Текст книги "Итальянец"

Автор книги: Анна Рэдклиф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)

Ворота даже не дрогнули, но Винченцио упорствовал, не видя иного спасения; обратный путь был закрыт: церковь и грот успели уже заполнить толпы богомольцев, собравшихся к заутрене.

Джеронимо, однако же, судя по всему, не отчаялся добиться освобождения, хотя и допускал, что всю ночь – а возможно, и весь последующий день – беглецам придется провести под этими мрачными сводами. В конце концов было решено, что послушник вернется в церковь и выяснит, нельзя ли пройти незамеченными через главный портал; и вот, проводив молодых людей обратно в ту комнату, которую они ранее только бегло видели, Джеронимо удалился в сторону грота.

Поначалу беглецы тешились надеждами, но часы текли, унося прочь упования, и молодые люди наконец поддались мучительному беспокойству. Одно лишь заставляло Эллену переносить это испытание с видимым спокойствием – продиктованное великодушной деликатностью стремление скрыть от юноши нависший над ней приговор. Невзирая на правдоподобие объяснений Джеронимо, мысли о его возможном предательстве не покидали ее. От стен и сводов веяло сырым могильным дыханием, отчего помещение походило на склеп. Озираясь, Эллена все более убеждалась, что оно в точности соответствует услышанному от Оливии описанию темницы, где закончила свои дни злополучная монахиня. Комната была целиком высечена в скале, наружу смотрело лишь крохотное зарешеченное отверстие в сводчатом потолке, через которое проникал свежий воздух. Никакой обстановки, кроме стола, скамьи и лампы, тускло освещавшей комнату, не было. Вид зажженной лампы в отдаленном и заброшенном уголке тем более удивлял ее, что она помнила слова Джеронимо о том, что сюда редко кто забредает; странно было также и то, что, обнаружив это нежданное, казалось бы, обстоятельство, послушник не выказал никаких признаков удивления. Снова и снова Эллене приходило на ум, что она обманом ввергнута в то самое узилище, каковое и предназначила ей аббатиса; ужас этого предположения был так велик, что она уже готова была поделиться им с Вивальди, но сдержалась при мысли о том, на какие безумные поступки толкнет его отчаянная храбрость.

Под гнетом этих раздумий Эллене представилось, что любая правда лучше, чем неопределенность; поэтому она то и дело оглядывала комнату в поисках какого-либо предмета, способного опровергнуть или подкрепить ее подозрение, что именно в этих стенах провела свои последние часы несчастная монахиня. Ничего подобного на глаза Эллене не попалось, но, оглядывая комнату с безумным напряжением, она заметила что-то темное в дальнем углу; устремившись туда, Эллена – о ужас! – обнаружила соломенную подстилку, каковую воображение девушки тотчас признало смертным ложем бедной страдалицы, по сию пору хранящим на себе отпечаток ее тела.

Видя испуг возлюбленной, Вивальди стал молить ее объяснить причину своего состояния, но договорить не успел: где-то совсем рядом неожиданно раздался глухой вздох. Эллена невольно схватила Вивальди за руку, ожидая возобновления звука, но тишина более не прерывалась.

– Нет, это не игра воображения! – нарушил наконец молчание Вивальди. – Ты тоже слышала?

– Да, – отозвалась Эллена.

– Это был вздох, так ведь?

– О да, и какой вздох.

– Поблизости кто-то скрывается, – сказал Винчен-цио, озираясь. – Но не тревожься, Эллена, меч мой при мне.

– Меч? Увы, Вивальди, что проку… Но слушай, слушай!

– Это совсем рядом! Свет, как назло, едва теплится. – И Вивальди повыше поднял лампу в попытке рассеять царивший вокруг сумрак. – Кто там? – вскричал он, внезапно шагнув вперед, но его встретила лишь пустота и могильная тишина.

– Если ты страдаешь, отзовись, – вновь заговорил Вивальди, – ибо в других обремененных горем душах твои муки отзовутся пониманием. Буде же ты задумал злое, трепещи, ибо я дошел до пределов отчаяния.

