Текст книги "Итальянец"

Автор книги: Анна Рэдклиф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 34 страниц)

– Как же глубоко ты заблуждаешься! – возразила Эллена. – Мои чувства известны тебе давно. Если же ты сомневаешься в искренности моих клятв, не жди от меня новых, унизительных для моего достоинства уверений.

– Как спокойна, безразлична, как холодно рассудительна, – восклицал Вивальди с обидой и упреком в голосе. – Но я далек от намерения досаждать тебе; прости, что затронул этот вопрос не ко времени. Я собирался хранить молчание до тех пор, пока ты не обретешь убежища более надежного, нежели нынешнее, но неуверенность и тревога помешали мне следовать этому решению. И что я обрел, осмелясь заговорить? Новые, еще большие беспокойства и опасения!

– К чему упорствовать в надуманных горестях? Знай, что ты не смеешь подвергать мою привязанность к тебе даже минутному сомнению. Возможно ли, чтобы я к тебе охладела, выбросив из памяти те опасности, которым ты бесстрашно подверг себя ради моего освобождения, или чтобы, помня все это, я не испытывала самой горячей благодарности?

– Вот они, те самые слова, что более всех прочих причиняют мне жесточайшие муки, ибо из них следует, что одно лишь чувство признательности привязывает тебя ко мне! О, скажи лучше, что ненавидишь меня, чем смеяться над моими надеждами, подменяя любовь благодарностью, а иначе говоря, равнодушием и чувством долга!

– Для меня это понятие означает нечто иное, – отвечала Эллена с улыбкой. – Оно заключает в себе всю нежность и безоглядную преданность, свойственные любви, а что до чувства долга, то это одно из самых священных чувств, доступных человеческому сердцу.

– Ах, Эллена, я слишком жажду быть обманутым, чтобы с пристрастием исследовать твои определения; но все же твоя улыбка убеждает меня вернее речей; во мне не осталось сомнений: твоя благодарность – это чувство, которое сильнее самой любви. Но все же, умоляю, не произноси более этого слова! Оно подобно касанию электрического ската: стоит мне услышать «благодарность», даже из моих собственных уст, и меня пронзает холод недоверия.

Беседу влюбленных прервало появление Пауло. С видом таинственным и не предвещавшим ничего доброго он вполголоса заговорил:

– Синьор! Наблюдаю я за дорогой, что ведет сюда снизу, из долины, и кого же я там вижу? Двух босоногих кармелитов с перевала Кьяри! Я их потерял из виду за деревьями, но, как пить дать, они направляются прямиком сюда; стоит им только разглядеть молочню, сразу учуют, что здесь есть чем поживиться; а ведь пастухи верят, что овцы у них непременно перемрут, если…

– Я их уже вижу, они появились из-за деревьев, свернули с дороги и идут в нашу сторону. Где наш хозяин, Пауло?

– Он вышел, но недалеко. Позвать его, синьор?

– Да… Или нет! Оставайся здесь, я позову его сам! Правда, если они меня увидят…

– Или же меня, синьор. Но деваться некуда: позсвем хозяина – выдадим себя, не позовем – он нас вьщаст; будь что будет.

– Спокойно! Дай мне подумать.

Пока Вивальди размышлял, Пауло присматривал укромнее местечко, чтобы в случае надобности было где спрятаться.

– Сию же минуту сходи за нашим хозяином, – сказал Вивальди. – Мне нужно с ним поговорить.

– Он как раз проходит мимо нашего окна, – сказала Эллена.

Пауло исполнил приказание и привел пастуха в хижину.

– Мой добрый друг, – начал Вивальди, – окажите мне услугу, не дозволяйте, чтобы те два монаха, которых вы видите в окно, задержались здесь поблизости, а также не обмолвитесь ни словом о том, что за гости у вас остановились. Эти люди уже причинили нам немалое беспокойство по дороге сюда. Я вознагражу вас за убыток, который может причинить вам их уход.

