Текст книги "Итальянец"

Автор книги: Анна Рэдклиф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 34 страниц)

Вивальди напомнил Эллене грозящие им опасности и вместе с тем ее обещание стать его женой; она дала это обещание в присутствии своей покойной тетушки, синьоры Бьянки. Он сказал, что их браку помешало в свое время событие столь же внезапное, сколь и плачевное; будь синьора Бьянки жива, Эллена давно исполнила бы свой обет. Вновь и вновь, взывая к воспоминаниям священнейшим и нежнейшим, Винченцио заклинал Эллену избавить их будущие судьбы от пугающей неопределенности и позволить ему сделаться ее законным защитником, прежде чем они рискнут покинуть свое временное убежище.

Эллена тут же признала неоспоримость принесенных ею священных обетов и признала себя столь же нерушимо связанной с ним, как если бы даны они были перед алтарем; тем не менее она возражала против заключения союза ранее, чем семья Вивальди изъявит готовность принять ее к себе на правах дочери; она согласна была тогда забыть нанесенные ей обиды и вступить в их семью. Эллена добавила, что Винченцио должен был бы больше заботиться о достоинстве женщины, которую он почтил своим поклонением, и не добиваться унизительных уступок с ее стороны.

Вивальди не мог не почувствовать силу такого призыва; с болью в душе он припоминал обстоятельства – Эл-лене, к счастью, неизвестные, – подтверждавшие справедливость ее упреков. Воскресив в памяти возмутительные наветы со стороны маркиза, Винченцио ощутил прилив оскорбленной гордости и негодования, заставивший его отбросить мысли об опасностях и мгновенно преисполниться решимостью отстоять право Эллены на почтительное к себе отношение, а соответственно, не претендовать более на счастье назвать ее своей супругой до тех пор, пока его родители не отступятся от прежних суждений и по доброй воле не примут Эллену в свою семью. Уже через миг, однако, на смену этим вполне понятным соображениям явились прежние тревожные мысли. Несбыточность надежд на то, что домашние Винченцио добровольно принесут свою гордыню в жертву его любви, была для юноши очевидна; равным образом не приходилось ожидать, что заблуждения, коренящиеся в предрассудках и потакании своим слабостям, уступят место взглядам, основанным на истине и справедливости. Тем временем планы разлучников, быть может, увенчаются успехом, и Эллена будет отторгнута от него навеки. Винченцио представлялось также, что наилучшую – более того, единственную – защиту от посягательств на свою добрую славу Эллена обретет под сенью брачного союза, благодаря которому он, Винченцио, сможет явить миру то высокое уважение, какое он питает к своей возлюбленной. Таковы были соображения, заставлявшие его упорствовать в своих домогательствах; трудность, однако, заключалась в том, что ознакомить с ними Эллену не представлялось возможным: для этого пришлось бы открыть ей глаза на обстоятельства, способные задеть ее чувства и опечалить ее сердце, укрепить горделивое нежелание войти в семью, нанесшую ей столь тяжкую обиду.

Под гнетом описанных мыслей Вивальди взволновался до такой степени, что это не укрылось от Эллены; беспокойство его возрастало от сознания как невозможности ей открыться, так и безнадежности уговоров, не подкрепленных новыми аргументами. Его непритворное горе пробудило нежность и благодарность Эллены; она задала себе вопрос, должна ли она упорствовать в утверждении своих прав и ради этого приносить в жертву покой человека, претерпевшего ради нее немалые опасности, избавившего ее от ужасов заточения и не один раз доказавшего силу своей привязанности.

Задав себе эти вопросы, Эллена узрела в себе существо несправедливое и эгоистичное, не желающее ничем поступиться во имя спокойствия своего освободителя, рисковавшего ради нее жизнью. Собственные добродетели, возведенные на чрезмерную высоту, представились ей теперь едва ли не пороками: самоуважение – гордостью, деликатность – слабостью, сдержанность в любви – холодной неблагодарностью, осмотрительность – расчетливостью, граничащей с низостью.

