Текст книги "Итальянец"

Автор книги: Анна Рэдклиф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 34 страниц)

я благодарен ему даже больше, чем если бы взял эти самые цехины.

Маркиз, улыбнувшись ошибке Пауло, возразил:

– Не представляю, дружище, каким образом одно может помешать другому и почему нельзя, оставаясь с хозяином, сделаться вместе с тем обладателем тысячи цехинов, и потому приказываю тебе, под угрозой моего нерасположения, принять эти деньги; а в случае твоей женитьбы я надеюсь встретить с твоей стороны ничуть не меньшее послушание, ибо намерен выделить твоей будущей супруге еще одну тысячу цехинов в качестве приданого.

– Это уж чересчур, синьор, – проговорил Пауло, рыдая, – этого просто нельзя вынести! – И с этими словами он выбежал из зала. Сквозь гул восхищения, вызванного его поступками у высокородных очевидцев, – сердечный пыл Пауло растопил даже их ледяное высокомерие – из-за дверей донесся судорожный всхлип, выдававший переизбыток чувств, который Пауло тщетно пытался замаскировать поспешным уходом.

Спустя несколько часов маркиз и Вивальди, простившись с друзьями, отправились в Неаполь, куда без помех и прибыли на четвертый день. Для Вивальди, несмотря на радость недавнего избавления, путешествие это оказалось невеселым: маркиз, с которым он вновь заговорил о своей привязанности к Эллене ди Розальба, уведомил сына, что вследствие нынешних непредвиденных обстоятельств он не может считать себя связанным своим обещанием маркизе; Вивальди, по его словам, должен был отказаться от Эллены, если подтвердится, что она действительно дочь покойного Скедони.

Немедленно по прибытии в Неаполь Вивальди, однако, движимый нетерпением, для которого самая большая скорость была недостаточна, с огромной радостью, которая изгоняла из души всякий страх и все мрачные соображения, вызванные недавним разговором с отцом, поспешил в монастырь Санта делла Пьета.

Эллена услышала голос Вивальди через решетку, когда он осведомлялся о ней у монахини, находившейся в монастырской приемной, и через мгновение влюбленные вновь увидели друг друга.

При этой встрече, после долгих терзаний и страхов, которые каждый из них испытывал за судьбу другого, после всех пережитых опасностей и тягот, радость свидания была столь безмерна, что казалась едва ли не мукой. У Эллены из глаз полились слезы, и она не сразу смогла отозваться на нежные слова Вивальди; лишь мало-помалу обретя спокойствие, она различила перемены в его внешности, вызванные суровым заточением. Живое и одухотворенное выражение лица было прежним – но, едва схлынула первая вспышка радости, в глаза Эллене бросилась бледность любимого, и только тогда до сознания ее дошло со всей несомненностью, что он и в самом деле еще недавно был узником инквизиции.

По настоятельной просьбе Эллены Вивальди поведал ей все подробности своих злоключений с той самой поры, как их разлучили в часовне Сан-Себастьян; дойдя до той части повествования, где было необходимо упомянуть Скедони, он умолк, испытывая непреодолимое замешательство, горе и ужас. Вивальди едва мог решиться даже на отдаленные намеки на жестокие преследования, которым подверг его исповедник, однако заключить свой рассказ столь уклончиво было невозможно; не мог он также причинить Эллене боль известием о смерти того, кого полагал ее отцом, даже если бы и сумел скрыть от нее страшные обстоятельства его кончины. Растерянность Вивальди была очевидной и только возрастала от расспросов Эллены.

Наконец, желая предварить необходимое сообщение и в надежде получить более ясное представление о сути дела, которое не давало ему ни минуты покоя и о котором он, однако, все еще не осмеливался заговорить, – Вивальди решился объявить, что знает о ее семейных радостях. Ответная радость, тотчас разлившаяся по лицу Эллены, усилила и его уныние, и нежелание продолжать рассказ: ведь он считал, что сообщит ей о событии, которое глубоко ее опечалит.

Между тем Эллена при упоминании темы, так близко задевавшей их обоих, принялась всячески превозносить счастье, испытываемое ею от близости с вновь обретенной родной душой, чьи добродетели завоевали ее любовь задолго до того, как она осознала свою близость к ним.

