Текст книги "Белый конь"
Автор книги: Арчил Сулакаури
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)
– Это чья собака? – спросил, подойдя Муко.
Мальчик ничего не ответил.
– Чья собака? Тебя спрашиваю.
– Моя!
– Твоя? А откуда она у тебя?
– Моя!
– С сегодняшнего дня больше не твоя!
– Моя! Моя! – Слезы брызнули из глаз мальчика. Он зарыдал. Продолжая стоять на коленях, он обеими руками вцепился в сетку и не пускал Муко к воротам.
– А ну! Убери руки! – заорал живодер.
– Моя! Моя! Моя! – надрывался мальчик.
На шум сбежались соседи. Они увидели мальчика на земле, плачущего, и с бранью набросились на Муко, но, разобравшись в чем дело, отступили.
Во дворе появилась мать мальчика. Она растерянно смотрела то на Муко, то на сына, который продолжал громко плакать, не выпуская сетку…
– Что случилось? В чем дело? – спрашивала испуганная мать. – Что с тобой, сынок?
– Чья собака? – спросил Муко спокойнее.
– Не знаю, – ответила она, прижимая голову сына к груди. – Мой мальчик привел.
– Она бездомная, – сказал Муко.
– Наверное, бездомная, – согласилась мать.
– Моя! Моя собака!
– А номер у нее есть? – Муко обращался теперь к мальчику. Он говорил спокойно, как человек, хорошо знающий свое дело.
– Какой номер? – удивился мальчик. Он вытер кулаками слезы. На лице появились грязные разводы.
– Собака бездомная! Откуда же быть номеру, – вмешался кто-то из соседей.
– Бездомная. Что и говорить… – поддержал еще кто-то.
– Значит, номера нет… – Муко задумался на минуту. – Я должен забрать ее.
– Что за номер? – снова спросил мальчик.
– Держать собаку без номера в городе запрещено.
Муко хотел было войти во двор, но мальчик вырвался из рук матери и снова преградил ему дорогу.
– Дядя! Я завтра куплю номер. Собака моя!
– Номера не продаются.
– Ну, достану. Не забирай собаку! Дяденька! Миленький! Собака моя!
Тут сердце матери не выдержало:
– Собака принадлежит моему сыну! С сегодняшнего дня собака его! – вырвалось у нее. – А ты убирайся! Слышишь? – И она стала грозно наступать на Муко.
– Номера не будет – заберу. Все равно поймаю. Не сегодня – так завтра, – ворчал Муко, нехотя пятясь к своей тележке.
Соседи молча разошлись, видно, недовольные исходом дела. Их раздраженные голоса скоро зазвучали с балконов. Они зло поглядывали сверху на собаку, жавшуюся к двери сарая. Она, конечно, чуяла, что весь этот шум поднялся из-за нее, и виновато смотрела на людей.
Мальчик подошел к ней. Только теперь он заметил, что голова и шея у нее в крови. Он присел на корточки и положил руку ей на голову. Собака притихла, прикрыла глаза.
– Не надо бояться, – сказал мальчик. – Завтра у тебя будет номерок, и никто пальцем не посмеет тронуть. А ты знаешь, что такое «номерок»? Нет? И я не знаю. Но это – ничего. Мама, наверное, знает. Она нам поможет.
Мать зазвала мальчика домой. Но он скоро вернулся. Поставил перед собакой миску с едой, а сам сел на старое ведро.
– Ешь, – приговаривал он время от времени, хотя проголодавшаяся собака и не нуждалась в этом напоминании. – Ты здорово дралась. Тебе, наверное, и с волками приходилось встречаться. Да и сегодняшний твой враг был не из слабых.
Собака не поднимала головы от миски.
– Посмотрим, как встретят мальчишки нас завтра. Может, приведут двух собак. Но и это тебе не страшно. Ты справишься и с двумя, и с тремя. Ты ведь такая сильная. Вот увидишь, я тоже буду сильным… Очень хочется быть сильным…
Овчарка вылизала миску и легла на свое тряпье. Она выглядела очень усталой, с трудом держалась на ногах.
– Знаешь, мы еще сходим на Куру. Конечно, если не похолодает… Пусть похолодает – все равно пойдем. Там, на другом берегу, на балконе, иногда стоит девочка с косами. Когда я плыву мимо, она машет мне рукой… Если вода будет очень холодной, помашем ей с берега. Она заметит. Ты думаешь – нет, не заметит? Я ей знаками объясню, что я тот самый мальчик, который проплывал мимо. Она обязательно поймет, кто я, и помашет мне рукой, а может, даже засмеется. Но смеха мы не услышим с берега – далеко.