– Если что и принесет вам убыток, друг мой, – вмешался Пауло, – то это их приход, а никак не уход. (Простите, синьор.) От их ухода никто никогда не страдал. Раз господин мой деликатничает, тогда я скажу вам правду: покуда они от нас не отвязались, пришлось нам держать ухо востро да приглядывать за карманами. Монахи эти себе на уме, вы уж мне поверьте; не удивлюсь, если окажется, что это переодетые разбойники. Сейчас, когда вокруг полно пилигримов, прикинуться кармелитом – самое милое дело. Так что вы с ними не церемоньтесь и не пускайте их сюда ни под каким видом, а еще лучше будет послать кого-нибудь за ними вслед, чтобы приглядывал, пока они не уберутся, а то, не ровен час, недосчитаетесь потом барашков.

Старый пастух со словами: «И что только на свете творится!» – устремил глаза и руки к небесам и сказал, обращаясь к Вивальди:

– Спасибо вам за предостережение, господин, теперь-то они ни за что не переступят моего порога. А по виду ни дать ни взять – праведники, да и только. В первый раз в жизни я откажу людям, одетым в паломническое платье, а пожил я, как вы понимаете, немало. Сколько бы вы мне дали, синьор? Ручаюсь, не угадаете, синьор, ведь здесь, высоко в горах…

– Об этом поговорим потом, когда вы отделаетесь от непрошеных гостей. Можете дать им что-нибудь поесть, только не впускайте в дом, а потом отошлите как можно скорее. Они уже вот-вот будут у дверей. Поспешите, друг мой.

– А если они на меня набросятся, синьор, вы тогда выйдете мне на помощь? Из моих людей поблизости никого нет.

Вивальди пообещал, что не даст его в обиду, и пастух вышел из хижины. Пауло с опаской выглянул в окно.

– Не иначе как они обогнули дом и подходят к двери, – сказал он. – Из этого окошка их не видно, а оно одно-единственное. Что за дурень строил этот дом – надо же, не сделать окна со стороны входа. Но послушаем.

Он на цыпочках подошел к двери и застыл в позе напряженного внимания.

– Эти люди, конечно, шпионы из монастыря, – прошептала Эллена, обращаясь к Винченцио. – Они так упорно идут следом за нами! Пилигримы, по всей видимости, появляются в этих местах не часто, да и странствуют они не по двое, а большими группами. Когда мое отсутствие было обнаружено, этих двоих, без сомнения, послали в погоню, и, расспрашивая по пути богомольцев, они нас выследили.

– Мы, во всяком случае, должны исходить из этого предположения, – ответил Вивальди, – но, хотя они, вполне вероятно, эмиссары из Сан-Стефано, они могут оказаться и просто кармелитами, которые возвращаются в один из монастырей на берегах озера Челано.

– Ни звука не слыхать, синьор, – пожаловался Пау-ло. – Извольте сами послушать! И, как назло, в двери ни щелки. Если мне когда-нибудь придется строить дом, то, уж будьте уверены, окно я сделаю у самой…

– Тсс, послушай!

– Ни единого слова, синьор, – после короткого молчания заговорил Пауло, – я даже голоса не слышу… Ага, шаги… Приближаются к двери. Так мы тебя и впустили. – Пауло подпер плечом дверь. – Ну, ну, давай стучи, пинай, колоти – рук-ног не жалей.

– Тише! Узнаем сначала, кто там.

За дверью послышался голос старого пастуха:

– Они ушли, синьор, откройте.

– В какую сторону они пошли? – спросил Вивальди, впуская старика.

– Не могу вам сказать, синьор, я их не нашел, хоть и все глаза проглядел.

– Но я сам видел, как они шли сюда из леска наискосок, – сказал Пауло.

– Между хижиной и лесом спрятаться негде, все на виду, – добавил Вивальди. – Куда же они делись, друг мой?

– Выходит, вернулись в лес, – неуверенно отвечал пастух.

Пауло бросил на своего хозяина многозначительный взгляд и произнес:

– Все может быть, дружище; похоже, они затаились и замышляют недоброе. Неплохо бы послать кого-нибудь за ними приглядеть – целее овцы будут. Не зря они здесь околачиваются, попомни мои слова.