Вивальди с трудом скрывал свое изумление, слыша подобное признание: облик Скедони, о котором, как он думал, шла речь, вряд ли мог внушить такую нежность. Еще более он удивился, когда Оливия, услышавшая, что явился незнакомец, вошла в комнату и была представлена ему как мать Эллены ди Розальба.

Прежде чем Вивальди покинул монастырь, в положение семейных дел была внесена полная ясность с обеих сторон; Винченцио с восторгом узнал, что Эллена вовсе не дочь Скедони; а Оливия с величайшим облегчением услышала весть о том, что в будущем ей нечего более опасаться того, кто до сих пор был злейшим ее врагом. Об обстоятельствах смерти Скедони, а также о проявлениях его натуры, выказанных им на заседаниях инквизиционного трибунала, Вивальди постарался умолчать.

Едва Эллена вышла из комнаты, Вивальди, обратившись к Оливии, подробно рассказал ей о своей давней привязанности к ее дочери и умолял ее дать согласие на их брак. Оливия на это ответила, что, хотя давно уже знает об их взаимной склонности, а также о многих испытаниях, доказавших ее прочность, она никогда не позволит дочери войти в семью, глава которой либо не может, либо не хочет оценить ее по достоинству; в данном случае необходимым условием успеха соискательства является то, чтобы не только сам Вивальди, но и его отец выступил просителем; тогда – и только тогда – она позволит им надеяться на свое согласие.

Подобное условие почти не охладило пылкость Вивальди; теперь, когда выяснилось, что Эллена – дочь не преступника Скедони, а графа ди Бруно, человека не только высокого происхождения, но и безукоризненной репутации, Вивальди почти не сомневался в том, что его отец непременно сдержит слово, данное покойной маркизе.

На этот счет юноша не ошибся. Маркиз, выслушав рассказ Вивальди о семействе Эллены, обещал – если не возникнет нового недоразумения – не противиться более желаниям сына.

Сам маркиз безотлагательно учинил частное расследование касательно Оливии, нынешней графини ди Бруно, каковое повлекло за собой изрядные трудности, однако увенчалось полным успехом: врач, помогавший ей спастись бегством от свирепства Ферандо ди Бруно, вкупе с Беатриче, хорошо помнившей сестру своей покойной госпожи, в один голос безоговорочно подтвердили личность монахини. Освободившись от последних сомнений, маркиз посетил монастырь Санта делла Пьета, где испросил должным порядком согласие Оливии на союз Эллены и Вивальди, в чем не встретил ни малейшего противодействия. При встрече маркиз так пленился обаянием графини, так был очарован прелестью и изяществом Эллены, что данное им разрешение на брак отнюдь не являлось вынужденным; теперь он охотно готов был отказаться от расчета на знатность и богатство, которые прежде искал для сына, ради представших перед ним добродетели и прочного счастья.

Брачный обряд был совершен в церкви Санта-Мария делла Пьета, в присутствии маркиза и графини ди Бруно, двадцатого мая – в день, когда Эллене исполнилось восемнадцать лет. Ступив в храм, она вспомнила, как ранее уже подходила с Вивальди к алтарю; сцена в часовне Сан-Себастьян всплыла у нее в памяти – и по контрасту с прошлым нынешняя счастливая картина увлажнила ей глаза слезами благодарной радости. Тогда, растерянная, безутешная, в окружении чужих, захваченная врагами, она думала, что видит Вивальди в последний раз; теперь, ободренная поддержкой любимой матери и доброжелательством бывшего своего упорного гонителя, она встретилась с Вивальди, дабы более уже никогда не расставаться; вспомнился Эллене и тот тяжкий миг, когда ее, беспомощную, уносили из церкви, а она тщетно взывала к Винченцио о спасении, умоляла о том, чтобы хоть раз только услышать его голос, но ответом ей было молчание – молчание, как ей представлялось, смерти; припомнив давние свои терзания, Эл-лена с еще большей остротой ощутила сегодняшнее свое счастье.