Не дождавшись ответа, Винченцио с лампой в руке двинулся в противоположный конец комнаты и обнаружил там в каменной стене небольшую дверцу. В тот же миг оттуда донесся тихий дрожащий звук – то ли молитва, то ли жалоба умирающего. Винченцио нажал на дверь, которая, к его удивлению, легко поддалась, и увидел там человека, преклонившего колени перед распятием. Незнакомец был столь поглощен молитвой, что оставался глухим к вторжению Вивальди, пока тот не заговорил; когда же неизвестный поднялся с колен и обернулся, оказалось, что это немолодой монах с бледным лицом и посеребренными сединой висками. Грусть, запечатленная в его кротких чертах, лучистый блеск глаз, выдававший, казалось, незаурядную натуру, приковали к себе взгляд Вивальди и ободрили Эллену, которая вступила в келью вслед за ним.

Лицо монаха выразило непритворное удивление, но, несмотря на проявленный им благосклонный интерес, Вивальди опасался отвечать на его вопросы, покуда незнакомец не намекнул, что объяснение необходимо хотя бы ради безопасности молодых людей. Услышав в этих словах не угрожающий, а доброжелательный тон и понимая отчаянность положения, Вивальди поведал монаху о своих затруднениях.

Инок выслушал эту речь с глубоким вниманием, окидывая попеременно то Винченцио, то Эллену полным сочувствия взглядом; заметно было, что в нем борются жалость, которая побуждала протянуть незнакомцам руку помощи, и некие иные, смущающие его соображения. Монах осведомился, как долго отсутствует Джеронимо, и многозначительно покачал головой, когда услышал, что ворота оказались на двойном запоре.

– Вы стали жертвами предательства, дети мои, – проговорил он вслед за тем, – вы доверились с простодушием юности, вас же предали с коварством зрелых лет.

Видя, что ее наихудшие опасения оправдываются, Эл-лена заплакала, а Вивальди, возмущенный предательством, бессилен был ее утешить.

– Я помню, дочь моя, что видел тебя в церкви этим утром, – продолжал монах. – Помню также, ты протестовала против обетов, которые должна была произнести.

Увы, ведомо ли тебе было, дочь моя, что должно воспоследовать за подобным поступком?

– У меня не было никакого выбора.

– Светой отец, – вмешался Винченцио, – я не допускаю мысли, что вы принадлежите к числу гонителей невинности, а равно и к их пособникам. Повествование об ударах судьбы, постигших стоящую перед вами синьору, внушило бы вам жалость и желание спасти ее, но сейчас не время для пространных разговоров, и мне остается лишь заклинать всем, что есть для вас святого, помочь ей незамедлительно покинуть монастырь! Если бы у меня было время рассказать о том, какие преступные средства были пущены в ход, чтобы доставить несчастную жертву в стены обители, о злоключениях сироты, насильственно увезенной ночью из родного дома вооруженными до зубов негодяями, повиновавшимися чужим приказам, – круглой сироты, за которую некому заступиться, некому встать между нею и теми, кто посягает на ее свободу и независимость. О святой отец, если бы вы только знали! – У Вивальди не хватило сил продолжить.

Инок вновь устремил на Эллену взгляд, полный сочувствия, но не прерывал молчания.

– Быть может, это и так, но… – заговорил он наконец и тут же замолк, охваченный сомнениями.

– Я понимаю, отец, вам нужны доказательства, но в моей ли власти предоставить их вам здесь и сейчас? Положитесь вместо этого на мое честное слово. И если зародилось в вас намерение помочь нам, поспешите, ибо промедление означает для нас гибель. Мне кажется, я уже слышу шаги Джеронимо.

Винченцио шагнул обратно в комнату, но там покамест все было тихо. Инок также прислушался, не переставая при этом бороться с сомнениями. Эллена ждала приговора, моляще сложив руки и заклиная взором о снисхождении.

– Все спокойно, – проговорил Вивальди, – путь к спасению пока не отрезан! Милосердный отец! Если в вашей власти спасти нас, то сделайте это сейчас, пока еще не поздно.