– К таким людям мы здесь не привыкли, но если они что и задумали, то увидят: постоять за себя мы сумеем.

Старик шагнул за порог, достал лежавший на крыше рожок и поднес его к губам. Резкие звуки огласили окрестность, будя в горах эхо. Со всех сторон к хижине стали сбегаться товарищи старого пастуха.

– Не тревожьтесь, друг мой, – сказал Вивальди, – если эти люди и задумали недоброе, опасаться следует нам, а не вам. Но похоже, они на все способны; не хотелось бы мне, чтобы они застали нас врасплох на дороге в Че-лано. Я заплачу кому-нибудь из ваших людей, чтобы он прошелся в ту сторону и посмотрел, не притаилась ли там эта парочка.

Старик ответил согласием, и один из подошедших пастухов выслушал указания Винченцио.

– И не возвращайся, пока не найдешь их, – добавил Пауло.

– Все исполню, господин, – отвечал пастух, – доставлю обоих в целости, можете на меня положиться.

– Только попробуй, и за все твои труды тебе только голову размозжат. Твое дело просто найти их и проследить, в какую сторону они направятся, – распорядился Пауло.

Вивальди понадобилось еще несколько минут, чтобы втолковать крестьянину, что от него требуется, и тот удалился выполнять поручение; старый пастух взялся тем временем постоять на страже.

После их ухода путешественникам представилась возможность высказать самые различные догадки, касающиеся странных кармелитов. Винченцио по-прежнему склонялся к мысли, что они честные люди, возвращающиеся из долгого паломничества. Пауло же решительно воспротивился подобному предположению.

– Они спрятались и поджидают нас, это уж как пить дать, синьор, – уверял он. – Не сомневайтесь, они замыслили какую-то крупную пакость, иначе бы они ни за что не свернули в сторону от молочни, как только ее заметили, а мы точно знаем, что заметили.

– Хорошо, пусть они замыслили, как ты говоришь, большую пакость, – возражал Винченцио, – но, вероятнее всего, они и нас выследили, иначе зачем они выбрали именно эту малопосещаемую дорогу. Так вот, завидев в этих глухих местах хижину, они не могли не предположить, что здесь мы и остановились, – однако они ее не осмотрели. А это значит, что никаких коварных замыслов против нас у них нет. Что ты на это скажешь, Пау-ло? Я надеюсь, что опасения синьоры ди Розальба беспочвенны.

– Не считаете ли вы, синьор, что они осмелились бы напасть на нас, когда мы под защитой надежного крова и всех этих добрых селян? Нет, синьор, они бы и на глаза нам постарались не попадаться; стоило им убедиться, что они нас нашли, как они тут же скрылись в лесу и собираются устроить засаду на пути в Челано, другой-то дороги тут и нет.

– Но как же им стало известно, что мы здесь, – сказала Эллена, – если они даже не приблизились к хижине?

– Для своих целей они приблизились достаточно, да и, по правде говоря, синьора, они увидели меня, когда я выглянул через оконную решетку.

– Горазд же ты, Пауло, на мрачные выдумки, – укорил его Вивальди. – По-твоему, стоило им один раз увидеть тебя ночью, при лунном свете, да еще в затененном месте, и твое лицо так врезалось им в память, что они теперь узнают его с расстояния ярдов в сорок? Не унывай, моя Эллена, все обстоятельства за нас.

– Как бы мне хотелось в это поверить, – вздохнула девушка.

– О синьора, бояться и вправду нечего, – присоединился Пауло к ободряющим уверениям Винченцио. – Мы им не по зубам, пусть только сунутся.

– Опасаться следует не открытых нападений, – отвечала Эллена, – а коварных ловушек, против которых мы окажемся бессильны.

Справедливость этого замечания была для Винченцио очевидна, тем не менее он постарался не выказывать своей озабоченности и посмеивался над страхами Эллены; Пауло он утихомирил многозначительным взглядом.