Оливии, вынужденной разлучиться с дочерью вскоре после того, как она заново ее обрела, было грустно, однако она утешала себя счастьем, которое сулило Эллене грядущее; ободряло ее и то, что разлука с дочерью не означала ее утраты, поскольку близость жилища Вивальди к монастырю Пьета обещала им в будущем частые и постоянные встречи.

В знак особого к нему уважения Пауло пригласили присутствовать на свадьбе хозяина; взобравшись на высокую галерею храма, он взирал на церемонию сверху – видел восторг Вивальди, удовольствие на лице «старого господина маркиза», задумчивую радость графини ди Бруно, кроткое счастье, написанное на чертах Эллены, доступных взгляду из-под слегка отвернувшегося края вуали; наблюдая все это, Пауло едва-едва сдерживал кипевшее внутри него ликование, и много раз его так и подмывало во весь голос воскликнуть: «О, giomo felice! О, giomo felice!»¹³

Глава 13

Где уголок мне отыскать такой? Повсюду здесь – снаружи и внутри – Царит безбурный, радостный покой;

. Здесь утешения души благой Предстанут взору.

Томсон

Вскоре после бракосочетания маркиз устроил в честь новобрачных пышный праздник; проходил он на восхитительной вилле, принадлежавшей Вивальди, – в нескольких милях от Неаполя, у самой бухты, на противоположном берегу которой находилось некогда излюбленное прибежище маркизы. Чудесное местоположение и совершенство внутреннего убранства виллы побудили Вивальди и Эллену избрать ее главным местом обитания. Вокруг расстилалась поистине волшебная страна. Площадки для игр и развлечений располагались вдоль долины, примыкавшей к заливу; дом стоял в горловине, на пологом склоне, омываемом волнами; отсюда открывался вид на необозримый морской простор – от величественного мыса Мизено до четко обрисованного на горизонте гребня южных гор, вздымавшихся, казалось, из самых глубин моря и отделявших Неаполитанский залив от Салернского.

Мраморные портики и аркады виллы отенялись дивными зарослями магнолий, ясеней, кедров, камелий и горделивых пальм; окна залов, где всегда царила свежая прохлада, выходили – по обе стороны колоннады – с запада, поверх густой листвы, на прибрежные дали Неаполя; к востоку простиралась холмистая местность с извилистыми лощинами, сплошь заросшими лесами и рощами, над зеленью которых там и сям возвышались многоцветные утесы из желтого, коричневого, пурпурного гранита, бросавшие веселый отблеск на тенистый ландшафт.

Планировка садов, где купы деревьев, кустарники и газоны разнообразили холмистую поверхность, была выдержана в английском стиле и в современном вкусе; и только та часть сада, «где аллея долгая глядится в море», поражала таким могуществом громадных ветвистых платанов и внушительностью перспективы, которые отвечали скорее итальянским вкусам.

Во время празднества все аллеи, все беседки и все рощи были залиты ярким светом. Сама вилла, сверкавшая и переливавшаяся бессчетным множеством огней, щедро украшенная цветами и декоративными кустарниками, чьи побеги, казалось, изливали в воздух все ароматы Аравии, больше напоминала собой некое изделие, вызванное к жизни силой волшебства, нежели произведение рук человеческих.

Одежды знатных гостей в великолепии мало чем уступали окружающему пейзажу, однако Эллена во всех отношениях была подлинной королевой праздника. На пиршество были приглашены не только дворяне; и Вивальди и Эллена выразили желание, чтобы в торжестве приняли участие все обитатели округи и разделили с ними их радость; а посему все площадки, достаточно вместительные для посетителей любого звания и происхождения, были предоставлены для всеобщего развлечения. Пауло – как распорядитель торжества – задавал тон увеселениям: окруженный ликовавшими приспешниками, он снова, как нередко ему мечталось, плясал на залитом луной берегу Неаполитанского залива.

Проходя мимо, Вивальди и Эллена остановились поглядеть, как Пауло, присоединившись к танцующим и высоко подскакивая, выделывал в воздухе причудливые фигуры и то и дело восклицал прерывистым от чрезмерного напряжения голосом: «О, giomo felice! О, giomo felice!»