Мать опять позвала мальчика.
– А теперь спи. Ты устала. Вечером я приду, и мы, может, погуляем. Я поведу тебя на Куру.
На следующий день мальчик не пошел в школу – бегал за номерком. Кто мог подумать, что это так сложно – достать номер для собаки. Ветеринары осмотрели овчарку – не бешеная ли? Потом направили еще куда-то. И там долго пришлось ждать. А когда он решил, что все уже в порядке, сказали: необходимо согласие соседей. Мальчик прикусил губу, чтобы сдержать слезы.
Домой он пришел убитый.
Мать сжалилась над сыном. Сама обошла соседей. После долгих переговоров почти все согласились.
Рано утром мальчик выбежал на улицу.
В руке он сжимал бумагу с подписями соседей. Опять ему пришлось долго ждать. Время двигалось томительно медленно. Прижавшись к стене, мальчик переступал с ноги на ногу. Стоял и ждал. Казалось, этому не будет конца. Мимо шли и шли люди… стояли группами, разговаривали, дымили папиросами; потом расходились, каждый шел своей дорогой. А мальчик все стоял и стоял, упрямо ждал. Веки его отяжелели, глаза закрылись сами собой, голова прислонилась к стене…
Берег Куры приснился мальчику. Собаку он оставил среди камней, а сам бросился в волны. Они были больше и теплее, чем наяву. Они подбрасывали его высоко вверх, потом стремительно несли вперед, так стремительно, что дух захватывало. И это было не страшно, а наоборот, приятно. Вертелись огромные жернова мельниц и вместо обычного шума издавали необычно мелодичные звуки.
А потом волны принесли его к знакомому балкону. На нависшем над рекой балконе никого не было. Там было пусто. Вдруг через перила перегнулся лысый усатый мужчина. У него были черные узкие глаза. Усы его быстро росли, становились длинными, как косы. Их концы уже достигли поверхности воды. Волны доставали ил и колебали. Мальчик в испуге повернул к берегу и поплыл изо всех сил. Собаки там не было. Он еще быстрее заработал руками. Перелетел с одной высокой волны на другую. На берегу камни выросли, превратились в огромные скалы…
– Мальчик! Мальчик!
Он протер глаза. Перед ним стояла незнакомая женщина.
– Ты кого ждешь? – спросила женщина.
Он ответил.
Через десять минут мальчик бежал домой. Он был так счастлив, что, казалось, летел, не касаясь земли. В правой руке он сжимал круглый жетончик с дырочкой. Это и был номер. На жестянке были выдавлены какие-то непонятные буквы и цифры.
Это была свобода. Собаке разрешалось свободно ходить по улицам.
А сейчас она была заперта в сарае. Скоро он придет домой, наденет ей на шею свой старый пояс, прикрепит к нему номерок.
Ни Муко, ни соседи, ни школьный сторож – никто не тронет больше его собаку… Вдруг он вспомнил, что на шее у серой овчарки висел такой же номерок.
У ворот своего дома он остановился. Он с трудом переводил дыхание, но на лице его сияла счастливая улыбка. Она цвела сама по себе, неведомо для него.
В конце улицы он заметил четырех мальчишек. Он погрозил им кулаком. Погрозил, но улыбка не сошла с его лица.
Он вбежал во двор. И тут его встретила тишина.
И вдруг в глазах у мальчика потемнело – как будто его чем-то тяжелым ударили по голове.
Дверь сарая была отворена. Он отлично помнил, что, уходя, запер ее. А теперь дверь сарая была открыта.
Осторожно, точно крался, подошел и стал у двери. Из сарая на него смотрела пустота, дохнуло сыростью.
У мальчика подкосились ноги. Он упал лицом на камни и зарыдал.
На балконах появились соседи. Только матери не было видно – ее, должно быть, не было дома.
Кто-то подошел к нему, поставил на ноги.
– Где моя собака? – спросил он упавшим голосом.
Никто не ответил.
Он чувствовал на своем плече чью-то тяжелую и холодную руку, но даже не повернул головы, чтобы посмотреть, чья она.
– Где моя собака? – спросил он снова, ни к кому не обращаясь.
