Текст книги "Итальянец"

Автор книги: Анна Рэдклиф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 34 страниц)

– Не об этом следует вопрошать, дочь моя, а о том, как ее избежать. В самых потаенных глубинах нашего монастыря имеется комната с каменными стенами и железными дверями, куда время от времени ввергают инокинь, повинных в наиболее страшных проступках. Этот приговор не допускает помилования; несчастную жертву оставляют изнемогать в цепях, в полном мраке, на скудном пайке из хлеба и воды, годном лишь на то, чтобы продлить муки, слегка отсрочив тот час, когда на смену страданиям явится избавительницей смерть. В анналах обители упоминается несколько примеров такой бесчеловечной кары; ей обычно подвергаются монахини, которые, пресытившись той жизнью, на какую их обрекли заблуждения собственного незрелого ума либо жестокость или алчность их родителей, были пойманы при попытке бежать из монастыря.

Тут монахиня помедлила, но, обнаружив, что Эллена предалась безмолвным раздумьям, продолжила свою речь:

– Страшный пример такой жестокости и мне памятен. Я помню, как несчастная ступила в узилище, чтобы уже не покинуть его пределы живой! Я видела, как ее бренные останки предали земле в монастырском саду! Два года томилась она на соломенной подстилке, лишенная утешения даже услышать через решетку голоса тех сестер, что печалились о ее участи, – а кто же из нас не печалился? Жестокое наказание ждало всякого, кто осмеливался, движимый состраданием, приблизиться к стенам темницы; слава Богу, оно и меня постигло, и я перенесла его с тайным торжеством.

Проблеск радости скользнул по лицу Оливии – более нежного выражения Эллена никогда у нее не видела. В порыве привязанности и понимания девушка бросилась в объятия монахини и зарыдала; несколько минут обе безмолвствовали. Наконец Оливия произнесла:

– Иного и ожидать не приходилось, дитя мое. Неужели аббатиса, руководимая услужливостью ко власть имущим, а заодно и мстительностью, пренебрегла бы возможностью воспользоваться столь удобным предлогом, как твое непослушание, чтобы осудить тебя на заточение в роковой комнате? Удовлетворить желания маркизы подобным образом всего проще: не придется опасаться, что тебе вздумается нарушить обеты. Увы! Намерения настоятельницы именно таковы, в этом меня убеждают неопровержимые доказательства. Жертвоприношение назначено на завтра; ты должна быть благодарна Небесам за то, что нынче праздник, – это дает тебе отсрочку, в противном случае приговор был бы исполнен уже сегодня.

Эллена лишь застонала в ответ; голова ее по-прежнему покоилась на плече монахини. Теперь она уже не колебалась, принять или отвергнуть помощь Вивальди, но отчаивалась, что все его усилия могут оказаться недостаточными для ее спасения.

Оливия, неверно истолковавшая молчание девушки, добавила:

– Я могла бы еще рассказать о том, сколь велика опасность, но довольно об этом. Скажи, как мне помочь тебе: во имя избавления очередной жертвы я готова на новое наказание.

При таком проявлении душевного благородства слезы Эллены заструились еще обильнее.

– Но если откроется, что ты помогла мне бежать из монастыря, – заговорила она прерывавшимся от волнения и благодарности голосом, – если это обнаружится…

– Я приму наказание, – последовал твердый ответ, – я готова и не боюсь.

– Ты чересчур великодушна; воспользоваться твоим самоотвержением мне не дозволяет совесть.

– Мне не чужды и себялюбивые побуждения, – скромно ответила инокиня, – ибо представляется, что я могла бы вынести любое наказание с большей стойкостью, чем муки, причиненные страданиями других. Телесные терзания ничто в сравнении с душевными, последние куда изощренней! Видит Господь, я умею переносить собственные горести, но не чужие, особенно если они непомерны. Я верю, что выдержу любую пытку, буде мой дух укрепится благородной целью, но струна жалости мгновенно отзывается в сердце, и оно делается бессильным. Да, дитя мое, глубже жалости ранит одно лишь раскаяние, да и его острие отточено, быть может, бесплодными сожалениями. Но пока я тешу себя этим разговором, как бы не упустить из виду главное, ведь тучи над твоей головой сгущаются.