Заметив Вивальди и Эллену, с улыбкой взиравших на его затейливые антраша, Пауло покинул круг и приблизился к ним со словами:

– Ах, мой дорогой хозяин, помните ли вы ту ночь, когда мы путешествовали по берегам Челано – еще до того дьявольского происшествия в часовне Сан-Себастьян; не забыли ли вы, как встреченные нами танцоры – а здорово же они выплясывали при лунном свете – напомнили мне о Неаполе и о том, как частенько я забавлялся на здешнем берегу?

– Нет, я ничего не забыл, – ответил Вивальди.

– Ah, signor mio, вы тогда сказали, что надеетесь скоро вновь оказаться здесь со мной и что я смогу потешить себя пляской со столь же легким сердцем. Одна из ваших надежд, мой дорогой хозяин, не так-то скоро сбылась – вышло так, что, прежде чем попасть в рай, нам пришлось побывать в чистилище, а вторая – вторая исполнилась только сейчас: я в самом деле оказался здесь – и вот пляшу при лунном свете на милом мне берегу Неаполитанского залива, а поблизости от меня мой дорогой хозяин и моя дорогая хозяйка, целые и невредимые, им ничто не грозит – и они почти так же счастливы, как и я; а вон там, вдали, – наш Везувий, который я, клянусь, уж и не чаял увидеть; и пламя из него извергается, как и раньше, еще до того, как мы угодили в лапы инквизиции! Ах, кто бы мог это предугадать! О, giomo felice! О, giomo felice!

– Я радуюсь твоему счастью, мой добрый Пауло, – сказал Вивальди, – почти так же, как и собственному, хотя не совсем согласен с тобой насчет того, кто из нас счастлив больше.

– Пауло! – произнесла Эллена. – Я перед тобой в неоплатном долгу: только твоя неустрашимая преданность помогла твоему хозяину вновь обрести свободу. У меня нет слов, которыми я могла бы отблагодарить тебя за твою привязанность; мои заботы о твоем благополучии докажут это гораздо красноречивей, но мне хотелось бы передать твоим друзьям, как высоко я ценю твое благородство и великодушие.

Пауло неуклюже поклонился, покраснел и, заикаясь, промямлил что-то маловразумительное; потом он вдруг оживился и, сделав внезапный, очень высокий прыжок,

излил распиравшие его чувства в громком выкрике: «О, giomo felice! О, giomo felice!» Возглас, вырвавшийся из самого сердца Пауло, с быстротой электрического тока воодушевил всю компанию; слова эти мгновенно передались от одного к другому – и вслед Эллене и Вивальди грянул дружный хор голосов, разнесенный эхом по всей округе: «О, giomo fence! О, giomo felice!»

– Вот видите, – заговорил Пауло, когда Вивальди с Элленой удалились, а сам он немного отдышался, – вот видите, как можно справиться с бедами, если только хватит духу противостоять несчастью и ничем не отяготить свою совесть; и как вдруг на тебя сваливается счастье, когда ты уже отчаялся повстречаться с удачей! Кто бы мог подумать, что мы вдвоем с дорогим хозяином, когда нас упекли в это чертово логово, то бишь инквизицию, снова выйдем на белый свет? Кто бы мог подумать, когда нас поставили перед этими исчадиями ада, сидевшими в подземелье рядком, закутавшись в черное; вокруг трещали факелы, и все эти дьявольские физиономии с ухмылками нас разглядывали, а мне не велено было даже рот раскрывать, – да-да, ни словечком нельзя было с хозяином перемолвиться! – так вот, повторяю, кто бы мог подумать, что мы вновь окажемся на свободе! Кто бы мог сказать, что мы снова дождемся счастья! И вот мы вышли из темницы! Мы на свободе! Можем пробежать, если вздумается, напрямик из одного конца земли до другого и вернуться обратно без малейшей помехи! Можем летать в море и плавать в небе – или кувыркнуться вверх тормашками до самой луны! А все почему? Потому, дорогие мои друзья, что на совести у нас нет свинца, который тянул бы нас вниз!

– Ты, верно, хотел сказать, можем плавать в море и летать в небе, – поправила Пауло глубокомысленная личность, стоявшая рядом с ним. – А что означает «кувыркнуться вверх тормашками до самой луны»? Что-то мне невдомек!