Он смотрел на балконы. Соседи молча отводили глаза, никто не отвечал.
Мальчик бросился к воротам.
Там стояли те четверо, его враги, насмешливо улыбаясь. Но улыбка разом сошла с их лиц, когда они увидели его.
– Куда делась собака?
Мальчишки отпрянули от него.
– Где она?
– Муко забрал, – шепотом сказал веснушчатый.
– Это вы привели его! Вы открыли дверь!
Они переглянулись, снова посмотрели на него. Мальчик схватил за ворот двух своих врагов, стукнул их об стену и повалил на землю. Потом он обернулся к двум другим. Но их уже не было – они сбежали. Он презрительно взглянул на поверженных и пошел.
Мальчик шел один…
По-мужски, широким, твердым шагом шел по улице маленький смуглый мальчик, сжимая в руке круглый кусочек жести.
___________________
(1960 г.)Перевод К. Мжавия
Габо
1
Одинок он, этот старый машинист. Живет он прямо у железной дороги в Сванетис-убани. Пути проходят так близко от дома, что промчится поезд – и все здание трясется.
Жизнь свою Габо уже прожил. Были у него и жена, и сын. А теперь остался он один-одинешенек. Только и близких что целый квартал, где все знают и любят его, все от мала до велика называют его дядей Габо.
Семьдесят семь лет ходил Габо по этому свету. Семьдесят семь лет – это не мало, но и не так уж много: двадцать восемь тысяч дней светало и темнело для Габо. Двадцать восемь тысяч радостей он увидел и пережил, столько же бед и печалей. Потому и ходит он сгорбившись. Еле передвигает ноги: ведь приходится тянуть все дни, что остались у него за плечами.
Половину жизни Габо провел на паровозе. Полсвета увидел он из окна мчащегося паровоза.
Все пути, все дороги исколесил Габо – от Грузии до Крайнего Севера, от Дальнего Востока до Польши… Иногда в туманной памяти его, как острова, всплывают далекие станции и платформы. Старик не знает, почему то появляются, то исчезают в тумане эти незнакомые станции. Когда он их проезжал? И почему все снятся ему бесконечные, холодно сверкающие в ночи рельсы?
Бывает, что разбудит его крик паровоза. Приподнимет голову перепуганный Габо. В тишину вслушивается, да, в тишину, ведь на земле в этот час свивает свое гнездо ночь, тихая и спокойная. Наверное, вот так же, проснувшись, вслушивается мать в плач своего умершего ребенка.
Последнее время поезда даже окликают его:
«Га-бо, Га-бо, Га-бо!..»
«Га-бо, Га-бо, Га-бо!..»
«Га-бо, Га-бо, Га-бо!»
«Габриэ-э-эл!..»
Старик быстренько встает с постели и включает свет, выходит на железный балкон, повисший над улицей, вглядывается в ночную тьму.
«Даг-дуг, даг-дуг, даг-дуг!..»
«Га-бо, Га-бо, Га-бо!..»
Весь дом трясется, стекла звенят.
Габо знает: там, в конце улицы, вверху, где остался маленький просвет между двумя домами, сейчас покажется поезд. Не то что покажется – просто бледные прямоугольники его светящихся окон быстрой прерывистой лентой промелькнут и исчезнут.
И старик скоро вернется в комнату, крепко запрет дверь, закроет ставни, заберется в постель и с головой укутается в одеяло. Наступит блаженная тишина, ни звука не слышно ниоткуда… Потом дремота одолеет его, расслабит старческие мышцы. Теплый сон дрожью пробежит по телу.
«Га-бо, Га-бо, Га-бо!..»
«Га-бо, Га-бо, Га-бо!..»
«Габриэ-эл!..»
Снова возникают в тумане далекие незнакомые перроны, освещенные, набитые людьми вокзалы…
2
Утром почтальон принес Габо пенсию. Сейчас старик присел к столу и пересчитывает деньги. Часть их Габо оставит себе, а часть пошлет Гугуте в деревню. Так не только сегодня: Габо давным-давно уже посылает Гугуте деньги. Сначала он делил с ней зарплату, а теперь вот – пенсию.
Гугута – это внучка Габо, беленькая, светловолосая, маленькая девочка. После войны невестка с внучкой одно время жили у Габо. Потом невестка переселилась в деревню и увезла с собой Гугуту, светловолосую, беленькую Гугуту.