Вивальди, столь же легко проникавшийся надеждой, сколь и опасениями, в тот же миг ощутил, что решимость девушки заколебалась, и принялся вновь повторять все аргументы, которые могли ее победить. Но для Эллены все это было слишком важно, чтобы принять мгновенное решение, и посему Вивальди удалился без больших надежд на успех. Эллена велела ему явиться не ранее завтрашнего дня, когда она скажет ему, к какому заключению пришла.

Ни разу до сей поры не испытывал Вивальди столь сильных мук ожидания. Не один час он провел в одиночестве на озерной отмели, колеблясь между страхом и надеждой, пытаясь предугадать решение, от которого зависело все его будущее благополучие, и содрогался от ужаса, слыша воображаемые слова отказа.

Вивальди не сводил глаз со стен, укрывавших возлюбленную, их созерцание вселяло в него надежду, и, скользя взглядом по их шероховатой поверхности, он рисовал в своем воображении черты Эллены. Вслед за тем его беспокойное нетерпение достигало тех пределов, за которыми начинается душевная мука, и он внезапно покидал свой наблюдательный пост. Но незримые чары притягивали Винченцио вновь и вновь, и, когда наступил вечер, он все еще медленно прогуливался в тени печальных стен, за которыми была скрыта его Эллена.

Мир не снизошел в этот день и в душу Эллены; стоило зазвучать в ней голосу осторожности и горделивой щепетильности, который предостерегал от вступления в семейство Вивальди, как благодарность, любовь, неудержимая нежность вставали на защиту Винченцио. В памяти всплыло прошлое, и девушке показалось, что дорогая покойница из могилы обращает к ней речь, приказывая выполнить обязательства, даровавшие синьоре Бьянки утешение в ее последние часы.

Наутро, задолго до назначенного часа, Вивальди был уже у ворот монастыря, где в мучительном нетерпении дожидался, пока часы возвестят назначенное время.

Эллена уже была в приемной, в полном одиночестве. При виде Винченцио она в волнении поднялась со стула. Юноша приблизился неверной походкой, не в силах произнести ни слова, а лишь пронзительно-серьезным взором вопрошал девушку о том, как решилась его судьба. Его лицо, бледное и истомленное беспокойством, внушило Эллене одновременно и сочувствие и умиление. В то же мгновение он увидел ее улыбку и протянутую ему руку и тут же распрощался со страхом и сомнениями. Он был бессилен излить свою благодарность вслух, а вместо этого, глубоко вздыхая, сжал ладонь Эллены в своей. Ноги под ним от радости подгибались, и ему пришлось опереться о решетку.

– Итак, ты моя! – воскликнул Винченцио, обретя наконец дар речи. – Разлука нам отныне не грозит – ты моя навеки! Но что это, ты изменилась в лице? О Небо! Я не мог ошибиться! Заклинаю тебя, Эллена, говори и избавь меня от ужасных сомнений!

– Я твоя, Вивальди, – произнесла Эллена чуть слышным голосом, – мы будем вместе вопреки козням тиранов.

Эллена заплакала и опустила на лицо покрывало.

– Что означают эти слезы? – испуганно вопросил Винченцио. – Ах, Эллена, – добавил он с нежностью, – омрачать слезами сладчайшие мгновения жизни! Эти слезы обжигают мне сердце! Они говорят, что согласие твое дано с печалью и неохотой; что любовь твоя слаба, Элле-на, твое сердце больше мне не принадлежит!

– Эти слезы означают, что мое сердце принадлежит тебе безраздельно, что любовь моя сильна как никогда прежде, если она заставила меня отринуть мысль о твоей семье и решиться на шаг, который унизит меня в глазах твоих родителей и – боюсь – в моих собственных.

– О, возьми назад свои жестокие слова! – прервал Эллену Вивальди. – Унизит тебя в твоих собственных глазах… в глазах моих родителей! – Юноша был взбудоражен, лицо его пылало, а осанка сделалась еще более горделивой, чем обычно. – Настанет час, моя Эллена, – прибавил он с жаром, – когда у них откроются глаза на твои совершенства и они оценят тебя по достоинству^ О, быть бы мне императором, чтобы всему миру показать, как я люблю и почитаю тебя!

