Текст книги "Война меча и сковородки"

Автор книги: Артур Сунгуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 36 страниц)

Глаза Сесилии наполнились слезами, и она протянула руки, словно хотела поддержать неудачливого жениха, но опомнилась и отошла на два шага, прислонившись к боку каменной горгульи.

– Эмер не со зла, – сказала она скрепя сердце и защищая подругу, которая по её разумению защиты не заслуживала. – Она тоже волнуется.

– Давайте не будем говорить сейчас о леди Эмер, – сказал Ранулф. – Позвольте мне ещё немного насладиться этим прекрасным вечером. Ведь завтра... завтра всё закончится.

– Всё закончится, – эхом отозвалась Сесилия.

Они немного помолчали, а потом Ранулф смущенно взъерошил волосы.

– Как странно, – сказал он, запинаясь. – Весь вечер подле вас я заливался соловьем, а ведь вокруг было столько людей... Теперь же, когда мы одни, я стал косноязычен и робок, как ребенок. Мечтал поговорить с вами о книге, а теперь не хочу о ней даже вспоминать.

– Тогда и не будем, – сказала Сесилия. – Знаете, в глубине сада есть старый дуб. Под ним всегда растут фиалки. Они особенно сильно пахнут ночью. Я бы сорвала несколько, чтобы поставить на столик возле постели...

– Возле постели, – повторил Ранулф, как зачарованный, наклоняясь к Сесилии совсем близко. Не столько для того, чтобы расслышать, что она говорит, сколько для того, чтобы хорошо видеть её лицо.

– Но уже темно, я побоюсь идти туда одна. Может, вы возьмете факел и проводите меня? К фиалкам...

– Я выполню вашу просьбу с готовностью и удовольствием, – заверил он, забрал у левой горгульи факел и поднял его повыше, чтобы осветить путь.

Сесилия чинно сложила руки и пошла по песчаной дорожке, обложенной с двух сторон плоскими камнями. Следом за ней шел Ранулф. Чтобы освещать дорогу и не обжечь девушку, ему пришлось сойти с дорожки, и он запинался в высокой траве.

Они миновали озеро и подошли к дубу. Сесилия была здесь несколько раз в прошлом году. Тогда ей не надо было искать себе мужа, и она убегала от мачехи сюда, в сад, чтобы провести несколько спокойных часов вдали от шумного и суетливого королевского двора.

Теперь она тоже наслаждалась покоем. И ещё присутствием приятного человека. Ей нравилась услужливость и мягкость манер Ранулфа, но она понимала, что то, что привлекало её, едва ли понравится её своенравной подруге. Эмер ценила в мужчинах силу, доблесть, храбрость и красоту, и мало задумывалась о таких качествах, как доброта и терпение. А ей, Сесилии, пришлось видеть, как отец поколачивал покойную мать, и как быстро утешился от вдовства, женившись на молодой. Но Эмер не задумывается об этом. В мире, в котором она жила, не было ни неудач, ни разочарований, ни мучительного выбора. Счастливица, и сама не понимает своего счастья.

Остановившись под дубом, Сесилия опустилась на колени и раздвинула траву. Фиалки все так же росли здесь – простые пятилепестковые цветы, незаметные в чужой тени, как и она сама.

– Много чудесного на земле, – сказала она, срывая хрупкие цветы, на которые уже выпала роса. – Взять хотя бы фиалки. Они такие маленькие и невзрачные, но какой упоительный у них аромат!.. Правда, его нелегко почувствовать. Только если поднести к лицу. Вот так...

Она уткнулась лицом в букетик и закрыла глаза, наслаждаясь запахом цветов, и на мгновение улетая в далекий Вудшир, где ей было не очень сладко, но зато спокойно. Когда Сесилия открыла глаза, Ранулф стоял в трех шагах от нее, затаив дыхание и боясь пошевелиться, чтобы не нарушить ее спокойствия.

– Вы сейчас похожи на небожительницу, леди Леоффа, – сказал он. – Я смотрел бы на вас вечно, и молился.

«А я – на вас», – подумала Сесилия, но ничего не сказала, а поднялась, отряхивая платье.

– Можно мне... один цветок? – спросил Ранулф.

– Конечно, милорд, – Сесилия протянула ему фиалку, и на мгновение пальцы молодых людей соприкоснулись.