Подручный пастуха вернулся неожиданно быстро. Он, по-видимому, не хотел тратить попусту ни время, ни труды; никаких известий о кармелитах он не принес.

– Я смотрел в придорожном лесу в лощине, после взобрался на холм, все глаза проглядел – ни вблизи, ни в отдалении ни души, кроме разве что наших коз, а им ничего не стоит забрести в такую даль, что потом ноги собьешь, за ними гоняясь. Бывало, синьор, заберутся аж на Монте-Нувола, на самую верхушку, под облака; пока влезешь – того и гляди, шею сломаешь; и ведь это они нарочно, негодницы: завидят, как я карабкаюсь и отдуваюсь, и сразу бросят выделывать свои прыжки – стоят смирнехонько и лукаво так смотрят, будто вот-вот скажут: «А ну-ка, поймай».

Во время заключительной части этой речи Вивальди, не слушая пастуха, советовался с Элленой, не стоит ли им немедленно отправиться в путь. Задав парню еще несколько вопросов и убедившись в том, что кармелиты либо не пошли по дороге в Челано, либо, если и избрали ее, успели удалиться на значительное расстояние, Вивальди предложил отправиться в путь сразу, но продвигаться неспешно. Он добавил:

– Опасаться следует не столько этих людей, сколько того, что в дороге нас застигнет ночь, ибо местность здесь дикая, гористая, а к тому же и малознакомая.

Эллена изъявила свое полное согласие; они простились с радушным пастухом, не без труда уговорили его принять вознаграждение за хлопоты и выслушали последние советы касательно предстоящей дороги. Долго вслед за тем веселый треск барабанчика и сладостное пение гобоя веселили дух затерянных в глуши странников.

Когда путешественники спустились в упомянутую молодым пастухом лесистую лощину, Эллена не единожды бросала тревожные взгляды туда, где на обочине сгущались тени; Пауло тем временем то ехал молча, то принимался насвистывать, а то и в полный голос распевать, чтобы унять свое беспокойство, не забывая при том за-

глядывать под каждый протянувшийся в сторону дороги сук, под которым боялся увидеть таившихся во мраке своих друзей-кармелитов.

Дорога далее покинула лощину и потянулась среди гористой местности, изобиловавшей стадами, пригоняемыми в это время года с равнин Апулии на здешние пастбища, которые повсеместно славились своими обильными травами. Уже близился закат, когда путешественники достигли венчавшей долгий подъем вершины и их взорам открылось заключенное в кольцо гор обширное озеро Че-лано.

– Ах, синьор, – воскликнул Пауло, – что за дивное зрелище! Почти как Неаполитанский залив; мне даже вспомнился дом! Но будь здесь и в сто раз красивее, я не мог бы полюбить эти места так сильно, как родные.

Молодые люди сделали краткую остановку, чтобы полюбоваться пейзажем и дать отдых лошадям после изнурительного подъема. Вечернее солнце освещало косыми лучами ясное зеркало вод, простиравшееся на восемнадцать-двадцать лиг в окружности, а также все, чем богаты были берега: города и селения, башни замков и шпили монастырей; на виду оказались разноцветные пространства полей, в пурпурном сиявши высились величавые горы, которые составляли задний план этого величественного ландшафта. Винченцио призвал Эллену взглянуть на север, где высился гигантский Велино – естественная преграда на пути из Рима в Неаполь. Все соседние горы далеко уступали этому пику, чьи крутые белые обрывы составляли контраст мягким зеленым склонам усеянной стадами и покрытой снегом Маджеллы, второй по высоте гряды. Западнее, рядом с лесистыми холмами, выступала прямо из озера Монте-Саль-вьяно, поросшая диким шалфеем (как следует и из ее названия) и в былые времена украшенная пышными каштановыми рощами; она выдавалась рукой, что протягивают Апеннины навстречу озеру.

– Взгляни, – сказал Винченцио, – на Монте-Корно: грозный, настороженный, страшный великан-разбойник, а к югу смотри, как нахмурился нагой скалистый Сан-Николо! Видишь, как, омрачая небосклон, выстроились на востоке другие мощные апеннинские отроги, как изгибаются они, устремляясь к северу, к Велино!

