Текст книги "Белый конь"
Автор книги: Арчил Сулакаури
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)
После уроков Закария Инцкирвели встретил Луку в коридоре и позвал его в учительскую. Там он подробно расспросил о матери, потом проводил Луку до лестницы и подбодрил его:
– Не волнуйся, она непременно вернется.
Когда Лука вышел на улицу, он увидел возле школьного двора Маико. Остальные разошлись по домам. Ираклий, который предложил Луке покурить на большой перемене, смылся после урока Закария Инцкирвели и добрых пять дней вообще в школе не появлялся.
Маико и Лука пошла вместе. Лука чувствовал, что Маико сгорает от нетерпения, хочет узнать, зачем Луку оставил после уроков классный руководитель, но она сдерживалась и не решалась задавать вопросы. А Луке не хотелось разговаривать, и некоторое время они шли молча. Улица была почти безлюдной. Два раза им повстречался патруль. Патрульные не спеша расхаживали по улицам, иногда останавливая прохожих и проверяя документы.
В полном молчании они миновали несколько улиц и подошли к парикмахерской. Эта парикмахерская приютилась рядом с домом Маико. Маико как будто догадалась, что Луке не хочется идти домой, и предложила: зайдем ко мне. Лука сначала отказывался, но потом согласился: ладно, зайду ненадолго.
Вокруг церкви стояли одноэтажные и двухэтажные домишки с крохотными деревянными балкончиками. Вымощенный речным булыжником дворик был чисто выметен. Лука и Маико пересекли двор и очутились за церковью возле голубой галереи. Маико достала из портфеля ключ, открыла дверь и пригласила Луку в дом.
Как только Лука вошел в полутемную прихожую, ведущую в еще более темную комнату, им овладело какое-то неприятное чувство, и он сразу же пожалел, что согласился сюда прийти. Он и сам не знал, отчего возникло это ощущение, но, едва войдя сюда, он уже мечтал поскорее очутиться дома. Он вспомнил, что обещал Андукапару вернуться пораньше. Во-первых, он должен принести ему хлеб, а входя во двор, он заметил, какая длинная очередь стояла у хлебного магазина. И во-вторых, надо помочь Андукапару клеить пакеты. Эту работу ему нашел Датико Беришвили. Он же приносил нарезанную бумагу и за каждый пакет платил Андукапару восемь или десять копеек.
Маико бросила портфель на тахту, покрытую ковром. Потом сняла синий жакет и повесила его на деревянную вешалку, прикрепленную к стене. Она взяла у Луки портфель и тоже небрежно бросила на тахту.
– Знаешь, Маико, пожалуй, я пойду.
– Посиди немного.
– Нет. Я обещал Андукапару принести хлеб.
– Я тебя не задержу.
– Нет… Нет…
– Андукапар немного подождет, ничего с ним не случится.
На застекленной веранде стояла тахта, комод и стол, покрытый клеенкой.
На столе возвышалась груда грязных тарелок.
– Вчера и сегодня с утра не было воды, – смущенно объяснила Маико, потом прошла в комнату и зажгла там свет.
Освещенная комната была намного просторнее, чем казалась ему из прихожей. Там тоже стояли стол и тахта. Вся обстановка состояла из двух никелированных кроватей, книжного шкафа, гардероба и венских стульев. С потолка на стену спускался пестрый персидский ковер, который целиком покрывал тахту. На стене поверх ковра висела выцветшая фотография женщины и мужчины в черной рамке.
– Это моя любимая тахта, – сказала Маико, быстро обошла стол и уселась на тахту среди мутак и подушек. Потом она поправила одну мутаку, подсунула ее себе под спину, вытянула ноги и удобно улеглась.
Лука как дурак стоял посреди комнаты и не знал, что делать: то ли сесть, то ли стоя наблюдать за причудами Маико. Она казалась очень довольной. Должно быть, ей нравилась тахта, которая придавала комнате уют и была, наверно, и вправду удобной.
– Я часто лежу вот так и мечтаю, – сказала Маико, – наши приходят поздно, и я всегда одна. Я очень люблю быть одна. – Теперь Маико перебралась на левую половину тахты. Опять поудобнее подложила под себя подушки и разлеглась, словно желая доказать Луке, что эта тахта для того лишь создана, чтобы такое крохотное существо, как она, могло лежать на ней, привольно раскинувшись и предаваясь мечтам.
