Текст книги "Белый конь"

Автор книги: Арчил Сулакаури

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)

– Лука!

Лука сквозь сон узнал голос Маико и очнулся с таким чувством, будто его застали на месте преступления.

– Куда ты запропастился, Лука?

– Не знаю. Я не мог там стоять.

– Я столько времени тебя ищу, даже устала!

– Иди сюда, садись.

– Нашел время садиться. Уже больше половины народу ушло.

– Ну и что, не оставаться же им здесь! А меня не спрашивали?

– Еще бы! Особенно один лысый дядька тебя разыскивал и очень сердился, я, говорит, в жизни не встречал такого бессердечного и невоспитанного мальчишку! Почему, говорит, он не хочет проститься с родной тетушкой? Не думает ли он, что увидит ее еще и завтра?

– Это, наверно, Поликарпе.

– Кто такой этот Поликарпе?

– Не знаю… Впервые вижу. Иди садись, – снова предложил Лука.

Маико присела на цоколь рядом с Лукой.

– Хоть бы поскорее занятия начались, надоело дома сидеть, – сказала Маико.

– И мне надоело. – Лука так внимательно разглядывал худенькую чернявую Маико, словно видел ее впервые.

«Интересно, она когда-нибудь вырастет или навсегда останется такой маленькой», – думал он.

Солнце склонилось к западу, и на могилах лежали длинные тени кипарисов. Лука только теперь вспомнил, что ему опять снилась Мтвариса, и настроение у него испортилось. Ему показалось, что втайне от всех он совершал преступление. В его сознании вдруг всплыло одно слово, значение которого он не до конца понимал, но чутье и ночная беседа с Андукапаром подсказывали ему, что примерно должно означать слово «кощунство». Возможно, потому он и обманул Андукапара, когда сказал ему, что понимает смысл этого слова. В общем, так или иначе, до конца он его не понимал, и это не вполне понятое слово лишало его покоя.

– Мне так жаль твою тетю, – нарушила молчание Маико. – Она осталась совсем одна…

– Мне тоже ее жаль…

– Говорят, что близнецы бывают особенно привязаны друг к другу.

– Должно быть…

– Мне ее очень жаль. – В больших глазах Маико стояли слезы, и она отвернулась, наверно, для того, чтобы Лука не видел, как она плачет.

Лука придвинулся поближе к Маико. Так близко, что плечом ощутил прикосновение ее плеча, наклонился и осторожно, как будто сдувая пыль, поцеловал ее в щеку. Лука ясно видел, как из выреза ситцевого платья Маико расползлась краснота. Эта предательская краснота сначала охватила шею, а потом вспыхнула на лице. Маико не проронила ни слова, не шелохнулась, сидела, затаив дыхание.

Тогда Лука еще раз поцеловал Маико. Тут Маико встала и строго взглянула на него. В глазах ее по-прежнему стояли слезы. Лука тоже поднялся, хотел что-то сказать, но язык не подчинялся ему. Маико, не дав ему опомниться, повернулась и пошла. Она медленно шла среди могил, опустив голову и задумавшись. Лука покорно следовал за ней.

Словно сговорившись, они остановились у могилы тети Нуцы. На свеженасыпанном холмике лежали венки из живых и искусственных цветов. Вокруг не было ни души. Видно, все давно ушли. Маико и Лука молча отошли от могилы и направились к выходу. Но не так-то просто оказалось выбраться из кладбищенского лабиринта; они долго блуждали и, наверно, блуждали бы еще дольше, если бы случайно не наткнулись на сторожа.

Они спустились по той же улице, по которой сюда пришли, перешли через железнодорожные пути и очутились в Сванетском районе. Оба не проронили ни слова. Шли молча, как будто были в ссоре. «Зря я ее обидел, – думал Лука, – надо просить прощения. Если простит – хорошо, если нет, завтра или послезавтра попробую помириться!»

– Маико!

