Текст книги "Белый конь"

Автор книги: Арчил Сулакаури

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)

На брюках Лелы, на ее черном шерстяном свитере растаял снег, явственно проступили мокрые пятна. Видно, Лела продрогла. Она забилась в угол и закрыла глаза. Тень от ресниц падала на ее бледное, осунувшееся лицо. Снег в спутавшихся волосах тоже оттаял, и в мелких капельках влаги играли лучи света.

Паровоз, гудя, одолевал подъем. Временами ему трудно было тянуть состав, настолько трудно, что он даже останавливался, словно хотел перевести дух. Потом, набравшись сил, что-то кричал снежному лесу, хорошенько встряхивал нас и снова трогался в путь.

«Разве так не лучше?! – машинально повторял я про себя, будто напевая знакомую песенку, и вдруг подумал – А почему так лучше?» Что бы произошло, если бы я не заторопился, если бы этот поезд ушел без нас? Если бы я просто встал рядом с Лелой и повел ее, медленно, осторожно, чтобы не повредить вывихнутую ногу. Так и пришли бы мы на станцию… В конце концов, на станции мы могли бы и переночевать, там ведь топилась печь и было тепло…

Я чувствовал, что у Лелы разболелась нога, что она еле терпит боль, и еще чувствовал, что стоит Леле открыть глаза, и она не сможет сдержать слез, расплачется. Потому она и притворилась спящей. Этот сон был как бы маской, скрывающей острую боль.

Я больше не мог усидеть в вагоне и вышел в тамбур. В тамбуре меня пробрал мороз, и я пожалел, что вышел. Хотел вернуться обратно в свое купе, но было стыдно перед Лелой… Почему так, совсем не по-мужски убегал от ночи.

Паровоз что-то кричал заснеженному бакурианскому лесу, я стоял в тамбуре и смотрел в ночную тьму. Вдруг мне показалось, словно кто-то побежал за поездом. Как будто я увидел чью-то движущуюся тень, и эта тень, прихрамывая, догоняла поезд. Мне стало не по себе, и я вернулся в вагон.

В вагоне по-прежнему пели ребята. Теперь их пение слышалось отчетливее: гул разговоров смолк, собеседников сморил сон.

– Ты был вежлив и бесстрашен… Ты не испугался тех ребят, кидавшихся снежками… – слышу я из другой комнаты голос жены.

Дома тепло, в печке горит огонь. Припав к оконному стеклу, я гляжу на улицу, как рыба из аквариума. Я смотрю на снегопад и говорю себе: «Вот и пришла большая зима!»

Моя жена хлопочет в квартире, она очень рада снегу, потому что снег напоминает ей о нашей встрече… Жена помнит все подробности…

Снегопад на дворе…

___________________

Перевод А. Абуашвили

Лука (Повесть)

Луку разбудил пронзительный свист. Он приподнялся на кровати и протер глаза. Затем прислушался: свист доносился с улицы. Лука быстро подбежал к окну и высунулся наружу. Мито, школьный товарищ Луки, стоял, прислонясь спиной к платану напротив ветеринарной клиники, и отчаянно свистел, оглушая всю окрестность.

– Эй, Мито! – окликнул его Лука.

– Чего тебе? – покосился снизу Мито.

– Чего ты свистишь? – спросил Лука.

При этом он улыбкой и жестами выражал готовность поддержать друга. Он сгорал от желания залиться свистом.

– Да так… хочу и свищу… А что, нельзя? – Прислонившийся к платану Мито сердито передернул плечами и снова засунул в рот пальцы.

Лука, разумеется, огорчился, и не только огорчился, но и разобиделся оттого, что в это раннее утро ему не удалось посвистеть. Мито не объяснил, в чем дело, а просто так Лука свистеть не станет. Пусть теперь Мито стоит на улице и как дурак свистит в одиночку. Лука в майке и трусах, босиком, прошлепал в галерею.

Тетушки сидели возле маленького стола и тихо плакали.

Лука впервые видел слезы у них на глазах и, честно говоря, удивился. Он только успел подумать, что лучше побыстрее смыться, чем слушать их сдавленные всхлипывания, но едва старушки заметили Луку, как сразу же запричитали в голос:

– Пропали мы, Лука!.. Пропали!.. Война началась!..