– Хорошая тахта, – наконец признал Лука бесспорные достоинства тахты.
– Иди сюда, присядь.
– Я лучше тут сяду. – Лука выдвинул стул и сел.
– Знаешь, Лука, ты за этот год очень вырос.
– Не знаю. Я этого не замечаю.
– Да, очень… А я совсем не расту. Мама говорит, что я сразу вытянусь… Она тоже в детстве была такая, как я…
– Конечно, вытянешься…
– Хочешь, поиграем в карты.
– Я не умею.
– Ни одной игры не знаешь?
– Ни одной.
– Как смешно!
Потом наступило молчание. Молчание это длилось долго. Во всяком случае, Луке казалось, что они очень долго молчали. Лука встал и начал рассматривать фотографии, вставленные в рамки различной формы и размера. Почти на всех фотографиях была запечатлена Маико. Маико во всех видах – от колыбели до сегодняшнего дня. С родителями или одна. «Красивая, – подумал Лука, – или на снимках хорошо получается». Лука внезапно повернулся, словно хотел проверить: в самом деле Маико была красивой или казалась красивой на фотографиях.
Маико лежала на спине, устремив в потолок большие черные глаза. Лука услышал биенье собственного сердца и затаил дыхание. Потом он втянул в себя воздух, пропитанный каким-то дурманящим ароматом, и, почувствовал, как мышцы приятно расслабились и все тело незаметно охватила дрожь. Он медленно приблизился к Маико и заглянул ей в лицо. Глаза Маико были полны слез.
– Почему ты плачешь, Маико?
– Уходи!
– Хорошо, я уйду.
– Нет, пока не уходи. Побудь немного.
– Хорошо, побуду.
Скопившиеся в глазах слезы переливались через край и, блеснув, исчезали, падая на ковер.
На щеках Манко оставались мокрые полосы.
– Почему ты плачешь?
Маико приподнялась и с упреком взглянула на Луку. Потом спокойно сказала:
– Теперь уходи!
– Уйти?
– Да, уходи.
– А ты не скажешь, почему плакала?
– Нет!
– Как хочешь!
Лука повернулся, схватил портфель, валявшийся на тахте в прихожей, открыл дверь и вышел во двор. Во дворе по-прежнему никого не было. Лука быстро пересек мощенный булыжником дворик и, выйдя на улицу, оглянулся назад. Хотя заранее знал, что маленький домик Маико скрыт церковью и отсюда не виден.
Приближаясь к дому, Лука замедлил шаг. Чувствовал, что какая-то сила тянет его назад, туда, где большой абажур окрашивает комнату в сиреневый цвет, а на персидском ковре лежит и плачет Маико.
Лука едва ноги волочил, но как он ни медлил, дорога в конце концов привела его к дому. Из ворот выходил, тяжело ступая, старый чувячник, он остановился возле Луки, словно желая передохнуть, и спросил:
– Как дела, Лука?
– Спасибо. А как вы сами поживаете, дядя Григол?
– Эх, как может жить человек, забытый богом… В тот день я, наверно, обидел твою тетушку?
– Она совсем не обиделась, дядя Григол.
– Никогда не надо впутываться в такое скользкое дело… Но что я мог поделать, когда этот человек пристал, как клещ… – Старый чувячник как-то странно дернулся, как будто сидел и собирался встать. Потом тяжело затопал опухшими ногами к своей хибарке.
Лука со двора увидел Андукапара, катавшегося по балкону второго этажа, и подумал: «Меня дожидается, наверно, я очень опоздал». Лука торопливо взбежал по лестнице, оставил портфель на столике, стоявшем у входа в галерею, и, смущенный, предстал перед Андукапаром.
– Я опоздал, да?
– Не очень.
– Дай карточки, я схожу за хлебом.
– Мать уже принесла… Она только что ушла.
– Тетушка дома?
– По-моему, нет. Ты голоден?
– Нет.
– Если голоден, идем, я тебя накормлю.
– Нет, я совсем не хочу есть. А захочу, поем у себя. Тетя Нато всегда оставляет еду.
– Слышал насчет голубей?
– Да.