Ранулф понюхал цветок и воткнул его за брош-фибулу.

– Этот цветок похож на вас, – сказал он. – Не слишком яркий, но его аромат не спутаешь ни с чем.

Летучая мышь, вылетевшая из чащи, напугала их. Сесилия вскрикнула, а Ранйлф неловко дернул рукой и уронил факел. Смоляная пакля упала в лужу, огонь зашипел и погас.

– Всего лишь нетопырь, – сказал Ранулф с неуверенным смешком.

«Это знак для меня, чтобы не завидовала и не желала чужого», – подумала Сесилия и тут же взяла Ранулфа за руку.

– Я ужасно испугалась, – сказала она, пряча глаза. – Колени дрожат, я боюсь, что упаду.

– Вы можете опереться на меня, а если хотите – понесу вас?

От этого предложения девушка горячо отказалась, а вот опереться на руку лорда Ранулфа себе позволила. Пальцы его были горячие, и он тут же ободряюще пожал ей ладошку. Сесилия привстала на цыпочки, обхватила лорда Ранулфа за шею и притянув к себе, поцеловала в губы. Поцелуй длился всего несколько мгновений, но обжёг её до самого сердца. Что касается лорда Ранулфа, он едва устоял на ногах.

– Зачем вы это сделали? – спросил он, прерывисто дыша, когда она отпустила его.

– Вы заслуживаете награды, хотя бы такой. Хотя бы и от меня, – сказала Сесилия.

– Я самый счастливый и самый несчастный одновременно, – пробормотал он, взъерошив волосы.

– Не говорите больше ничего, милорд. Проводите меня к каретному двору. Уже поздно, леди Демелза должна вот-вот уехать. Я не хотела бы злоупотреблять вашей добротой.

– О, вы просто неспособны совершить ничего злого! – воскликнул лорд Ранулф, не спеша выполнять просьбу дамы и провожать ее.

«Уже совершила, – мысленно возразила Сесилия, тоже не делая ни шага. Она словно вросла в землю, пустив тут корни, и на это были свои причины. – Милосердные небеса! Я соблазняю чужого жениха? Но всего лишь поцелуй... Всего лишь поцелуй! Сесилия, ты бесстыдна, как падшая женщина из трущоб!»

Ранулф почувствовал её смятение и принял всё на свой счет.

– Я вел себя, как мужлан, – сказал он, волнуясь. – И оскорбил вас.

«Скорее, это я тебя оскорбила», – продолжила Сесилия мысленный диалог с чужим женихом.

– Я прекрасно понимаю, что вы поцеловали меня из жалости, и я должен был преисполниться благоговейного трепета видя ваше милосердия... И я преисполнился, леди Леоффа! Правда, преисполнился! Но ещё мне это... страшно понравилось.

– Тогда повторите, если говорите правду, – сказала Сесилия медленно, поднимая лицо и не закрывая глаз.

А вот лорд Ранулф глаза закрыл. И поцеловал её так старательно и нежно, как ребенок целует на ночь любимую игрушку.

«Он и сам, как ребенок, – подумала Сесилия, пряча улыбку. – При всем его уме и начитанности, он всего лишь несмышленое дитя. В некоторых вопросах».

Эта целомудренная неосведомленность обрадовала её. Уж она-то на собственном опыте знала, как умеют целоваться и щипать за мягкие места благородные рыцари, буде приведется встретиться с ними в полутемном коридоре и рядом не окажется строгой надзирательницы за нравственностью дев. Лорд Ранулф не такой. Он вообще ни на кого не похож. Он особенный.

И после такого целомудренного поцелуя в Сесилию словно демон вселился. Она снова схватила молодого человека за шею, притянула к себе и поцеловала, уже не скромничая. Когда она оторвалась от него, чувствуя себя упырихой, напившейся невинной крови, лорд Ранулф уже держал ее в объятиях, поглаживая по затылку и спине, и вовсе не хотел отпускать.

– А теперь отпустите меня и уходите, – сказала Сесилия низким голосом.

Лорд Ранулф, ошалевший от неожиданных страстных поцелуев не понял её с первого раза, и ей пришлось повторить.

– Уходите, милорд. И не оглядывайтесь.

Он наклонился, пытаясь разглядеть выражение лица девушки, и выглядел озадаченным:

– Правильно ли я вас понял? Вы просите меня удалиться?..