Глава первая

Говоря по правде, в то утро, когда он узнал от тетушек, что началась война, это сообщение его не особенно встревожило. Его представление о войне исчерпывалось сценами боев между красными и белыми, запоминавшимися по кинофильмам. Там обычно побеждали красные, и у Луки не было никаких сомнений, что и на этот раз они победят так же, как бывало на экране. Особенно он надеялся на Буденного.

В то утро он даже усмехнулся про себя: что понимают старушки в войне, и вышел на балкон. Насмешливое отношение к тетушкам подкреплялось еще и тем обстоятельством, что отец Луки был кавалерийским офицером.

Но на балконе Андукапар сказал ему такое, что Луке и в голову не приходило. «В этой войне, – сказал Андукапар, – лошади разве что для подвоза боеприпасов сгодятся или для транспортировки раненых и беженцев, другого назначения у них быть не может».

И еще более страшную весть Лука услышал от Андукапара и только тогда понял, почему так горько рыдали тетушки. Мать Луки за пять дней до начала войны отправилась навестить мужа в Западную Украину, как раз туда, на самую границу, где раньше всего запылал разрушительный адский огонь. Хотя у Луки и екнуло сердце, но он все-таки не ощутил приближения опасности, потому что не представлял себе, какая беда могла обрушиться на их семью.

Потом он вспомнил, как провожали маму, вспомнил вокзальный перрон, мамину улыбку сквозь слезы, сердитых, мрачных тетушек.

Мама давно уже готовилась к отъезду, но свое решение держала в тайне, скрывала от старших сестер. Лука знал, почему мама не делилась с ними своими планами. Она была уверена, что старушки ненавидели зятя. По их мнению, младшая сестра, которую они растили, как родную дочь, вышла замуж за недостойного человека. Этот человек заводил жен повсюду, где располагалась его военная часть. Этого мнения мать и сын, разумеется, не разделяли.

В тот день Андукапар сказал: если твоя мать успела встретиться с отцом, то ей нечего бояться. Лука тоже так считал, и слова Андукапара подбодрили его.

Андукапар был соседом Луки. Когда ему было три года, от полиомиелита у него отнялись ноги, так он и вырос и возмужал в полной неподвижности. Пока он был маленьким, его на руках спускали во двор гулять. Потом купили ему кресло, обитое клеенкой, с большими велосипедными колесами, и на этом кресле Андукапар разъезжал по балкону. Отец Андукапара давно умер, мать вторично вышла замуж и переехала к новому мужу. Впрочем, она не переставала заботиться и о калеке-сыне, навещала его не реже трех раз в неделю, убирала комнату, готовила еду, стирала и гладила.

В школу Андукапар никогда не ходил. И, несмотря на это, Лука считал его самым умным и образованным человеком на земле. Он часто помогал Луке готовить уроки, и Лука убеждался, что его сосед был одинаково силен во всех предметах, новый материал объяснял лучше любого учителя. Во всяком случае, так казалось Луке.

Лука любил бывать в комнате Андукапара. Одна стена комнаты была занята книжными полками. Лука испытывал истинное удовольствие и наполнялся гордостью, когда Андукапар поручал ему достать с полки какую-нибудь книгу.

«Хорошо еще, что Андукапар мой сосед, иначе туго бы мне пришлось», – частенько думал Лука.

Во всех неприятностях и даже в том, что началась война, тетушки винили отца Луки. Как будто он был на этом свете причиной и источником всех бед. Днем и ночью проклинали они его, проклинали вместе со всей его родней, отныне и навечно. В своих проклятьях они иногда упоминали и Луку, причем часто совсем без всякой причины.

– Вылитый отец, из тебя никогда человека не получится! – говорили старушки.

Лука и прежде слышал от тетушек, что он как две капли воды похож на своего отца, но раньше он не заострял внимания на смысле, заключенном в этих словах, считал их просто мерой наказания, такой же, как дергание за уши или стояние в углу.