– Невинная страдалица! – пробормотал едва слышно монах, разговаривая сам с собой. – И здесь – в этой роковой комнате!..

– В этой комнате! – воскликнула Эллена, догадываясь, что означают его слова. – Я понимаю: именно здесь настигла мучительная смерть несчастную монахиню, и мне назначено повторить ее участь – для того меня сюда и заманили!

– В этой комнате! – эхом прозвучал исполненный отчаяния голос Винченцио. – Святой отец, если вы решили оказать нам помощь, не дожидайтесь той минуты, когда благие намерения окажутся бессильны!

Упоминание о погибшей монахине повергло почтенного инока в крайнее изумление, но он отвел взгляд от Эллены; несколько слезинок скатилось по его щекам, но он поспешно осушил глаза, изнемогая, по всей видимости, под гнетом каких-то печальных, глубоко запечатлевшихся в душе воспоминаний.

Вивальди, убедившись, что его мольбы бессильны ускорить решение инока, и опасаясь с минуты на минуту заслышать шаги Джеронимо, в мучительном волнении метался по комнате. Он то останавливался на пороге и прислушивался, то вновь, не надеясь уже на успех, принимался взывать к человеколюбию инока. Эллена продолжала в ужасе оглядывать комнату, непрестанно повторяя:

– Здесь! В этой комнате! Какие же муки видели эти стены! И какие им еще предстоит увидеть!

Вивальди постарался ее успокоить и вновь стал заклинать инока воспользоваться последней возможностью спасти несчастную девушку.

– О боже! – восклицал он. – Если ее обнаружат, то страшную участь ничто уже не отвратит.

– Я не смею даже выговорить, что ждет ее, – прервал его монах, – а также и меня, решись я оказать вам помощь. Но пусть я стар, я не забыл еще о сострадании к ближнему! Чего стоят немногие остающиеся еще мне на этой земле годы в сравнении с долгим цветением ваших юных дней, а оно будет долгим, если только в моей власти помочь вам. Следуйте за мной к воротам, и посмотрим, справится ли мой ключ со всеми запорами, сколько бы их там ни было.

Вивальди и Эллена тут же пустились вслед за медленно ступавшим старцем. Неоднократно их проводите останавливался и прислушивался в ожидании шагов Джеронимо или других монахов, напавших, возможно, с его помощью на след беглецов, но эхо безмолвствовало в заброшенном переходе. Только у самых ворот до путников донеслись отдаленные шаги.

– Отец, они приближаются! – шепнула Эллена. – О, если ключ сию минуту не повернется в замке, мы погибли! Слышите? Это их голоса – они зовут меня по имени! Они уже знают, что в комнате нас нет.

Трясущимися руками инок принялся отпирать замки, Вивальди пытался помочь ему и в то же время успокоить Эллену.

Запоры поддались, ворота распахнулись, и перед беглецами показались залитые лунным светом горы. Эллена с восторгом вдохнула забытый уже воздух свободы. Полуночный бриз шумел в пальмовых листьях, тяжелой тенью нависших над грубо отесанной площадкой перед воротами, и негромко шелестел в кустах на склонах близлежащих утесов.

– Не теряйте времени на слова благодарности, дети мои, – произнес инок, заметив, что молодые люди собираются заговорить. – Я замкну ворота и попытаюсь задержать преследователей, чтобы вы успели бежать. Господи, благослови вас!

Эллена и Вивальди успели лишь шепнуть «прощайте», ворота закрылись за ними, и Вивальди, поддерживая Эллену, поспешил к тому месту, где их должен был ждать с лошадьми Пауло. Беглецы обогнули угол монастырской ограды и заметили невдалеке длинную процессию пилигримов, вытекавшую из главного портала обители.

Отступать было некуда: Вивальди опасался с минуты на минуту услышать за спиной голос Джеронимо или других преследователей – так или иначе, приходилось спускаться дальше. Единственная ведущая к подножию горы тропа занята была паломниками, и присоединиться к ним значило погубить себя почти наверняка. От яркого лунного света не могла укрыться ни единая движущаяся фигура; беглецы держались в тени монастырских стен, пока звук приближавшихся шагов не заставил их искать временного убежища там, где позади стоящих справа холмов, густо заросших пальмами, вздымались утесы, у подножия которых можно было притулиться в каком-либо из тенистых углублений. Молча шли они извилистым путем меж каменных громад, и их смятение составляло живой контраст расстилавшемуся перед ними ландшафту.

