Текст книги "Белый конь"
Автор книги: Арчил Сулакаури
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)
Весна оказалась для Андукапара роковой: неожиданно он вдруг начал полнеть, вернее, стал распухать на глазах. Врачи не могли сказать ничего утешительного. Медицина оказалась бессильной хотя бы на некоторое время приостановить этот ужасный процесс.
Богдана была в отчаянии.
Вот о чем говорила она с Лукой одним майским утром в очереди за керосином:
Лука. Как он спал сегодня?
Богдана. Плохо.
Лука. Ничем нельзя помочь?
Богдана. Это знает один бог.
Лука. А что сказал доктор? Ведь он вчера приходил?
Богдана. Он даже не стал его осматривать, только поглядел и пожал плечами. Я спросила, отчего он распухает. Если бы, говорит, мы это знали, мы бы его вылечили.
Лука. А может, это у него пройдет?
Богдана. Я и это спросила – может, говорю, пройдет? Может, все дело в весне? Может, отвечает, и пройдет, хотя никакой гарантии никто вам дать не сможет. Но знаешь, Лука, мне почему-то кажется, что это не временное явление. Дело плохо, очень плохо!.. Если с Андукапаром случится что-нибудь, я, наверно, покончу с собой… Ты ведь знаешь, что за человек Андукапар!
Лука. Знаю.
Богдана. Вчера я пошла в Кашветскую церковь и там молилась.
Лука. Неужели ничего нельзя сделать?
Богдана. Он очень ослаб, Лука, совсем обессилел. Ты же помнишь, каким он был сильным, а теперь чашку поднять не может, с трудом пьет чай. Как все это быстро произошло, господи… За каких-нибудь полтора месяца… У меня прямо сердце разрывается.
Лука (отводит глаза в сторону, с трудом сдерживается, чтобы не заплакать).
Богдана. От Андукапара ничего не скроешь, он сам лучше всех понимает, что с ним. Знает, что здоровье его подорвано окончательно, и то, что он потерял, восстановить уже нельзя, невозможно. (После паузы.) Он тебя очень любит, Лука, ты его единственный друг. Недавно он сказал: господи, говорит, убей меня и забери отсюда так, чтобы Лука не видел моей смерти.
Лука (стоит спиной к Богдане, незаметно старается достать платок из кармана, якобы для того, чтобы высморкаться. Потихоньку от Богданы вытирает слезы).
Богдана. Как несправедлива судьба! Почему должен умереть такой добрый, такой благородный человек, когда столько мерзавцев живет и процветает?! Он ведь ничего дурного не сделал, кроме того, что расточал вокруг себя любовь, доверие, благородство! Ты не слышал, как он отругал меня в тот день, когда я пришла к тебе в школу, чтобы рассчитаться с тем парнем. Честно говоря, теперь я сама сожалею, что так поступила… Тем более что этот парень после того совсем бросил школу… (Снова молчание. После паузы.) Лука, дорогой, скажи мне, ради бога, кто такая Мтвариса?
Лука(растерянно). Мтвариса?
Богдана. Ты ведь знаешь, кто она?
Лука. А почему ты спрашиваешь?
Богдана. Знаешь или нет?
Лука. Знаю.
Богдана. И что же?
Лука. Почему ты спрашиваешь?
Богдана. Пойми меня правильно, Лука. В последнее время он часто вспоминает Мтварису, и я поняла из его слов, что она каким-то образом связана с тобой.
Лука. Я только раз видел Мтварису в сумасшедшем доме, но когда я снова пришел туда, мне сказали, что никакой Мтварисы не существует.
Богдана. Но не мог же ты сам придумать Мтварису, и померещиться тебе она тоже не могла… Или… Может, ты видел ее во сне, но так ясно, как наяву?
Лука. Нет, нет! Я видел ее на самом деле, а потом уже она мне снилась.
Богдана. Тогда почему же ты говоришь, что Мтварисы не существует?
Лука. Не знаю… Мне сказали, что там нет никакой Мтварисы, никогда не было. Сторож сказал, что там прачечная – и ничего больше!
Богдана. Может, сторож ошибся?
Лука (пожимает плечами).
Богдана. Хочешь, пойдем вместе.
Лука. Пожалуйста. Я могу пойти хоть сейчас. Керосина все равно нет.
Богдана. Я тоже хочу, чтобы Мтвариса существовала, потому что так хочет Андукапар.