Лука вырос, можно сказать, без отца. С отцом он виделся только во время летних каникул. Месяца на два приезжали они с мамой в военную часть. Дни, проведенные в лагере, Лука считал самыми счастливыми днями в своей жизни. Солдаты учили его сидеть на лошади, ездить верхом; как настоящий кавалерист, он мчался на своем скакуне и саблей рубил колья, торчавшие справа и слева. А по вечерам они шли на реку и поили коней, купали, чистили, скребли… Никогда он не представлял себе, что уход за конем, близость коня могут доставить человеку столько радости и наслаждения.

Лука видел, как уважали отца в военном лагере. Все считали его мужественным и бесстрашным наездником. Хотя в течение этих двух месяцев им редко приходилось бывать вместе, подобное отношение солдат и командиров к отцу создавало у Луки определенное представление о нем. В глубине души он гордился им, а перед одноклассниками даже хвастался его достоинствами.

Теперь же до него начал доходить смысл тетушкиных слов. Озлобленные старухи не считали своего зятя за человека и всячески поносили его. Лука молчал, но в душе у него накапливалась горечь.

«Как хорошо, что на свете есть Андукапар», – думал, оставаясь один, Лука.

На протяжении лета Лука почти не вспоминал о матери. Вернее, заставлял себя не думать о ней, потому что, как только он вспоминал ее, сердце мучительно сжималось и сразу хотелось плакать. И в то же время в глубине души он верил, что мать избежит самых страшных опасностей, скоро вернется, такая же красивая и добрая, какой он видел ее на вокзале в день ее отъезда.

Но дни шли за днями, прошел месяц, другой, а мамы все не было. Те края, где была расположена воинская часть отца, оккупировали немцы, и не только те края – враг занял почти всю Украину.

Дома тетушки не находили себе места и бродили, натыкаясь друг на друга, каждый день писали письма и куда-то их отправляли: они искали свою младшую сестру, мать Луки, но никак не могли напасть на ее след, никто ничего о ней не знал.

Тетушкам по-прежнему было не до племянника, и Лука еще больше привязался к Андукапару, доверился ему, тот его подбадривал и утешал, держался с ним как с равным, развлекал и забавлял его как мог. А когда Лука грустил, он часами рассказывал ему о полной опасностей жизни Джеймса Кука и Ливингстона или о страшных приключениях искателей кладов и ловцов жемчуга.

Внезапно изменилась жизнь всего двора.

До войны соседям нечего было делить и скрывать друг от друга, большую часть жизни, начиная с ранней весны и до поздней осени, люди проводили во дворе и на балконах. Во дворе готовилась еда. На балконе завтракали, обедали и ужинали. Здесь же спали, здесь же устраивали словесные или рукопашные битвы, все, что попадалось на язык или под руку, не стесняясь, швыряли друг в друга. Правда, ссорились ненадолго, победитель на второй или на третий же день отправлял к побежденному посредников, но послы должны были делать вид, что никто их не посылал, что ими движет только горячее желание восстановить мир между соседями. После долгих просьб и уговоров обе стороны смущенно улыбались и роняли головы на грудь. Этим выражалось горькое сожаление по поводу вчерашней или позавчерашней стычки. И снова продолжались мирные добрососедские отношения.

Таков был распорядок дворовой жизни, уклад, которому все одинаково подчинялись.

Но этот привычный уклад был неожиданно нарушен.

Люди со дворов и балконов спрятались и укрылись в комнатах. Балконы опустели, безлюдными стали и двор, и берег Куры. Казалось, будто все это очень давно покинуто жителями. Все что-то скрывали. Не делились радостью, не признавались в печали. Прятали достаток и так же тщательно скрывали бедность. Можно было подумать, что в этом старом доме поселились совсем другие люди. И как временные постояльцы, плохо знающие друг друга, они друг другу не доверяли.

Только Андукапар не изменил своим правилам, жил по-старому, по-старому катил свое кресло на велосипедных колесах, останавливался возле перил с балясинами в углу балкона, который одной стороной выходил во двор, а другой – на Куру, и до самого вечера читал книги.

Глава вторая

Все лето Лука провел на берегу Куры. Купался в реке, валялся на солнцепеке, рыбачил.