– Не прошу, а приказываю, – сказала Сесилия так твёрдо, как только смогла.

– Вы и правда хотите, чтобы я ушёл?..

– Сколько нужно повторять, чтобы вы поняли? Вот дорога, вон двери.

– Но довести вас до каретного...

– Я доберусь сама. Благодарю. Ну же? – она выразительно кивнула в сторону каменных горгулий, насмешливо щеривших клыки.

Лорд Ранулф сделал два шага и остановился.

«Если сейчас он оглянется, и я брошусь ему на шею...» – решила про себя Сесилия, так крепко сжимая кулаки, что ногти впились в ладони.

Но он не оглянулся, а побрел дальше, ступая медленно и тяжело, как столетний старик. И с каждым шагом, с которым он послушно уходил от неё всё дальше и дальше, Сесилия ощущала всё большее жжение в сердце. Каким хорошим мужем он мог бы быть! А она была бы такой хорошей женой! Но всё это достанется Эмер. Долговязой, легкомысленной Эмер, у которой вечно обломаны ногти, а кудри не укладываются ни в одну прическу.

  Сесилия смотрела вслед Ранулфу, пока он не поднялся по ступеням и не исчез в темноте портика. Только тогда она так же медленно побрела в другую сторону – к каретному двору, где её ждала леди Демелза. Если ещё ждала.

«Что я делаю, яркое пламя? – вопрошала Сесилия мысленно, но с таким ужасом, что вопросы её, наверняка, пронзили ночное небо и достигли блаженного края, согретого праведным огнём. – Что я делаю? Помоги мне небо».

Она оказалась в зарослях козьей жимолости, которая как раз цвела, буйно осыпанная ароматными цветами.

Уставившись в заросли, Сесилия смотрела на жёлтые цветы, но их не видела, поражённая тем черным предательством, что созрело в её душе, где сейчас шел нешуточный диалог совести со злостью.

«Она ведь подруга», – пискнула совесть.

«Какая подруга?! – возмутилась злость. – Видали мы таких подруг! Делай все, что нужно Эмер. Подчиняйся всему, что вздумается Эмер. Тараканьи бега? Прикрой, пожалуйста. Отвлечь жениха? Сесилия, будь любезна. Ах, тебе нужно найти мужа? Ничего, потом как-нибудь найдешь. Разве так ведут себя подруги? Совсем не так».

«Она ведь неплохая», – продолжала совесть, но голос ее хирел, становился все слабее под натиском злости.

«Она неплохая, но вместе с тем – легкомысленная, бессердечная, гордая, и думает только о себе!»

Тут в дело вмешался здравый смысл: «Но их брак благословила сама королева. И лорд Ранулф – преданный слуга короны – никогда не пойдет против воли Её Величества. А ты, Сесилия, вместо того, чтобы искать себе мужа, рубишь дерево не по своему топору. Ты останешься ни с чем, и тебя отправят в монастырь».

– Это правда, – забормотала Сесилия, – я замахнулась на то, что небесами суждено другой. Я обезумела! Прости меня, яркое пламя! – она заломила руки в жесте отчаяния, пытаясь вспомнить слова молитвы, но на ум упорно шли поцелуи лорда Ранулфа и его растерянное лицо, когда она велела уходить и не оглядываться.

– Сесилия!

Этот вопль невозможно было спутать ни с каким другим. Раздавшийся в темноте и тишине, он прозвучал для Сесилии, как гром с ясного неба, как знак, что её тайные делишки видны свыше, замечены и не одобрены.

Кричала Эмер. Вся дрожа, Сесилия посмотрела в ту сторону. Эмер махала ей рукой со второго этажа, высунувшись в арочное окно по пояс. Но даже в призрачном свете луны было видно, как сияет улыбкой её физиономия. Что она делает здесь так поздно? А вдруг... она видела?..

Сесилия вскрикнула от ужаса и стыда, и бросилась бежать, не разбирая дороги. Ветки жимолости хлестали её, но ей и в голову не приходило прикрыться. Она мчалась сквозь кусты, как оленица, преследуемая гончими. Хотя – и она это прекрасно знала – Эмер не побежит следом, выспрашивая, что случилось. Было ли ей, вообще, до кого-нибудь дело, этой Эмер?