Эллена, ободренная великодушным сочувствием Оливии, поведала о том, что Вивальди собирается этим вечером проникнуть в обитель, и спросила, сможет ли она встретиться с ним в приемной настоятельницы. Обрадованная этим известием, Оливия посоветовала ей не дожидаться начала трапезы, а явиться к предшествующему ей концерту, так как среди слушателей будут и гости, а в их числе может оказаться и Винченцио. Эллена в ответ сказала о своем страхе, что ее заметит аббатиса и подвергнет немедленному заключению, но Оливия успокоила ее и предложила воспользоваться монашеским покрывалом; она обещала не только провести ее в покои настоятельницы, но и по мере сил помочь ей бежать.

– В обширном зале, в толпе монахинь, – добавила Оливия, – разоблачения опасаться не приходится. Я не говорю уже о том, что у сестер на уме будут одни лишь увеселения, а аббатисе недосуг в подобных обстоятельствах рассматривать присутствующих. Риск невелик, госпожа настоятельница если и вспомнит о тебе, то, уж во всяком случае, не усомнится, что ты, как всегда, надежно заперта в своей келье; в праздничный вечер все ее мысли будут направлены лишь на то, чтобы оказаться на высоте положения и потешить свое тщеславие. Итак, дитя мое, воодушевись надеждой и напиши несколько строк, чтобы уведомить Вивальди о своем согласии на его предложение, а также об опасности, которой ты подвергаешься; быть может, выдастся случай передать ему записку через решетку.

Их разговор прервал необычный колокольный звон.

Оливия сказала, что он созывает сестер в концертный зал. Инокиня поспешила к себе за черным покрывалом, а Эллена тем временем взялась за перо, чтобы сообщить Вивальди все необходимые сведения.

ТОМ II

Глава 1

Лужайка красоту ее скрывает:

Так облако сребристое затмит Дрожащую луну – от любопытных Она таится?

Закутавшись в покрывало Оливии, Эллена спустилась в музыкальную комнату и смешалась с толпившимися в отведенном для них углу монахинями. Через решетку Эллена принялась разглядывать противоположную сторону зала, где среди монахов и пилигримов выделялось несколько гостей в обычной светской одежде, но никто из них на Вивальди не походил; Эллена подумала, что если Вивальди и присутствует в зале, то старается держаться незаметно; ее же монашеское покрывало так же непроницаемо для его глаз, как и для аббатисы. Посему следовало улучить минуту и, оборотясь к решетке, приподнять покрывало, дабы привлечь к себе внимание посетителей.

Когда появилась настоятельница, Эллена от страха не могла думать ни о чем другом; ей казалось, что аббатиса не спускает с нее глаз и что для ее зоркости покрывало чересчур ненадежная защита. При мысли о возможном разоблачении колени пленницы подкашивались.