– Не понимаю, кому это понадобилось.
– Но ведь и в прошлом году его обокрали.
– Тогда было другое, в прошлом году одного украли… Из-за того голубя весь город Рубену завидовал. А теперь обобрали дочиста. Бедняга поднялся ко мне и плакал.
– Он и утром плакал.
– Такие времена наступили, что голубями он бы все равно себя не прокормил. Я, говорит, тоже пакеты клеить буду. Пришел и три-четыре часа мне помогал. Беришвили обещал ему работу, а пока просит у него подвал, чтобы в нем бумагу хранить.
Во дворе показалась светловолосая девушка. Андукапар кинул на Луку многозначительный взгляд и шепнул:
– Это она.
Лука не сразу понял, о чем речь, и Андукапару пришлось уточнить.
– Дочка Котико, которую вчера привели.
– Правда?
– Красивая девушка!
Светловолосая девушка сидела на скамейке под липой, и, несмотря на то что листья уже увяли и почти осыпались, со второго этажа ее трудно было разглядеть.
– Ее, оказывается, Изой зовут.
– Изой?
– Почему ты удивляешься?
– Не знаю…
– Ты слышал, что Котико погиб?
– Как это погиб?
– Дядя Ладо получил извещение, так почтальон сказал Рубену. Когда вчера эта женщина привела дочку, Ладо уже знал о его гибели, но ничего не сказал: скрывает от жены, от матери Котико.
У Луки сразу упало настроение, то счастливое предчувствие, которое не покидало его все это время, неожиданно исчезло. Постепенно угасала надежда на то, что он когда-нибудь увидит бесследно пропавших родителей. Котико ушел на фронт через несколько месяцев после начала войны, а отец и мать Луки с первого же дня были там, первый удар, первый натиск приняли они на себя. Лука снова побледнел так же, как в школе, и на лбу у него снова выступил холодный пот, закружилась голова, и к горлу подступила противная тошнота.
– Уже пришли! – сказал Андукапар.
Лука слышал слова Андукапара, но не вникал в их смысл. Сейчас ему было все равно, кто пришел и зачем. Сознание его мутилось. Лука силился увидеть ясно и четко что-то неопределенное, безликое и бесформенное, но не мог, потому что сам не знал, что пытался увидеть.
– Осматривают подвал Рубена, – сказал Андукапар. – Видно, Беришвили не любит откладывать дело в долгий ящик.
Лука незаметно скрылся, как будто убегал от кого-то, и на цыпочках подкрался к галерее, которая оказалась запертой. Он пошарил рукой по столу, нащупал ключ и достал его из-под клеенки.
– Лука! – раздался голос Андукапара. – Лука, иди сюда!
– В чем дело?
– Твоя подружка идет.
Лука кинулся к перилам и выглянул во двор. По лестнице первого этажа поднималась Маико. Лука повернулся и стал дожидаться Маико у начала лестницы. Маико, пробежав один лестничный марш, задрала голову и, увидев Луку, улыбнулась, Лука только сейчас заметил, что Маико несла портфель, и невольно взглянул на столик, приставленный к галерее.
– Ты мой портфель унес! – крикнула Маико с середины лестницы.
– Я только сейчас заметил, – ответил Лука, – когда тебя увидел.
Завидев Маико, поднимавшуюся по лестнице, Лука почему-то подумал, что придет в раздражение, даже приготовился к этому: насупился и нахмурил брови. Но, подойдя к лестнице, обнаружил, что вовсе не раздражен, напротив, он испытывал, вопреки ожиданию, блаженный покой. Это отражалось и на его лице. Он не мог сдержать улыбки. Тем временем поднялась и Маико. Видно, все расстояние от своего дома она пробежала бегом и запыхалась.
– Как же это ты перепутал, Лука, – проговорила она, переводя дыхание.
– Не знаю, перепутал, и все. – Лука виновато улыбнулся.
Маико заметила Андукапара и поздоровалась:
– Здравствуйте, батоно Андукапар.
– Здравствуй, Маико!.. Вы что, портфели перепутали?
– Лука перепутал, батоно Андукапар.
– Как же я мог перепутать! Ведь мой черный, а твой коричневый.
Лука взял у Маико черный портфель и отдал ей коричневый.
– Я пойду, – сказала Маико.