Эллена протянула ему руку и, откинув покрывало, обрадованно и благодарно улыбнулась сквозь слезы.

Прежде чем вернуться к себе, Винченцио получил у нее согласие посоветоваться со старым бенедиктинцем, чьим содействием он заручился, насчет часа, наиболее благоприятного для скрытого от посторонних глаз венчания. Священник сказал, что по окончании вечерней службы он будет несколько часов свободен; он добавил также, что час, непосредственно следующий за заходом солнца, вероятно, наиболее подходит для свершения тайного обряда, ибо братья в это время удаляются в трапезную. Священник обещал встретить Вивальди и Эллену на берегу озера, в принадлежавшей монастырю часовне, недалеко отстоявшей от самой обители, и сочетать их там узами брака.

С этими вестями Вивальди незамедлительно вернулся к Эллене, и они условились, что в назначенный священником час будут на месте. Эллена сочла уместным известить о своих намерениях аббатису и получила от нее в провожатые одну из послушниц, а Винченцио должен был встретить невесту у стен монастыря и повести к алтарю. По окончании священного обряда молодые люди собирались взойти на заранее нанятое судно, пересечь озеро и далее отправиться в Неаполь. Вивальди опять удалился, чтобы отыскать пригодное для их целей судно, а Эллена принялась готовиться к новому путешествию.

С приближением назначенного часа на девушку нашло уныние. Отдавшись мрачным предчувствиям, она наблюдала, как прячется в грозовых облаках солнце, как меркнут зажженные его лучами верхушки гор, как повсюду тьма прогоняет свет. Вслед за тем она покинула свою комнату, благодарно простилась с гостеприимной аббатисой и в сопровождении послушницы ступила за пределы монастыря.

Тут же у ворот ее встретил Вивальди и, взяв за руку, не преминул укорить ее взором за нерадостный вид.

В молчании они проследовали к часовне Сан-Себастьян. Природа дышала той же печалью, что и душа девушки. Стоял сумрачный вечер, потемневшие воды озера бились о берег, их глухой плеск мешался с завываниями ветра, гнувшего верхушки мощных сосен и порывами ударявшего в скалы. Эллена с тревогой замечала проглядывавшие меж дальних гор тяжелые тучи, стремительное кружение над водой птиц, которые поспешили затем к своим спрятанным в утесах гнездам, и наконец сказала Вивальди, что ввиду близости бури поездки по озеру предпочла бы избежать. Юноша немедленно велел Пауло отпустить лодочника, а вместо этого нанять и держать наготове карету, с тем чтобы, если прояснится, отправиться в путь без лишних задержек.

Завидев часовню, Эллена остановила взор на осенявших здание угрюмых кипарисах и вздохнула:

– И эти знамения смерти указуют нам путь к брачному алтарю! Вивальди, быть может, я суеверна, но не сулят ли они нам несчастливого будущего? Прости меня, я поддалась слабости.

Нежно упрекая девушку за склонность к унынию, Вивальди сделал все, чтобы помочь ей справиться с волнением. Они вошли в часовню, где их встретили тишина и гробовой сумрак. Почтенный бенедиктинец с иноком, которому отведена была роль посаженого отца при невесте, были уже там и, преклонив колени, молились.

Вивальди подвел трепещущую невесту к алтарю, и там они ожидали, пока оба монаха, сотворив молитву, не поднимутся с колен; это были минуты, исполненные глубочайших переживаний. То и дело Эллена озирала полутемное пространство часовни, опасаясь обнаружить затаившегося в укромном углу соглядатая; хотя она считала крайне неправдоподобным, чтобы поблизости оказался кто-то, желавший прервать священный обряд, но изгнать опасения ей все же не удавалось. Однажды ей и вправду почудилось, что за переплетом окна показалось прильнувшее к стеклу лицо, пристально разглядывавшее внутренность церкви, но, когда она всмотрелась, видение исчезло. Эго, однако, не успокоило Эллену; она настороженно ловила доносившиеся снаружи неясные звуки и по временам вздрагивала, когда всплеск волны, которая разбивалась о скалы, напоминал ей шаги и перешептывания проникших в церковь чужаков. Эллена старалась не поддаваться страхам и успокаивала себя тем, что приход посторонних не означал бы, скорее всего, ничего дурного; это могли быть обитатели монастыря, привлеченные сюда любопытством. Она успела уже овладеть собой, когда дверь приоткрылась и оттуда выглянуло чье-то темное лицо. Спустя мгновение оно исчезло, а дверь захлопнулась.