Аббатиса, однако, прошествовала мимо и после короткой беседы с padre abate и особо знатными гостями заняла свое кресло. Концерт немедля был начат с исполнения одной из тех величавых и проникновенных мелодий, которые с таким вкусом и нежностью исполняют итальянские монахини. Эти звуки даже Эллену спасли от опасений; она всецело отдалась созерцанию, ибо окружало ее coup d’ceil⁷ воистину необыкновенное и грандиозное. Под сводами обширного зала, отделка которого, при всей ее пышности, гармонировала со святостью монастыря, при ослепительном сиянии бесчисленных свечей собралось около полусотни монахинь, чье своеобразное орденское облачение поражало взгляд в равной мере и изяществом, и простотой. Грация их и красота черт, угадывавшихся за тонкой батистовой завесой, составляли резкий контраст суровому величию облика восседавшей на возвышении и на некотором расстоянии от остальных госпожи настоятельницы, похожей на императрицу в окружении подданных, а также почтенным фигурам отца abate и прислуживавших ему монахов; последние помещались по ту сторону ажурной проволочной перегородки, которая называлась «решеткой» и проходила через всю ширину зала. Вблизи святых отцов заняли места знатные гости во всем великолепии своих неаполитанских нарядов, выделявшихся на фоне темного облачения духовных особ яркими красками и изяществом; над седовласыми головами монахов в капюшонах нависали, колыхаясь, перья высоких шляп. Заметно различались и лица присутствующих: суровые, строгие, торжественные и мрачные лица перемежались с веселыми, радостными и цветущими юностью. Здесь было представлено все разнообразие темпераментов, из коих одни делают жизнь человеческую благословением, другие же обузой и, словно по мановению волшебного жезла, обращают наш мир в подобие либо рая, либо чистилища. На заднем плане стояли несколько пилигримов; вид у них был гораздо менее веселый и более скромный, чем накануне на дороге к монастырю; меж пилигримов попадались младшие из братии, а также монастырские прислужники. Именно в эту дальнюю часть зала вновь и вновь вглядывалась Эллена, но Вивальди там не различала; она прильнула к решетке, однако ей недоставало решимости на глазах у множества незнакомых людей откинуть покрывало. Поэтому, даже если бы Винченцио и был в зале, едва ли он осмелился бы выступить вперед.

Концерт подошел к концу, а Эллена так и не смогла обнаружить Винченцио и сочла за лучшее направиться в зал, где был приготовлен ужин; вскоре там же появилась аббатиса со своими гостями. Внезапно Эллене на глаза попался незнакомец, облаченный в платье пилигрима и не отходящий от решетки; лицо паломника наполовину

скрывал ниспадающий капюшон. Поведение незнакомца говорило о том, что он собирается скорее наблюдать за трапезой, нежели принять в ней участие.

Эллена, предположившая, что перед ней Вивальди, ждала удобной минуты, чтобы незаметно для аббатисы приблизиться к тому месту, где стоял паломник. Вскоре аббатиса внезапно исполнила желание девушки: она целиком ушла в беседу с окружавшими ее дамами. Тогда Эллена шагнула к решетке и рискнула откинуть на миг вуаль. Незнакомец, в свою очередь, позволил упасть своему капюшону и взглядом поблагодарил девушку за снисхождение. Это был не Вивальди! Испуганная тем, как может быть истолкован ее нескромный жест, пораженная разочарованием, Эллена уже пустилась было в бегство, когда быстрыми шагами к решетке приблизился другой незнакомец, изящный и одухотворенный облик которого сразу сказал ей, что на сей раз перед ней действительно Винченцио. Опасение повторной ошибки заставило девушку помедлить в ожидании какого-нибудь знака и только тогда открыть лицо. С пристальным вниманием незнакомец созерцал Эллену минуту или две, прежде чем откинуть капюшон. Но вот он набрался смелости и… Да, это был он, сам Вивальди!

Заметив, что он узнал ее, Эллена не подняла покрывала, а вместо этого сделала несколько шагов по направлению к решетке. Вивальди пристроил в одну из ячеек решетки крохотную сложенную записку и, прежде чем Эллена решилась вручить ему в обмен свою, отошел и смешался с толпой. Эллена устремилась к записке, но остановилась, заметив, что туда же поспешно направляется одна из монахинь. Край одеяния смахнул записку, и из места, скрывающего ее лишь наполовину, она упала на пол. Заметив, как записка скрылась под ногой монахини, Эллена с трудом подавила страх.

Тем временем к монахине обратился через решетку какой-то монах, судя по всему, намеревавшийся сообщить нечто важное и не предназначенное для посторонних ушей. Испуганной Эллене подумалось, что инок, вероятно, разглядел маневр Вивальди и делится с монахиней своими подозрениями. С минуты на минуту девушка ожидала, что та поднимет письмо и отнесет его настоятельнице.