– Зря ты бежала. Я бы в конце концов сам заметил и принес.
– Ты бы это очень не скоро заметил, дорогой Лука, – съязвил Андукапар.
– До свидания, батоно Андукапар!
– До свидания, Маико.
Маико спустилась по лестнице, Лука пошел ее провожать. Коротышка Рубен, Датико Беришвили и какой-то толстяк стояли у зеленой голубятни. Иза сидела под липой, печальная и задумчивая.
– Боже, какая красавица, кто это? – спросила Маико, как только они вышли со двора.
Лука объяснил.
– Я никогда не видела такой красавицы! – не могла скрыть восторга и удивления Маико.
– Неужели она такая красивая?
– Как будто ты сам не знаешь!
– Откуда мне знать, я ее толком и не видел. – Лука вспомнил, как все воскресенье он дожидался появления незнакомки, из-за нее не пошел с тетушкой на кладбище. А теперь почему-то потерял к ней всякий интерес, прошел мимо, даже не разглядев хорошенько сидящую в одиночестве девушку.
– Ты случайно не открывал мой портфель? – нетерпеливо спросила Маико.
– Нет. А что такое?
– Ничего.
– Зачем бы я стал лезть в твой портфель, чего я там не видел!
– Не обижайся, я просто так спросила.
На улицу, продолжая разговаривать, вышли толстяк и Датико Беришвили. Толстяк остановил фаэтон, сел и поехал. Беришвили вернулся во двор.
– Ладно, я пошла, – сказала Маико.
– Хочешь, пойдем к тебе?
– Нет. Если б ты хотел у меня остаться, мне бы не пришлось сюда бежать…
– Не знаю… Ты же сама сказала уходи… Впрочем, сейчас я все равно не смогу пойти, ключи от квартиры у меня.
– До свиданья.
– До свиданья. Завтра придешь в школу?
– Конечно.
Лука прекрасно знал, что Маико завтра непременно придет в школу, и спросил только затем, чтобы хоть ненадолго задержать ее. Но Маико повернулась и пошла. Она шла быстрыми маленькими шажками, чуть склонясь вправо из-за тяжести портфеля.
Дядя Григол, старый чувячник, вынес табурет на улицу и сидел перед своей хибаркой, перебирая янтарные четки. Маико промчалась мимо него и, не оглядываясь, продолжала свой путь. Лука удивился, что старик не проводил ее взглядом. Он ведь для того и сидел, чтобы за всеми наблюдать. А вот Маико он упустил из виду, не заметил. Склонившись вперед, старик локтями упирался в колени, смотрел на каменные плиты и спокойно перебирал янтарные четки. Луке стало почему-то обидно, что старый чувячник не обратил на Маико внимания.
Вернувшись во двор, Лука увидел Коротышку Рубена и Изу, которые беседовали под липой. Лука не собирался задерживаться, но Рубен подозвал его.
– Познакомься, – сказал Коротышка, – это Иза, дочка нашего Котико.
Иза протянула руку, рука была теплая и мягкая. Прежде чем посмотреть ей в лицо, Лука успел подумать: «Интересно, правда ли она такая красивая, как показалось Маико». Больше всего его поразили распущенные по плечам волосы. Он никогда не видел таких блестящих, отливающих золотом волос. Они так блестели, как будто на них откуда-то падали лучи солнца.
Иза с любопытством смотрела Луке в лицо. У нее были большие синие глаза, маленький нос и яркие, почти красные губы. Лука залился румянцем: ему показалось, будто Иза заметила, что он так внимательно ее разглядывает. Вконец растерявшись, Лука собрался уходить.
– Садись, – предложил Коротышка Рубен, который все продолжал улыбаться и своими костлявыми пальцами выстукивал по столу «багдадури».
– Мне уроки надо делать, – сказал Лука.
– Садись, прошу тебя! – не отставал Рубен.
«Интересно, знает ли она сама, какая она красивая», – думал Лука, направляясь к лестнице. По ступенькам он взбежал одним духом. Возле лестницы его поджидал Андукапар, весь какой-то взбудораженный.
– О чем она с тобой говорила? – сразу кинулся он к Луке с расспросами.
– Не знаю, так, ни о чем.
– Божественна! – Андукапар резко повернул кресло и исчез в своей комнате.