В стороне от монастыря беглецы стали выжидать в тени утесов, пока процессия пилигримов, шествующая вниз через горные чащобы и лощины, не удалится на достаточное расстояние. То и дело они оглядывались на монастырь, ожидая увидеть там свет в воротах или главном портале; в безмолвном беспокойстве ловили они глухой шум погони, но ветерок не доносил до них ни единого звука; не показалось и ни единого огонька, выдающего приближение лазутчиков.

Теперь, когда смертельная угроза наконец на время отступила, Эллена смогла прислушаться к звукам псалма, сопровождавшим процессию. Эти священные чистые звуки возносились к безоблачным небесам, и, даже когда в ритмических паузах голоса замирали, до чуткого уха, помимо шелеста листвы, не доносилось ничего. Звуки, то нараставшие, то уносившиеся вдаль на крыльях ветерка, представлялись музыкальной перекличкой неземных созданий, полуночных стражей, ступавших по горам и обходивших дозором спавшую землю.

– Как часто в такие поздние часы, Эллена, – заговорил Вивальди, – случалось мне бродить вблизи твоего жилья, упиваясь сознанием твоей близости. В этих стенах, говорил я себе, почивает она. В них, там, внутри, заключен мой мир, существующее же вовне – мертвенно и пустынно. И вот ты со мной! О Эллена! Теперь, когда судьба мне тебя вернула, сделай так, чтобы случай не властен был впредь разлучить нас! Дозволь отвести тебя к ближайшему алтарю, где мы могли бы принести брачные обеты.

В волнении и тревоге Вивальди забыл, что из деликатности решил молчать о своих чувствах, пока не препроводит Эллену в безопасное место.

– Ныне не время для таких разговоров, – нетвердым голосом возразила Эллена, – опасность не миновала, мы по-прежнему на краю пропасти.

Вивальди немедленно вскочил на ноги.

– Мое непростительное себялюбие едва не ввергло тебя в беду! Не безумие ли медлить долее в этих таящих опасность пределах, в то время как затихающие звуки говорят о том, что паломники удалились и путь свободен!

Еще прежде чем Винченцио умолк, молодые люди возобновили спуск, осторожно ступая по тропинке меж утесов и поминутно оглядываясь на монастырь, к их радости так и не озарившийся иными огнями, кроме лунного света, игравшего на шпилях и высоких окнах собора. На мгновение Эллене почудилось, что в окошке ее любимой башенки мелькнула свеча, и мысль, что монахини – быть может, даже аббатиса самолично, – хватившись своей пленницы, осматривают там все закоулки, заставила ее в испуге ускорить шаги. Но вскоре стало ясно, что повергший Эллену в ужас огонек был не чем иным, как лучом лунного света, проникшим через противоположное окошко башни, и в дальнейшем, вплоть до подножия горы, беглецов уже ничто не тревожило. Вскоре показался и Пауло, поджидавший их с лошадьми.

– Ах, синьор, – воскликнул слуга, – как же я рад видеть вас в здравии и благополучии! Вы так долго отсутствовали, что я уж начал было опасаться, как бы монахи не упрятали вас в темницу навечно. Какое счастье, что я вас наконец дождался, господин мой!

– Я рад не меньше, мой добрый Пауло. Но где платье пилигрима, которое я просил тебя приготовить?

Пауло вынул требуемое, Вивальди накинул плащ на плечи Эллены, усадил ее на лошадь, и все трое двинулись в сторону Неаполя, где в стенах обители делла Пьета Эллена рассчитывала найти убежище. Однако Винченцио предложил покинуть эту дорогу как можно скорее и пуститься к вилле Альтьери кружным путем, где не столь велика опасность угодить вновь в руки врагов.