– Пустяки! – отмахнулся Пауло. – Кто сейчас, в такое время, станет задумываться над своими словами! Пусть всякий, кто сегодня недостаточно весел и не говорит раньше, чем подумает, будет потом достаточно серьезен и думает прежде, чем говорит. Но ведь никто из вас – поручусь, что никто! – в жизни не видел крыши тюрьмы, в которой томился бы ваш хозяин; никто из вас в жизни не испытал, что значит силой быть от него оторванным, тогда как он умирает один-одинешенек. Бедняги! Впрочем, не важно: несмотря ни на что, вам тоже перепала кое-какая толика счастья, хотя представить мое вам не под силу – где уж вам. О, giomo felice! О, giomo felice! – еще громче воскликнул Пауло и стремительно ринулся в круг танцующих, а его веселые спутники дружно подхватили радостный припев.

КОММЕНТАРИЙ

Роман Анны Радклиф (1764–1823) «Итальянец, или Исповедальня кающихся, облаченных в черное» впервые был опубликован лондонскими издателями Томасом Кэделлом-младшим (1773–1836) и Уильямом Дэвисом (ум. 1820) в декабре 1796 г. с датировкой «1797» и стал пятой книгой писательницы в жанре готического романа (предыдущими были «Замки Этлин и Дан-бейн», 1789; «Сицилийский роман», 1790; «Лесной роман», 1791; «Удольфские тайны», 1794). В 1797 г. роман был опубликован вторично, в том же году вышли в свет издания в Дублине, Нью-Йорке и Филадельфии. В 1811 г. появилось третье (обозначенное как «второе») английское издание «Итальянца», содержащее множество отступлений от текста первой публикации. Эти изменения, по мнению зарубежных исследователей и комментаторов Радклиф, не принадлежат перу автора книги.

Почти одновременно с первыми публикациями появились драматические адаптации и сокращенные переложения романа – в частности, пьеса английского драматурга и театрального критика Джеймса Боудена (1762–1839) «Итальянский монах» (1797) и анонимная прозаическая переделка под названием «Полуночный убийца, или Исповедь монаха Ринальди, содержащая полную историю его дьявольских козней и беспримерной жестокости» (1802); в этом пиратском варианте «Итальянец» был сокращен до ¹/₅ его подлинного объема, а персонажи снабжены новыми именами (так, Скедони превратился в Ринальди, Эллена – в Аманду, маркиза Вивальди – в маркизу ди Сардо и т. д.). В эти же годы были опубликованы первые переводы «Итальянца». На французском языке роман появился в 1797 г. в переводе Мари Гей-Аллар под названием «Элеонора де Розальба, или Исповедальня черных кающихся» и практически одновременно – под авторским заглавием – в переводе аббата Андре Морелле (1727–1819); на немецком – в переводе Доротеи Маргариты Либескинд под названием «Итальянка, или Исповедальня черных кающихся» (1797) и, позднее, в анонимном переводе, озаглавленном «Эллена, итальянка, или Предостережение в развалинах Палуцци» (1801). Первый русский перевод выполнен с французской версии Морелле: Италиянец, или Исповедная черных кающихся. Повесть, сочиненная Анною Радклиф / Перевод с французского. Ч. 1–3. М., 1802–1804. Уже в новейшее время были опубликованы два других русских перевода романа, выполненные с оригинального текста: Радклиф А. Итальянец, или Тайна одной исповеди / Пер. Т. Шинкарь. М.: Терра – Книжный клуб, 1998; Радклиф А. Итальянец, или Исповедальная Кающихся, Облаченных в Черное / Изд. подгот. С. А. Антонов, Л. Ю. Брилова, С. Л. Сухарев, А.А.Чамеев. М.: Ладомир; Наука, 2000 (Сер. «Литературные памятники»). В настоящем томе воспроизводится второй из этих переводов, осуществленный Л. Бриловой и С. Сухаревым; нижеследующий комментарий к тексту романа, также впервые помещенный в издании 2000 г., для новой публикации существенно ревизован с учетом материалов недавних англоязычных критических изданий книги: Radcliffe A. The Italian, or The Confessional of the Black Penitents: A Romance / Ed. by Frederick Garber; with an Introduction and Notes by Emma J. Clery. Oxford; N. Y.: Oxford University Press, 1998; Radcliffe A. The Italian, or The Confessional of the Black Penitents: A Romance / Introduction and Notes by Robert Miles. L.: Penguin Books, 2004.