Глава девятая– Оденься потеплее! – крикнула из галереи тетя Нато.
– Я и так на себя напялил все, что мог! – ответил Лука, выходя из комнаты в старом, коротком и узком пальто, в котором едва мог двигаться.
Тетя Нато положила в сумку два старинных бронзовых подсвечника, взяла платье, висевшее на стуле, оглядела его со всех сторон, аккуратно свернула и уложила поверх подсвечников. Потом тетушка ушла в комнату и вынесла простыню, внимательно рассмотрела ее, проверила даже на свет и тоже спрятала в сумку.
Было утро последнего воскресенья декабря, сырое, морозное, холод пробирал до костей. Тетка с племянником отправились на сабурталинскую толкучку.
Лука много слышал о сабурталинской толкучке. Давно мечтал туда попасть, но теперь, когда он тащил этот тяжелый саквояж, в котором лежали два подсвечника, тетушкино платье и простыня, ноги не несли его. Он просто не мог представить себе, как он будет стоять с шандалами в руках, зазывая покупателей. Вдобавок он недоумевал: если они продают эти вещи, потому что в них нет нужды, то ради чего кто-то другой станет их покупать? Поэтому сабурталинская толкучка всегда представлялась ему большой площадью, куда стекалось множество народу лишь затем, чтобы что-то продать.
Лука не знал также и того, когда тетя Нато решила продать эти вещи: сегодня утром, вчера или позавчера. Сегодня она встала раньше обычного и разбудила Луку: денег, говорит, у нас нет даже на хлеб, придется кое-что продать. Конечно, Лука не отказал ей, да и как он мог ей отказать. Ведь эти проклятые деньги ей нужны были не для себя одной! Тот хлеб, который они получали по карточкам, стоил недорого, но время от времени, желая подкормить Луку, тетушка ходила на базар, где все стоило в двадцать раз дороже.
Тетя Нато давно перестала писать письма. Должно быть, она надоела всем, кому писала, и ей больше не отвечали. Очевидно, она смирилась с судьбой. И не вспоминала ни мать Луки, ни отца, как будто их никогда и не было на свете. И на кладбище не ходила, совсем забросила могилу сестры. И сороковин не справила, хотя после похорон родственники договорились обо всем.
Тетя Нато все прежние заботы позабыла, теперь ее волновало только одно: Лука! Лука это понимал, и иногда у него даже возникало неприятное чувство досады из-за такой чрезмерной опеки, и вовсе не потому, что он был неблагодарным или злопамятным. Нет, во-первых, его никогда не баловали, и ему трудно было привыкнуть к этому, во-вторых, он жалел тетушку. Она совсем исхудала, сгорбилась и одряхлела. Несмотря на это, вставала чуть свет, а ложилась далеко за полночь. Старалась со всех сторон оградить Луку, как будто он был свечой, горящей на ветру.
Однажды, когда раздосадованный назойливым вниманием Лука необдуманно посоветовал тете Нато, чтобы она немного позаботилась о себе, потому что, если с ней что-нибудь случится, он останется совсем один на свете, старушка повалилась на тахту и весь день проплакала:
– Господи, прости меня, грешную, не дай мне умереть, пока я не увижу мальчика твердо стоящим на ногах!
У входа на сабурталинскую толкучку (там, где теперь стоит Дворец спорта) небритый дядька потребовал, чтобы тетя Нато приобрела талоны. Тетя Нато растерялась и пробормотала, – что пока у нее денег нет, а как только она что-нибудь продаст, тотчас купит талоны. Небритый дядька разозлился.
– Все вы одно и то же говорите! – сказал он, сплюнул и ушел.
Толкучка кишела людьми. Тетя взяла Луку за руку, чтобы он не потерялся, и повела в глубь базара, с трудом пробивая дорогу сквозь молчаливо снующую толпу. Потом они с трудом добрались до длинного ряда прилавков и остановились позади одного ларька.
Тетя Нато достала из сумки платье и простыню, саквояж отдала обратно Луке, а вещи для продажи перевесила через руку.
– А мне что делать? – спросил Лука и взглянул на саквояж, так как был уверен, что подсвечники придется продавать ему.
– Ничего.