Вскоре они достигли грандиозного перевала, памятного Эллене с того дня, когда ее привезли в монастырь, и теперь, в ночные часы, особенно страшного, ибо лунный свет кое-где не достигал дна узкого ущелья, вдоль которого пролегала дорога, – и в таких местах сама пропасть и жавшаяся к ее краю тропа тонули в тени соседних утесов и поросших лесом горных пиков. Однако Пауло, не имевший обыкновения поддаваться влиянию окружающего ландшафта, весело скакал, не переставая поздравлять себя и своего господина с удавшимся побегом, а также звонко распевать навстречу горному эху. Это продолжалось до тех пор, пока Вивальди не приказал ему умерить громкое ликование, способное навлечь беду.

– Ах, синьор мой, – отозвался Пауло. – Мне ничего не остается, как повиноваться, но знали бы вы, какая отрада переполняет мое сердце, – я не могу не петь, чтобы выпустить наружу хотя бы немножко веселья. Давеча в подземелье – как бишь зовется это место? – мы, что и говорить, побывали в переделке, но куда ей до теперешней, ведь в этот раз меня с вами не было; вас, того и гляди, могли отправить на тот свет, а я как ни в чем не бывало прохлаждался бы себе в горах при луне.

Но что там наверху, в самом поднебесье, синьор? Готов поклясться, что мост, но как же высоко его занесло; для чего он там понадобился, ума не приложу, разве что перебираться с одного облака на другое. Прогуляться там неплохо, конечно, но дотуда карабкаться и карабкаться – овчинка выделки не стоит.

Вивальди всмотрелся, а Эллена вспомнила и этот горный мост, подвешенный между двумя громадными утесами над рекой со скалистым дном и озаренный луной, и страх, одолевавший ее, когда она проезжала через него. Один из составлявших опору моста утесов был погружен в густую тень, которая накрывала также часть моста, другой же, заросший зеленью, был ярко освещен от верхушки и до омываемого волнами подножия; мокрая от водяной пыли листва поблескивала на фоне темной скалы. Заключенный в арочную рамку пейзаж таял в дымке на заднем плане.

– Ну и ну! – воскликнул Пауло. – Чего только не сделает любопытство! Кто-то туда уже забрался!

Вивальди тоже заметил человеческие фигуры на арке моста; наблюдая скользившие в лунном свете неясные силуэты, он испытывал не удивление, а тревогу при мысли, что свидетелями их с Элленой бегства оказались, может статься, паломники, направлявшиеся к монастырю на поклонение святыне. Избежать их взглядов не представлялось возможным, ибо узкая дорога, где с трудом разминулись бы два встречных всадника, проходила меж двух отвесных стен, с одной стороны устремленных ввысь, а с другой – в глубину пропасти.

– Смотрите-ка, мост они миновали и, кажись, остались целы! – вновь заговорил Пауло. – Куда-то они держат путь, хотел бы я знать! А что, если наша дорога как раз туда и заведет – под самые облака? Вода так грохочет, что у меня уже кружится голова, скалы темны как ночь и вот-вот обрушатся прямо нам на голову – одного их вида

достаточно, чтобы прийти в отчаяние. Зря вы трудились, сдерживая мое веселье, синьор, оно и так прошло.

– Я бы с удовольствием сдержал твою болтовню, – быть может, эти люди где-то в двух шагах от нас, только мы их пока не видим.

– Выходит, синьор, наша дорога ведет-таки к мосту, – печально проговорил Пауло. – Глядите, вот они делают петлю вокруг той скалы и идут нам навстречу.

– Тсс! Это паломники, – зашептал Вивальди, – повременим здесь, в тени этих скал, пусть они пройдут. Помни, Пауло, одно неосторожное слово, и мы пропали. Если они к нам обратятся, отвечать буду я.

– Слушаюсь, синьор.

Беглецы прижались к подножию утеса и замедлили шаг; а голоса приближавшихся паломников звучали все громче и яснее.

– В таком месте ничего нет отрадней, чем заслышать человеческую речь, – прервал молчание Пауло. – Благослови, Господи, их веселье, сдается мне, паломничество им в радость. Но все же они про нас не разболтают, готов ручаться. Вот бы…

– Пауло, ты уже забыл, что я тебе приказал! – оборвал его Вивальди.