C. 5. Окутанный безмолвием и тайной ~ Неведомой, незримой, недоступной! – Источники этого и других неподписанных эпиграфов не установлены; весьма вероятно, что эти стихотворные интерполяции сочинены автором романа.

С. 7. Году приблизительно в 1764-м несколько англичан… осматривая окрестности Неаполя… – Историзм романа весьма условен, о чем свидетельствует уже первая датировка происходящих событий. В 1763–1764 гг. в Неаполитанском королевстве (см. ниже) вследствие неурожая разразился сильнейший голод, на городских улицах и сельских дорогах валялись тела умерших, по всей Южной Италии вспыхнули крестьянские бунты, и потому приуроченное к этому времени путешествие англичан в окрестностях Неаполя едва ли могло проходить в столь романтической обстановке, какую описывает Радклиф.

…ордена кающихся, облаченных в черное. – Этот, по выражению Э.Дж. Клери, «эмблематический вымысел» Радклиф воплощает характерные для английского протестантского сознания представления о Католической церкви как о мрачном, суровом, лицемерном и глубоко враждебном человеческой личности социальном институте. Само предисловие к роману призвано смоделировать ситуацию встречи двух разных национальных сознаний и внушить британскому читателю мысль о том, что все дальнейшее повествование «следует воспринимать как символ итальянства“, католицизма, таинственного и неанглийского образа жизни» {Schmitt С. Techniques of Terror, Technologies of Nationality: Ann Radcliffe’s «The Italian» // English Literary History. 1994. Vol. 61, № 4. P. 853; см. также: Saglia D. Looking at the Other: Cultural Difference and the Traveller’s Gaze in «The Italian» // Studies in the Novel. 1996. Vol. 28. № 1. P. 12–37).

C. 9. …убийства в Италии происходят едва ли не на каждом шагу… – Распространение бандитизма и появление своеобразного «сословия» наемных убийц {urn. bravi) в Италии XVI–XVII вв. – исторически достоверный факт. Вместе с тем образ «порочного итальянца», весьма популярный в английских романах, драмах и книгах путешествий конца XVIII – начала XIX в., имеет и глубокие литературные корни. Он восходит к жанру «кровавой» трагедии конца XVI – начала XVII в., в которой «итальянизированное» зло (обычно воплощенное в характере главного героя) являлось основным предметом изображения. О драматургической генеалогии готического ге-роя-злодея см.: McIntyre С. F. The Later Career of the Elizabethan Villain-Hero // Publications of the Modem Language Association of America. 1925. Vol. 40, № 4. P. 874–880. В творчестве Рад-клиф эта тема возникала и до «Итальянца», в частности в «Сицилийском романе» и «Удольфских тайнах».

С. 10. …студент из Падуи… – Падуя – город в Северной Италии; знаменит своим университетом, основанным в 1228 г.

С. 11. В чем тайный грех ~ раскаяньем не смыть. – В эпиграфе – строки из готической трагедии Горация Уолпола (1717–1797) «Таинственная мать» (1768; I, 3, 13–14).

В 1758 году… – Британская исследовательница Дж. М. С. Томпкинс связывает датировку основных событий (а также изобразительные детали отдельных сцен) романа с «Новыми заметками, или Наблюдениями над Италией и итальянцами» (опубл. 1764) – травелогом французского писателя, путешественника, краеведа и юриста Пьера-Жана Грослея (1718–1785), посетившего Италию в 1758 г. Радклиф, вероятно, была знакома с английским переводом этой книги, изданным в 1769 г. См.: Tompkins J. М. S. Ramond de Carbonni-eres, Grosley and Mrs. Radcliffe // The Review of English Studies. 1929. Vol. 5, № 19. P. 295, 301.