И в самом деле, делать ему было нечего, он стоял со своим саквояжем, засунув руки в карманы. Сначала он не мерз, так как разогрелся от быстрой ходьбы. Но потом запас этого тепла иссяк. Он поднял воротник, чтобы отогреть замерзшие уши, и стал прыгать на месте. Через час он уже потерял всякую надежду: было ясно, что здесь они ничего не продадут. Словно оправдалось его давнишнее подозрение: никто ничего не покупал, все только продавали что-нибудь. И не что-нибудь, а все: ржавые кривые гвозди, поломанные колеса, автомобильные покрышки, неуклюжую обувь, подшитую резиной автомобильных камер, непарные носки, защитные гимнастерки, матросские бушлаты, кирзовые сапоги, каракулевые шкурки, остовы зонтов, растрепанные книги, залатанные кальсоны, женские трико, старые картины или рамы, уздечки, роги, керосинки, котлы, мешки, ножи и вилки, бутылки и люстры… Все это продавали. А покупателей не было. Во всяком случае, Лука их не видел. Видел только усталые, хмурые лица мужчин и женщин всех возрастов. А еще чаще – их спины, плечи, шеи, и, когда он глядел на них, у него возникало странное чувство, словно весь мир повернулся к нему спиной, и никого не интересовало, почему они стоят здесь, за ларьком, сколоченным из разномастных досок. Иногда он украдкой поглядывал на тетушку, и сердце у него сжималось от боли при виде жалкой старушки, посиневшей от холода, перекинувшей через беспомощно протянутые руки вынесенные на продажу тряпки – простыню и платье.
Потом, продолжая пританцовывать на месте, среди множества спин Лука выбрал одну, очень знакомую, в сутолоке ее нелегко было распознать, но он все же распознал, и когда эта спина повернулась, Лука увидел Закарию Инцкирвели, своего классного руководителя. Их удивленные взгляды столкнулись друг с другом. Очевидно, ни один, ни другой не ждали встречи в таком неподходящем месте.
– Что ты здесь делаешь, Лука? – спросил недоуменно учитель.
– Не знаю… Стою вот… – замялся Лука, заливаясь краской.
Закария Инцкирвели с перекинутым через руку летним костюмом подошел к Луке.
– Ты один?
Лука не успел ответить, как учитель сам заметил тетю Нато и почтительно с ней поздоровался.
– Ох, батоно Закария! – Тетя Нато сделала вид, будто только сейчас заметила учителя, потому что раньше, в надежде, что он ее не заметит, она отводила глаза в сторону. – Как поживаете?
– Все мы поживаем одинаково! – вздохнул учитель. – Видите? – Он показал на летние брюки и пиджак, перекинутые через руку.
– Вижу, вижу, батоно!
– Вынес продавать, как будто лето больше никогда не наступит.
– Тяжелые времена настали.
– Не говорите! Да хоть бы продал, а то ведь и продать не могу.
– Как видно, торговля не наше дело.
– Это верно, уважаемая!
– Подожду еще немного, если не продам, пойду домой… Мальчик совсем замерз.
– Да, нынче очень холодно. Но холод не самая большая беда.
– Плохо и то, что ребенок видит всю эту грязь!
– Об этом не беспокойтесь, уважаемая, ребенок все должен испытать, пусть видит, как люди живут… Поймет, что не ему одному трудно.
И вдруг из толпы, как клоун из-за занавеса, высунулся Конопатый Альберт. Лука тотчас узнал его и так обрадовался, как будто встретился с единственным другом после долгой разлуки.
– Альберт! – крикнул Лука.
Альберт не узнал его и подозрительно насупился. Потом приблизился на несколько шагов и пригляделся внимательнее: все равно не узнал.
– Не узнаешь?
– Не узнаю.
– Я Лука!
– Какой Лука?
– Помнишь, как мы на берегу Куры познакомились? Лука я!
– Вах! Здорово, Лука! Ты тот самый, который хорошо плавает?
– Тот самый.
– Где же ты пропадал? На что это похоже?!
– Я пропадал?!
– Ты ничего такого не думай, Лука-джан, твое барахло у меня. Я целый день бродил по Пескам и не нашел тебя.
– Долго искал?
– Очень долго, а как же!
– И не нашел?
– Вах, что ты за человек, не веришь?!
