Текст книги "Пылающая комната"
Автор книги: Артем Литвинов
Соавторы: Борис Андреев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 36 страниц)
– Плывешь, как бревно, – проконстатировал он со смехом, подавая мне руку, когда я наконец подплыл к скале, – воды ты не чувствуешь, надо с ней слиться, понимаешь, как будто у тебя тела нет.
– Ты что, инструктором по плаванию подрабатываешь, – не выдержал я в обиде на его замечание.
– Я бы мог, – с обычной самоуверенностью ответил он.
Я сел рядом с ним на камень. Солнечные лучи мгновенно испаряли влагу с кожи. Становилось невыносимо жарко на этой открытой скале под палящим солнцем. Крис провел рукой по лбу и взглянул на меня. Где-то вдалеке по шоссе катил туристический автобус. Мне сделалось не просто смешно, я начал хохотать, как безумный, до слез, ничего более чудовищного и абсурдного, чем происходящее, и вообразить себе было нельзя. Знаменитый, скандально знаменитый вокалист группы «Ацтеки» Крис Харди сидел на камне голым посреди моря, а рядом с ним в таком же точно виде сидел недоучка из манчестерского университета, сбежавший из дома четыре года назад. Харди блаженно улыбался и смотрел на легкие волны, набегавшие у наших ног. Казалось, он не нуждался больше ни в каких удовольствиях и напрочь забыл о том, что помимо нас с ним существует еще что-то. И вдруг он вскочил и бросился в воду с иступленным криком:
– Догоняй, Тэн.
Повинуясь безотчетному инстинкту соперничества, я последовал его примеру, мы плыли назад к берегу.
Выйдя из воды и одевшись, мы посмотрели друг на друга и невольно улыбнулись.
– Покатаемся, тут очень круто, можно гонять, сколько хочешь, я первое время сюда приезжал ради этого, специально, – сказал Крис, подводя мотоцикл, и занимая свое место.
Я тоже сел.
– Ну, обними меня, я этого хочу, – сказал он, – помнишь как в Замке, никогда этого не забуду.
– Почему? – спросил я, торопясь услышать ответ до того, как врубится шум мотора.
– Я об этом думал, не знаю, – пояснил он, готовясь сорваться с места, – когда ты стоял передо мной, как полный придурок, я решил, что ты боишься ко мне прикоснуться.
– Я не боялся, – возразил я, – я просто никогда на мотоцикле не ездил, и потом, я понятия не имел что это положено.
– А что положено?
Я промолчал, и он рванул вперед, вылетев на шоссе. Мы понеслись вдоль берега, без всякой цели и смысла, пьянея от этой бессмысленности, как от передержанного вина командора, которым был забит дом Криса.
Мы обедали в городе, маленьком курортном городке, в ресторане «Сицилия», болтали обо всем, о чем только на ум могло прийти, я рассуждал о бессмертии души, Крис слушал меня, скептически ухмыляясь, в конце концов, я его спросил, не атеист ли он.
– А я понятия не имею, кто я, – ответил он, – я вообще о смерти не думаю, что будет, то будет, а у тебя с ней, видно, близкие отношения.
– Да, интим, – подтвердил я, – я не могу о ней не думать.
– Почему? – спросил он, закуривая и с усилием выдыхая дым.
– Так сложилось, я всегда помню о смерти, возможно, это обостряет все остальные чувства.
– Ну и дурак, – сказал он с грубой простотой, прорывавшейся в нем время от времени во всем блеске, – чего о ней помнить-то, ты умрешь, я умру, все умрут. – он внезапно замолчал и вдруг добавил, – но это ты хорошо сказал «Как смерть принимать любовь», красиво, мне нравится.
– Я почти все написал, – заметил я, – все десять песен, как договаривались. Ты мне должен.
Он посмотрел на меня в упор.
– Должен – бери, сам же говоришь «бери все, что можешь взять».
Разговор принимал неприятный оборот в такие минуты, мне начинало казаться, что Харди издевается надо мной холодно и с удовлетворением, не из глупости, а из-за того, что на самом деле прекрасно понимает, что я при этом испытываю.