– Лука! – окликнул его однажды знакомый голос.

Лука повернул голову и увидел дядю Ладо, стоявшего во дворе под липой.

– Ты что, не слышишь, Лука?!

– Слышу, дядя Ладо, иду!

Босой Лука с трудом побежал по нагретым солнцем камням и остановился у кирпичной стены, которая поднималась прямо с берега и кончалась на уровне двора.

Дядя Ладо присел на корточки и, словно поверяя большой секрет, тихонько, шепотом, проговорил:

– Пошли порыбачим, отведем душу хоть немного.

– Пошли, дядя Ладо! – сразу согласился Лука, боясь, как бы сосед не передумал взять его с собой на рыбалку.

До сих пор дядя Ладо никогда ему такого не предлагал, и неожиданное внимание старого рыбака взволновало Луку.

– Подожди меня здесь, я сейчас, – сказал дядя Ладо и ушел.

Дядя Ладо был старый рыбак, раньше рыбной ловлей он зарабатывал себе на жизнь. А теперь работал лодочником. От старого Воронцовского моста до Мухранского простирались его владения. Он всегда сидел на длинной скамье под липой и, не сводя глаз с Куры, следил, чтобы не случилось какой-нибудь беды, чтобы коварная и жестокая река не заманила кого-нибудь и не потопила. Доброму делу служил дядя Ладо, много добра посеял он на этой земле. Кто сосчитает, сколько жизней вырвал он из волн Куры, скольких людей он спас от гибели!

– А ну, держи, парень! – услыхал Лука голос дяди Ладо.

Дядя Ладо на веревке спустил с кирпичной стены ведро. Лука тотчас ухватился за дужку ведра.

– Постой, не спеши, там сеть, с этим ведром так легко не управишься.

Ведро и в самом деле оказалось тяжелым. Лука обхватил его обеими руками и с трудом сдвинул с места.

Дядя Ладо ловко сполз по стене и спрыгнул на берег. Взяв ведро, он направился к реке. Лука последовал за ним. Голый по пояс, рыбак был в холщовых штанах, старых и потертых.

– Ступай отвяжи лодку.

Лука побежал.

Лодка была привязана цепью к свае, вбитой в грунт. Лука отвязал дребезжащую цепь. Тем временем подошел и дядя Ладо. Сначала он поставил ведро, потом сошел в лодку и взял в руки шест.

– Садись!

Лука в ту же секунду спрыгнул и, испуганно съежившись, вцепился обеими руками в борта закачавшейся лодки.

– Ну и храбрец! Чего струсил?!

Лука виновато поглядел на дядю Ладо и улыбнулся. Постепенно он осмелел и поудобнее устроился на носу. И верно, чего ему бояться, когда он и сам прекрасно плавает. Уж не говоря о том, что рядом с дядей Ладо еще никому и никогда не угрожала опасность.

Дядя Ладо вел лодку вдоль берега против течения, он очень ловко управлялся с шестом. Жилы на его шее напряглись, под кожей, на плечах и на руках вздувались и перекатывались мускулы. Лука, сидя на носу лодки, наблюдал за каждым движением рыбака.

– Привяжи к этому кольцу веревку!

– Какую веревку?

– Которая в ведре.

Лука продел один конец веревки в железное кольцо, ввинченное в нос лодки, и крепко завязал. Он часто наблюдал с берега или с балкона, как рыбачил дядя Ладо. И потому уже знал, зачем была нужна эта длинная веревка. Тот, кто помогал дяде Ладо во время рыбалки, привязывал второй конец веревки к стене, с берега вклинивавшейся в реку, или к дамбе, а потом по мере необходимости удлинял и укорачивал веревку, чтобы рыбак закидывал сеть не на одном и том же месте. Причем эта веревка удерживала лодку, без веревки быстрое течение Куры унесло бы лодку вместе с рыбаками.