– Не сердись, Альберт, знаю, что искал.
– То-то же! А твои шмотки у меня, не сомневайся! Хочешь, завтра в девять все принесу.
– Куда принесешь?
– Туда же, к сумасшедшему дому.
– Утром я в школу иду.
– Один урок прогуляй!
– Тише! – предупредил Лука Конопатого Альберта и шепотом сообщил: – Это наш классный руководитель.
Удивленный и испуганный Конопатый Альберт покосился на Закарию Инцкирвели и тетю Нато. Некоторое время он внимательно наблюдал за ними, как будто изучал или запоминал их внешность и одежду. Потом обернулся к Луке и спросил:
– А кто эта женщина?
– Моя тетя.
– Продали что-нибудь?
– Нет.
– Что за чудаки! Кто же так продает! Сейчас самому нужно искать покупателя.
– Откуда же я знаю, где его искать?
– Стойте здесь, я приведу покупателя, – деловито распорядился Конопатый Альберт, протиснулся сквозь толпу и тотчас исчез, как сквозь землю провалился.
Лука был очень доволен, что встретил Альберта, он радовался не столько возвращению пропавших вещей, сколько тому, что не оказался обманутым и облапошенным. Он внезапно полюбил Конопатого Альберта и уже жалел, даже страдал от угрызений совести, что когда-то в глубине души считал его плутом и мошенником.
Тетя Нато и Закария Инцкирвели стояли на том же месте и беседовали. Учитель со знанием дела оценил положение на фронте и заключил, что жизнь еще более вздорожает. В течение всего этого времени никто к ним не подошел, никто не поинтересовался их вещами, даже просто так никто не приценился. Замерзшие и грустные стояли они, потеряв всякую надежду. Наверно, они простояли бы так еще долго, если бы вдруг неожиданно, как спасение, не возник перед ними Конопатый Альберт.
Альберт вернулся и привел с собой какого-то человека, очень похожего на грача. Грач был настроен решительно, из-под кепки, натянутой на длинный посиневший нос, он презрительно оглядел вещи и их хозяев.
– И это все? – спросил он наконец и, кажется, собрался уходить.
– Нет, уважаемый, – остановила его тетя Нато, – у нас еще подсвечники. Лука, покажи подсвечники.
– Ах, какие прекрасные подсвечники! – не смог скрыть восхищения Закария Инцкирвели.
– Прекрасные! – брезгливо передразнил его Грач.
– Это приданое моей бабушки! – сообщила польщенная тетя Нато.
– Меня это не касается! – прервал ее Грач. – Шандалы, простыня, платье – триста рублей.
– Но этого не хватит даже на три килограмма хлеба. – Сделал попытку поторговаться Закария Инцкирвели.
– А по-твоему, дорогой, три кило хлеба – это мало! – рассердился Грач.
– Нет, уважаемый, я ничего не говорю, – поспешила вмешаться испуганная тетя Нато.
– Саквояж не продаешь?
– Нет.
– Альберт, забери! – приказал Грач. Конопатый сначала у Луки взял подсвечники, а потом у тети Нато простыню и платье.
– Может, вас заинтересует этот костюм? – осторожно предложил учитель.
– Двести рублей.
– Согласен, с удовольствием.
– Альберт, забери!
Альберт взял у старого учителя брюки и пиджак, а Грач расстегнул одну верхнюю пуговицу пальто, вытащил деньги, отсчитал каждому, сколько причиталось, и, не попрощавшись, ушел. Конопатый Альберт покорно последовал за ним.
– Альберт! – окликнул его Лука.
– Да! Как договорились! – отозвался Конопатый.
Тетя Нато и Закария Инцкирвели там же простились и разошлись. Все вроде бы закончилось благополучно, но, прощаясь, Лука заметил, как изменилось лицо учителя. Он выглядел смущенным и растерянным, словно его застали за каким-то недостойным занятием. Он словно сам собирался покаяться и попросить прощения, но не сумел, лицо его исказилось, и, чтобы скрыть эту внутреннюю напряженность, он жалобно улыбнулся, указательным пальцем поправил спадавшие с переносья очки в роговой оправе и смешался с толпой. Эти очки учитель носил уже два месяца, очевидно, свое золотое пенсне он тоже продал.