– Не бери в голову, – сказал он уже значительно мягче, – все мои деньги – твои, мне ничего без тебя не надо, я же говорил тебе.
Он взял мою руку и крепко сжал ее в своей, словно стремясь подтвердить таким образом истинность своих слов.
Поздно ночью мы возвращались обратно вверх по горной дороге на бешеной скорости, освещая себе трассу не особенно ярким светом фар. Густая пряная ночь, пропитанная насквозь влажным дыханием моря, свет в редко попадавшихся домах у дороги – все это создавало впечатление сна, чего-то, чего не может быть в реальности.
Все было в порядке, пока не заглох мотор. Что произошло, неизвестно, в темноте разобрать было весьма проблематично. Крис спешился, попробовал что-то завести, но мотоцикл не подавал признаков жизнь.
Решено было позвонить Бобби. Тот пообещал приехать немедленно с фонарем и специалистом в таких делах. Пока мы ждали его появления, сидя у обочины дороги и курили сигарету за сигаретой, Крис пересказывал мне свои многочисленные приключения. Аварии, романы, случайности, совпадения и прочее.
– Черт, только с Мэри получилось скверно, – заметил он с искренним сожалением, очевидно, неприятные воспоминания не давали ему покоя. – а у тебя не бывало такого?
Его вопрос вызвал мое крайнее недоуменье.
– Ты хочешь узнать, не покончил ли кто-нибудь с собой из-за неразделенной любви ко мне?
– Да, нет, ты не понял, не из-за любви, Тэн, я больше всего боюсь, что она меня и не любила, как надо, она не была обычной бабой.
– Объясни, – попросил я.
– Я же говорил, что она обет дала, клятву, что это сделает, она этого хотела, даже вроде бы писала, что в жертву себя приносит. Мерелин так рассказывала. Может, врала нарочно, чтобы меня взбесить. Она мне так и не простила потом этого.
Его слова подействовали на меня самым жутким образом, я вспомнил Томаса, его смерть во время пожара, то, о чем я старался не думать, старался всеми силами. Когда мы прощались, он сказал мне, что мы, возможно, еще увидимся. Я почувствовал непреодолимую потребность рассказать Крису о Торне, о своих походах в тюрьму, о Томасе, но меня останавливало справедливое подозрение, что вся эта история покажется ему бредом и он просто посмеется над моими страхами.
Приехал Бобби вместе с мастером по части починки мотоциклов в экстремальных условиях. Он копался довольно долго, Крис держал фонарь. Исправить повреждение все-таки удалось. Мы снова сели на многострадальное средство передвижения и без приключений под ненавязчивым конвоем Бобби доехали до дома.
Крис пил много, но при этом не только не пьянел, а наоборот (или это только казалось мне?) становился все трезвее. Мы лежали на большой, похожей на супружеское ложе кровати, беспрерывно курили и перебрасывались незначительными фразами. Харди время от времени задавал мне вопросы по поводу текстов песен и прикидывал, как их лучше спеть, я давал ему дилетантские советы, которые по большей части отвергались, но кое-что он все-таки принимал во внимание. Я не мог понять, в каком состоянии он пребывает, и что у него творится в душе и в голове. Он чувствовал себя, надо полагать, довольно беспокойно. Около трех часов ночи я решил, что, пожалуй, пора погасить свет и постараться уснуть. Пить Крис уже не мог или не хотел, он лежал с широко открытыми глазами, глядя в никуда. Я подумал, что он, пожалуй, успокоился и собирается спать. Я подошел в темноте к постели и начал осторожно раздевать его, сам он, я знал, раздеваться не станет, а мысль о том, что я буду лежать рядом с ним и между моим и его телом будет хоть какая-нибудь преграда, была для меня непереносима. Я расстегнул «молнию» на джинсах, уже будучи в полной уверенности, что если Крис и не уснул, то находится в прострации от выпитого. Но я заблуждался. Молниеносно сев на постели, он крепко схватил меня за руку.
– Не ожидал? – прошептал он с необычной, как мне показалось враждебной интонацией, он дернул меня на себя, так что я с трудом удержался на ногах.
– Я думал, ты уснул, – тихо ответил я, – разденься, Крис, я терпеть не могу, когда ты… лучше всего, когда на тебе ничего нет.