Маико так быстро вскинула голову, словно все это время только и ждала, когда он ее позовет, причем лицо ее светилось каким-то особым светом. Теперь она глядела на Луку совсем не так строго и обиженно. Напротив, Луке она показалась веселой. Лука хотел спросить, не обиделась ли она, но теперь спрашивать об этом не имело смысла. Он это почувствовал сразу, как только встретил полный ожидания взгляд Маико. Но, несмотря на это, он все-таки спросил:

– Ты обиделась, Маико?

Маико снова нахмурилась, как будто успела уже все забыть, а его слова причинили ей боль.

– Не сердись, пожалуйста! – Лука взял ее за руку.

Маленькая рука, приводящая его в трепет, неподвижно лежала в его ладони. Она не делала попытки высвободиться, как будто добровольно сдавалась в плен. Но как только они вышли к трамвайной линии, Маико неожиданно вырвала руку и побежала. Она быстро пересекла улицу и скрылась за углом. А за углом уже показался знакомый купол церкви. Лука видел, как Маико обгоняла всех пешеходов, быстро лавируя среди прохожих, мчалась без оглядки, как в ту недавнюю ночь. У Луки было такое чувство, будто у него отняли что-то очень дорогое. Казалось, он мог догнать и вернуть то, что у него вырвали из рук, но почему-то сдерживался и не пускался в погоню.

До своих ворот он добрел в каком-то тумане. Проходя мимо липы, Лука явственно услышал голос почтенного Поликарпе. Пьяный Поликарпе обнимал и целовал дядю Ладо, не в силах сдержать переполнявшей его благодарности.

– Ты настоящий человек, Ладо! Представь себе, рыбы хватило на всех! Меня зовут Поликарпе Гиркелидзе, и я никогда этого не забуду, Ладо!

Глава седьмая

Не прошло и месяца после похорон, как Датико Беришвили, который так и не выяснил, которая из сестер умерла, подослал к тете Нато человека и предложил обменяться квартирами. Семья Беришвили занимала одну комнату на первом этаже. Комната была довольно большая, Датико с женой свободно в ней умещались, но, как говорили, комната была темноватая и плохо проветривалась. Единственное окно и дверь выходили во двор.

За две комнаты Датико давал одну. За вторую комнату и галерею он выплачивал деньги. Посредник так и закончил свою речь:

– Больше мне нечего добавить. О цене договоритесь сами.

Тетя Нато не на шутку рассердилась. Она побледнела, задрожала всем телом и долго не могла произнести ни слова. Посредником выступал старый чувячник, тихий, порядочный человек, живший в хибарке. Лука сразу заметил, что Беришвили не очень удачно выбрал посредника, который, успокаивая тетю Нато, говорил следующее:

– Не волнуйтесь, уважаемая, разве стоит нервничать из-за таких пустяков. Я – человек маленький, мне поручили – и я пришел. А меняться или нет – дело ваше. Мой совет такой: эта проклятая война в конце концов кончится. Ваши вернутся. Да и малец растет, скоро своей семьей обзаведется. В той темной каморке вам будет тесно. Людям к нужде не привыкать, можно и перетерпеть маленько.

Старый чувячник говорил спокойно, неторопливо, в его голосе звучали боль и горечь. Но тетя Нато все равно никак не могла успокоиться.

– Да как он посмел! – возмущалась она, нервно ломая пальцы. Потом обратилась к старому чувячнику: – Уж не думает ли он, что мы сироты безродные! Мой зять на фронте воюет с фашистами. Каждую минуту смотрит смерти в глаза, а этот пристроился в тылу и на нашу квартиру зарится!

Позиция тети Нато была ясна, и старый чувячник поднялся, прощаясь, почтительно пожал протянутую руку, остановившись на пороге, даже за что-то поблагодарил тетю Нато и вышел. Лука не шибко смыслил в квартирном обмене. Ему было все равно, где жить, в одной комнате или в пяти. Его потрясло совсем другое.