Дядя Ладо предупредил Луку, чтобы он держался покрепче и изменил курс. Со всей силой налегая на шест, он вывел лодку почти на самую середину реки. Потом отбросил шест и потянулся за веслами. Первая волна обрушилась на нос, распалась надвое и рассыпалась в воздухе крупными брызгами. Лодку качало, она накренялась то в одну, то в другую сторону, поднималась и опускалась на волнах. Восторг, вызванный скольжением по волнам, хмельной дрожью прошел по всему телу Луки. Одурманенный, он сам себе улыбался, словно пьяный.

Окрик дяди Ладо вывел его из забытья.

Вскоре они пересекли реку. Дядя Ладо снова взялся за шест и осторожно подогнал лодку к набережной. Теперь, держась у стены, они поплыли вдоль набережной, потом дядя Ладо дал знак и Лука накинул второй конец веревки, завязанный петлей, на железку, торчащую из бетонной дамбы. Железку он загнул, чтобы петля не соскальзывала с крюка.

– Молодец! – похвалил рыбак Луку. – Я знал, что ты толковый парень. Из тебя получится хороший лодочник.

Дядя Ладо сел на борт лодки, обтер руки о свои холщовые штаны и бережно открыл жестяную коробку.

Лука не заметил, когда дядя Ладо достал эту коробку из кармана.

Лодочник положил коробку на колени и долго, старательно заворачивал табак в обрывок газеты.

На противоположном берегу виднелся двухэтажный, крытый черепицей дом, в котором жил Лука. Можно было разглядеть резные балконы, галереи, покосившиеся деревянные лестницы. От одного моста до другого теснились такие домишки вдоль берега Куры. Одноэтажные… двухэтажные… трехэтажные… они лепились друг к другу, громоздились один над другим… Некоторые балконы висели прямо над рекой. Купол бездействующей церкви взирал с высоты на черепичные крыши…

На балконе, опустив голову, сидел Андукапар и, по обыкновению, читал книгу.

«Вот было бы хорошо, если бы он меня увидел», – думал Лука и то и дело оглядывался на балкон. Конечно, ему было бы ужасно обидно, если бы его выезд на рыбалку остался никем не замеченным!

Дядя Ладо медлил. Присев на борт лодки, он молча дымил самокруткой. Зеленоватая прозрачная вода нежно касалась борта с мелодичным плеском, от которого та же хмельная дрожь пробегала по всему телу. Лука заметил арбузные корки, плавающие у берега, и вспомнил недавно сказанные дядей Ладо слова: «Запомни, если Кура несет арбузные корки, значит, пришло время усача». Лука твердо верил, что они вернутся домой на лодке, до краев полной усачей. Он мечтал как можно скорее вытянуть из воды рыбу, у которой была такая знакомая темно-серебристая спинка и белое брюшко. Эти два цвета природа разделила так четко, будто от передних плавников до хвоста шла невидимая ровная линия. Дядя Ладо швырнул окурок на середину реки и встал. Веревку от невода он привязал к левому запястью и обмотал вокруг руки. Потом он нагнулся и приподнял сеть. Прежде чем выпрямиться, он пристально взглянул на Луку своими синими глазами. Лука весь напрягся в ожидании очередного приказа.

Рыбак некоторое время смотрел на мальчика, потом выпустил сеть из рук и снял с запястья веревку. Он снова сел на прежнее место и устремил взгляд на противоположный берег. Лука только теперь заметил, какое утомленное, невыспавшееся было у дяди Ладо лицо, он показался ему почему-то очень постаревшим. Спадавшие на лоб редкие рыжеватые волосы не скрывали глубоких морщин.

– Что же тут поделаешь? – спросил дядя Ладо, беспомощно развел в стороны огромные руки и растерянно повертел ими. Совсем не подходила его сильным рукам такая беспомощность.

– Что поделаешь, ушел… Но ведь и другие ушли… Ведь не он один ушел.

– Кто ушел, дядя Ладо?

– Мой Котико… Вчера вечером я его проводил.

– Куда проводили?

– Туда, куда все идут, – рассердился вдруг дядя Ладо, – на войну… на фронт. Куда еще я мог его проводить?!

На некоторое время он задумался, потом снова продолжил:

– Я вырастил его, этого паршивца. И какой парень вымахал! Щедрый и справедливый! Таких парней немного! Лука, ты же знаешь: я в людях редко ошибаюсь.