– Может, мне и на сцену так выйти? – спросил он, усаживая меня рядом.
– Ну, это ты преувеличиваешь, народ тебя не поймет, ты не забывай, – я разделся и лег, не шевелясь, наслаждаясь этой очередной маленькой войной, которую периодически мы объявляли друг другу, вероятно, для поддержания настроения. Крис тоже разделся, наконец, и лег, положив мне голову на плечо. Его тело было невыносимо горячим, и снова мне вспомнились слова юного японца из ресторана о Демоне Большого огня. Я почувствовал, как холодный пот выступает у меня лбу, это не был страх, это было присутствие рядом со мной и внутри меня чего-то, с чем я не справлялся, не умел обращаться, но что внушало мне ненасытное желание все больше и больше сближаться с этим человеком, преодолевая пропасть между нами, которая, кстати, и так постепенно становилась все меньше и грозила исчезнуть вовсе. Рука Криса легко скользила по моему телу, горячая, он дышал глубоко, видимо пытаясь замедлить процесс неуклонно нараставшего возбуждения. Я повернулся к нему и увидел, как неистово, безумно блестят черные зрачки, контрастируя с голубоватой белизной белка.
– Ты боишься меня? – вдруг спросил он, поцеловав меня в губы.
– Боюсь, о чем ты? – я действительно не понимал, что он хотел сказать.
– Ты смотришь так, как будто мы не в постели, а в операционной, я на тебя похож был, когда мне дыру в боку зашивали.
Я ничего не ответил, я изогнулся, проводя языком по его пылающей смуглой коже, и, взяв губами его напряженный, как стрела член, стал ласкать его языком, сходя с ума от хриплых стонов моего любовника, выгибавшегося и извивавшегося от этой бесконечно сладкой пытки, я не давал ему кончить, я чувствовал самые тончайшие подрагивания его мышц, и на секунду замирал, каждый раз, когда улавливал приближение конца.
– Я тебя убью, – закричал он, задыхаясь, но я крепко держал его, прижимая к постели, – я умоляю…
Я понимал, даже теряя голову от его иступленных криков, что перехожу грань, когда мое удовольствие превращается в жестокость, но оторваться я не мог. Внезапно с ревом он вывернулся, оттолкнув меня от себя и тут же прижав всем телом к постели так, что я с трудом мог дышать, и, раздвинув мои ягодицы, всадил с такой силой, что на секунду показалось, что я теряю сознание то ли от резкой неожиданной боли, то ли от наслаждения, чувствуя, как он, сокращаясь во мне, наполняет меня собою.
Он не двигался, продолжая лежать на мне и прерывисто дышать мне в затылок.
– Я тебя когда-нибудь убью, – повторил он не агрессивно, но с какой-то печалью и нежностью в голосе, как будто иного выбора у него и не было.
– Зачем, – тихо возразил я, меня била дрожь, я никак не мог успокоиться.
– Я слишком люблю тебя, – ответил он все также печально, – я никогда так не любил, никого, даже себя, малыш.
Я ничего не мог возразить на это признание, я утратил всякую возможность защищаться от этой страсти непостижимой, сжигающей, запредельной, превращающейся в самый сильный наркотик, какой только доступен человеческому телу и сознанию.
1 июля 2001
Возвращаемся, и это повергает меня в отчаяние. Город представляется мне настоящим кошмаром, почему невозможно было остаться там навсегда? Турне, в которое Крис уговорил меня с ним отправиться, обещает быть изматывающим. Ни на что хорошее надеяться не приходится.
2 июля 2001
Я позвонил Виоле. Она обрадовалась и пригласила меня к себе. Мы собирались уезжать в турне, и я собирался на всякий случай с ней попрощаться. Кто его знает, чем это кончится.
– Ты что, не спал ночью? – спросила Виола, потчуя меня чаем с гренками. – Выглядишь ты ужасно, Тэн.
– Да, были некоторые сложности. – уклончиво ответил я. – а где твоя мама?
– Она на соревнованиях. – заверила она меня
– А ты что делаешь? – спросил я ее уже совсем дружески.