Лука. Хорошо. Я пойду.
Лука ушел.
Он понял, что Богдана больше знала о Мтварисе, чем ему показывала. Очевидно, Андукапар сказал ей все, сказал и то, почему он мучился ею, почему его так мучила Мтвариса. Но Луке оставалась непонятной и неясной причина этих мук. Почему существование или отсутствие Мтварисы должно было доставлять такую боль Андукапару?
Лука вспомнил ту ночь, когда впервые сказал Андукапару, что Мтварисы не существует. Тогда Андукапар страшно разволновался, а Лука был удивлен и ошеломлен его волнением. С тех пор он не думал больше о Мтварисе, она больше не снилась ему. Теперь он даже сожалел о том, что когда-то увидел голую девушку за решеткой, девушку, которая призналась ему в своих страданиях, сожалел и о том, что доверил увиденное и пережитое Андукапару.
По Горшечной улице он спустился на Пески и от площади поехал троллейбусом до старой кирхи. Лука не особенно надеялся, что ворота больницы будут открыты. Так и случилось: железные ворота были заперты наглухо. Напрасно бродил он взад и вперед вдоль забора, потом, разочарованный и огорченный, вернулся домой, уверившись, что никто никогда не сможет установить, существовала или нет Мтвариса на самом деле.
Миновав Горшечную улицу, Лука увидел, что возле керосиновой лавки не было никакой очереди. Сама лавка оказалась закрытой. Вернувшись домой, он застал Богдану и Андукапара на балконе. Богдана, упираясь обеими руками в спинку кресла, катала Андукапара, чтоб он дышал свежим воздухом. Заметив Луку, она показала глазами, чтобы он ничего ей сейчас не говорил. Распухший, бледный Андукапар лежал, бессильно откинувшись на спинку кресла. Беспомощные, отекшие руки были сложены на животе. Он чуть заметно улыбнулся Луке. Потом закрыл глаза, и на его пепельно-сером лице вновь разлилось холодное спокойствие.
– Керосин так и не привезли, – сказала Богдана.
– Я догадался.
– Завтра обещают, – продолжала она.
– А завтра я иду в школу.
– Я принесу и для вас, и для себя, завтра я работаю в ночную смену.
Лука перегнулся через барьер и поглядел на Куру. Вода в реке уже так поднялась, что залила берега и доходила до дворовой стены. Она неслась, разъяренная, мутная, пенистая, билась о кирпичную стену, врезавшуюся в ее течение, и с рокотом закручивалась в водовороты, одной волной накрывала другую, образовывала огромные воронки, похожие на пасть дракона.
Лука улучил время и незаметно показал Богдане, что ворота заперты. Богдана кивнула: понимаю. Потом сказала:
– Я напоила тетю Нато чаем. Иди и ты выпей.
– Я потом.
– Потом не разогреешь, нет керосина.
– Ну и не надо. Мне не хочется.
Андукапар раскрыл глаза и устремил их на Луку. Лука понял, что означает этот взгляд, но не двинулся с места.
– Ступай поешь… Слушайся Богдану, Лука.
Лука молча отошел от деревянных перил и направился к галерее.
Тетя Нато, очевидно, услышала, как он открыл дверь, взглянула на него из глубины комнаты и показала здоровой рукой, лежавшей поверх одеяла, чтобы он подошел.
Лука встал на колени перед кроватью.
– Как ты, тетя Нато?
Тетя Нато шевельнула губами, и на лице ее показалось жалкое подобие улыбки. Потом здоровой рукой она ласково прикрыла руку племянника.
– Ты пила чай? – спросил Лука… По обеим щекам тети Нато скатились слезы. Лука вытащил из-под подушки платок и вытер ей глаза.
Внезапно с шумом открылась дверь, и на пороге своей комнаты возник Поликарпе Гиркелидзе. Он запер за собой дверь на ключ и поздоровался с больной:
– Здравствуй, тетушка! Сегодня ты получше выглядишь! – Он даже не поглядел на тетю Нато и не поздоровался с Лукой.
– Я, пожалуй, тоже выпью чаю, – сказал Лука тете Нато и встал.
Вода в чайнике, конечно, уже остыла, поэтому Лука просто съел свою долю черствого хлеба и снова вышел на балкой.