Заметив, что Эллена коснулась его руки и черты ее внезапно покрыла бледность, Вивальди обернулся к двери, но, никого там не обнаружив, осведомился у девушки о причине ее испуга.

– За нами следят, в дверях только что был какой-то человек!

– Пусть так, любовь моя, но кого же нам здесь опасаться? Любезный отец, поторопитесь, – попросил Вин-ченцио, обратившись к бенедиктинцу, – вы позабыли, что мы вас ждем.

Священнослужитель знаком показал ему, что вот-вот закончит молиться, второй же монах поднялся с колен и выслушал Винченцио, желавшего, чтобы двери часовни были заперты от посторонних.

– Мы не смеем замкнуть врата храма, – возразил тот, – дом Господень должен быть открыт всечасно.

– Но вы разрешите мне пресечь чье-то праздное любопытство и осведомиться, кто следит за нами у дверей? Во имя спокойствия этой дамы я должен так поступить.

Инок дал соизволение, и Вивальди подошел к двери. Убедившись, что темный притвор пуст, он, успокоенный, возвратился к алтарю, где его уже ждал священнослужитель.

– Дети мои, – молвил тот, – я заставил вас ждать, но да будет вам известно, что молитвы старика не менее важны, чем обеты, принесенные юношей, хотя вряд ли вы сейчас расположены согласиться с этой истиной.

– Я готов согласиться с чем угодно, любезный отец, но с условием, что вы без промедления выслушаете наши обеты.

Достопочтенный пастырь взошел к алтарю и раскрыл Библию. Вивальди стал по правую руку от него и взглядами, полными нежности и беспокойства, старался подбодрить Эллену; она же, тщетно пытаясь скрыть под покрывалом свое душевное смятение и опустив глаза, опиралась на руку своей провожатой. Невзрачный облик этой инокини, высокий рост и грубые черты посаженого отца, облаченного в серое орденское одеяние, благородные седины и спокойное лицо священнослужителя, ярко освещенного сверху лампадой, в контрастном сочетании с юношеской грацией и одухотворенностью Вивальди, ласкающей взор красотой и прелестью Эллены представляли зрелище, достойное кисти живописца.

Едва священник успел приступить к свершению обряда, как шум за дверями вновь привлек внимание Эллены. Дверь во второй раз потихоньку отворилась, и исполинского роста человек, пригнувшись, шагнул внутрь. В руках у него был факел, при свете которого, в проеме раскрывавшейся двери, Эллена разглядела других людей, оглядывавших часовню через плечо первого. Свирепые лица и необычные одеяния пришельцев в тот же миг убедили Эллену в том, что перед ней не бенедиктинцы из ближайшего монастыря, а жуткие посланцы злых сил. Она издала сдавленный крик и рухнула бы на пол, если бы ее не подхватил жених, но причину ее внезапного ужаса он понял лишь тогда, когда заслышал за спиной стремительные шаги. Винченцио обернулся и узрел, что к алтарю устремились несколько вооруженных незнакомцев в одеждах в высшей степени странных.

– Кто вы, осмелившиеся вторгнуться в сей священный предел? – вопросил он сурово, поднимаясь с пола, где лежала Эллена.

– Кто сии дерзновенные, посягнувшие на святость храма? – вскричал, в свой черед, и священник.

Эллена лежала в беспамятстве, и, поскольку незнакомцы приближались, Вивальди схватился за меч, дабы защитить свою невесту.