Габо семенит на почту, дрожащей рукой отсчитывает кассирше деньги, довольный, поворачивает обратно. По дороге заходит в парикмахерскую.
– Пожалуйте, дядя Габо. – Гладко выбритый парикмахер в белом халате пододвигает ему стул.
Старик молча садится перед зеркалом, устраивается поудобнее, стул, видно, точь-в-точь по нему приходится. Ничего не говорит Габо. Парикмахер сам знает, что надо делать, ведь не первый раз Габо приходит сюда.
– С почты, дядя Габо?
– Да, с почты.
– Послал деньги?
– Послал.
– Что пишет, когда, мол, приеду?
Вместо ответа Габо улыбается. Улыбка его таинственная. Старик что-то знает, но не говорит. Вернее, не хочет пока говорить. Потом он скажет, удивит парикмахера.
– Другой такой девочки не было в нашем районе.
– Только в нашем?
– Во всем Тбилиси, – поправляется парикмахер…
– Да-а… – Габо доволен.
Никто из парикмахеров больше их не слушает: приелось, все одно и то же. Только Габо и его мастеру никак не надоест разговор о Гугуте.
– Сколько ей было, когда ее увезли?
– Девять лет.
– Будь она сейчас здесь, вот бы приглядела за тобой?!
– Еще бы… Еще бы…
– Интересно, она все такая же красивая?
– А ты думал?
– А что, наверно, все такая же.
– Так-то…
– Такая беленькая была, прямо ангелочек!
– Она и сейчас беленькая.
– Откуда знаешь?
– Как откуда?!
– Ты ведь не видел ее с тех пор?
– Знаю… Мне сообщили…
Мыльная пена белоснежным облаком ложится на увядшее лицо, на седой затылок старика. Парикмахер, натянув висящий ремень, ловко точит бритву. Потом проверяет лезвие мизинцем и подступает к лицу старика.
Габо клонит ко сну.
Парикмахер – мастер своего дела, работает безупречно. Еще минута – и похорошевший старик поднимается с кресла. Незаметно, словно какое секретное письмо, сунет парикмахеру деньги в карман халата. Тот поблагодарит, проводит старика до дверей.
У порога Габо обернется, улыбнется лукаво, подмигнет и наконец скажет то, что скрывал до сих пор.
– В конце месяца приедет.
– Что ты говоришь? – всплеснет руками парикмахер.
– Ага!
– Вах, что я слышу!
– Приедет, приедет, а ты как думал…
Габо семенит своей дорогой. Парикмахер подходит к окну, улыбаясь, провожает старика взглядом…
3
Не так одинок Габо, как это вам кажется. У него есть друзья. Все они старые машинисты.
В пенсионный день собираются старики и беседуют в свое удовольствие до утра. Воспоминания, вот чем они живут и дышат. И сейчас направился Габо к друзьям. Купил по дороге две бутылки саперави, тушинского сыру, соленых огурцов.
Из всех старых машинистов Михо, пожалуй, выглядит самым бодрым. Он и рассудительней остальных. Друзья знают это, потому-то уважают его, даже слушаются. Слово Михо у них всегда в цене.
Сегодня старики собираются у Михо, сегодня его очередь.
Габо купил-таки вина, не может он прийти к другу с пустыми руками. Хоть и знает, что там и вина и всего прочего будет вдоволь. С трудом втащил Габо свои скрюченные отяжелевшие ноги наверх, на второй этаж. Выложил на скатерть тушинский сыр и соленые огурцы, поставил бутылки саперави. Потом друзья молча сели к столу и так же молча принялись за еду.
Налили вина. Габо тоже наполнили стакан.
– Мне не надо, дорогой.
– Один стакан.
– Нет, нет… – запротестовал Габо.
– Только один, выпьешь помаленьку…
Пьют все. Лишь Габо не может пить. Он старше любого из них, круче других согнут годами и, если выпьет, не добраться ему до дому.
Языки у подвыпивших стариков развязываются. Чары застольной беседы крепнут. Тосты звучат торжественней, в них, как говорится, появляется соль.
– Выпьем за наши паровозы! – Старики чокаются стаканами.
– Эх, в чьи-то руки они попали?! – восклицает один.
– И не говори! – вторит другой. – Мой-то, оказывается, теперь маневровый, в Зестафони. Я на нем весь свет объездил, а они вот куда его загнали. Да и посадили на него какого-то сопляка, что он смыслит в паровозах.