– Я гуляю, хожу в кино, на тусовки разные. У меня есть друг. Очень симпатичный. Сейчас фотографию покажу.
Она удалилась за фотографией, а я с интересом рассматривал маленькую уютную квартиру с голубыми шторами на окнах.
– Вот, вот она, – резво прокричала Виола и прибежала назад с фотографиями в руках. – это мой друг, это мама, а это мой отец, но я его не видела с трех лет. Они с мамой развелись. – Она выложила передо мной все фотографии, и я начал по одной смотреть их. Ее друг у меня особого восхищения не вызвал, а вот ее мать оказалась очень красивой женщиной. Это была фотография, где она сидела верхом на лошади в великолепном костюме с спадавшими почти до гривы ее собственными пепельными волосами. И вдруг у меня все помутилось перед глазами, я ясно увидел на фотографии, которую взял следующей, хорошо знакомое мне лицо, гордое и полное чувства собственного достоинства, неотразимо привлекательное лицо Томаса Уиллиса. «Господи, – взмолился я в отчаянии – только не это!».
Виола обратила внимание на мое замешательство. Она наблюдала за мной и тут же спросила:
– Тебе больше нравится мать или отец?
– Кто этот человек? – спросил я, протягивая ей фотографию.
– Это мой отец, я его совсем маленькой видела, очень давно, он расстался с мамой и никогда больше не приходил, – сказала она, – мама говорила, что он был очень непростым человеком.
– Как его звали?
– Тиздэйл, это моя фамилия, – пояснила она, не понимая, почему я так заинтересовался ее отцом. – Я – Виола Тиздэйл.
– А имя, – настаивал я, – как имя твоего отца?
– Альфред, а что? – она ожидала моих объяснений, видимо в обмен на свою откровенность.
Я молча созерцал фотографию, затем я перевел взгляд на девушку, пытаясь отыскать в ней хоть какое-нибудь сходство с отцом. Но нет, Виола была совсем не похожа на него, если не считать только странного изгиба бровей.
– Ты его помнишь? – спросил я.
– Почти нет, а почему ты так испугался?
– Нет, все в порядке, – я овладел собой и предложил ей поговорить о чем-нибудь другом.
– Я так жду альбом «Ацтеков», о нем уже везде объявлено, они ведь отправляются в турне, ты знаешь?
– Да что-то слышал об этом.
– А ты больше не виделся с Крисом Харди?
– Да, нет, конечно, – бессовестно соврал я.
– А я о нем статью читала, там пишут, что он совсем перестал вести прежний образ жизни, очень изменился и вообще стал очень скучным.
– Да, представляю, что там понаписали. Ну, ладно, я пойду. Спасибо тебе за чай, – я поднялся и стал собираться.
– Тэн, а насколько ты уезжаешь? – спросила она меня, стоя босиком в прихожей.
Я заметил, что она плачет. Я подошел к ней и обнял ее:
– Мы еще увидимся? – спросила она, обливаясь слезами.
– Не знаю, – со всей честностью ответил я, – я был бы счастлив, если бы это случилось.
Я поцеловал ее и вышел. У подъезда никого не было. Я без приключений вернулся и застал Криса спящим. Он спал совершенно голым, как это было всегда, и я, посмотрев на него, вспомнил о татуировке. Я разыскал обложку диска и прикинул, каким образом лучше начать. Все инструменты у меня были, но вместо радостных мыслей о предстоящем мне творческом процессе в голову мне лезли одни чудовищные воспоминания о том, как клеймили римских рабов и каторжников в Испании. Что за идиотская мысль, сделать наколку на собственном теле?
4 июля 2001
Крис стоически перенес все муки, связанные с моими художествами. В результате получилось даже красиво, он заказал костюм, облегающий серебряный, с глубокими разрезами по бокам, так что символ будет видно, всем, кто захочет увидеть. Когда он привез его и оделся, я посмотрел на него и подумал, что кое-что хорошее в моей жизни все-таки еще осталось. Иногда у меня возникает подозрение, что он только притворяется, что понимает меня или хочет понять, а на самом деле он просто боится потерять возможность быть самим собой, то чего он был лишен раньше и с чем больше не хочет мириться. Его все устраивает, и все кажется ему блестящим, замыслы песен, одержимость энергией толпы.