Священник и Вивальди заговорили одновременно, так что слов их было не различить, но тут раздался оглушительный голос, подобный раскату грома, и пелена неведения мгновенно рассеялась.

– Ты, Винченцио ди Вивальди, житель Неаполя, и ты, Эллена ди Розальба, с виллы Альтьери, именем святейшей инквизиции мы призываем вас сдаться!

– Инквизиции? – проговорил Вивальди, не веря своим ушам. – Здесь какая-то ошибка.

Чиновник, не удостоив его ответом, повторил свой призыв.

Изумленный Вивальди добавил:

– Если вы рассчитываете внушить мне, будто наши особы привлекли внимание инквизиции, то, значит, вы чересчур полагаетесь на мое легковерие.

– Синьор, верить или нет – ваше дело, но вы арестованы, и эта госпожа тоже, – ответил старший чиновник.

– Прочь, мошенник, – Вивальди вскочил на ноги рядом с простертой на полу Элленой, – или мой меч проучит тебя за дерзость!

– Вы посягаете на служителя инквизиции! – воскликнул негодяй. – Скоро вы узнаете, как поступает священное братство с теми, кто не повинуется его приказам.

Опередив Вивальди, в разговор вступил священник:

– Если вы доподлинно служитель этого суровейшего из трибуналов, предъявите нам доказательства, что вы облечены его доверием. Не забывайте, что пребываете в стенах святилища и обман вам не простится. Вы ошибаетесь, полагая, что я предам в ваши руки лиц, нашедших здесь убежище, не будучи уверен, что этого требует от меня упомянутое вами могущественное сообщество.

– Предъявите мне приказ, – с высокомерным нетерпением потребовал Вивальди.

– Вот он, – ответил чиновник, доставая какой-то черный свиток и протягивая его священнику. – Читайте и удостоверьтесь!

Один взгляд на свиток заставил бенедиктинца содрогнуться, но он все же взял пергамент в руки и принялся внимательно изучать. Сорт пергамента, оттиск печати, необычное письмо, а также рад тайных знаков, ведомых лишь посвященным, – все убеждало в том, что документ и в самом деле исходит от Святой Палаты. Священник выронил свиток и уставил на Вивальди взгляд, исполненный изумления и безграничного сострадания. Винченцио наклонился, чтобы поднять свиток, но чиновник опередил его.

– Несчастный юноша! – проговорил священник. – Сомнений нет, грозное судилище призывает тебя к ответу за совершенное тобой преступление, своим вмешательством не попустив меня сотворить кощунство!

Вивальди застыл как громом пораженный.

– Что это за преступление, святой отец, за которое меня призывают к ответу? Сколь дерзок и изощрен должен быть обман, коли даже вы ему поддались! Что за преступление, что за кощунство?

– Не ожидал я, что ты так закоснел в грехе! Одумайся! Не добавляй к безудержным страстям юности наглую ложь! Тебе лучше, чем кому-либо другому, известно, что ты совершил.

– Ложь? – вскипел Вивальди. – Но ваши почтенные лета и священное облачение служат вам защитой. Что же до негодяев, которые посмели обвинить невинную жертву, – Винченцио указал на Эллену, – то им не уйти от моей мести.

– Одумайся! Смирись! – взывал священник, удерживая его руку. – Сжалься над самим собой и над ней. Неужели тебе неведомо, какую кару ты на себя навлекаешь неповиновением?

– Не знаю и не хочу знать, а Эллену ди Розальба я буду защищать, покуда жив. Пусть только приблизятся.

– На нее, на ту, что лежит в беспамятстве у твоих ног, падет гнев оскорбленных служителей закона – на нее, на твою сообщницу во грехе.

– Сообщницу во грехе? – воскликнул Вивальди с изумлением и гневом. – Мою сообщницу?

– Безумный юноша! Разве не выдает ее вины носимое ею покрывало? Уму непостижимо, как я не замечал его ранее!

– Вы похитили монахиню из монастыря, – сказал старший чиновник, – и за это преступление будете привлечены к ответу. Если вы уже довольно покрасовались в позе героя, синьор, извольте следовать за нами, наше терпение на исходе.