В тот вечер мягкая постель в доме лорда и леди Демелза казалась Сесилии жесткой, как соломенная подстилка в доме бедняка. Она бесконечно ворочалась, то укрываясь до ушей, до сбрасывая одеяло.

«Я всё скажу ей, – повторяла она про себя на разные лады. – Я всё ей скажу».

Засыпая, Сесилия представляла себе, как завтра обрушит на голову Эмер потоки негодования и упрёков, и не будет оправдываться, а будет только обвинять.

Наутро решимости у Сесилии поубавилась. Леди Демелза вместе с мужем отправились ко двору, и она поехала с ними, но не встретила ни Эмер, ни лорда Ранулфа, ни хотя бы одного знакомого лица.

Увидеть подругу ей удалось лишь к вечеру. Маленький слуга в поварском берете сообщил, что графиня Поэль готовит для королевы ужин, и Сесилия пошла во внутренний двор, где ставили жаровни для жаркого. Каждый последующий шаг давался ей со всё большим трудом, а перед дверью она остановилась и дважды досчитала до двухсот, прежде, чем взяться за ручку.

Эмер поручили поджарить для королевы вальдшнепов. Начались весенние высыпки, и охотники каждый день приносили горы рыжепёрых тушек с длинными носами, а королева была большая охотница до маленькой, нежной дичи. И непременно желала, чтобы готовила для неё графиня Поэль.

Вот и теперь новоиспечённая графиня стояла возле каменной жаровни во внутреннем дворе, красная от жара и лохматая, как простолюдинка. Ощипанные, но не потрошеные тушки, нашпигованные под кожу тончайшими ломтиками сала, лежали в тазу, а Эмер орудовала двуручной сковородкой.

– Сесилия! Хорошо, что ты меня нашла! Садись здесь, на камень, сюда не достает жар от углей. Что до меня, я уже ненавижу сковордки! Клянусь, когда выйду замуж, прикажу, чтобы их все повыкидывали. Пусть жарят на вертелах, – лицо Эмер было сосредоточенным, как у рыцаря на ристалище, но разговаривая с Сесилией, она дважды улыбнулась, потому что рада была её видеть

Сесилия присела на камень и приготовилась говорить, но тут её желудок издал громкое урчание, и Эмер мгновенно сообразила, что к чему.

– Бедняжка! Ты, наверное, целый день не ела? Я уже сто раз об этом думала – что за королевский замок, если не могут накормить всех посетителей? Подожди, сейчас я угощу тебя наивкуснейшим блюдом. Знаешь, матушка будет довольна, когда узнает, что я научилась жарить вальдшнепов, бекасов и перепёлок с закрытыми глазами!

Она сорвала большой лист лопуха и, обжигая пальцы, положила на него две румяные, уже готовые птичьи тушки. От одного аромата Сесилия готова была упасть в обморок, но всё же запротестовала:

– Что ты, Эмер! Как можно?! Это ведь пища для королевы!

– Ты считаешь Её Величество великаном с бездонным пузом, что ли? – легкомысленно ответила Эмер, кладя угощение на лопухе, как на зеленом подносе, на камень рядом с Сесилией. – За ужином она съест двух птичек, не больше, у неё ведь одних перемен блюд восемь, и в каждой перемене – два на выбор. Остальное всё равно отдадут придворным. Так что ешь и ни о чём не волнуйся. А я скажу леди Бертрис, что задремала и сожгла пару вальдшпиков, – она рассмеялась, довольная собственной хитростью.

– Но это нехорошо, – слабо возразила Сесилия, уже хватая кусочек жаркого.

– Накормить голодного – одна из заповедей, данных нам ярким пламенем, – сказала Эмер нравоучительно, – а королева так набожна... И она будет довольна, и небеса. Так что кушай и ни о чём не думай.

И Сесилия отдала должное вкусно зажаренному мясу.

Пока Эмер рассказывала ей последние новости двора, преподнося любую ерунду в таком комичном свете, что сама же и покатывалась со смеху, Сесилия расправилась с вальдшнепами и с благодарностью взглянула на подругу:

– Спасибо, ты очень добра, а я и вправду была очень голодна.