Страхи эти, впрочем, к немалой радости и еще большему удивлению Эллены, не оправдались: сестра легким движением ноги сдвинула записку в сторону, так и не взглянув на нее ни разу. Но когда, прервав разговор, инок поспешно пробрался через толпу и исчез за дверью, а монахиня, приблизившись к аббатисе, зашептала ей что-то на ухо, опасения Эллены возобновились с прежней силой. Сомневаться не приходилось: Вивальди обнаружен, а письмо его не трогают, дабы использовать как приманку, в расчете на то, что Эллена выдаст себя. Трепеща от ужаса, едва держась на ногах, девушка вглядывалась в нахмурившееся лицо аббатисы и, мнилось, читала в его чертах свою судьбу.

Однако, каковы бы ни были тайные намерения и распоряжения настоятельницы, никаких мер за ними не последовало; инокиня, выслушав ответ, спокойно присоединилась к прочим сестрам, а сама аббатиса вела себя как ни в чем не бывало. Но Эллена, боясь, что за нею следят, не осмеливалась завладеть запиской, хотя понимала, что там содержатся важные сведения, что промедление ставит под угрозу ее свободу. Всякий раз, когда Эллена, набравшись решимости, оборачивалась, ей казалось, что взгляд аббатисы устремлен прямо на нее; хотя лицо монахини пряталось за покрывалом, но поза ее свидетельствовала о неусыпном внимании к Эллене.

Целый час прошел в напряженном ожидании; по завершении трапезы ее участники стали покидать зал, и в общей неразберихе Эллена шагнула к решетке и схватила записку. Спрятав добычу в складках одежды и с робостью оглядев окружающих, дабы удостовериться, что никто не заподозрил дурного, девушка готова была тут же удалиться, как вдруг заметила, что аббатиса направляется к выходу. Следившей за ней монахини в комнате уже не было.

Чуть выждав, Эллена последовала за свитой аббатисы; приблизившись к Оливии, девушка подала ей знак и скользнула в свою келью. Там, в одиночестве, за затворенной дверью, трепеща от нетерпения, Эллена села и принялась читать записку строчку за строчкой, не успевая осознать смысл прочитанного; затем в спешке попыталась перевернуть бумажку, но лампа выпала из ее дрожащих рук и погасла. Ее волнение дошло почти до отчаяния: появиться в поисках огня на глазах у сестер, когда все полагают, что она под надежным замком, значило выдать себя и Оливию; Оливия жестоко поплатится за свою снисходительность, а она сама немедленно окажется в заключении. Оставалось надеяться, что Оливия придет достаточно рано, чтобы она успела прочесть записку Вивальди и выполнить его инструкции. С замиранием сердца Эллена ловила каждый шорох в ожидании приближающихся шагов, сжимая в руках непрочитанную записку, от которой зависела вся ее судьба. Не единожды пыталась Эллена разобрать на ощупь строчки рокового письма, но они не выдавали сокрытой в них тайны. Бесконечно мучительно было сознавать, что еще немного – и записка, способная спасти ей жизнь, станет, скорее всего, бесполезной бумажкой; какую пытку причинила Эллене мысль, что у нее нет средства узнать ее содержание!

Внезапно послышались шаги, и из галереи в келью проник луч света; только тут Эллене пришло в голову, что сюда вполне может явиться и кто-то из посторонних. Впрочем, прятать записку было уже поздно; прежде чем шелестящий лист удалось укрыть от глаз, в келье показалась фигура монахини, в которой Эллена с облегчением узнала свою подругу. Не произнеся ни слова, бледная и дрожащая, Эллена взяла из рук Оливии лампу и пробежала глазами строки записки; выяснилось, что в те минуты, когда писались эти слова, у ворот сада, находящегося в распоряжении женской половины обители, ждал брат Джеронимо, а Винченцио намеревался вскорости присоединиться к нему и сопроводить Эллену по укромной тропе за пределы монастыря. Винченцио добавлял, что, воспользовавшись лошадьми, которые ждут у подножия горы, Эллена сможет далее направиться в любое место, какое только сочтет для себя подходящим, и умолял не медлить, ибо именно теперь всеобщая праздничная суматоха вкупе с другими обстоятельствами как нельзя более благоприятствует побегу.