Тут Вивальди впервые заметил, что Эллена закутана в монашеское покрывало, взятое у Оливии, чтобы укрыться от глаз аббатисы в ночь бегства из Сан-Стефано. Девушка тогда второпях забыла вернуть его монахине. До сих пор, снедаемая тревогами и заботами, Эллена и не подумала сменить это покрывало, в то время как кое-кто из сестер-урсулинок, оказался куда более внимательным.

Пока Вивальди раздумывал, не зная, какое приискать оправдание, ему стали приходить на ум различные обстоятельства, способные подтвердить предъявленное ему обвинение; он все более убеждался, что вокруг него широко раскинуты вражеские сети. Винченцио подумалось, что не иначе как к происходящему приложил руку Скедони, в угрюмой душе которого, вероятно, зародилось желание отомстить за сцену в церкви Спирито-Санто и за все последовавшие за ней унижения. Поскольку Вивальди ничего не знал о том, что маркиза поддерживала честолюбивые надежды Скедони, юноше не представлялось невероятным участие монаха в аресте сына его покровительницы. И разумеется, Винченцио не мог и подозревать, что Скедони проник в тайны, позволившие ему не бояться гнева маркизы и принудить ее к молчанию и повиновению.

В убеждении, что нынешний поворот судьбы искусно направлен отцом Скедони, Вивальди застыл, пораженный ужасом, и с неизъяснимой тоской глядел на Эллену, которая, придя в сознание, беспомощно простерла к нему руки и взмолилась о спасении.

– Не оставляй меня, – жалобно сказала она, – только рядом с тобой я чувствую себя в безопасности.

При звуках любимого голоса Винченцио очнулся от оцепенения и, в ярости обернувшись к негодяям, которые с угрюмым видом стояли вокруг, приказал им удалиться либо готовиться испытать на себе его гнев. В тот же миг те обнажили мечи, и испуганные вскрики Эллены вкупе с мольбами священнослужителя потонули в шуме битвы.

Вивальди, не желавший проливать кровь, ограничивался обороной, пока ожесточенные атаки одного из врагов не вынудили его пустить в ход все свое умение и силу.

Он поверг наземь одного из негодяев, но сноровки его все же недостало, чтобы отбиться от двух других, и Винчен-цио был уже близок к поражению, когда у двери раздался топот и в часовню ворвался Пауло. Увидев, что вооруженные незнакомцы вот-вот одолеют его господина, Пауло с яростью ринулся на помощь. Он сражался с безоглядной храбростью и свирепостью до тех пор, пока (в то самое мгновение, когда его противник пал) в часовню не вошли еще несколько головорезов; вскоре Вивальди с верным Пауло были ранены и разоружены.

Эллена, которую удержали чьи-то руки, когда она пыталась броситься меж сражавшихся, видя Винченцио раненным, возобновила попытки вырваться на свободу; свои усилия девушка сопровождала такими отчаянными мольбами и жалобами, что едва не тронула сердца окружавших ее головорезов.

Израненный Вивальди, схваченный врагами, вынужден был беспомощно наблюдать горестное положение своей невесты. Он обратился к старому священнику с безумной мольбой защитить девушку.

– Я не смею ослушаться святой инквизиции, – отвечал бенедиктинец, – не говоря уже о том, что мне не приходится тягаться силами с ее служителями. Несчастный юноша, пойми наконец: кто противится инквизиции, тот обрекает себя на смерть.

– Смерть? – вскричала Эллена. – Смерть?

– Ах, госпожа, именно так, и не иначе.

– Напрасно, синьор, вы не вняли моему совету, – сказал один из чиновников, – а теперь вам предстоит горькая расплата. – И он указал на раненого, недвижно лежавшего на полу часовни.

– Моему господину расплачиваться не за что, – вмешался Пауло, – потому что это моих рук дело; мне бы только вырваться, и я бы уложил еще парочку, даром что меня всего успели исполосовать вдоль и поперек.