Вивальди, Розальба. – По наблюдению Э. Дж. Клери, фамилии главных героев, возможно, подсказаны автору романа именами и фамилиями широко известных в Англии XVIII в. итальянцев – деятелей искусства; в данном случае это знаменитый композитор Антонио Вивальди (1678–1741) и художница Венецианской школы Розальба Джованна Каррьера (1675–1757). См. также прим, к с. 47.

С. 11. …впервые встретился… в неаполитанской церкви… – Как замечено еще Ж. Мейером (см.: Meyer G. Les Romans de Mrs. Radcliffe // Revue germanique. 1909. T. 5. R 513), знакомство героев в церкви перекликается с аналогичным эпизодом в первой главе готического романа Мэтью Грегори Льюиса (1775–1818) «Монах» (1795, опубл. 1796), который принято считать одним из основных литературных источников «Итальянца». См. также след. прим.

Сан-Лоренцо. – Речь идет о Сан-Лоренцо-Маджоре, знаменитой готической церкви в центре старого Неаполя, основанной в 1265 г. Для сюжета романа, по-видимому, небезразлично, что в этой церкви в 1336 г. (по другим данным – в 1338 г.) итальянский гуманист, писатель и поэт эпохи Возрождения Джованни Боккаччо (1313–1375) встретил свою возлюбленную и музу Марию д’Аквино (ум. 1348/1355), которую впоследствии вывел в ряде произведений под именем Фьяметгы.

Страда-ди-Толедо, или Виа Толедо – одна из главных улиц Неаполя, проложена в середине XVI в. М.Леви (см.: Levy М. Le roman «gothique» anglais, 1764–1824. Toulouse: Association des Publications de la Faculte des Lettres et Sciences Humaines, 1968. P. 254) упоминает в связи с «Итальянцем» описание Страда-ди-Толедо в «Наблюдениях и размышлениях во время путешествия по Франции, Италии и Германии» (1789) английской писательницы Эстер Линч Пьоцци (1741–1821). Материалы этой книги Радклиф, по-видимому, использовала и при написании своего предыдущего романа «Удольфские тайны».

С. 14. Неаполитанское королевство существовало в Южной Италии с 1282 г. вплоть до образования объединенного Итальянского королевства в 1861 г. На протяжении столетий неоднократно объединялось с Сицилией в Королевство Обеих Сицилий, позднее вновь обретая самостоятельность. В период, к которому отнесено действие романа, – независимое государство (с 1734 г.).

С. 15. Вилла Альтьери. – Название виллы составляет значимую топонимическую пару с названием римской крепости Палуцци, упоминаемой чуть далее. Оба топонима продолжают экзотическую тему мрачных, зловещих тайн католицизма, поскольку отсылают к семейно-политическому альянсу Эмилио Бонавентуры Альтьери (1590–1676), в 1670–1676 гт. занимавшего папский престол под именем Климента X, и его племянника Палуццо Палуцци дельи Альбертони (1623–1698), который вошел в историю Церкви под именем кардинала Палуцци Альтьери и фактически осуществлял правление от имени престарелого дяди, со временем сосредоточив в своих руках неограниченную власть. Ок. 1660 г. по проекту архитектора Джованни Антонио де Росси (1616–1695) на Эск-вилинском холме Рима была выстроена роскошная вилла для семейства Альтьери, сохранившаяся и поныне; Радклиф, судя по всему, заимствовала этот топоним, привязав его (в соответствии с сюжетом своего романа) к окрестностям Неаполя. Примечательно, что это вымышленное местонахождение пресловутой виллы позднее принял на веру французский писатель-романтик Стендаль (наст, имя Анри Бейль, 1783–1842): в травелоге «Прогулки по Риму» (1827–1829, опубл. 1829) он упомянул о своем посещении римской Альтьери и пояснил читателю, что в книге Радклиф описана совсем другая вилла (попутно ошибившись в названии подразумеваемого романа): «Мы <…> несколько минут <…> провели на вилле Альтьери, но не той, о которой говорится в „Удольфских тайнах“. Под большими деревьями виллы Альтьери, поблизости от Сан-Джованни-ди-Латерано, нам приготовили скромный завтрак» {Стендаль. Прогулки по Риму / Пер. Б. Г. Реизова // Стендаль. Собр. соч.: В 15 т. М.: Правда, 1959. Т. 10. С. 399).