– Лука, иди сюда! – позвала Богдана. – У Беришвили что-то происходит…
Лука подбежал к перилам и выглянул во двор. На первом этаже и в самом деле что-то происходило. Там деловито сновали какие-то люди. Но самым интересным было то, что среди этих людей был и почтенный Поликарпе. Дверь в комнату Беришвили была распахнута, кто-то выносил на балкон вещи, и, естественно, всем этим заправлял Поликарпе Гиркелидзе. Самого Датико Беришвили нигде не было видно.
– Кажется, Лука, тебя выселяют, – сказал Андукапар.
– Выселяют? – не поверил Лука.
– Именно, это уже решено на небесах.
– Кто это решил?
– Поликарпе Гиркелидзе, твой дорогой родственник. Я знал, что этим кончится… Жаль, что я занемог и у меня нет сил, чтобы рассчитаться с этим «родственником»!
– Я не допущу такой несправедливости! – вспыхнула Богдана.
– Тебя никто не спросит, моя дорогая… Кто ты такая, Богдана Вайда, моя жена, мой добрый друг?! Ты так же бессильна, как и я, как Лука, как тетя Нато. Это зло не остановишь с помощью одного только доброго сердца, оно тебя растопчет, уничтожит, сровняет с землей! С этим злом может справиться только сила, большая, все-подавляющая сила, которой у нас нет.
– И ты мне говоришь это, Андукапар?! Ты?! Тогда для чего же добро, если оно не будет противостоять злу?
– На сей раз дела обстоят несколько иначе.
– Разве на свете нет справедливости, закона? Ведь закон – одно из выражений добра?
– Богдана, они сейчас действуют именем закона, вернее, якобы в рамках закона. Я уверен, что Датико Беришвили согласовал все вопросы где следует. Вместе с тем у него на руках все документы, которые дают право на обмен. А знаешь ли, что значит, когда действуют именем закона?!
Суета и беготня на первом этаже не утихали. Какие-то мужчины выносили из комнаты мебель, посуду; матрацы и одеяла грудой были навалены на перила. Лука растерянно глядел на первый этаж, на здоровенных мужчин, которые тащили по балкону, не щадя сил, огромные шкафы. На балкон вышли и другие соседи, но они не принимали никакого участия в этих хлопотах. Скрестив на груди руки, они суровым молчанием выражали свое неодобрение, время от времени поглядывали на Луку и сочувственно покачивали головами, как бы говоря: что же это делается, какая вопиющая несправедливость! Несколько раз на Луку взглядывал и дядя Ладо, выразительно ударяя себя кулаком в грудь. Он вместе с Изой стоял под липой, которая только-только покрылась молодой листвой.
Поликарпе выбрал четырех мужчин и повел их по балкону первого этажа.
– Сейчас они поднимутся сюда и вынесут тетю Нато вместе с кроватью, – сказал Андукапар.
Лука вдруг оторвался от барьера, влетел в галерею и запер дверь изнутри. Он видел из окна лестницу, и в ожидании чего-то неизвестного и страшного сердце у него бешено колотилось. Он ни о чем не думал, весь во власти одной мысли – никому не открывать дверей, если даже это будет стоить ему жизни. Он испуганно взглянул на тетю Нато. Она спокойно спала в своей постели.
Вскоре над лестницей выросла лысая голова почтенного Поликарпе. Он деловой походкой направился к галерее. За ним следовали четверо дюжих мужиков.
Поликарпе взялся за ручку двери и очень удивился, когда дверь ему не подчинилась. Он еще раз налег на дверь и, недоумевая, заглянул в окно. Здесь он столкнулся со взглядом Луки и сразу рассвирепел:
– На что это похоже!
Но он быстро овладел собой, спокойно оглядел балкон и, словно к кому-то обращаясь, проговорил с деланной улыбкой:
– Вы только посмотрите на этого молокососа! Он запер дверь! Открой сейчас же эту проклятую дверь!
– Не открою!
– Как это – не открою!
– А вот так – не открою!
Поликарпе снова засмеялся и подергал за ручку двери.
– Посмотрим, до каких пор ты будешь сидеть взаперти!
Лука видел из окна багровое от досады лицо Поликарпе. Его помощники спокойно стояли у него за спиной и терпеливо ждали дальнейшего развития событий. Потом на тот участок балкона, который находился в поле зрения Луки, выехала коляска Андукапара, вслед за ней появилась Богдана, упиравшаяся обеими руками в спинку кресла.