Из тетушкиных слов он понял, что их семья имела покровителя, сильного, непобедимого. Достаточно только упомянуть его имя, чтобы многих заставить отступить. Этим покровителем был его отец, и, главное, это признавала сама тетя Нато.

Лука внезапно растрогался и на цыпочках вышел из комнаты, чтобы не раздражать и без того расстроенную тетушку. Он сел на подоконник спиной к окну и увидел через открытую дверь, что тетя Нато дрожащей рукой наливает в стакан какие-то капли. Лука сейчас сожалел о своем давешнем упрямстве. Тетя раза три попросила его пойти с ней на кладбище, а Лука не пошел, заявил, что ему надо готовить уроки. Но в учебники он даже не заглядывал. Все воскресенье бездельничал, сидя на балконе или во дворе под липой.

Накануне Лука услышал от Андукапара интересную новость: оказывается, к дяде Ладо явилась женщина неопределенной национальности, возраста и профессии, привела с собой девочку лет пятнадцати-шестнадцати и сказала, что это его внучка. Я, говорит, не только ее, но и себя одну прокормить, не в состоянии. Оставила девочку и ушла. Ничего, говорит, не поделаешь, как-нибудь присмотрите за своей внучкой. Крепко задумался дядя Ладо – как же это он до сих пор не знал, что у Котико была жена и такая взрослая дочь?! Котико приходился ему пасынком: когда дядя Ладо женился, у его жены был уже довольно взрослый сын, и вполне вероятно, что дядя Ладо ничего не знал о его жизни, потому что юноша рос замкнутым, молчаливым, хмурым и необщительным. Дядя Ладо потребовал, оказывается, свидетельство о браке, а женщина неопределенной национальности отвечала: какое там еще свидетельство, я была любовницей Котико, а если вы не верите, что это его дочь, напишите ему, он вам ответит.

Эта история весьма заинтересовала соседей. Лука давно не видел, чтобы все так дружно высыпали во двор. Его самого эта новость тоже не оставила равнодушным. Он сидел под липой рядом с Коротышкой Рубеном и время от времени поглядывал на балкон дяди Ладо. Рубен знал об этой истории не больше других и не особенно старался получить какие-нибудь дополнительные сведения. Он больше переживал из-за своих голубей.

– Что делать, – вздыхал он, – корм достать невозможно, наверно, придется всех продать.

Соседи, и в том числе Лука, напрасно томились в ожидании. Дочка Котико, как видно, показываться не собиралась. Только дядя Ладо вышел на балкон и, глядя на Куру, несколько раз подряд затянулся самокруткой.

Наутро по дороге в школу Лука поздоровался с Рубеном, сидевшим под липой. Лука очень удивился и даже заподозрил неладное, когда вежливый Коротышка не ответил на приветствие. Теряясь в догадках, Лука приостановился, и еще большее удивление отразилось на его лице.

Рубен плакал, по безбородому, сморщенному личику текли слезы. Лука подошел к нему и спросил:

– В чем дело, Рубен, почему ты плачешь?

– У меня голубей украли! – не сразу выговорил Коротышка, вытирая кулачком слезы.

Дверца зеленой голубятни была открыта. Этой ночью сломали, говорил Рубен, вместе с Лукой осматривая выломанную дверцу. Опустевшая голубятня пахла заплесневелым хлебом и птичьим пометом.

В такую минуту трудно найти слова утешения. Как ни ломал голову Лука, он лишь невнятно пробормотал, что искренне сочувствует Рубену. Лука и в самом деле жалел Рубена и был огорчен. Хотя Коротышка и трясся над своими кормильцами голубями, он все же иногда разрешал брать их с собой на стадион. И Лука не раз уносил птиц за пазухой и выпускал их, как только забивали первый гол. Потом он всегда тревожился: а вдруг голуби не отыщут своего дома и потеряются? Но тревога оказывалась напрасной. Едва войдя во двор, он видел гордо улыбающуюся физиономию Коротышки Рубена – и понимал, что голуби не заблудились и безошибочно сели на черепичную крышу своего дома.