– Молчи, мой добрый Пауло, ты здесь ни при чем. – Обратившись к чиновнику, Вивальди добавил: – Не о себе я пекусь – я свой долг исполнил, – а о своей невесте. Как можете вы без жалости взирать на это чистейшее и беззащитное создание! Неужто вы, как варвары, готовы увлечь к погибели жертву наглого, вопиющего оговора?

– Что проку ей от нашей жалости; так или иначе мы должны выполнить приказ. Она предстанет перед судом, а уж ему решать, справедливо ли обвинение.

– Какое обвинение? – спросила Эллена.

– В нарушении монашеских обетов, – ответил ей священник.

Эллена возвела глаза к небу.

– В довершение всего еще и это! – воскликнула она.

– Вы слышите, она сознается в преступлении, – произнес один из злодеев.

– Нет, – возразил Вивальди, – она говорит о чудовищной злобе, что преследует ее. О Эллена, и я должен отдать тебя на их милость, расстаться с тобой навеки!

Отчаяние на мгновение придало ему силы, он вырвался из рук чиновников и заключил Эллену в прощальные объятия, девушка же, склонившись на его плечо, рыдала так, будто у нее разрывалось сердце. Окружавшие их злодеи не решались прервать эту печальную сцену.

Страстный порыв исчерпал силы Вивальди; сломленный тоской и потерей крови, он разжал объятия и опустился на пол.

– Неужто вы не поможете ему, – вскричала Эллена в отчаянии, – вы оставите его здесь, на полу, умирать?

Священник распорядился, чтобы юношу перенесли в монастырь, где осмотрят его раны и окажут необходимую врачебную помощь. Пострадавшие в стычке служители инквизиции были уже там. Винченцио, однако, соглашался идти лишь в сопровождении Эллены. Но, согласно уставу, женщины в монастырь не допускались; об этом, опередив священника, поспешил сообщить брат-бенедикгинец и добавил, что преступить устав они не осмелятся.

Эллена, в заботах о Вивальди забывшая о собственных несчастьях, умоляла своего жениха позволить препроводить его к бенедиктинцам, однако тот наотрез отказался ее покинуть. Но, волей чиновников, влюбленным все же была уготована разлука; напрасно убеждал Вивальди служителей инквизиции не прибегать к этой совершенно излишней жестокости, раз уж, как можно было понять из их намеков, Эллене также предстояло явиться пред лицо святой инквизиции; безуспешным оказались и его попытки узнать, куда собираются отвезти его невесту.

– Довольно будет вам знать, синьор, что о ней позаботятся, – сказал чиновник. – Вас надлежит доставить в одно и то же место, но в пути вы будете находиться раздельно.

– Да слыхано ли такое, синьор, чтобы арестованных держали вместе? – вмешался один из злодеев. – Им ведь тогда ничего не стоит между собой договориться, показания будут похожи как две капли воды.

– Как хотите, но я не оставлю своего господина, – возвысил голос Пауло. – Требую, чтобы меня отправили с ним вместе, к инквизиторам или к самому дьяволу – разница невелика.

– Ну, ну, – отозвался чиновник, – сперва к инквизитору, а уж к дьяволу во вторую очередь – сначала суд, потом приговор. Поторапливайтесь, – обратился он к подчиненным. – Уведите ее.

При этих словах Эллену подхватили на руки.

– Пустите меня, – закричал Пауло, видя, как ее уносят, – говорю вам, пустите! – и в ярости разорвал веревки, которыми его связали. Впрочем, тут же он был схвачен снова.

Вивальди, обессиленный потерей крови и душевными муками, сделал все же последнюю попытку спасти свою возлюбленную, но, раньше чем он успел подняться с пола, глаза его внезапно застлала пелена, и с именем Эллены на устах он впал в беспамятство.

Пока Эллену выносили из часовни, она не переставала звать Вивальди, перемежая эти возгласы мольбами разрешить ей увидеть своего жениха еще раз и сказать ему последнее «прости». Злодеи оказались неумолимы, а от Вивальди отклика не было – он уже не слышал ее и не в силах был ей ответить.