– Не рановато ли вы затеяли обмен, почтенный Поликарпе? – спросил Андукапар.
– Это тебя не касается, дорогой сосед! – ответил Поликарпе и как бы про себя добавил: – Что за хамство вмешиваться в чужие дела!
– По-моему, кроме вас, здесь никто в чужие дела не вмешивается, а что касается хамства, то я еще не встречал более наглого и подлого человека, чем вы!
Поликарпе не обратил никакого внимания на слова Андукапара, словно не слышал ничего. Но через некоторое время он неожиданно взбеленился, затряс дверь и заревел:
– Открой сейчас же, бездельник, иначе я высажу дверь!
– Не открою! – спокойно ответил Лука, он и вправду немного успокоился при виде Богданы и Андукапара.
– Я вызову милицию! – крикнула Богдана.
– Хоть милицию, хоть полицию! У меня на руках документ, подписанный старухой! – огрызнулся Поликарпе и снова обернулся к Луке: – Я тебе говорю – открой немедленно!
Лука, разумеется, не открыл. Тогда Поликарпе дал знак безучастно стоявшим помощникам, и они впятером налегли на дверь. Лука поторопился скрыться, так как видел, что сила противника превосходила прочность двери.
Дверь с треском поддалась, все пятеро ворвались в галерею и окружили кровать тети Нато.
– Тихонечко, теперь тихонечко! – предупредил Поликарпе.
Мужчины осторожно сдвинули кровать, потом так же осторожно подняли ее. Лука вдруг вспомнил, как выносили из этой комнаты тетю Нуцу, и в глазах у него потемнело. Придя в себя, он схватился за ножку кровати и крикнул: «Не трогайте!» Но что он мог поделать?
Тетю Нато тоже вынесли из галереи, но не в гробу, как ее сестру, а в собственной кровати. Лука побрел следом. Подойдя к лестнице, мужчины вдруг опустили кровать и поставили ее на пол. Поликарпе побагровел, засуетился, охваченный внезапным страхом и волнением, словно собирался бежать и не мог. Луке показалось, что кто-то поднимался по лестнице, кто-то, внушавший его врагам непреодолимый ужас. В наступившей тишине явственно раздавались тяжелые шаги.
Вскоре на балконе, опираясь на палку, показался высокий человек в военной форме с маленьким чемоданом в руке.
– Что здесь происходит?! Куда вы несете эту женщину? – спросил офицер.
Это был Гоги Джорджадзе – отец Луки.
Лука не успел произнести ни слова, потому что потерял сознание.
Глава шестнадцатаяКогда Лука через несколько минут пришел в себя, отец носил его по балкону, как маленького ребенка.
Волнение и суматоха улеглись, двор затих. Соседи, которые по пятам за Гоги Джорджадзе поднялись на балкон второго этажа, не в силах подавить возмущения и негодования, теперь, вполне удовлетворенные, вернулись назад. В этой неразберихе Поликарпе Гиркелидзе куда-то испарился, ускользнул незаметно, и никто не мог его найти ни тогда, ни после.
Тетю Нато вместе с ее кроватью снова водворили на место. Вторую комнату, откуда несколько месяцев назад Поликарпе выселил Луку, с большим трудом открыли.
Тетя Нато весь день плакала и смеялась. Весь день старалась что-то сказать своему зятю, но никак не могла. Ей только удавалось показать ему, чтобы он держался к ней поближе и не покидал ее. Гоги Джорджадзе сидел возле ее изголовья и обещал ей перевернуть весь мир и найти свою жену, мать Луки.
– Зачем, зачем она поехала, – твердил он, – я ведь предупредил ее, чтобы она не выезжала из Тбилиси.
Гоги Джорджадзе дал Богдане денег. Богдана и Лука пошли на рынок за провизией. Лука сам попросил, чтобы его взяли. В странном он был состоянии – наверно, от чрезмерной радости и волнения; ему не сиделось дома, поэтому он решил на некоторое время выйти, чтобы в шуме и сутолоке базара немного перевести дух.
Стол вынесли из другой комнаты и поставили возле кровати тети Нато. Пообедали все вместе: отец, Лука, тетя Нато, Андукапар и Богдана. Честно говоря, тетя Нато почти ничего не ела. Богдана проглотила несколько ложек украинского борща, который сама сварила.