– Сколько их было? – спросил Лука.

– Двадцать пар, – не задумываясь, ответил Рубен.

Лука сочувственно покачал головой и нехотя побрел к воротам; расстроенный голубятник, ковыляя за ним следом, продолжал жаловаться. Коротышка еще не совсем расстался с надеждой. Если их не съедят, говорил он, или не запрут на несколько месяцев, то они непременно вернутся, пусть даже не все, но наверняка больше половины. И правда, четыре голубя прилетели через неделю. Бедняжки были очень грязные, голодные и усталые. Судя по всему, они проделали долгий путь, прежде чем добрались до старого гнезда. Потом вернулись еще три голубя, они выглядели так же, как те, которые прилетели раньше. Коротышка себя не помнил от радости, но торжество его оказалось преждевременным: из сорока вернулись только семеро.

В тот день Лука, разговорившись с Рубеном, опоздал на первый урок. Он еще по дороге понял, что опаздывает, если бы он даже бежал изо всех сил, все равно не успел бы к звонку, и поэтому спешить не стоило.

Школу перевели на Бельгийскую улицу. Здание было вполне приличным, но узкие коридоры и маленькие классы не шли ни в какое сравнение с прежней школой. На переменах крошечный дворик безжалостно ограничивал возможности ребячьих шалостей и развлечений. Единственное преимущество нового помещения заключалось в том, что оно находилось ближе, и Лука выходил из дому на десять минут позже.

Если он опаздывал, то бежал напрямик по маленькой узкой улочке. Такой путь был бы очень удобным, если бы не низкорослый чернявый мальчишка, который не давал Луке проходу. Этот мальчишка, с густыми бровями и черным пушком под острым носом, наводил на Луку ужас. Он останавливал его в самом начале улицы и тотчас отбирал портфель. Оставлял себе резинку, карандаш, ручку или чистую тетрадь, одним словом, все, что ему приходилось по вкусу, потом разок поддавал Луке коленкой под зад и отправлял его в школу.

Лука не был ни слабым, ни трусливым, но в данном случае, как видно, особую роль играл район – географическое положение. Мысленно Лука часто заманивал этого чернявого мальчишку на свою улицу и беспощадно колотил его, но это было только воображение, мысли и мечты оскорбленного и униженного человека.

Лука, разумеется, мог привести друзей и сквитаться с этим разбойником, с этим непрошеным таможенником, на его же собственной территории. Но этого он не мог себе позволить, так как считал нечестным нападать всем на одного. И потом, струхнув в первый же день, он стыдился обнаружить свою трусость. Стыдился настолько, что, вспоминая об этом, заливался краской. В своем позоре он никому не признавался, даже Андукапару. Таил обиду в сердце и исходил желчью. Назавтра, жаждущий мщения, направлялся к роковой улице, чтобы один на один рассчитаться с противником. Но стоило ему лишь завидеть наглого вымогателя, как хорошо продуманная и тщательно взвешенная месть откладывалась на следующий день, а Лукой вновь овладевал отвратительный, неодолимый страх, из-за которого он потом сам себя ненавидел.

Три дня назад Лука опять заметил стоявшего на углу Чернявого и, стараясь не глядеть в его сторону, – авось хоть на сей раз оставит меня в покое, – быстрым деловым шагом продолжал идти к школе. В тот момент, когда он уже считал себя спасенным, «таможенник» окликнул его:

– Эй, дружок!

Лука окаменел от страха.

– Иди сюда! – позвал Чернявый с той стороны улицы. Прислонясь к стене, он манил Луку пальцем.

«Не пойду!» – упрямо подумал Лука.

– Иди сюда, говорю!

– Чего тебе?

– Иди сюда!

– Не пойду! – ответил Лука, хотя и сошел с тротуара на мостовую.