– А как блаженно, – подхватила Эллена, – покоятся у подножия гор песчаные отмели и волнистые равнины, какою нежной красотой цветут они под взглядами своих суровых исполинских стражей! А как устремляются от озера во все стороны прелестные долины, как они, виясь меж холмами, проникают все дальше и дальше, а с ними – осененные миндальными рощами рисовые и пшеничные поля. А растущие на утесах веселые виноградники, а сменяющие их тут и там оливы, а еще выше, в утесах, грациозно клонящиеся высокие пальмы!

– Ах, синьора, – воскликнул Пауло, – благоволите заметить, как сходны рыбачьи лодки, что подплывают к деревушке внизу, с нашими, неаполитанскими! Это и есть здесь самое красивое, да еще гладкие воды, почти как у нас в заливе, и островерхая гора, едва ли уступающая Везувию – только что огонь не извергает.

– Такой горы, чтобы огонь извергала, здесь не найдешь, Пауло, и не пытайся, – сказал Винченцио, которого немало позабавил этот всплеск патриотических чувств, – хотя многие из тех, что мы видим ныне, были, возможно, вулканами во времена оны.

– Тем больше чести для них, синьор, готов поклониться им за это; но второй такой горы, как наша, в целом свете нет. Посмотреть только на нее темной ночью! Как она сверкает! А как высоко пролетают огни, как они озаряют море! Ни одна другая гора такого не может. Кажется, будто по заливу ходят огненные волны, и так до самого Капри; суда видны ясно, как днем, да что суда – каждый матрос на палубе. Ничего подобного вы не видели, синьор.

– Конечно, видал, Пауло; сдается мне, ты об этом забыл, равно как и о том, что вулкан может причинить беду. Но вернемся, Эллена, к тому, что мы видим сейчас. В той стороне, в миле или двух от берега, лежит город Челано, куда мы и направляемся.

В прозрачном итальянском воздухе четко вырисовываются все детали ландшафта, в том числе и весьма отдаленные. Это помогло Винченцио различить возвышенность, расположенную среди уходящей на запад долины, а на возвышенности, на фоне сверкающего горизонта, город Альба, увенчанный руинами старинного замка – узилища и места последнего упокоения многих из тех правителей, кто во времена императорского Рима «впал в ничтожество» и послан был сюда влачить остатки своих дней, взирать через решетки башни на окружающую глушь; ее красота и величие не проливали бальзама на душевные раны пленника, весь свой век посвятившего интригам, лихорадочной борьбе честолюбивых устремлений и не обретшего ничего, помимо упреков совести при воспоминаниях о прошлом и отчаяния при мыслях о будущем; «ни единый луч надежды не оживлял малиновый закат, сменивший тусклый день существования» страдальца.

– И в такие места, – говорил Вивальди, – римский император явился однажды лишь затем, чтобы стать свидетелем зрелища, мало сказать варварского, упиваться восторгами самыми жестокими! Здесь император Клавдий присутствовал на торжествах, посвященных завершению воистину титанических трудов по постройке акведука, отводящего избыток вод озера Челано в Рим. По сему случаю устроено было морское сражение, и тысячи несчастных рабов сложили головы, дабы потешить римского владыку. Пятна человеческой крови замутили прозрачные воды, по гладкой поверхности пошла рябь, когда одно за другим погружались в озеро тела убитых, а император со свитой следили за происходящим с позолоченных галер и, уподобляясь ликующим фуриям, оглашали берега возгласами одобрения, будившими эхо в окрестных горах!

– В наши дни с трудом веришь историкам в их изображении человеческой природы, – отозвалась Эллена.

– Синьор, – забеспокоился Пауло, – я подумал, что, пока мы здесь, забыв об осторожности, наслаждаемся свежим воздухом, давешние кармелиты, может статься, шпионят за нами из укромного места и, того и гляди, застигнут врасплох. Не лучше ли, синьор, поскорее отправиться отсюда подобру-поздорову?