– О, один только взгляд! – восклицала она в отчаянии. – Одно лишь слово, Вивальди! Дай мне услышать в последний раз звук твоего голоса! – Но ответом ей было молчание.

Покидая часовню, Эллена обернулась в ту сторону, где находился ее жених, и голосом, пронзительным от муки, воскликнула: «Прощай, Вивальди! О, прости, прости навек!»

Так трогательно прозвучали эти слова, что им не смогло противиться даже холодное сердце священника, но он тут же раздраженно смахнул с лица набежавшие слезинки, прежде чем их заметили. Вивальди услышал ее: жалобный голос потерянной возлюбленной пробудил его, казалось, от смертного сна, и, обратив взор к порталу часовни, он заметил, как мелькнуло там ее покрывало. Страдания, усилия, сопротивление – все оказалось тщетным; негодяи связали истекавшего кровью юношу и препроводили его в бенедиктинский монастырь, заодно с раненым Пауло, по пути не перестававшим вопить: «Я требую, чтобы меня отправили к инквизиторам! Скорее отправьте меня к инквизиторам!»

Глава 6

Тебе, пристрастна, на заре Эллады Вверяла Муза скорбные напевы; Благоговейные потупив взгляды, Внимали молча матери и девы.

Коллинз. «Ода Страху»

Бенедиктинец, который осмотрел и перевязал раны Вивальди и его слуги, объявил, что они неопасны, чего нельзя было сказать о ранах одного из их противников. Среди братии нашлись такие, кто проявил к пленникам немалое сострадание и добросердечие, остальные же (а они составили большую часть) не решались выказать сочувствие к тем, кому выпало несчастье попасть в поле зрения Святой Палаты, и даже предпочитали сторониться кельи, где они содержались в заточении. Этим ограничениям они, однако, подвергались недолго, ибо, едва восстановив силы, Вивальди и Пауло вынуждены были после краткого отдыха отправиться в дорогу. Обоих поместили в одну карету, но присутствие двух чиновников не позволило им гадать вслух о том, куда увезена Эллена, равно как и о своих собственных дальнейших судьбах. Пауло высказывал подозрения, даже утверждал положительно, что главный их враг – аббатиса Сан-Стефано и что двое кармелитов, подстерегавших их на дороге, были ее приспешниками и они сообщили, куда отправились Вивальди и Эллена.

– Так я и думал, что от аббатисы нам далеко не уйти, – говорил Пауло, – не хотелось только тревожить вас, синьор,

да и бедную госпожу Эллену, вот я и помалкивал. Все эти настоятельницы в хитрости не уступают инквизиторам, а уж власть так любят, что любого, как и те, к дьяволу лучше отправят, лишь бы не отпустить на все четыре стороны.

Вивальди ответил Пауло многозначительным взглядом, в котором читался призыв сдержать неосторожную говорливость, и погрузился в немые горестные раздумья. Служители между тем безмолвствовали, но явственно ловили каждое слово Пауло; он замечал их бдительную настороженность, однако это не заставило его одуматься; презирая своих спутников как шпионов, Пауло недооценивал их по легкомыслию как врагов, а посему не только не воздерживался от суждений, которые чиновники инквизиции могли обратить ему во вред, но, более того, произносил свои крамольные речи с явным вызовом; тем самым он крайне раздражал своих попутчиков, запертых в одной карете с ним и вынужденных выслушивать нелицеприятные речи по поводу учреждения, в рядах коего они себя числили. Всякий раз, когда Вивальди, пробужденный от размышлений очередным бесшабашным замечанием, пытался воззвать к благоразумию Пауло, тот предпочитал думать не о том, как спасти себя, а о том, как успокоить свою совесть, и ответствовал таким образом: «Сами виноваты, не я им в компанию навязался, а они мне, так пусть теперь терпят. Я и с их преподобиями инквизиторами, если до них дойдет очередь, церемониться не намерен. Они у меня такого наслушаются, чего им не часто приходится слушать. Пусть-ка позвенят колокольчиками на своих дурацких колпаках, к правде-то у них небось нет привычки».