С ужасом и отчаянием Эллена протянула письмо Оливии и попросила как можно быстрей прочитать его и дать совет. Полтора часа назад Вивальди писал, что успех зависит от быстроты выполнения; уже полтора часа он наверняка ожидал ее в условленном месте, и кто знает, какие помехи могли возникнуть для их бегства, в особенности сейчас, когда внимание аббатисы и монахинь не поглощено более праздничной суетой!

Оливия – воистину благородная душа, – прочтя записку, горевала не меньше своей юной подруги и изъявила готовность пойти на любой риск, лишь бы не упустить последнюю возможность спасения.

Даже в эти минуты мучительного страха Эллена не могла не откликнуться благодарностью на великодушие. После напряженного раздумья Оливия произнесла:

– Во всем монастыре не найдется теперь ни единого прохода, где бы нам никто не попался навстречу, но мое покрывало, хоть и тонкое, хранило тебя до сих пор; будем и впредь на него надеяться. Нам придется, однако, пройти через трапезную, где соберутся за столом те из сестер, кто не был зван на праздничное угощение в приемную. Они останутся там, пока не ударят к заутрене, но дожидаться их ухода нет смысла; с тем же успехом ты могла бы уже сейчас отказаться от бегства совсем.

Эллена полностью разделяла все опасения Оливии и посему стала ее умолять не медлить долее в нерешительности и показать ей дорогу в монастырский сад; они вместе вышли из кельи.

Пока подруги спускались в трапезную, навстречу им то и дело попадались монахини, но ни одна из них не обратила внимания на Эллену. Приближаясь к опасному месту, девушка плотней закуталась в покрывало и крепче оперлась на руку своей верной спутницы. У двери им встретилась аббатиса, оглядывавшая тех, кто собрался за трапезой, и как раз в ту минуту осведомившаяся об Оливии. Эллена отступила, дабы не оказаться на виду, и пропустила настоятельницу в зал, Оливии же пришлось откликнуться. Открыв лицо, Оливия получила дозволение войти в трапезную, а Эллена проникла в зал незамеченной, смешавшись с толпой, которая сопровождала настоятельницу. Неверными шагами она последовала за Оливией через зал. По счастью, сестры, в предвкушении трапезы, не склонны были уделять внимание чему-либо иному, и беглянки беспрепятственно достигли противоположной двери.

В переднем зале, где они очутились теперь, сновала прислуга, спешившая с посудой из трапезной в поварню и обратно. У самой двери, ведущей в сад, подруг застигла одна из сестер, обратившаяся к ним с вопросом, не прозвонил ли колокол к заутрене, раз они идут в сторону церкви.

Препятствие, возникшее в последнюю минуту, повергло Эллену в ужас; решившись молчать, она сжала руку

Оливии и ускорила шаги; Оливия же благоразумно предпочла помедлить и недрогнувшим голосом ответила на вопрос, после чего спокойно продолжила путь.

По дороге через сад к воротам Эллена стала так волноваться, не заставили ли Вивальди непредвиденные обстоятельства покинуть условленное место, что силы стали ее покидать.

– Мне не добраться до ворот, – тихо пожаловалась она Оливии, – а если и доберусь, то будет уже поздно.

Оливия постаралась подбодрить Эллену и указала на ворота, ясно видневшиеся в лунном свете:

– Мы у цели, вот они, в конце тропинки, куда падает тень от деревьев.

Преисполнившись новой надеждой, Эллена зашагала проворней, но ей стало казаться, что, как бы в насмешку, ворота при ее приближении отступают все дальше. Усталость взяла над девушкой верх, и она, запыхавшись, принуждена была вновь застыть на месте с восклицанием:

– Что, если силы изменят мне, прежде чем я дойду! Что, если я упаду в двух шагах от ворот!

Короткой передышки оказалось достаточно, чтобы девушка вновь собралась с силами и до самых ворот шла уже безостановочно. В конце пути Оливия предложила предосторожность: не показываться сразу, а прежде установить, кто находится с противоположной стороны ворот, и дождаться ответа на условленный знак, предложенный ранее самим Вивальди. Она постучала по доске и вместе с Элле-ной стала напряженно вслушиваться. Раздавался чей-то шепот, но отклика на сигнал не последовало.