Краешком глаза Лука заметил, что там же стоял парень, который только что вышел из подъезда и теперь, сунув руки в карманы, наблюдал за ними. Может, он именно из-за этого парня так заартачился; раньше никто не присутствовал при его позоре и унижении, а теперь посторонний человек становился невольным свидетелем его трусости и слабости. На лице у самоуверенного «таможенника» погасла ядовитая улыбка. Он отошел от стены и лениво сделал несколько шагов вперед.

– Так, значит, не пойдешь.

– Не пойду!

Незнакомый парень направился к ним, он тоже шел неторопливо, не спешил приблизиться, наверно, ему было интересно, как будут развиваться события без его вмешательства. Чернявый стоял на краю тротуара, с лица его сошла недавняя улыбочка, и ее место заняло хорошо знакомое Луке выражение. Это был тот самый взгляд, от которого у Луки леденела кровь в жилах. Теперь Лука твердо решил не уступать, хотя бы сопротивление и стоило ему жизни.

Лука внезапно обнаружил, что прежний страх и робость исчезли. Удивительно, но это было именно так. Он сейчас меньше боялся двух противников, чем одного, которого почти ежедневно встречал на улице.

– Здорово, кореш! – приветствовал Чернявый незнакомого парня и даже улыбнулся ему с чувством явного превосходства.

– Какой я тебе кореш, сопляк!

– М-да… – сразу потерялся Чернявый. – Здравствуй, Ираклий.

Ираклий обернулся к Луке:

– Иди сюда, не бойся.

– А я и не боюсь! – ответил Лука, переходя улицу.

– Что у тебя с ним за счеты?

Лука пожал плечами.

– Драться не побоишься?

Лука смешался.

– Ты грузин?

– Грузин… – ответил Лука.

– Как тебя зовут?

– Лука.

– А ну, пойдемте подальше, – обратился к обоим Ираклий.

Они прошли шагов пятьдесят. Ираклий остановился возле каких-то ворот и заглянул во двор. Лука невольно посмотрел туда же: подворотня и двор были пусты, никого не было видно.

– Ступайте и деритесь… – сказал им Ираклий, а потом обернулся к Луке: – Дай мне портфель, я подержу.

– С кем это я должен драться, неужели с ним? – засмеялся Чернявый. – Ведь если я его стукну разок, он ноги протянет! – Он сжал правую руку в кулак и медленно стал ее сгибать. – Ты посмотри, какие у меня мускулы?

Никогда в жизни у Луки так быстро и так сильно не колотилось сердце. Он побледнел, руки обмякли и повисли как плети. Когда противник с вызывающей смелостью вошел в ворота, Лука нехотя передал Ираклию портфель, успев при этом подумать: «Дать бы сейчас отсюда деру, а после сюда ни ногой, никогда в жизни!» Но не такой он был трус, чтобы поддаться этому позорному желанию.

Лука вошел в темную подворотню и приготовился к драке. Взглянув на противника, он подумал, что этот наглец, должно быть, еще никогда ни с кем не дрался. Он так смешно дергался и так неуклюже размахивал кулаками, что на какое-то мгновение Луке даже стало его жаль. Но он не стал мешкать, размахнулся и ударил кулаком в ненавистное лицо Чернявого. «Ой мамочка!» – взвыл тот и выскочил на улицу. Лука хотел дать ему пинка под зад, но едва достал убегавшего носком ботинка.

А сегодня, с опозданием явившись в школу, он обнаружил Ираклия, того самого «кореша», в собственном классе, смущенно сидевшего на последней парте. На перемене никто не вышел из класса, так как всех интересовал великовозрастный новичок, и все исподтишка его разглядывали.

Завидев Луку, Ираклий просиял и поднялся ему навстречу.

– Здорово, Лука!

– Здравствуй!

– Как живешь?

– Потихоньку.

– Ты больше не встречал того?

– Нет.

– И не встретишь. Второго такого труса на нашей улице нет и не было.