Потом Андукапар и Гоги Джорджадзе стали беседовать, из этой беседы Лука заключил, что положение на фронте немного изменилось, хотя и не настолько, чтобы можно было больше не тревожиться.
Установить личность и адрес Поликарпе Гиркелидзе так и не удалось. Тетя Нато ничего сказать не могла, а отец Луки даже приблизительного представления не имел, кто он такой, откуда и с какой стороны приходится родней. Когда у тети Нато спросили, подписывала ли она какую-нибудь бумагу, она ответила утвердительно, но она даже понятия не имела, какой документ заставил ее подписать Поликарпе Гиркелидзе.
Лука за весь день не произнес ни слова, только смотрел на отца с чувством тайной гордости. Он уже верил, что отныне все будет хорошо, что мама отыщется и вернется так же, как вернулся отец. Но, узнав, что отец через два месяца снова уходит на фронт, Лука опять забеспокоился. За эти два месяца отец должен был залечить раны на плече и на правой ноге.
Мирная беседа между Гоги Джорджадзе и Андукапаром продолжалась недолго, вечером тетя Нато начала хрипеть и очень скоро, через каких-нибудь сорок или пятьдесят минут, скончалась. Не успели даже вызвать врача. Бедная тетя Нато! Она умерла в день приезда зятя.
Тетю Нато похоронили рядом с тетей Нуцой на Кукийском кладбище. На панихиду приходил весь класс. Пришел и Мито, попросил у Луки прощения.
– При чем здесь ты, – ответил ему Лука, – ведь это Ираклий Девдариани избил нас с Маико.
Мито ничего на это не ответил, с досадой махнул рукой и отошел. Маико приходила каждый вечер, но очень ненадолго. Как будто куда-то опаздывала. Лука чувствовал, что Маико изменилась, хотя и делала вид, что ничего не произошло. Да и сам Лука был очень сдержан по отношению к Маико. При встрече он уже не выражал радости, как прежде, чего-то стеснялся, робел.
На третий день после похорон Датико Беришвили поднялся к Гоги Джорджадзе.
– Здравствуй, Гоги! – вежливо поздоровался он.
– Здравствуй!
– Хорошо, что ты вернулся невредимым!
– Не таким уж невредимым, как тебе кажется.
– Это пустяки! Главное, что ты жив!
– Знаешь, что я тебе скажу, Датико, я не люблю бродить вокруг да около, давай лучше говори прямо, зачем пожаловал.
– Хотел поздравить тебя с возвращением.
– А все-таки?
– Мы должны понять друг друга.
– Скажи, что тебе надо, и, если можно понять, я тебя пойму.
– Другого выхода нет.
– Что ты имеешь в виду?
– Обмен уже совершен, осталось выполнить кое-какие формальности.
– Какие такие формальности?
– Ты должен перейти в мою квартиру, а я вселюсь сюда.
– Это почему же?
– Потому, что так решено.
– Кем решено?
– Основной квартиросъемщик у вас тетя Нато, а ее согласие, если хочешь знать, лежит у меня в кармане.
– Покажи-ка.
Датико Беришвили достал из внутреннего кармана пиджака сложенную вчетверо бумагу и передал отцу Луки. Тот, не раскрывая, разорвал ее, смял и отбросил в сторону.
– Сейчас же убирайся отсюда! – сказал Гоги Джорджадзе. – Мне теперь не до твоих темных делишек. Я занят.
– Ах, вот как?
– Может, ты мне еще угрожать станешь, а?
– А если и стану, что с того?
– Пожалуйста, угрожай! Однако учти, что я не только тебя, а даже танка не испугался.
– Танк танком, а я – совсем другое! Запомни, дорогой, я – совсем другое дело!
– Да будь кем угодно, а теперь убирайся.
– Ишь как просто ты хочешь от меня отделаться.
– Я не понимаю, чего ты ко мне пристал?
– Подумай, Гоги, хорошенько подумай, даю тебе два дня сроку!
– Мне нечего думать. Если ты дорожишь своей башкой, убирайся немедленно и больше не показывайся мне на глаза.
Датико Беришвили ничего не сказал, злобно усмехнулся, поднял с полу скомканную бумажку и поспешно покинул комнату.