Большеголовый Гогия молчит. Безмолвно допивает он свой стакан.
Не о чем ему говорить. Два года назад размонтировали, разобрали его паровоз в Тбилисском депо.
Молчит и Габо. Дрожащими руками гладит старик стакан. Он тоже, как и Гогия, дожил до черного дня. Хоть и не разобрали пока его паровоз, но вот уже полтора года, как ничего о нем Габо не знает. Потерял старик из виду свой паровоз и никак не нападет на след, никак не разыщет его. Кто-то говорил Габо, что его паровоз в Батуми, а другие рассказывали, что стоял он в Самтредиа в каком-то тупике, со спущенной водой, с давно погасшей топкой. Некоторые же уверяют Габо, что паровоз его сейчас в Хашури, хороший парень водит его и как следует смотрит за ним. А старик не верит. Будь и вправду его паровоз в Хашури, разве бы он, Габо, не знал об этом? Ведь до Хашури-то рукой подать. И трех часов хватит с небольшим, чтобы туда добраться! Да и вообще, кому охота ухаживать за паровозом, кому он теперь нужен?..
Большеголовый Гогия пыхтит.
– Такова жизнь, – скажет Михо, – мы выполнили свой долг… Такова жизнь.
– Что значит «выполнили долг»? – спросит большеголовый Гогия.
– То и значит, – ответит Михо и наполнит себе стакан.
– А что у меня вот тут болит. – Гогия кладет руку на сердце и горячится. – Это разве не больше долга?
– Больше, больше! – поддакивают старики.
– Ну, так и не надо мне никакого твоего долга. Верни мне мой паровоз!..
Но его паровоза больше не существует, сам Гогия знает это не хуже других, может, потому-то он и горячится больше всех.
Михо поднимет стакан, и все замолкнут. У Габо мурашки пробегут по телу. Он знает, за кого обычно пьют после тоста за паровозы, и от удовольствия ерзает, вертится на стуле.
– За здоровье Гугуты!
– За Гугуту! – в один голос повторяют старики.
У Габо просветлеет лицо. Все на свете забудет старик. Ничего на этом свете не существует для Габо, кроме Гугуты.
– Приедет в конце этого месяца, – заявит улыбающийся Габо.
– Правда? – удивятся и обрадуются старики.
Эта радость, этот восторг не так уж неожиданны, зато неизменно искренни и сильны.
– За приезд Гугуты!..
– Да будет так!..
– Красивой, беленькой Гугуты!
Никто из них ни разу не видел Гугуты, но все убеждены: Гугута беленькая и красивая.
Габо так смеется, что начинает кашлять. Кровь приливает к лицу; багровеет, совсем заходится в кашле старик. И все не успокаивается, все повторяет:
– Гугута приезжает, моя беленькая, моя красивая Гугута! – Старик то кашляет, то смеется.
Михо в честь Гугуты затянет песню. Старики подхватят ее. Комната наполнится надтреснутыми старческими голосами. Габо успокоится, он доволен… С благодарностью глядит он на своих друзей. Сейчас он нащупает рукой карман. Поищет платок и вытрет слезы.
4
Габо дома один. Все ходит и шарит по комнате. Вытащил из ящика письма Гугуты. Надел очки, перечитал их. Ни в одном не пишет Гугута, что скоро приедет. Пишет только, что очень соскучилась, и в конце благодарит за деньги.
Старик вложил письма в конверт и снова спрятал их в ящик шкафа.
Гугута ничего не писала о приезде, но старик верил: рано или поздно она приедет, навестит его. Раз соскучилась по нему, значит, приедет. А ведь Гугута в каждом письме так и пишет: очень соскучилась.
Старик не стал бы и дожидаться ее приезда, сам бы поехал за Гугутой в деревню, да только… Хоть и не винил старик невестку, не должна же она была состариться возле него, а все же где-то в глубине души не утихала обида: не мог Габо пережить, что женщина, которую он лелеял, как родную дочь, так быстро забыла его сына.
Долго ждал Габо приезда Гугуты. Обманывал себя, обманывал других, уверял, что в конце вот этого именно месяца Гугута приедет обязательно. Но месяц уходил за месяцем, а Гугута все не появлялась, беленькая, красивая Гугута.