8 июля 2001
Прилетели из Мюнхена в Болонью. С нами группа, толпа персонала и Даншен. Даншен меня узнал и даже поздоровался. Я думаю, что Крис напрасно тешит себя надеждой, что никто вокруг ничего не знает. Большинство, конечно, притворяются незрячими, но он просил меня присутствовать на концертах, только садимся мы в разные машины, я – с Бобби, а его везет какой-то специально предоставленный экипаж. Никогда даже представить себе не мог насколько отвратительно, когда близкий тебе человек является объектом вожделения толпы.
24 июля 2001
Неаполь. Стоит жара. Я не выхожу из номера. Второй раз мне довелось побывать здесь. В первый раз Генри изводил меня своими картами и телескопами. Сейчас меня достают журналисты, выйти вместе с Крисом нет никакой возможности, поэтому мы выходим исключительно по ночам, сидим на набережной в самых темных кафе. Все было бы терпимо, если бы не вчерашнее происшествие.
Мы сидели и пили кофе. Время было около двух ночи, и бояться было нечего, все охотники уже отправились в это время стряпать статьи по домам. Мы разговаривали очень тихо. Крис был сильно измотан данными концертами, контракт был достаточно суровый, я до сих пор жалею, что он от него не отказался, это при его-то миллионах. И вдруг я увидел за соседним столиком Генри, он сидел там, вероятно уже давно, с любопытством за нами наблюдая. Что он делал в это время в Неаполе, каким образом оказался в этом кафе? Но в любом случае это было дьявольское совпадение. Ничего хорошего оно мне не сулило.
– Крис, – тихонько сказал я, – здесь Генри Шеффилд, астролог.
Крис изменился в лице, прижал руки к вискам и покачал головой. Я понял, что он ждет от этой встречи крупных неприятностей.
Генри, как ни в чем ни бывало, подошел к нам и поздоровался. Мы сквозь зубы поздоровались в ответ.
– Разрешите присоединиться, – спросил он, располагаясь рядом с нами.
Они встретились глазами с Крисом.
– Господин Харди, то есть Крис, покорнейше прошу простить, – Генри кивнул учтиво, но не без сарказма.
– Мой дорогой племянник, – он посмотрел на меня и улыбнулся.
– Вы путешествуете вместе? – спросил он, – и как вам нравиться Италия?
За нелепостью его вопросов явно стояла какая-то коварная уловка.
– Я вас поздравляю, с успехом, это грандиозный успех, как и говорили звезды.
– Спасибо, – сухо ответил Харди.
– Кстати, – сказал Генри, – звонила какая-то мисс Паркер из обсерватории, она сказала, что мою визитку ей дал ты, и попросила ей помочь устроиться на работу. Я ее отослал в информационную лабораторию центральной библиотеки, но она даже обрадовалась. Потом перезвонила и очень благодарила.
Я вздохнул с облегчением, мысль о том, что я мог обмануть и без того несчастного человека, перестала меня мучить. Больше меня с Шеффилдом ничего не связывало.
– А в какой гостинице вы изволите проживать? – спросил он вновь.
– Какое тебе дело, – грубо ответил я.
– Ну, не скажи, дело всегда найдется, вот может быть вы, – он опять учтиво кивнул Крису, – пожелаете узнать, что вам сулит судьба.
Я встал и резко сказал моему другу:
– Идем отсюда.
Он покорно поднялся, и мы вместе быстро ушли.
– Он тебя ревнует, этот чертов астролог, – заметил Крис мрачно, когда мы вышли на набережную.
– Нет, он не умеет это делать, такие категории в его вселенной не существуют, но он не безобиден.
– А я говорю, да, – настаивал он, пока мы спускались вниз к причалу. Там было темно и безлюдно, свет фонарей не доходил вниз. Я встал, облокотившись на железную ограду, море тихо плескалось у самой площадки, на которой мы стояли. Крис обнял меня и крепко прижался ко мне, я догадывался, что встреча с бывшим соперником подействовала на него, как укус скорпиона, но я даже представить не мог, что это его так взвинтит.