Гоги Джорджадзе долго сидел молча, о чем-то глубоко задумавшись. Лука в это время был в галерее и готовил уроки. Он все видел и слышал. Почему-то думал, что отец выйдет к нему и что-нибудь скажет о Датико Беришвили, но ошибся, отец не только не выходил, но даже не глядел в сторону галереи, продолжая сидеть, облокотившись на стол обеими руками.
Отец казался задумчивым и невеселым не только сегодня, но с первого дня приезда. Лука чувствовал это, тем более что эта задумчивость и грусть, боль или тревога делались с часу на час заметнее. Лука ощущал и то, что между ним и отцом внезапно выросла непреодолимая и непроницаемая преграда. Можно сказать, что Лука впервые получил возможность быть рядом с отцом и все же не мог с ним сблизиться, так как ему это представлялось в мечтах. Может, так получилось оттого, что отец потерял свою былую веселость и непринужденность. А если потерял, то в силу каких причин? Причин было много, но одна из них беспокоила Луку больше всех: а вдруг отец знает, что с мамой, и скрывает от него?..
– Лука, поди сюда! – вдруг позвал отец.
Лука вскочил и вошел в комнату.
– Как дела, Лука?
– Хорошо.
– Ты ведь не боишься Датико Беришвили?
– Нет.
– Ты уже взрослый парень, Лука… Ты ничего не должен бояться! Через два месяца я, наверно, снова уйду на фронт. Два месяца – большой срок, я все улажу и приведу в порядок. Может, запру эту квартиру и отвезу тебя в Телави к моему дяде. Может, придумаю что-нибудь другое, не знаю, я еще не решил. Так или иначе, что-нибудь сделаю. И ты никого не бойся… Тем более Датико Беришвили, этого трусливого прохвоста и мошенника.
Датико Беришвили не забыл о назначенном сроке, через два дня он снова явился к Гоги Джорджадзе.
– Здравствуй, Гоги!
– Здравствуй!
– Как поживаешь?
– Отлично, а ты как?
– Я тоже неплохо.
– Ну и слава богу!
– Если мы не сговоримся…
– Я тебе уже сказал – не сговоримся, – прервал его Гоги Джорджадзе.
– Для тебя было бы лучше, если бы мы сговорились.
– Чем же лучше?
– Как я слышал, ты через два месяца возвращаешься на фронт?
– Что из этого следует?
– Я бы взял на себя опеку над твоим сыном, а так – на кого ты его оставишь?
– Это тебя не касается.
– Ты же знаешь, что я хозяин своего слова.
– Ничего я не знаю.
– Гоги, почему ты меня дразнишь?
– Я тебя дразню?!
– Ладно. Тогда найди этого пройдоху Гиркелидзе и верни мне мои деньги.
– Какого Гиркелидзе?
– Вашего родственника.
– У меня нет такого родственника.
– Мне все равно, твой это родственник или твоей жены.
– Не знаю.
– И я не знаю. Верни мне мои деньги!
– Сколько же ты ему отдал?
– Сто тысяч рублей.
– Как же ты доверил ему такую сумму, если знал, что он пройдоха?
– Я еще раз повторяю: найди этого человека и верни мне мои деньги.
– А я еще раз прошу тебя, Датико, мне не угрожать.
– Я свое сказал, Гоги… Дальше смотри сам!
– Вот и ладно. А теперь, будь добр, оставь меня в покое.
– Боюсь, что ты меня недостаточно хорошо знаешь.
– Еще узнаю. Времени достаточно.
– Я про то говорю, как бы тебе потом не пожалеть.
– А о чем мне жалеть? – Отец Луки поднялся и, прихрамывая, прошелся взад и вперед по комнате. – Даже смерть этой бедной женщины сошла ему с рук, так он, наглец, еще и угрожает! Убирайся отсюда, бессовестный!
– Между прочим, эта «бедная женщина» до твоего приезда была жива… Уж не знаю, что с ней потом стряслось! – Датико Беришвили круто повернулся и вышел.
Лука вспомнил тетю Нато. Вспомнил, как удивительно она походила в гробу на свою ранее умершую сестру – тетю Нуцу. Ощутив ноющую боль внутри, Лука не сразу понял, что мучила его пустая кровать тетушки, железная кровать, в которой никто уже не лежал и никогда больше не ляжет…
– Лука! – окликнул его отец.
Лука вошел в комнату.
– Как жизнь, Лука? – спросил отец и улыбнулся.
– Отлично!