И сейчас вернулся Габо от Михо опустошенным, словно ограбленным. Ложная радость испарилась по дороге. Еле дотащил он до дому свои усталые старые кости. Некоторое время рылся, копался в ящиках шкафа, потом приготовился ко сну, разделся, потушил свет и улегся в постель.
Крик паровоза разбудил его. Старик сел на кровати, прислушался. Кругом была тишина. Габо напряг слух: на улице мяукала кошка.
Он накрыл голову одеялом, попробовал уснуть. Душераздирающее мяуканье на улице продолжалось. Габо встал, сунул ноги в тапочки. Пошарил рукой по стене, включил свет. Вышел на железный балкон. Посмотрел вниз на улицу. Кошка должна была быть где-то здесь, поблизости.
– Брысь, кошка!
Кошка замяукала сильнее. Старик вернулся в комнату. Чиркнул спичкой, зажег железнодорожный фонарь и снова вышел на балкон. Осветил фонарем углы улицы.
– Брысь! Кошка, брысь!
Кошка перестала мяукать…
Погасил фонарь, закрыл дверь.
После ночной прохлады старику была приятна теплая постель.
Он как следует подогнул по бокам одеяло. И вот уже незнакомая станция всплыла в тумане, битком набитый людьми, ярко освещенный вокзал.
Пассажиры суетятся, прощаются друг с другом, целуются… Звонок. Поезд сейчас отойдет, вот-вот тронется… Тронулся уже. Габо глядит на перрон. Там пусто, только красивая беленькая девочка стоит и машет ему рукой. Габо узнал ее, позвал даже, но крик паровоза перекрыл его голос… Крик разбудил старика.
На улице истошно мяукала кошка.
– Тьфу, проклятая, чья это кошка!.. И чего она орет в самую полночь. – Потом добавил: – А со мной-то что творится: кошачье мяуканье принял за гудок паровоза.
Старик опять встал, зажег свет. Одевшись, осторожно спустился по лестнице, прошел через двор на улицу.
Под железным балконом сидела и мяукала здоровенная кошка; завидев человека, она зло сверкнула зрачками и скрылась в ночную тьму.
5
Он встал рано. Подмел комнату, прибрал ее. Габо любит порядок… Любит, чтобы все было на своем месте.
Габо вынес на железный балкон стул и уселся погреться под утренним солнцем. Старик закрыл глаза, нет, он не спит, просто глаза у него закрыты. Он ждет, когда закипит чайник. Габо и чай любит, горячий, ароматный чай и грузинский хлеб с тушинским сыром.
Раздался осторожный стук в дверь. Старик поднялся, возя по полу тапочками, поплелся открывать.
Он открыл дверь. На пороге стояла круглолицая, краснощекая, светловолосая женщина.
– Дедушка Габо! – вскрикнула женщина и кинулась на шею старику. – Не узнал? Я ведь Гугута!
У Габо подогнулись колени, задрожало все тело. Трясущимися руками водил он по спине внучки, ласкал ее, гладил.
– Гугута!.. Гугута!
За Гугутой стояли три черненьких мальчика, один в одного, загорелые, круглолицые, все как налитые… А за ними – их отец, тоже весь как налитой. Большое четырехугольное скуластое лицо. Кепка со вздернутым вверх козырьком, не охватив всей головы, улеглась на макушке. Отец улыбался вместе с детьми. И черные четырехугольные его усы растянулись до ушей. Гугута представила дедушке все свое семейство.
Габо пригласил их в комнату, засуетился.
«Бог ты мой, Гугута приехала», – бормотал он про себя и на скорую руку накрывал стол. Завтра придет он в парикмахерскую и скажет: Гугута приехала!
Гугута приехала! – завтра весь город узнает об этом.
А Гугута тем временем достала из чемодана хлеб домашней выпечки «шотис пури», крутые яйца, вареную курицу. Давно притихшая комната Габо ожила, зашумела. На радостях старик никак не мог усидеть на месте, вертелся, суетился, ласкал то Гугуту, то правнуков. Видно было, что мальчики изрядные шалуны. Едва освоившись, они уже сцепились, пустили в ход кулаки, не давали поесть друг другу.
Отец терпел, терпел, а потом как стукнет каждого по голове. Да так, что Габо чуть не лишился чувств, но не позволил себе сделать замечание зятю.
– Они у меня, – сказал зять, – и клопа в стенке не оставят в покое.
Мальчики примолкли, успокоились и снова принялись за еду.