Заметив двигавшихся навстречу путников, богомольцы внезапно умолкли; затем, приблизившись, тот из них, в ком без труда можно было признать отца предводителя, обратился к молодым людям со словами:

– Привет вам во имя Пресвятой Девы горы Кармель!

Хор его спутников подхватил приветствие.

– Привет и вам, первая месса уже закончена, – ответствовал Вивальди, следуя мимо.

– Поспешайте и успеете ко второй, – на ходу добавил Пауло.

– Вы только-только побывали у святыни? – подал голос один из честной компании. – Раз так, то не скажете ли…

– Ничего сверх того, что вам самим известно, мы ведь такие же простые паломники, как и вы, – не растерялся Пауло. – С добрым утром вас, братья, рассвет уже занимается!

И Пауло поспешил вдогонку Винченцио и Эллене, чтобы выслушать суровые упреки за свою несдержанно

ность; между тем голоса кармелитов, певших утренний псалом, постепенно замерли вдали, и вновь воцарилась тишина.

– Слава богу! – произнес Вивальди. – Еще одна опасность позади.

– Перебраться бы через мост, и тогда уж, надеюсь, бояться будет нечего.

Мост лежал перед ними: беглецы вступили на шаткие доски, бросили взгляд на долину, где простиралась дорога, только что ими покинутая, и увидели там новую группу странников. К глухому шуму вод примешивались теперь другие голоса, не похожие на недавний хор кармелитов.

Эллена в тревоге поспешила вперед, Винченцио, хотя и пытался успокоить ее волнение, поощрял быстроту ее движений.

– Это, как и раньше, всего лишь паломники, синьора, – заверил Пауло, – иначе бы они так не шумели, ведь они же понимают, что мы все слышим.

Беглецы передвигались теперь настолько быстро, насколько позволяла разбитая дорога, и вскоре оказались за пределами досягаемости посторонних голосов, но когда Пауло оглянулся, чтобы проверить, виднеются ли еще на дороге вспугнувшие их странники, он вдруг обнаружил в нескольких шагах от себя двух плотно задрапированных в плащи незнакомцев, только что вышедших из-за выступа утеса. Не успел он окликнуть своего господина, как двое неизвестных были уже рядом.

– Вы возвращаетесь с поклонения святыне Пречистой Девы? – спросил один из них.

Вивальди при звуке его голоса вздрогнул, обернулся и пожелал узнать, кто задает им этот вопрос.

– Ваш собрат пилигрим, обессилевший после крутых подъемов и едва переставляющий ноги. Не будете ли вы столь милосердны, не позволите ли мне немного проехать верхом?

Страдания ближних никогда еще не оставляли Вивальди равнодушным, но ныне дать волю милосердию значило поставить под удар безопасность Эллены; к тому же Винченцио почудились в голосе собеседника фальшивые нотки. Его подозрения усилились, когда незнакомец, не смутившись полученным отказом, принялся выспрашивать, куда направляются всадники, и предлагать себя и своего сотоварища им в попутчики. «Идет молва, – добавил он, – что эти горы кишат бандитами, а значит, чем больше спутников, тем безопаснее путешествие».

– Если вы в самом деле выбились из сил, друг мой, – возразил Винченцио, – то как же вы рассчитываете поспеть за всадниками? Впрочем, останавливая нас, вы воистину проявили чудеса проворства.

– Нас подталкивал страх перед бандитами.

– Умерьте шаг, и можете быть спокойны за свою безопасность: за нами следует десяток-другой паломников, и вскоре они вас догонят.

Прервав на этом разговор, Винченцио пришпорил коня; еще немного, и незнакомцы остались далеко позади. Несовместимость их жалоб с живостью их движений и со всей их манерой поведения испугали беглецов; однако, потеряв подозрительную парочку из виду, молодые люди выкинули ее также и из головы. Одолев наконец перевал, они свернули с неаполитанского тракта на запад и по запустелой дороге поскакали в сторону Аквилы.