– Ты ведь ничего не боишься, сын?
– А чего мне бояться?
– Правильно, сынок, ты уже совсем взрослый.
«Видно, не такой уж я взрослый, раз мне на каждом шагу об этом твердят, – подумал Лука. – А все-таки, чего я должен бояться?» И в самом деле, чего ему бояться? Он не замечал вокруг ничего такого, чего следовало бы опасаться, особенно теперь, когда рядом был отец. У него не возникало никаких предчувствий, и сердце не подсказало ему, что беда была совсем рядом.
Однажды ночью в дверях галереи появился незнакомый мужчина и спросил Гоги Джорджадзе. «Это я», – сказал отец Луки. «Спуститесь на минутку во двор», – вежливо обратился к нему незнакомец. «А в чем дело?» – удивился Гоги Джорджадзе. «Там вас ждут старые друзья». С этими словами незнакомец исчез.
Лука заметил, что отец сначала задумался, а потом не на шутку встревожился. У Луки так заколотилось сердце, что на мгновенье он словно оглох и ничего не слышал, кроме ударов собственного сердца.
Гоги Джорджадзе быстро надел китель и подпоясался широким армейским ремнем, все это он проделал так ловко и молниеносно, как по сигналу боевой тревоги. Потом он вынес из соседней комнаты револьвер, проверил его и сунул в карман. Опираясь на палку, Гоги Джорджадзе вышел в галерею, и Лука еще раз убедился, что отец чрезвычайно взволнован.
– Не ходи! – взмолился Лука.
– Почему? – неожиданно для Луки спросил отец.
– Не ходи! Мне страшно…
– Не бойся, ничего со мной не случится!..
Дверь галереи была открыта. За дверью начиналась тьма, такая густая, хоть глаз выколи. Отец уже собрался выходить, но, взглянув во мглу, почему-то остановился.
– Ты не выходи, слышишь? Оставайся дома!
– Поторопитесь, вас ждут! – снова раздался голос незнакомца.
– Кто меня ждет? – спросил Гоги Джорджадзе.
– Не знаю, наверно, ваши друзья. Меня просто попросили вас позвать.
– Передай, что я сейчас иду.
Отец колебался. Он закурил папиросу, поглядел на Луку, что-то хотел ему сказать, но не успел. В это время в открытой двери галереи показалась Богдана.
– Не ходите, Гоги… – сказала Богдана. – Я недавно проходила через двор. Возле голубятни пятеро мужчин – Датико Беришвили, Рубен, троих я не узнала. По-моему, это те самые, которые приходили, чтобы перенести тетю Нато. Не ходите, очень темно, и вы ничего не разглядите…
– Гоги, послушайся Богдану, сейчас не время туда идти… – Это голос Андукапара, идущий из темноты.
– Вы присмотрите за Лукой, я сейчас приду! – Гоги Джорджадзе ступил во тьму. Перед уходом он бросил на пол недокуренную папиросу и раздавил ее каблуком.
Богдана пошла за ним, следом – Лука.
Богдана вывела Луку на балкон. Андукапар был уже там в своем кресле.
Во дворе стоял мрак, и ничего не было видно, не только двор, но весь город был погружен в непроглядную мглу.
– Гоги уже на лестнице первого этажа, – сказала Богдана.
– Не надо было ему спускаться, – отозвался Андукапар.
– Мы виноваты, не должны были его пускать! – это опять Богдана.
Возле голубятни трижды прогремел выстрел, сопровождаемый огненной вспышкой. В ответ со стороны лестницы тоже раздались выстрелы. Этот ужасный звук повторился несколько раз с той и с другой стороны.
– Кажется, Гоги ранили! – крикнула Богдана, отрываясь от перил.
– Папа! – закричал Лука и отскочил от барьера.
Богдана и Лука бегом спустились по лестнице… Лука бежал вслепую, ничего перед собой не видя.
– Вас ранили, Гоги? – услышал Лука возглас Богданы.
– Да, попали-таки, мерзавцы!
Лука нашел в темноте отца, обхватил руками его колени и заплакал:
– Папа!.. Папа!..
– Не бойся, сынок, меня чуть-чуть царапнуло… пустяки.
– Вы знаете, кто стрелял? – спросила Богдана.
– Кто?
– Рубен.
– Поглядите-ка на этого Коротышку! Оказывается, он умеет стрелять…