– Почему не сообщила, что собираешься приехать? – спросил Габо у Гугуты.
– Не знаю… Я и не собиралась приезжать… Это потом как-то надумали.
– Оказывается, замуж вышла, и дети уже у тебя… А я и не знал ничего… Разве так можно, доченька.
– Не знаю… Мама говорила, не пиши, мол.
– Почему же?
– Потому… – Гугута застеснялась, покраснела, наконец все-таки сказала: – Если, говорит, узнает о твоем замужестве, денег больше не будет присылать.
– Эх, как могла она сказать такое… На кой черт мне эти деньги, все, что видишь здесь, все твое, доченька. Мне-то ведь на два дня жизни осталось, какого же дьявола держаться мне за все это… Или в могилу с собой тащить?
До конца завтрака зять еще раз отлупил детей, еле унял их. Потом все встали, Гугута попросила деда повести их по городу, сказала, что ей надо сделать кое-какие покупки. Старик сменил одежду (надел железнодорожную форму) и пошел впереди внучки и зятя. Мальчиков оставили дома. Строго-настрого наказали им ничего не трогать, вести себя смирно, не устраивать беспорядка, а то, мол, худо вам будет…
И мальчики остались в комнате одни. А взрослые ушли в город сделать кое-какие покупки.
6
Вечером вернулись домой усталые…
Мальчики на славу поработали за день. Габо не узнал свою комнату, так она была разорена и разгромлена. Все переломали, перемешали, перевернули вверх дном. Выбили стекло в окне, разбили графин, пол залили водой. Обшарили ящики шкафа, раскидали по мокрому полу разные бумаги, письма, карточки, вилки и ножи, тарелки… Сами тоже вымазались, перепачкались. Разодрали друг на друге одежду, в которую их специально нарядили по случаю поездки в город.
Старик в отчаянии опустился на стул. Гугута стала прибирать комнату, а отец набросился на детей.
Габо хотел было остановить зятя, но ничего из этого не вышло. Зять не успокоился, пока не вздул мальчишек.
Потом все как-то улеглось. Гугута накрыла на стол, сели ужинать.
– Дедушка, если все это мое, – нерешительно начала Гугута, – тогда… Тогда мы кое-что, сколько осилим, заберем с собой…
– Твое, дочка… Сказал ведь, что твое…
Гугута многозначительно посмотрела на мужа: вот мол, тебе, а ты еще не верил, что старик правду говорит.
Габо пил чай и смотрел на Гугуту. В этой полной, сильной, краснощекой женщине он искал свою маленькую Гугуту, красивую, беленькую Гугуту. На миг у него даже появилось сомнение, может, это не она, но старик сразу же отбросил эту мысль. Конечно, это была Гугута, только она очень изменилась. Повзрослела, пополнела. Выражение ее глаз не узнал старик, целый день думал он об этом и только сейчас догадался: во взгляде Гугуты пряталась незнакомая ему жадность. Только одни волосы остались прежними, светлые, блестящие волосы.
Гугута… Гугута… Маленькая, красивая, беленькая Гугута…
– Сейчас бы самое время укладывать спать, – сказал зять.
– Да, ложитесь, дети мои.
– А ты?
– Я тоже лягу… Все будем спать…
Габо постелил себе на тахте. Детей уложил на одну кровать, на другую легли муж и жена.
Потушили свет.
А дети – никто, мол, нас не видит – принялись колотить друг друга ногами.
– Тихо! – раздался голос зятя.
Дети ворочались, смеялись, прямо давились от смеха.
– Сейчас же спать, не то дождетесь у меня!..
Теперь у Гугуты начался приступ смеха. Муж что-то шептал ей, а она смеялась, сунула голову под одеяло и тихо хохотала.
Заснули.
Потом все стихло.
– Ребятки, спите? – спросил зять, потом этот же вопрос повторила Гугута:
– Ребятки, спите?..
Дети не отвечали.
Габо неподвижно лежал на тахте. Широко открыл глаза и уставился в темноту.
Он ни о чем не думал. Он так вымотался за день, что и не мог думать о чем-нибудь. Вдруг послышался шорох и шепот. Габо невольно прислушался. Смутился, покраснел, лицо у него запылало. Он накрыл голову подушкой, одеялом… Невозможно… Ведь он, Габо, здесь, в этой комнате, еще не спит… Хоть бы подождали, пока старик уснет…
И снова все затихло… Зять повернулся и захрапел…
Габо не пытался уснуть. Он лежал лицом вниз и плакал старческими слезами.