– Нас предали, – тихо проговорила Эллена, – но лучше узнать горькую истину без промедления.

Она повторила условный стук, и, к неописуемой радости, в ответ послышались три резких удара. Оливия, менее доверчивая, чем ее подруга, попыталась было убедить Эллену не полагаться на первое, быть может ложное, свидетельство, а дождаться еще одного, но опоздала: ключ уже заскрежетал в замке, дверь отворилась, и у входа в сад появились два человека, плотно закутанные в плащи. Эллена сперва отпрянула, но тут же узнала окликнувший ее голос и в свете прикрытой колпачком лампы, которую держал Джеронимо, различила Вивальди.

– О боже! – воскликнул он голосом, дрожащим от радости, и взял руку Эллены. – Неужели ты опять моя! Если бы ты только знала, что пришлось мне пережить здесь за час ожидания! – Затем, заметив Оливию, Винченцио отступил, чтобы не мешать Эллене излить подруге свою глубочайшую благодарность.

– Нужно спешить, – хмуро проговорил Джеронимо, – мы и так уже потеряли слишком много времени, как вы, возможно, сами убедитесь.

– Прощай, дорогая Эллена, – торопливо сказала Оливия, – да хранит тебя Господь!

Печаль расставания вытеснила из груди Эллены все страхи; рыдая, она обняла монахиню со словами:

– Прощай! О, прощай, дражайшая, нежная моя подруга! Нам не доведется более увидеться, но я вечно буду любить тебя. Не забывай, ты обещала дать о себе знать; помни: монастырь делла Пьета!

– Могли бы наговориться еще там, в обители, – пробурчал Джеронимо, – мы здесь уже битых два часа.

– Ах, Эллена, – жалобно шепнул Вивальди, размыкая руки девушки, обнимавшей Оливию, – неужели я в твоем сердце на втором месте?

Эллена, осушив слезы, ответила улыбкой, говорившей больше, чем любые слова; по-прежнему обращая прощальные речи к Оливии, она протянула Винченцио руку и дозволила увести себя от ворот сада.

– При яркой луне в лампе нет надобности, Джеронимо, – заметил Вивальди, – она нас только выдает.

– В церкви без света не обойтись, на кружных проходах – тоже; вы ведь знаете, синьор, через главные ворота мне вас не провести.

– Ну что ж, ведите, – ответил Вивальди, и вскоре они достигли кипарисовой аллеи, ведущей к церкви; но прежде чем свернуть туда, Эллена остановилась и оглянулась в надежде у ворот сада еще раз узреть Оливию. Монахиня все еще оставалась там, в лунном свете Эллена различила очертания ее фигуры и прощальный взмах руки. Сердце Эллены переполнилось; она подняла руку в ответном приветствии и стояла в слезах до тех пор, пока Вивальди бережно, но твердо не увлек ее за собой.

– Я завидую твоей подруге, если ты так плачешь о ней, – заговорил юноша, – и ревную, ибо источник этих слез – твоя нежная привязанность. Не горюй так, моя Эллена!

– Знал бы ты, Винченцио, чем я обязана этой благородной душе!

Глубокие вздохи прервали речь девушки; Вивальди в ответ только молча пожал руку возлюбленной.

Ступая по мрачной аллее, ведущей к церкви, Вивальди спросил, обращаясь к Джеронимо:

– Уверены ли вы, отец мой, что нам не попадется по дороге кто-нибудь из братьев, кому вздумается принести покаяние перед святилищем?

– Покаяние в день церковного торжества? Скорее уж следует опасаться тех, кто совлекает в эти минуты праздничное убранство.

– В любом случае такая встреча ничего доброго нам не сулит. Нет ли возможности обойти церковь стороной?