– Как он это делал? – спросил он шепотом, его прерывистое дыхание обжигало мне шею. – Ну?
Я не отвечал, я упивался его возраставшим возбуждением, оно передавалось мне быстрее, чем электрический ток в замкнутой сети. Его сердце бешено колотилось.
– Он принуждал тебя или ты сам хотел? – продолжал он, задыхаясь от нетерпения, его голос, его неотразимый голос, от которого сходила с ума толпа на стадионах, становился все глуше и глуше.
– По-всякому, – отозвался я с притворным равнодушием, мне доставлял удовольствие этот допрос с пристрастием. Он терял контроль над собой. Он резко развернул меня, и я, стараясь не смотреть ему в лицо, сосредоточенно начал расстегивать его джинсы. Мы целовались с той ненасытной жадностью, которая провоцируется столкновением требующего немедленного удовлетворения желания с крайне неподходящими обстоятельствами.
– Ну, уж нет, – он остановил мою руку в тот момент, когда можно было меньше всего этого ожидать, – это слишком просто. Я хочу все.
– Нет, Крис, – тихо взмолился я, опустив голову ему на плечо, – только не здесь, нас увидят.
Он взял мою голову и, запрокинув ее, посмотрел на меня в упор:
– А ты боишься? Пусть видят, плевал я на них.
Он расстегнул на мне джинсы.
– Я тебе обещаю, этого недоноска ты забудешь надолго.
Я вцепился в ограду, прижавшись к ней лбом, меня охватило безумное желание закричать, но вместо этого я нашел в себе силы только стонать в такт его движениям, а они становились все жестче, он обезумел от моего невольного сопротивления, боль не уступала наслаждению. Он крепко держал меня за бедра, не давая мне подаваться вперед при каждом нажиме.
– О Господи, полегче, это невыносимо!
– Потерпи, малыш, – попросил он с невыразимой нежностью в голосе.
– Не могу!
Он неожиданно дернул меня на себя, войдя настолько глубоко, что я закричал во весь голос, и тут же вышел. Он успокаивающе погладил мои ягодицы, мокрые от его влаги, и осторожно развернув меня, опустился передо мной на колени.
– Ты простишь меня? – спросил он. Я обхватил руками его голову:
– Я хотел этого, – сознался я, глядя ему в глаза, – твои губы прекрасны, Крис, любовь моя, освободи меня…
Я взглянул вверх, там, на ступеньках стояли две девушки, совсем юные, лет четырнадцати, не более и, тайно следя за нами, увлеченно целовались.
27 июля 2001
Произошел ужасный случай на концерте, после того, как все закончилось и Крис выходил со стадиона я по случайному стечению обстоятельств курил, стоя рядом с машиной Бобби, Крис шел быстро вокруг него толпились журналисты, поклонники и еще куча народу, и вдруг произошло нечто непонятное, они все начали резко оборачиваться на меня и в следующую минуту часть этой толпы была уже вокруг меня плотным кольцом. Меня фотографировали, задавали вопросы, просили дать автограф, спрашивали, как я познакомился с Крисом, какие у нас отношения, правда ли, что это я делал ему татуировку, правда ли, что весь новый альбом о нашей любви, я попытался вырваться, но сделать это было невозможно. Крис, увидев все это, рванулся ко мне, он был в ярости, к нему присоединились Бобби, телохранители и все остальные, завязалась настоящая драка, кому-то из репортеров он так заехал, что тот уронил камеру, вмешалась полиция, меня в полном замешательстве затолкали в машину, и Бобби тут же погнал, не разбирая дороги. Мы заехали в самые грязные районы города и остановились под балконом трехэтажного полуразвалившегося домика, прямо около живописной грандиозной помойки. Прошло минут десять, мы молчали. Наконец Бобби повернулся ко мне и в первый раз за все время хорошенько рассмотрел его лицо.
Он был немолод. На вид ему можно было дать лет сорок. Вьющиеся без седины темные волосы придавали его лицу строгость, но ни в коем случае не отталкивающую. Сами черты были правильные, значительно более чем, например, у Криса, но назвать его красивым было нельзя. Нельзя было даже подумать об этом. Он смотрел на меня без осуждения, даже с состраданием.