Гугута… Гугута… Маленькая, красивая, беленькая Гугута…
7
– Дедушка, этот матрац и одеяло мы тоже возьмем. Хватит тебе одной пары, на что тебе больше?
Габо хотел сказать: «Ко мне иногда приходят друзья. Захмелеет кто-нибудь – я укладываю его вот в эту постель: пусть отдохнет до утра». Но не мог сказать. Да и как скажешь, быть может, им одеяло и матрац нужней, чем ему…
– Возьми, доченька…
– Дедушка, и эти тарелки, куда тебе столько тарелок?
Габо хотел сказать: «Иногда друзья собираются у меня. Я накрываю им на стол… Вот из этой тарелки с позолоченной каемкой любит кушать Михо…» Не сказал. Как он мог сказать?..
– Возьми, доченька.
– Дедушка, и эти бокалы возьмем… Зачем тебе одному так много бокалов?
Габо хотел сказать…
Ничего не сказал. А сердце сжалось: ведь большеголовый Гогия любил как раз вон тот высокий стройный бокал, только из него и пил.
– Возьми, доченька.
Отъезжающие уложились, упаковали, перевязали весь багаж. Взвалили на себя поклажу и зять и Гугута, детей тоже нагрузили понемногу и так, навьюченные, отправились на вокзал.
Габо проводил их до ворот. Попрощался. Долго смотрел вслед уходящим. Когда они скрылись из виду, старик вернулся во двор.
– Кто это были, дядя Габо, кого провожал? – спросили соседи.
– Родственники из деревни гостили.
– А мы-то думали, Гугута приехала с мужем и детьми…
Старик, мотнув головой, прошел мимо.
Снова один семенит он по комнате. Суетится старик. Любит Габо порядок, любит, чтобы все было на своих местах. Они уехали, и теперь он приберет комнату, вернет ей прежний вид. Мучается старик, трудится вовсю, а комнату так и не может убрать по-прежнему. Чего-то недостает, не хватает, не то что не хватает – просто ничего больше нет, опустошена комната.
Умный человек Михо, прозорливый. Габо повторяет его слова:
– Такова жизнь… Мы выполнили свой долг. Такова жизнь!
И Габо выполнил свой долг.
– А что значит «выполнили долг»? – вспоминает старик большеголового Гогию.
– То и значит.
– А что у меня вот тут болит? – Как и большеголовый Гогия, Габо прижимает руку к груди и горячится. – Это не больше долга?
– Больше, больше!
– Так не хочу я никакого твоего долга, верните мне мой паровоз! – Это сказал большеголовый Гогия.
Может быть, и Габо не хочет выполнять свой долг. Верните ему маленькую Гугуту, которую он ждал пятнадцать лет. Верните ему красивую, беленькую Гугуту.
Габо вернет, он пойдет и разыщет. Кто-то говорил, что его паровоз в Хашури, что хороший парень водит его и смотрит за ним как следует… Что-то Габо перепутал, в чем-то ошибся, а может быть, и не ошибся, просто это ему кажется, что он ошибся. Может быть, это потому, что уже стемнело и он почувствовал усталость!..
Сон одолел старика, надавил на веки, силой заставил закрыть глаза.
Габо засыпает, не раздевшись. Во сне поезда снова зовут его:
«Га-бо, Га-бо, Га-бо!»
«Га-бо, Га-бо, Га-бо!»
«Габриэ-эл!»
Испуганный, он вскочит и прислушается. Трясется дом, дребезжат стекла. Это уже настоящий поезд, кошачье мяуканье больше не будит его. Настоящий поезд, такой же, какой он сам мчал когда-то по дорогам земли.
Старик смотрит с железного балкона в пространство, туда, где вверху между двумя домами очень скоро промелькнут бледно освещенные окна.
Даг-дуг… Даг-дуг… Даг-дуг!..
У-у-у-у!
Старику хочется увидеть поезд совсем близко, совсем рядом почувствовать его.
…Выходил из комнаты тихо, как будто в ней был еще кто-то и старик убегал от него, выбрался на цыпочках наружу, заторопился.
Лишь шуршание его шагов нарушало покой полутемной безлюдной улицы. Габо знал, что не успеет застать поезд, и все-таки спешил к железной дороге. Линия проходила наверху, за маленьким холмом.