Одноклассники совсем опешили от того, что у Луки объявился такой дружок. Лука и Ираклий моментально поняли это, и свои прежние отношения, не сговариваясь, окружили еще большей таинственностью.

– А ты не видел его? – спросил Лука.

– Нет, не видел, – многозначительно улыбнулся Ираклий.

– А я бы очень хотел с ним встретиться.

– Да у него против тебя кишка тонка!

Весь класс, затаив дыхание, прислушивался к их беседе.

– Пошли во двор, покурим, – предложил Ираклий.

– Я не курю.

– Точно?

– Точно!

– Хотя да, я и забыл, что ты не куришь. Ну ничего, идем со мной просто так.

– С удовольствием, но мы не успеем, сейчас звонок будет.

– Правда?

– Да, сию минуту.

– Тогда пойдем на большой перемене.

Ираклий поднял руку, уже было взявшуюся за карман, и похлопал Луку по плечу.

Вскоре прозвенел звонок, и в класс вошел учитель грузинского языка и литературы Закария Инцкирвели, тщедушный седой старичок в золотом пенсне на большом, с горбинкой, носу. Закария Инцкирвели был старым педагогом, преподавал греческий и латынь в одной из тбилисских гимназий, но после изъятия их из программы взялся за родной язык и литературу. В нынешнем году его назначили классным руководителем, и он старался быть всегда строгим и справедливым. Справедливость его была признана всеми, а вот что касается строгости, то ребята быстро раскусили, что она была показной, и изрядно распустились, хотя и продолжали уважать старого учителя за его справедливость.

Инцкирвели, не читая списка, заметил новичка.

– Как твоя фамилия? – спросил он, садясь за свой стол.

Ираклий тотчас поднялся и вежливо ответил:

– Девдариани, уважаемый учитель.

– Имя?

– Ираклий.

– Кем тебе приходится Шалва Девдариани?

– Никем.

– Хороший человек был Шалва… Из какой школы тебя перевели?

– Из двадцать пятой.

Весь класс жадно внимал этому диалогу, всех без исключения интересовала биография новичка.

– Судя по всему, ты остался на второй год?

– Да, уважаемый учитель.

– Причем, если я не ошибаюсь, ты оставался дважды.

– Так точно, уважаемый учитель.

Любопытство класса было напряжено до предела, потому что второгодников все видели сколько угодно, а вот дважды второгодника видели впервые!

– Ты производишь впечатление вежливого юноши… Но, как видно, для того, чтобы перейти из класса в класс, одной вежливости недостаточно, – заключил Закария Инцкирвели.

Ираклий покраснел и, очевидно, разозлился, потому что на лице его появилась кривая усмешка.

– Садись.

Ираклий сел.

Классный руководитель раскрыл журнал, пробежал глазами список и стал кого-то разыскивать в классе. Взгляд его остановился на Луке.

– Почему ты пропустил первый урок?

– Я опоздал. – Лука встал.

– Пусть завтра же придет твоя мать.

– Мама не сможет прийти.

– Почему?

Лука не ответил.

– Я спрашиваю, почему она не сможет прийти!

– Уважаемый учитель… – С соседней парты поднялась Маико. – Мама Луки за пять дней до начала войны уехала на Украину, чтобы повидаться с мужем, и до сих пор не вернулась.

– Ах, вот как? Почему же ты ничего мне не сказал?..

– Не знаю… А зачем говорить?

– Ладно. Садись.

– А тетушку похоронили месяц назад, – помолчав, добавила Маико.

– Садитесь. Садитесь.

Маико и Лука сели.

У Луки вдруг испортилось настроение, как будто он впервые услышал о том, что его мать без вести пропала. У него закружилась голова и на лбу выступил пот. Ему даже показалось, что его затошнило от голода, он оперся локтем о парту и закрыл глаза.

– Что с тобой, Лука? Тебе плохо? – зашептал сидевший рядом Мито.

– Ничего. Ничего… Сейчас пройдет… – ответил Лука.