– Досталось вам сегодня, – заметил он, доставая сигарету и закуривая.
– Еще как, – согласился я.
– Крису не повезло, – продолжал он, – теперь все это превратят в событие недели.
– А вы давно с ним? – поинтересовался я.
– Да как он стал с Грегори работать, с продюсером со своим первым, он их потом менял каждые полгода, но Грегори раскрутил их, умный был человек, но скотина.
Я пытался вспомнить, что же мне напоминает эта фамилия, и наконец вспомнил, я считал положение северных узлов для человека по фамилии Грегори, или это было имя?
– А как его звали? – спросил я о продюсере.
Бобби взглянул на меня очень внимательно.
– Дай Бог памяти, не могу сказать.
Мы помолчали. Он не отворачивался от меня.
– Вы компьютерные игры любите? – вдруг ни с того ни с сего спросил он меня.
– Не очень, я в основном интересовался графикой, но потом бросил.
– Зря, вот сейчас все с ума посходили от этой новой игры, знаете такую корпорацию «Vista», так они игру сделали никто выиграть не может, а в случае выигрыша приз – не деньги, а гораздо больше, работа, за которую платят так, что на всю жизнь обеспечен. Ну, это для программистов, конечно.
– Я слышал об этой игре, – сказал я, – но так и не узнал, в чем дело.
– Да, название у нее «Пылающая комната».
– А где находится эта корпорация, ну, то есть телефоны какие-нибудь есть?
– А вот это проблема, на упаковках-то никаких данных, ни адреса, ни телефона, ни факса, все засекречено. Поговаривают, что это для спецслужб игрушка.
– А вы саму игру видели? – спросил я.
– Да, видал пару раз, захватывает, конечно, у меня у сестры сынишка все время с ней возится, один компьютер сломал, теперь за другой принялся. А Крис правильно свой альбом назвал, название уже раскрученное, теперь еще больше ажиотажа будет. Вот, глядите, уже пишут об этом, – он пошарил рукой на соседнем сидении впереди и достал какую-то газету.
Я взял ее и увидел заголовок «Плагиат или сколько заплатили Крису Харди». В статье черным по белому была прописана мысль о том, что Харди является агентом корпорации и заключил с ней договор по поводу популяризации их продукта таким несколько нетрадиционным способом. Дальше говорилось о том, что альбом на самом деле слабый, а голос певца уже не тот, что пять лет назад и что сознание своей деградации и толкнуло его на эту нечестную взаимную рекламную акцию.
– А почему же «Vista» молчит, почему не напечатают опровержение, в суд не подадут? – с возмущением начал я допрос Бобби.
– Да им это на руку, это Крис один на один, а за ними целая организация. – пояснил он.
– Да, но это же клевета, я знаю, откуда это название, это я подал ему идею так назвать его! – воскликнул я вне себя от гнева.
– Вы? – изумился Бобби, – вот не ожидал!
– Послушайте, я вам расскажу, как было дело, – начал я откровенностью, отвечая на откровенность – я…
– Да ну что вы, – остановил он меня, – я вам верю, даже не беспокойтесь.
– Ну, как знаете, – с досадой осекся я.
Он отвернулся, завел машину, и мы поехали.
30 июля 2001
Фотографии попали в газеты. Это чудовищно. Я попытался объяснить Крису, что меня могут арестовать, но он сказал, что все это ерунда и все равно моего имени никто не знает, и не узнает никогда, что он об этом позаботиться, и прочую чепуху. Завтра мы должны лететь в Мадрид. Что за нелепая ситуация. Крис полон сил и оптимизма, ему все это кажется не стоящим внимания, потому что его концерты более, чем успешны, а меня он не отпускает ни на шаг от себя.
14 августа 2001
Бессмысленно вдаваться в подробности всего, что случилось, даже вспоминая об этом, я не испытываю ничего, кроме тошноты. Пожалуй, еще стыда, не знаю, понимает ли это Харди, сидя у моей постели третью ночь подряд. Хорошо, что он не спрашивает меня, почему я решился на эту глупость, а это было глупо и смешно. Последнее особенно отвратительно. Я еще сожалел об этом, сожалел, как о неудачной попытке освободиться.