– Ну что ж, лошади уже отдохнули, но, если бы у меня оставались по поводу этих двоих хоть малейшие подозрения, я бы и на минуту не стал здесь задерживаться.

– И все же поспешим вперед, – сказала Эллена.

– Береженого Бог бережет, синьора, – заметил Пауло. – Надеюсь, мы доберемся в Челано и там найдем пристанище до темноты, ведь здешние горы не станут освещать нам дорогу! Ах! Быть бы нам сейчас вблизи Неаполя, да к тому же в ночь иллюминации!

По дороге вниз Эллена предалась тягостным раздумьям. Для полного счастья и спокойствия ей недостаточно было избавления от ужасов темницы; даже близость Вивальди, ее возлюбленного и покровителя, не позволяла забыть, как затруднительны нынешние ее обстоятельства; пугала, кроме того, необходимость сделать выбор, могущий губительным образом сказаться на ее дальнейшей судьбе. Винченцио с глубокой печалью наблюдал уныние Эллены; не понимая ее, он видел в ее сдержанности лишь равнодушие. Но возобновлять разговор о своих сомнениях и тревогах юноша почитал уместным не ранее, чем поможет возлюбленной обрести убежище, где она сможет свободно решить, примет она или отвергнет его предложение. Проявляя такую щепетильность в вопросах чести, Винченцио невольно внушал девушке еще большее уважение и благодарность – и заслуживал их тем больше, что отсрочка свадьбы ставила под удар его надежды.

Еще до наступления ночи путешественники приблизились к городу Челано, и Эллена попросила Вивальди подыскать ей ночлег в каком-либо монастыре. Оставив ее в гостинице под защитой Пауло, юноша пустился на поиски. За первыми воротами, куда он постучался, располагался, как выяснилось, кармелитский монастырь. Представлялось весьма вероятным, что паломники, причинившие беглецам столько беспокойства, являлись достойными и ни в чем не повинными насельниками этой обители, однако не следовало исключать и того, что они окажутся все же эмиссарами аббатисы Сан-Стефано, а поскольку монастырь, принадлежавший их собственному ордену, вполне мог бы стать для них местом ночлега, Вивальди счел благоразумным туг же, не открыв своего имени, удалиться. Поэтому он ушел и вскоре очутился перед доминиканским монастырем, где узнал, что в Челано имеется всего две женские обители и в обеих не предусмотрен прием странниц.

С этим известием Вивальди вернулся к Эллене, и она пыталась примириться с необходимостью остаться в гостинице; туг вмешался неугомонный Пауло и сообщил, что поблизости, в небольшом рыбацком городке на берегу озера, имеется славящийся гостеприимством монастырь урсулинок. Полагая, что чем далее они заберутся в глушь, тем более будут в безопасности, Вивальди предложил, если Эл-лена не слишком устала, отправиться туда; девушка охотно дала согласие.

– Ночь выдалась чудесная, синьор, – произнес Пау-ло, когда все трое покидали Челано, – так что с пути мы не собьемся, да сбиваться и некуда: дорога всего одна. Городок, который нам нужен, в той стороне, на самом берегу, милях в полутора отсюда, не больше. Сдается мне, правее леска, где так блестит вода, я различаю какой-то серый шпиль, а то и два.

– Нет, Пауло, – отвечал Вивальди, приглядевшись внимательно, – я вижу то, о чем ты говоришь, но это не шпиль, а всего лишь верхушки высоких кипарисов.

– Простите меня, синьор, но для деревьев они чересчур острые; право же, это город. Дорога непременно приведет нас туда, ведь свернуть некуда.

– Что за живительный воздух, прохладный и ароматный, – проговорила Эллена, – а в какую умиротворяющую полутьму погружено все вокруг! Очертания близких предметов потеряли четкость, но все же ясно различимы, а очертания дальних – таинственно размыты; а как великолепно вздымаются на фоне озаренного небосклона горы!