– Я знаю, – отозвалась Эмер, сбрызгивая очередную порцию птиц вином. – Но это я только с тобой такая. Будь на твоём месте Острюдка или мой жених, – она скривилась и даже сплюнула в траву, как конюх, – они не получили бы ни кусочка, даже если встали бы на колени. Даже если бы целовали землю, – она в подтверждение своих слов пристукнула сковородкой, перевернув вальдшнепов. – Я сказала.

– Лорд Ранулф совсем не плохой...

– А я и не сказала, что плохой, – Эмер вытерла рукавом пот со лба. – Но когда я его вижу, то всегда вспоминаю, какие кислые яблоки росли в саду аббатисы Катарины.

«Сейчас я ей скажу...» – Сесилия глубоко вздохнула, расправила плечи и... сказала нечто иное, нежели собиралась:

– Я уважаю твое мнение, Эмер, но если королева благословила ваш брак, ты не имеешь права отказать лорду Ранулфу. Подумай, какой позор ждет его в случае твоего отказа. Ты ведь не сделаешь подобной глупости?!.

Эмер посмотрела на угли жаровни, щурясь, словно пыталась прочитать там что-то важное, потом перевернула тушки и уселась, по-мужски широко расставив ноги и оперевшись о колени ладонями.

– Не волнуйся, – сказала она медленно. – Вчера небеса были щедры ко мне, послав несколько интересных встреч... Я поразмыслила... прикинула вот здесь... – она постукала указательным пальцем себя по виску. – Конечно, мне нельзя идти против воли королевы. Никак нельзя. Так что я подчинюсь судьбе и выйду замуж за Ранулфа, показывая, как этим довольна. Вот так показывая, – она изобразила идиотскую улыбку, растянув рот до ушей и захлопала ресницами, посматривая то вправо, то влево.

И хотя её слова вошли в сердце Сесилии, как раскаленный нож в кусок топленого масла, она не смогла удержаться от смеха.

– Что за странное веселье, когда вы готовите королевскую еду, графиня Поэль? – раздался недовольный голос.

Эмер повернулась, подбоченившись, а Сесилия виновато притихла, пряча за камень обглоданные птичьи косточки.

Перед ними стояла Острюд Фламбар – воздушная, как фея, в новом платье лазурного цвета, с двумя золотыми брошами на груди.

– Вы пришли напомнить нам, как надлежит вести себя благовоспитанными девицам? – вежливо спросила Эмер, прикидывая, как бы ненароком обрызгать маслом платье феи, но слова Острюд мигом прекратили её весёлость.

– Леди Бертрис сказала, чтобы графиня Поэль немедленно пришла к западной арке, – произнесла Острюд с непередаваемой гримасой презрения. – Я провожу.

Было видно, что новый титул Эмер так и жжёт ей язык.

«Вот оно! Нажаловалась-таки, Твоё Величество», – подумала Эмер.

Западная арка располагалась в удалённой части замка. Там не было комнат придворных, потому что западное крыло королева оборудовала под церковь. Слуги и гости старались туда не заходить, чтобы не беспокоить Её Величество, если той вздумается помолиться не в комнатной молельне, а в церкви. Эмер приуныла, гадая, какое покаяние наложит на неё старшая придворная. Может, заставит тысячу раз переписать молитву яркому пламени. Может, заставит сделать тысячу поклонов перед алтарём. Лучше поклоны. Но отправляться сразу на расправу она не собиралась.

– Королева желает вкусно покушать, – сказала она невинно. – Леди Бертрис придётся подождать. Когда я отнесу Её Величеству...

– Отнести может и она, – Острюд указала остреньким подбородком на Сесилию, и та испуганно подпрыгнула. – Леди Бертрис велела придти немедленно. Извольте подчиняться.

– Но блюдо слишком тяжёлое! – возмутилась Эмер.

– Вы смеете перечить леди Бертрис? – холодно осведомилась Острюд. – Хорошо, я ей передам...

Тон её так напугал Сесилию, что она тут же вскочила с камня и умоляюще сложила руки, взывая к благоразумию подруги:

– Эмер, дорогая, не серди никого. Я отнесу, мне будет совсем не тяжело, – и она в подтверждение слов подняла серебряное блюдо, на которое только что были выложены последние тушки.

Блюдо оказалось тяжелее, чем она рассчитывала, но Сесилия не показал виду, улыбнулась хмурой Эмер, поклонилась сердитой девице в лазурном платье и пошла по направлению к королевским покоям, стараясь ступать ровнее, чтобы ароматная горка жареных вальдшнепов не разлетелась с блюда.

