно, что Годрик здесь? – спросила она. – Или ты оказался здесь случайно? Неужели Эстландия – такая маленькая страна, что нас не могут оставить в покое?

– Нет, не случайно. Узнал от сэра Ламорака, он рассказал, что они приезжали сюда проведать старого друга.

– Проведать! – фыркнула Эмер. – Ты тоже приехал... проведать?