Глава 2

Такою песней на дорийский лад Дубраву оглашал пастух безвестный. Пока спускался день, огнем объят,

В сандальях серых по дуге небесной; Когда ж погас, отпламенев, закат И солнце в море рухнуло отвесно…⁸

Мильтон

В лучах засиявшей над горами утренней зари путешественники увидали с вершины горы озеро Челано, лежавшее далеко на юге, у подножия мощной Апеннинской гряды. Именно туда почел Вивальди наиболее благоразумным направить путь, сочтя, что берега озера, расположенного в стороне от тракта, который вел в Неаполь, равно как и от обители Сан-Стефано, сулят им с Элленой безопасное убежище. Винченцио не забывал также, что в каком-либо из монастырей, коими изобиловала эта живописная местность, мог легко отыскаться священник, который возьмется освятить их брак, – при условии, что Эллена согласится на немедленную свадьбу.

Путешественники спешились в оливковой роще, и работавшие поблизости крестьяне указали им дорогу, ведущую из Аквилы в город Челано, – одну из немногих дорог, что пересекали дикую и гористую местность вокруг озера. Путники достигли низины, где в утреннем воздухе с запахом апельсиновых деревьев соперничал пряный аромат, нисходивший с густо поросших миртом утесов. В одном из домиков, где обитали крестьяне, которые выращивали здесь лимоны и апельсины, Винченцио надеялся найти для Эллены пищу и покой.

Однако в какую бы дверь ни стучался Пауло, нигде не получал ответа: владельцы жилищ удалились отсюда для трудов. Путники вновь оседлали лошадей и вскоре оказались среди горных пастбищ; здесь уже не апельсины, а луговые травы напояли своим ароматом воздух.

– Господин! – окликнул хозяина Пауло. – Похоже, там вдали прозвучал пастушеский рожок? Найти бы нам этого пастуха да разжиться у него съестным для синьоры.

Вивальди прислушался. Звуки гобоя и пастушеского барабанчика раздались на сей раз совсем неподалеку.

В той стороне, откуда доносилась музыка, путешественники набрели на хижину, скрытую от солнца под сенью миндальных деревьев. Перед ними была молочня, и принадлежала она, судя по всему, селянам, пасшим свой скот невдалеке. Сами пастухи растянулись поблизости в тени каштанов и наигрывали на деревенских инструментах незатейливую мелодию. Подобные напоминающие об Аркадии сценки нередки в наши дни в горах Абруццо. Люди эти походили бы на дикарей, если бы благожелательность и приязнь к ближним не одушевляли их лица. Почтенного вида мужчина, которого прочие пастухи отличали как старшего, выступил навстречу пришельцам и осведомился об их нуждах, а затем отвел их под прохладный кров молочни, где на столе перед ними сразу взгромоздились кувшин сливок, сыр из козьего молока, восхитительный горный мед и сушеные фиги.

Эллена, утомленная более тревогой, нежели путешествием, после завтрака удалилась, чтобы часок отдохнуть; Вивальди расположился на скамье перед хижиной, тут же держал стражу и одновременно предавался безудержной болтовне Пауло, вспоминавший то недавний завтрак, то пережитое в пути волнение.

Когда Эллена явилась из своего уединения, Винченцио предложил переждать здесь знойное время дня и, благо они достигли наконец хотя бы кратковременной безопасности, осмелился возобновить самый близкий его сердцу разговор – о скорейшем свершении того торжественного обряда, что отвратил бы все угрожавшие им беды.

Безмолвно и удрученно внимала Эллена доводам и мольбам Винченцио. Втайне она не могла не признать справедливости его слов, но ныне более, чем когда-либо, ее, отталкивала мысль о бесцеремонном и унизительном для ее достоинства вторжении в семейство Вивальди, которое не ограничилось изъявлениями самой недвусмысленной неприязни, но причинило ей тяжкие обиды и угрожало новыми, еще более жестокими несправедливостями. Последнее обстоятельство, впрочем, освобождало Эллену от обязательств, что налагаются деликатностью и великодушием, – во всяком случае, по отношению к ее гонителям, – и дозволяло не задумываться ни о чем ином, кроме счастья Винченцио и своего собственного благополучия. Но она не могла так быстро и неосмотрительно принять решение, от которого зависела вся ее дальнейшая судьба; посему, при всей своей любви и благодарности, девушка не могла не напомнить Вивальди о соображениях, удерживавших ее от решительного шага.