– Знаю, дядя Ладо.

– Так вот, я говорю, хороший парень ушел.

Котико, пасынок дяди Ладо, работал наборщиком в типографии. Был он долговязым, худым, сутулым. Походка у него была такой неуклюжей, будто он волочил не свои, а чужие ноги. Лицо у Котика было болезненно бледное, и при этом он всегда выглядел таким удрученным, как будто у него что-то постоянно болело и он эту боль ничем не мог заглушить. «Интересно, что он будет делать на фронте? – подумал Лука. – Такой слабый и бессильный. Лучше бы дома остался!» Лука почему-то считал, что идти или не идти на войну зависело от желания Котико.

– И Митуша ушел, – сказал дядя Ладо, – который жил в каморке напротив нас. Его тоже вчера проводили.

Дядя Ладо снова достал из кармана жестяную коробочку с табаком.

– И Гогия ушел, Меквабишвили, и Пето… И Джибо, сын Чолаха… Все отличные ребята… Да… Кто же еще ушел? Кокила… Озо… Многие… Потом и других вспомню… Постепенно.

Из перечисленных здесь ребят Лука знал всех. Это были парни из Чугурети, полные сил, закаленные солнцем и водой Куры. Когда по субботам и воскресеньям они собирались на берегу, их голосами и хохотом наполнялась вся набережная. Эти парни, само собой разумеется, должны уйти на фронт, и они ушли, но для чего Котико пошел, – этого Лука никак не мог понять… «Наверно, не хотел от них отставать», – заключил Лука под конец.

– И Зипо проводили. И Конягу… И Джеко. – Дядя Ладо затянулся и выпустил дым в бетонную стену. – И Курку, и Пупуша… И еще… Вот как звали сына Машо?

– Эзекиа.

– Да, и Эзекиа ушел. А Эзекию брать еще рано было, он ведь совсем ребенок, несмышленыш… Рубен тоже вышел на станцию Навтлуги вместе со всеми. Проводил ребят… Так плакал, несчастный. Какое доброе сердце у этого коротышки. А я почему-то не люблю безбородых мужчин. «Рубен, не плачь», – успокаиваю я его, а он слезами обливается как женщина. – Дядя Ладо взял весло и поднялся. А это означало, что он собирается возвращаться домой и сегодня больше рыбачить не будет.

Лука подтянул веревку, и лодка ударилась носом о бетонную стену. Он быстро схватился за крюк, торчащий из стены.

– Думал душу отвести, – сказал дядя Ладо, – ничего не получилось… Руки ослабли, сила вся вышла.

Через пять минут они уже причалили к своему берегу. Лука быстро выскочил из лодки, взялся за цепь, притянул лодку и остановил ее. Дядя Ладо вышел на берег и направился к дому.

– Дядя Ладо, – позвал его Лука. – Эту сеть в лодке оставить?

– Совсем забыл, будь она неладна! – чертыхнулся дядя Ладо. Потом задумался и спросил Луку: – А что слышно от ваших?

– Ничего.

– Не нашли их?

– Нет.

Дядя Ладо вернулся обратно, одной ногой стал в лодку и, вытащив сеть, запихнул ее в ведро. Потом поднял ведро и медленно направился во двор. По дороге он снова обернулся к Луке, который привязывал лодку цепью к вбитой в землю свае.

– Хорошо еще, тебя с собой не взяли.

– Да он и маме говорил, чтобы не ехала.

– Почему же?

– Не знаю. – Вспомнив о матери, Лука расстроился. Сердце забилось где-то в горле, на глаза набежали слезы.

– Может, он знал, что немцы войну начать собирались? – предположил рыбак.

Лука пожал плечами. Заговорить он побоялся, знал, что сейчас расплачется. Дядя Ладо в задумчивости смотрел на Луку, его лицо, выдубленное водой и солнцем, выражало глубокое сомнение.

– А может, он все-таки знал, а?

Солнце уже высоко поднялось над крышами. Лука обмотал цепь вокруг сваи, завязал узлом и пошел за дядей Ладо. Солнце так накалило прибрежные камни, что идти босиком было трудно.