Скандал медленно, но непрерывно катит свои волны по всем популярным журналам, странно, что еще в телепрограммах о нем не упомянули, вероятно, ждут, пока он не достигнет своего предела, все связи с появлением в продаже альбома «Ацтеков». Мне не понятно, почему до сих пор на мою физиономию не обратили внимание те, кому следовало это сделать в первую очередь, может быть, историю из-за смерти Томаса замяли, и больше никто не интересуется ее подробностями. Если это так, то я мог бы вернуться в Манчестер, хотя бы увидеть родителей и сестру, иногда мне кажется, что и они меня забыли.
Ни одна живая душа не знает об этом дневнике, мне даже любопытно, чтобы сказал Крис, если бы обнаружил его, скорее всего он бы не стал читать, ему это все кажется скучным и ненужным, но, наверняка, ему бы не понравилось, что я с такой рассудочностью излагаю здесь все детали наших отношений, он ужасно романтичен, этого только слепой не заметит. Я даже полагаю, что он всерьез воспринял мои рассуждения о комнате, только потому, что в его глазах это многообещающее приключение.
По моей просьбе мы после возвращения стали жить вдали от города, в результате ему надоело ездить в студию за пятьдесят километров, и он всем предложил переселиться в собственный дом со студией, по счастью, огромный, пока идет окончательная запись «Пылающей комнаты». А музыка получилась действительно отличная, я правда категорически против ее вытягивания на «должный уровень» за счет компьютерной обработки, но Крис говорит, что без этого сейчас не делается ни одна вещь.
Поначалу толпа народу, хотя все они и живут в одной части дома, а мы – в другой, меня серьезно угнетала. Но потом мне это даже начало нравиться.
С ними приятно работать. Джимми, что называется, человек моего круга, очень открытый, но явно с комплексом несостоявшегося интеллигента. Читает Гибсона и страдает от того, что никак не может привыкнуть к его стилю. Патрик, которого все зовут Крошка Пэтти, замечательный тип, весь в себе и постоянно ест сладкое. Он привез с собой вагон шоколада и постоянно норовит всех угостить, причем запивает его виски. Непонятно, как в эту компанию попал Арчи, у которого жена, двое детей и четыре собаки. Он выглядит, как постоянно борющийся с наступающим хаосом криминала горе-полицейский, очень добродушный, но требовательный. Все их записи превращаются в сплошной цирк, в который я, как ни странно, вписался довольно удачно.
Если бы не Элис. О ней я не могу сказать ничего хорошего, хотя Крис и уверяет меня, что это «женщина с головой и к тому же очень надежная». Она стала его имиджмейкером случайно, так он меня уверяет, я же подозреваю, что то, что он считает случайностью, ею было заранее задумано и просчитано. Ее привел знакомый Криса, после концерта в K***. Это женщина среднего роста, брюнетка, всегда элегантно одетая, но почему-то, как правило, в серое. Ей лет тридцать и, насколько я понимаю, она давно, сильно и безнадежно любит Криса. Но любит не так, как это бывает с неразделенным чувством у женщин, а с какой-то скрытой, очень глубокой агрессивностью. Я замечал, что она единственная, кому позволяется говорить Харди колкости, кроме меня, разумеется, но в отличие от нее, я это всегда делаю наедине. Впрочем, ее нападки носят объективный характер. Меня она явно ненавидит и обращается со мной очень почтительно, но прецедент все же имел место.
В доме есть огромная столовая, специально для торжественных обедов и, когда была записана первая часть альбома, Крис всех пригласил отметить это. В столовой целую стену занимает огромный роскошный балкон в венецианском стиле, он увит виноградом и какими-то экзотическими вечно цветущими растениями. В общем, место безупречно подходяще для созерцания окрестностей, особенно на закате, с него видны старые, уже ставшие декоративными ветряные мельницы, и для окончательной идиллии не хватает только маленького стада овечек с пастухом и флейтой. Ночью же покрытые мраком холмы напоминают мрачные пейзажи Розы, под усыпанным звездами августовским небом.