– Скажи мне сам, – пролепетала Эллена, – как отдать свою руку тому, чья семья… чья мать… – Она умолкла, вспыхнула и залилась слезами.

– О, пощади, у меня разрывается сердце, когда я вижу эти слезы и думаю о том, что их вызвало. Не буди во мне воспоминаний о моей матери, ведь ее несправедливость и жестокость предназначили тебя нескончаемым мукам.

По лицу Вивальди пробежала легкая судорога, он вскочил, принялся мерить комнату быстрыми шагами, а затем выбежал из хижины и стал прохаживаться в тени деревьев.

Так прошло несколько минут, после чего Винченцио овладел собой и вернулся в хижину. Он снова опустился на скамью подле Эллены, сжал руку девушки в своей ладони и провозгласил торжественно и взволнованно:

– Эллена, ты уже давно знаешь, как ты мне дорога; в моей любви ты не можешь сомневаться; немало времени прошло с тех пор, как ты в присутствии той, кого больше нет с нами, но чей дух, быть может, в эти самые минуты взирает на нас с небес, той, что поручила тебя моему нежнейшему попечению, дала обещание – нет, клятву – стать моей навеки. Святой правдой этих слов, отрадным о них воспоминанием заклинаю тебя: не повергай меня в отчаяние; в пылу справедливого гнева не заставляй сына платить за жестокие ошибки матери! Тебе лучше, чем мне, известно, что уготовят нам враги, когда узнают, что ты покинула Сан-Стефано. Если мы не обменяемся обетами теперь же – я предчувствую, я уверен, – я потеряю тебя навеки!

Под наплывом чувств Эллена на несколько мгновений лишилась дара речи, но вскоре овладела собой, осушила слезы и нежно произнесла:

– Не гневом движимо мое отношение к тебе и, пожалуй, даже к маркизе – ведь она твоя мать. Но гордость, оскорбленная гордость восстает и требует дани, принадлежащей ей по праву, и, быть может, наступило время, когда, если я желаю и далее уважать себя, мне следует от тебя отказаться.

– Отказаться, – прервал ее Вивальди, – отказаться от меня! И это возможно, ты на это способна? – повторял он, в ужасе вглядываясь в черты возлюбленной. – Скажи, Эллена, это возможно?

– Боюсь, что нет.

– Боишься? Увы! Если ты боишься того, что сделает меня счастливейшим из смертных, то, значит, для меня все потеряно! Скажи, о, скажи так: «Надеюсь, что нет», – и я стану надеяться с тобою вместе!

Страдание, нашедшее выход в этих словах, пробудило всю нежность Эллены, и, забыв о своей едва окрепшей решимости и сдержанности, которую она себе предписала, девушка с неизъяснимо сладостной улыбкой произнесла:

– Я более не боюсь и не надеюсь; благодарность вкупе с привязанностью заставляет меня произнести: «Я верю, что никогда не откажусь от тебя, покуда твои чувства ко мне неизменны».

– Веришь, – повторил Вивальди, – только веришь? А слова о благодарности – к чему они? А ненужная оговорка? Впрочем, и эти уверения, лишь слабо поддерживающие у меня надежду, у тебя исторгнуты состраданием, благодарностью – чем угодно, но не любовью. К тому же ты «не боишься и не надеешься», но, Эллена, разве любовь может обойтись без опасений и без упований? О, никогда! В моей душе испуг и надежда сменяют друг друга с быстротой молниеносной, с каждым новым твоим словом, с каждым взглядом, – покой мне неведом. О, эта бесчувственная, холодная «благодарность»! Нет, Эллена, у меня не осталось сомнений: ты меня не любишь! Твое сердце охладело, и виной тому жестокость моей матери!