– Передай мой привет Айфе! – крикнула Эмер ей вслед.

– Идите за мной, – сказала Острюд и повернулась на каблуках.

Эмер тяжело вздохнула, отправляясь на расправу.

По пути она поправила кулон-сковородку, чтобы леди Бертрис заметила и вспомнила, кому королева обязана спасением жизни, и привычным уже жестом нащупала через одежду золотую монету. Мысли о неизвестном рыцаре печалили, и Эмер заказала себе вспоминать о нём. Лорд Ранулф... теперь даже его имя ей не нравилось. Такое же неуклюжее и рыхлое, как он сам.

Возле западной арки леди Бертрис не оказалось, и Эмер тут же вспомнила о сотне важных дел.

– Ей, наверное, некогда, – сказала она Острюд. – Скажешь, я покаюсь потом. А теперь мне надо поговорить с женихом.

Как кстати пришёлся жених. Хоть какая-то от него польза.

– Леди Бертрис ждёт вон в том коридоре, – Острюд указала тонким пальцем с подпиленным ноготочком. Поистине, на этой девице всё было подпилено, напомажено и начищено до серебряного блеска.

– Чего вдруг она вздумала прятаться? – проворчала Эмер, но пошла, куда указали. Здесь не было ни светильников, ни факелов. В полутьме смутно виднелись ступени деревянной лестницы без перил, а старшей придворной не было в помине. – Ну и где леди Бертрис, маленькая зазнайка?

Достало бы расквасить Острюдке носик, и у Эмер руки чесались сделать это, но тут её подхватили под локти и уволокли в нишу под лестницей. Здесь было полно пыли, Эмер чихнула несколько раз и только теперь разглядела схвативших её парней. Один был совсем юный, со щеками, по-детски пухлыми и румяными, и с маленьким, как у девицы, ротиком, а второй – рябой после оспы.

– Что это вы в меня вцепились?! – возмутилась Эмер, пытаясь вырваться, но они держали крепко. – Это леди Бертрис вам приказала?

Острюд фыркнула, и Эмер всё поняла:

– Ах ты, мерзавка... Леди Бертрис ничего тебе не приказывала.

– Я же говорила, ты глупа. Обыкновенная провинциалка, – с торжеством объявила Острюд. – Стоило поманить пальцем, и ты послушно за мной побежала. Выходи, братик!

– Братик?.. – Эмер открыла рот, когда из темноты шагнул плечистый высокий мужчина. Он был ещё выше лорда Ранулфа, и она едва доставала макушкой ему до уха.

– Это ты осмелилась ударить мою сестру? – спросил рыцарь, и Эмер немедленно узнала его голос, а потом и его самого.

Золотая монета прижгла между ключиц, словно раскалённая головня. Это был тот самый рыцарь, прогнавший грабителей из Нижнего города. Эмер готова была застонать от насмешки небес и снова дёрнулась в руках рябого и пухлощекого. Они удержали её со смехом, хотя и не без труда. Больше всего она жалела, что предстала перед своим героем с синяком на лице.

Он не преминул его заметить:

– Синяк у королевской придворной, – и хмыкнул, рассматривая девушку, как нечто такое, что невозможно взять в руки, не запачкавшись.

– Ты обманом заманил меня, чтобы получше рассмотреть мой синяк? – осведомилась Эмер, глядя на рыцаря так высокомерно, словно была принцессой крови, а он – нищим вилланом, просящим милостыню. – Я с удовольствием поставлю тебе такой же, будешь любоваться перед сном, глядя на себя в зеркало. Ведь красавчик вроде тебя, наверняка, смотрится в зеркало? Еще и сетку, поди, надеваешь, чтобы прическу не помять.

На самом же деле, сердце её подпрыгнуло, потом оборвалось с высоты её неженского роста, а потом понеслось вскачь такими неровными прыжками, как будто пьяный козленок резвился на лужайке.

Вот, значит, какой он – племянник Её Величества, братец противной Острюд... Наконец-то она разглядела его, хорошо разглядела, и нашла ещё более красивым, чем в своих воспоминаниях. Всё в нём говорило об аристократичности, породе и благородстве – и тонкий, немного длинноватый нос, и резкие черты бледного лица в обрамлении чёрных волос – как камея, высеченная на светлом агате с темным основанием. И он ничуть не походил на Острюд, ни единой чёрточкой. Всё это она поняла и почувствовала за считанные секунды, прежде, чем рыцарь ей ответил.