Дома тетушка сразу же уложила замерзшего Луку в постель, напоила горячим чаем без сахара, с куском хлеба и джемом, полученным по карточкам, и Лука заснул как убитый.
Весь вечер он провел с Андукапаром. Сначала они приготовили уроки, потом принялись клеить пакеты. Во время беседы Андукапар выразил сомнение: не думаю, сказал он, чтобы этот твой Конопатый вернул одежду, но ты все же пойди, может, он и впрямь хороший парень, и я зря ему не доверяю.
Наутро, чем ближе подходил Лука к назначенному месту, тем больше укреплялось в нем подозрение, что Конопатый Альберт не придет. Он всеми силами старался так не думать, но ледяной ветер, пронизывающий до костей, портил все настроение. Кто поверит, что Конопатый выйдет из дому чуть свет, да еще в такую погоду, чтобы вернуть вещи, о которых уже успел позабыть! Лука внутренне оправдывал Альберта и заранее готовился к разочарованию. Но Лука не дошел до назначенного места. Когда он проходил по знакомой улице, ему вдруг показалось, что ворота открыты. Он на мгновенье замедлил шаг, но не потому, что колебался – входить или не входить. Такой вопрос вообще не стоял перед ним, его остановило другое: действительно открыты ворота или это ему показалось?
Ворота были открыты.
Лука налег на створку плечом и осторожно оглядел двор. Потом так же украдкой кинул взор на то окно, где должна была быть Мтвариса. Но не только это окно, а все окна вообще оказались закрытыми.
Во дворе никого не было, и Лука, осмелев, обошел вокруг строений, осмотрел внимательно окна первого этажа. Из всех окон глядела мгла…
Вдруг Лука услышал звук шагов. Испуганно оглянувшись, он увидел приближающихся к нему двух обритых наголо мужчин: неторопливо прогуливаясь, они прошли совсем близко от него, но, по-видимому, увлеченные беседой, его не заметили. Оба были в серых мешковатых халатах, из-под которых выглядывали белые кальсоны.
Должно быть, они не чувствовали холода, потому что были без носков, в шлепанцах на босу ногу. Тот, который был ростом пониже, шел впереди, скрестив на груди руки. Лука сначала подумал, что он скрестил руки для того, чтобы согреть их под мышками, но потом, заметив большие карманы на халате, решил, что, возможно, у него просто такая привычка. Второй мужчина, долговязый и худой, держался на полшага позади, всем своим видом выражая величайшее почтение к низенькому.
Они отошли недалеко, прогуливались там же, под огромными деревьями. Несколько раз проходили мимо Луки, но по-прежнему не замечали его, словно его вовсе не было на свете. Вообще-то говоря, Лука тоже не очень стремился попасться им на глаза, он был напуган и старался по возможности скрыться за деревьями.
Лука догадался, что двое в серых халатах были сумасшедшими, хотя о сумасшедших у него было совсем другое представление, и он был весьма удивлен, увидев их гуляющими во дворе, да еще таких важных и задумчивых. Если они сумасшедшие, то почему они на свободе, если они на свободе, то почему не кричат, почему не колотят друг друга, думал Лука, во всяком случае, камнями они должны кидаться непременно.
Лука слышал даже их беседу. Эта беседа совершенно изменила его представление о сумасшедших, несмотря на то что многое из этого разговора осталось ему непонятным.
– Вы позволите задать вам один вопрос? – обратился долговязый к низкорослому, заискивающе улыбаясь. – Что такое счастье?
– По нашему мнению, вы неверно поставили вопрос, – спустя некоторое время ответил низкорослый. – Сначала надо выяснить, существует ли вообще счастье, а потом уже спрашивать, в чем состоит его суть.
– Истинная правда! Но я никогда не мог себе представить, что вы хоть чуточку сомневаетесь в существовании счастья. Неужели вы никогда не были счастливы? Никогда не испытывали счастья?!
– Никогда!
– И в Италии?
– Нет!
– А восемнадцатого брюмера?
– Нет!
– Неужели солнце Аустерлица не согрело вас счастьем?
– Нет и нет!
– Может… – Здесь долговязый замешкался, но в конце концов все-таки решился: – Может, Ватерлоо? Хотя… Простите, ваше величество!