С. 22. …сопровождавший монарха до одной из королевских вилл… – Речь идет о Карле Бурбоне (1716–1788), короле Неаполя и Сицилии в 1734–1759 гг. (под именем Карла VII) и короле Испании в 1759–1788 гг. (под именем Карла III).

С. 29. Монах исчез… с быстротой, недоступной смертным! – Загадочные, напоминающие о сверхъестественных силах появления и исчезновения монаха, который преследует Вивальди, весьма вероятно, восходят к образам персонажей-мистификаторов из немецких романов о тайных обществах (Geheimbundromanen) – в частности, таинственного армянина из неоконченного романа Иоганна Кристофа Фридриха фон Шиллера (1759–1805) «Духовидец. Из воспоминаний графа фон О***» (1787–1789) и гения Амануэля из романа почти забытого ныне писателя Карла Фридриха Августа Гроссе (1768–1847) «Гений. Из записок маркиза К* фон Г**» (1791–1795). Ко времени создания «Итальянца» оба этих романа уже появились в английских переводах: книга Шиллера – под названием «Духовидец. Любопытный фрагмент, найденный среди бумаг графа***» (1795, сокр. пер. Даниеля Буало), сочинение Гроссе – под названием «Гений, или Таинственные приключения дона Карлоса де Грандеса» (1796, пер. Джозефа Траппа) и под названием «Ужасные тайны» (1796, пер. Питера Уилла). Об англо-немецких взаимовлияниях в художественной прозе рубежа XVIII–XIX вв. (со специальными экскурсами в биографию и творчество Гроссе) см.: Le Tellier R. I. Kindred Spirits: Interrelations and Affinities between the Romantic Novels of England and Germany (1790–1820), with Special Reference to the Work of Carl Grosse (1768–1847) Forgotten Gothic Novelist and Theorist of the Sublime. Salzburg: Institut fur Anglistik und Amerikanistik Universitat Salzburg, 1982.

C. 34. – А что б вы сделали? ~ Пока не сжалились бы. – В эпиграфе – строки из комедии Уильяма Шекспира «Двенадцатая ночь, или Что угодно» (ок. 1600–1601, опубл. 1623; I, 5, 251–260). По-видимому, именно из этой пьесы Радклиф заимствовала имя Оливия, которое носит одна из героинь романа.

С. 35. …изображение статуи из Геркуланума… – Геркуланум, древний римский город, расположенный в 8 км юго-восточнее Неаполя, у западной подошвы Везувия, был погребен под толстым слоем лавы и пепла в результате мощного извержения вулкана 24–26 августа 79 г. вместе с соседними городами Помпеи и Стабии. Действие романа Радклиф происходит в период первых раскопок Геркуланума, начавшихся в 1738 г.

…печать подлинно оригинального таланта. – Явный отголосок предромантической концепции «оригинального гения», наиболее отчетливо сформулированной в «Размышлениях об оригинальном творчестве» (1759) английского поэта и теоретика искусства Эдварда Юнга (1683–1765).

…в Королевском музее. – Ныне – Национальный музей Неаполя, богатое хранилище произведений античного и новоевропейского искусства.

С. 37. Портичи – предместье Неаполя, близ развалин Геркуланума.

С. 47. В доминиканском монастыре… – Доминиканцы, или братья-проповедники – члены нищенствующего католического монашеского ордена, основанного в Тулузе в 1214 г. и официально утвержденного двумя годами позже буллой римского папы Гонория III (1148–1227, годы правления – 1216–1227). Эмблема ордена – собака с зажженным факелом в зубах – олицетворяет его двойное назначение: охранять Церковь от ереси и просвещать мир проповедью истины; отсюда неофициальное именование доминиканцев «Псами Господними» (лат. Domini canes), созвучное имени основателя ордена, испанского монаха Доминика де Гусмана Гарсеса (1170–1221). В 1232 г. папский престол передал в ведение доминиканцев инквизицию.