– Нет, не твой синяк заставил искать встречи,  – сказал он. – Ты одолжила кое-что моей сестре, а Фламбары долгов не забывают, – и кивнул Острюд: – Твоя очередь.

Она выступила вперед, и на её миловидном личике отразилось злое удовольствие.

– Это тебе за наглость! – веско сказала Острюд и отвесила Эмер пощечину с правой руки. – А это – за довесок к наглости! – она ударила её по другой щеке.

Удары были так себе, но Эмер на несколько секунд оглохла и ослепла от подобного унижения. Будь это в честной драке, она бы и бровью не повела, но получать унизительные плюхи вот так, будучи пойманной в силок...

Она смерила Острюд взглядом и сказала сквозь зубы:

– Я прощаю тебе первую пощечину, но не вторую. Видят небеса, отделаю тебя так, что братец не узнает и испугается.

– Ещё и тявкает, – сэр Годрик перехватил руку Острюд, которая замахнулась для третьего удара. – Довольно. Твоя обида отмщена, теперь успокойся.

– Ничего подобного, Годрик! – Острюд злобно посмотрела на него. – Она избила меня при придворных девицах, а я могу расквитаться с ней лишь наедине!

– Здесь Бон и Ульфар. И я, если ты обратила внимание. Трёх мужчин в свидетели тебе недостаточно?

Он произнес эти слова спокойно, но было что-то в его голосе, что немедленно охладило воинственный пыл Острюд. Да что Острюд, Эмер сама так и затрепетала, чувствуя его силу. Манерами и речами он напомнил ей лорда Ранулфа. Но то, что в Ранулфе раздражало, здесь было подкреплено уверенностью и физической силой, а посему казалось прекрасным. Мысленно она снова и снова вопрошала небеса, за что ей была ниспослана подобная несправедливость? Понравившийся рыцарь оказался родственником мерзкой Острюд, и отнёсся к ней, словно к врагу.

В глубине души Эмер с отчаянием и безнадёжностью понимала, что никакая ему не пара. Годрик! Благородное имя, означающее «небесный воин». И ему идёт это имя. Бесспорно, идёт.

Одет он с иголочки. Ткань, покрой и вышивка – всё безупречно, богато, но не вычурно, а она – в платье фасона позапрошлого года. У него густые волнистые волосы лежат ровно – волосок к волоску – достигая плеч, как шлем, а она – встрёпанная, и рыжая, к тому же. Каждый его жест, каждое слово говорили об образованности и воспитанности, а она от смущенья начала говорить, как простолюдинка. Даже хуже – как девка из Нижнего города!

Но ещё она понимала, что ни в коем случае нельзя показать этому красавчику собственную слабость. Потому что такие, обладая силой, и в других уважают только силу. Это она усвоила ещё в Роренброке, когда наблюдала за сражениями рыцарей.

– Свидетелей более чем достаточно, – сказала она с издевкой, опередив Острюд. – Свидетелей вашей трусости, господин рыцарь!

Годрик немедленно повернулся к ней.

– Моей трусости? – спросил он, высокомерно поднимая брови, а Эмер вдруг подумала, что он младше, чем ей показалось сначала. Гораздо младше. Должно быть, старше её на год или два. А уж спеси-то, спеси! Хватило бы на двадцать таких сопляков.

– Что же это, как не трусость? Трое рыцарей на одну прекрасную даму, – сказала Эмер сладким голоском. – В бою действуете так же? Если противник один – наваливаетесь скопом, а если противников двое – смело бросаетесь в бегство?

– Пошла отсюда, – приказал Годрик сестре, и та не посмела ослушаться.

Семеня по коридору, она оглядывалась на Эмер через каждые два шага, и глядела со злорадством и ненавистью

Глава 5 (окончание)

Эмер заволновалась и облизнула губы. Что ещё задумал этот рыцарь, показавшийся ей при первой встрече таким прекрасным, а при второй – вовсе не прекрасным? Надругаться над королевской придворной он не осмелится. Или осмелится? Её бросило и в жар, и в холод, но глаз она не опустила и о пощаде молить не собиралась.