Джеронимо заверил Вивальди, что миновать церковь нельзя никак, и все трое тут же вступили в боковой неф опустелого храма, где Джеронимо, дабы не оказаться в потемках, пришлось снять водруженный на лампу колпачок, ибо свечи, еще недавно сиявшие на бесчисленных надгробиях, успели догореть; те же, что мерцали на главном престоле, ввиду своей отдаленности ни в малой мере не рассеивали сумрак в той части церкви, где обретались беглецы. Изредка, правда, короткие вспышки угасавших лампад выхватывали из темноты то одну, то другую гробницу, помогая оценить расстояние до конечной цели, затерянной в длинной перспективе арок, но не избавляя путников от ощущения мрачного одиночества. Ни единый звук, даже шепот, не слышался под сводами.

Беглецы достигли боковой двери, ведущей в монастырский двор, где в скале был заключен образ Пресвятой Девы горы Кармель. Исходивший из пещеры сноп света заставил Эллену и Вивальди в тревоге отступить, но Джеронимо, вышедший вперед, чтобы осмотреться, заверил их, что, судя по всему, пещера безлюдна; свечей же пугаться не следует – они горят в святилище постоянно, день и ночь.

Успокоенные этим объяснением, влюбленные последовали за своим проводником в пещеру, Джеронимо распахнул дверцу в ажурном металлическом ограждении, за которым помещалась статуя, после чего повел своих спутников в наиотдаленнейший угол пещеры, где глубоко в стене виднелась низкая дверь. Охваченная дурными предчувствиями, Эллена затрепетала; Джеронимо ключом отворил дверцу, и путники узрели высеченный в скале проход, узкий и извилистый. Монах устремился было туда, но, разделяя подозрения Эл-лены, Вивальди остановился и спросил, куда ведет их дальнейший путь.

– К месту назначения, – замогильным голосом ответствовал брат Джеронимо. Слова эти испугали Эллену и не удовлетворили Вивальди.

– Я доверил вам, отец мой, бесценное сокровище, которое мне дороже самой жизни. Клянусь, карой за предательство станет смерть. – Юноша тронул рукоятку меча, скрытого под одеждой пилигрима. – Если вы замыслили недоброе, еще не поздно одуматься – в противном случае живым вы отсюда не выйдете.

– Вы мне угрожаете? – Лицо монаха потемнело. – Что проку вам с моей смерти? Знайте, что вся обитель как один человек поднимется, чтобы отомстить за меня.

– Мне ведомо лишь, как я расплачусь с од ним-единственным предателем, буде таковой встанет на моем пути, – сказал Вивальди. – Я намерен защищать эту даму против целого полчища монахов. Теперь вы знаете это – ведите!

В то же мгновение Эллене закралась в голову жуткая мысль: а что, если открывшийся перед ними ход ведет в описанную Оливией темницу, скрытую, по словам монахини, где-то в глухом уголке обители, и именно туда Джеронимо их коварно завлекает? Эллена отказалась двигаться дальше и спросила:

– Если ваши намерения чисты, то почему же вы не ведете нас прямиком к одним из ворот монастыря, а вместо этого мы должны блуждать по каким-то подземным лабиринтам?

– Помимо главного портала, наружу ведет лишь один путь, и он перед вами.

– Но почему бы нам не бежать через портал? – спросил Вивальди.

– Там полным-полно пилигримов и послушников; вам ничто не помешает там пройти, но как же синьора? Но все это вы уже слышали перед тем, как мне довериться. Лаз, которым нам предстоит воспользоваться, выходит на поверхность среди утесов, на некотором отдалении от монастыря. Я уже довольно рисковал и больше не стану терять время попусту, так что решайтесь, или я ухожу и можете поступать как знаете.

Джеронимо засмеялся и принялся было вновь запирать замок, но Вивальди, испуганный возможными последствиями его гнева и несколько успокоенный равнодушием проводника к их отказу следовать за ним, попытался его утихомирить и приободрить Эллену; и в том и в другом он преуспел.

Следуя в безмолвии по мрачному проходу, Винченцио ощутил, что недавние подозрения не покинули его окончательно и, готовый к нападению, одной рукой поддерживал Эллену, в другой сжимал меч.