– У тебя гадючьи речи, – сказал Годрик. – Хорошо хоть, зубы не гадючьи. А то прикусила бы как-нибудь язык и умерла от собственного яда. Но можешь говорить, что хочешь, всё равно не будешь услышана. Всем известно, что Фламбары никогда ещё не показывали врагам спину. А я – Фламбар до мозга костей, и воин от небес. Это тебе любой подтвердит.

– Да ты не только трус, но ещё и хвастун, – сказала Эмер, презрительно выпятив губу. – Кажется, так и переводится твоя фамилия?[1]

Друзья Фламбара присвистнули.

– Годрик, – сказал рябой, – сдаётся мне, она хочет тебя оскорбить.

Сэр Годрик посмотрел на Эмер холодно, как на жабу.

– Если ты знаешь южное наречие, дорогая девушка, – сказал он, – то должна знать, что Фламбар переводится, как «огненный язык». Это потому что мои предки занимались кузнечным делом. Но есть ещё кое-что...

Он неожиданно схватил девушку за голову, сжав ей виски ладонями, как тисками, и крепко поцеловал в губы.

Никто и никогда не целовал её так. Поцелуи матери, сестёр и подруг не в счёт, а мужские поцелуи она видела только на картинках в книгах о рыцарях прежних времён. Но там всё выглядело по-другому. Дама скромно смотрела в сторону, а рыцарь с благоговейным трепетом касался губами её щеки. В поцелуе же Фламбара не было ни благоговейности, ни трепета, да и сама она не смогла выказать скромности, пусть даже и ложной. Больше всего этот поцелуй походил на удар раскалённым молотом в мозг и сердце. Дыхание Эмер пресеклось, а глаза сами закрылись. Наверное, Фламбар жевал какую-то душистую смолку, потому что вкус его поцелуя был и сладкий, и горький, как шиповник, вываренный в меду.

И снова мелькнула мысль, опечалившая до глубины души: «Вот бы мне такого мужа!» – пусть бы целовал жарко, до потемнения в глазах, и держал крепко, как медведь добычу. Не то что лорд Ранулф.

Колени девушки подогнулись, и она упала бы, не поддержи её друзья сэра рыцаря.

– Годрик, эй! – воскликнул рябой. – Ей, кажется, понравилось!

– Разве могло быть иначе? – спросил Фламбар, отрываясь от беззащитной жертвы и еле переводя дыханье. – Да она уже готова выпрыгнуть из платья, чтобы мне отдаться. Поняла теперь, почему мой язык называют огненным? – и он поскреб указательным пальцем девушку под подбородком, как бродячую собачонку, подошедчую клянчить косточку.

Сладкий морок немедленно отпустил, и Эмер угрюмо уставилась на оскорбителя, досадуя, что не может демонстративно утереть губы ладонью.

– Как она тебе? – спросил рябой с жадным любопытством.

– Сойдёт для разового использования, – снисходительно ответил ему друг. – Но пылкая девчонка! Пожалуй, стоит того, чтобы поцеловать её ещё раз. К тому же, вы меня знаете – не люблю отказывать женщине в её желаниях, – и он наклонился для нового поцелуя.

Эмер не стала медлить и ударила его лбом в нос.

Кровь с благородного рыцаря хлынула, как с поросёнка, и высокомерная маска сразу же слетела.

– Ты мне нос разбила, дикая деревенщина, – сказал он, изумлённо глядя, как красные капли пятнают на пол. Он утёрся тыльной стороной ладони и обратился к друзьям, не веря, что подобное могла сотворить девица из свиты королевы. – Вы это видели?!

Рябой, и пухлощёкий не ответили, только таращили глаза. Рябой прыснул, но тут же осёкся.

– Ещё ко мне прикоснёшься, я тебе горло перегрызу, – пообещала Эмер. – Ты, видно, из тех, кто смел только с женщинами, да и то не со всякими.

– На себя намекаешь?

– Лучше отпусти по-хорошему, или будешь оправдываться перед женой за расцарапанную вывеску, – сказала она на жаргоне вилланов, чем потрясла рыцаря ещё больше.

– И где только рождаются такие буйные и невоспитанные бабы? – Годрик зажал нос, чтобы остановить кровотечение, и теперь голос его звучал гнусаво, не имея уже той силы, что вначале пленила Эмер.