Коридор петлял и петлял в скале; конца ему не было видно, но тут вдали послышалась музыка.

– Слышите? – спросила Эллена. – Откуда эти звуки?

– Из пещеры, которую мы покинули, – ответил Джеронимо, – и это значит, что наступила полночь. Пилигримы поют свой последний псалом, перед тем как покинуть святилище. Поспешим, синьор, иначе меня хватятся.

Беглецам стало ясно, что пути к отступлению нет – останься они в пещере еще немного, и богомольцы застигли бы их там; да и сейчас, стоит кому-нибудь сюда забрести, бежать они не смогут. Когда Вивальди высказал свои опасения вслух, Джеронимо с хитрой усмешкой заверил, что разоблачение им не грозит. «О ходе этом ведает только братия», – добавил он.

Вивальди успокоился, когда услышал, что подземный лабиринт проложен от пещеры к низлежащим утесам с одной лишь целью: втайне доставлять в святилище различные предметы, потребные для того, чтобы удовлетворить суеверные ожидания богомольцев.

Совершая дальнейший путь в молчаливой задумчивости, путники заслышали под сводами коридора глухой отзвук колокольного звона.

– Звонят к заутрене! – произнес явно обеспокоенный Джеронимо. – Я должен быть там. Прошу, синьора, ускорьте шаг.

Этот призыв оказался излишним, ибо Эллена и без того уже чуть ли не бежала. При виде двери за очередным поворотом она обрадовалась, решив, что свобода уже близка. Но выяснила, что дорога здесь не оканчивается, а тем временем через слегка приоткрытую дверь Эллена увидела комнату, высеченную в скале и залитую сумрачным светом.

Испуганный светом, Вивальди пожелал узнать, не скрывается ли кто-нибудь в этой комнате, и Джеронимо дал ему уклончивый ответ, но вскоре указал на арочные ворота, замыкавшие коридор. С надеждой в душе беглецы ускорили шаги и, достигнув ворот, успокоились окончательно. Джеронимо вручил юноше лампу, а сам принялся отпирать замки и засовы; Винченцио приготовился уже надлежащим образом вознаградить послушника за верную службу, но тут оба поняли, что ворота не поддаются. Ужасные картины пронеслись в воображении Вивальди. Джеронимо оборотился и хладнокровно произнес:

– Боюсь, что нас предали. Ворота заперты на два замка, а у меня ключ только от одного.

– Нас предали – это верно, – решительным тоном ответил Вивальди, – но уловки вас не спасут. Предатель мне известен. Вспомните, о чем я вас предупреждал, и взвесьте, в ваших ли интересах препятствовать нам в бегстве.

– Синьор, клянусь всеми святыми, не моя вина, что ворота заперты еще на один ключ; я бы открыл их, если б мог. Не далее как час назад я убедился, что второй замок отомкнут. Меня все это тем более поражает, что сюда редко забредают даже самые благочестивые братья; сегодняшнего же нашего предшественника, как я опасаюсь, привели сюда подозрение и желание воспрепятствовать вашему бегству.

– Ваши лживые увертки, брат мой, приберегите для кого-нибудь другого, – вскипел Вивальди, – а теперь или открывайте ворота, или готовьтесь к худшему. Вам ясно, надеюсь, что, сколь бы малую ценность ни составляла в моих глазах моя собственная жизнь, я не остановлюсь ни перед чем, чтобы спасти эту синьору от ужасов, уготованных ей вашими собратьями.

Эллена, овладев своими чувствами, принялась уговаривать Вивальди сдержать негодование и не давать воли своим подозрениям. Джеронимо же она умоляла поскорее отпереть ворота. Засим оба ее спутника вступили в долгие препирательства, в ходе которых – то ли хитростью, то ли силою невиновности – послушнику удалось утихомирить Вивальди, который попытался взломать ворота, невзирая на увещевания Джеронимо, тщетно толковавшего об их крепости и перечислявшего все беды, какие падут на его голову, если в нем признают споспешника их разрушения.