– А еще посмотри, – подхватил Винченцио, – как напоминают их зазубренные верхушки, подкрашенные льющимися с неба лучами, зубчатые башни и бастионы замков, готовые к обороне против надвигающихся в облаках воинств.

– Да, – ответила Эллена, – величие гор представляется исходящим не из сего, а из высшего мира, а значит, и осаждать их приготовились не земные существа, а не иначе как эфирные духи.

– Святая правда, синьора, – подтвердил Пауло, – для смертных они недостижимы. Взгляните, госпожа, они и сами сродни духам; как меняются их очертания и цвет, пока садится солнце. А вот они потемнели и затуманились! А теперь исчезают на глазах!

– Все сущее отходит ко сну, – заметил Винченцио. – Стоит ли путешествовать днем, когда итальянские ночи так прекрасны!

– Синьор, а я был прав, там все-таки город, теперь я различаю ясно шпили монастыря и свет в той стороне!

А с колокольни раздается звук колокола! Монахов созывают к обедне, вот бы и нас поскорее позвали к ужину, синьор!

– Нет, Пауло, этот звон раздается ближе, да и, кажется, с другой стороны.

– Слушайте, синьор, вот он донесся опять, а вот снова умолк.

– Да, похоже, ты прав, Пауло. Значит, мы уже невдалеке от цели.

Путники спустились по пологому косогору к берегу. Вскоре Пауло воскликнул:

– Смотрите, синьор, вот движется еще один огонек! Видите, он отражается в воде?

– Я слышу слабый плеск волн, – сказала Эллена, – и весел тоже. Заметь, Пауло, огонек светит не в городе, а на лодке – там, дальше.

– Он уже уходит, а за лодкой тянется длинный светящийся след, – проговорил Винченцио. – Мы рано обрадовались, добираться нам еще далеко.

Берег, к которому они приближались, окаймлял обширный залив. Вдоль отмели рос темный лес, выше лесистые склоны чередовались с распаханными; местами к воде подступали утесы, их известняковые обрывы белели в сумерках. Постепенно показался город, лежавший на берегу залива; меж деревьев, подобно звездам в облачную ночь, мелькали и тут же исчезали огоньки; послышалась унылая песня рыбаков, промышлявших вдоль берега.

Но вот до слуха странников донеслись другие звуки.

– Вот поистине веселая мелодия, – восхитился Пауло, – аж сердце забилось живее! Смотрите, синьора, там на берегу, под деревьями, вовсю пляшет какая-то компания. Нет, ну и музыка! Вот бы и мне туда, к ним; конечно, если бы вас, синьор, и вас, синьора, не было здесь.

– Уместная поправка, Пауло.

– Это, вероятно, сельское празднество, – заметил Вивальди. – Похоже, здешние крестьяне умеют веселиться не хуже изощренных в удовольствиях горожан.

– Что за музыка, сплошное веселье! – не унимался Пауло. – Ах, частенько и мне случалось поплясать на берегу залива в Неаполе такой же чудесной ночью, после заката, и ветерок тогда освежал так же приятно! Ах, никому не сравниться с неаполитанскими рыбаками в танцах при лунном свете; они просто-напросто порхают! Вот бы опять туда! Я хочу сказать, вместе с вами, maestro, и синьорой. Ну и мелодия!

– Благодарим тебя, любезный наш синьор Пауло, – сказал Винченцио, – думаю, скоро так и будет, и уж тогда ты попляшешь и повеселишься от души, не хуже нынешних танцоров.

Путники вошли наконец в городок, состоявший из од-ной-единственной улицы, извивавшейся вдоль берега; осведомившись о монастыре урсулинок, они очутились вскоре перед воротами. На звон колокольчика тут же явилась привратница, поспешила к аббатисе с донесением, так же проворно вернулась обратно и сообщила, что аббатиса приглашает Эллену к себе. Девушка спешилась и вслед за привратницей отправилась в приемную; Вивальди же остался у ворот в ожидании известия, что Эллене предоставлен подходящий ночлег. Вскоре и он был приглашен в приемную, к решетке. Там ему было предложено угощение, каковое он отклонил ввиду необходимости приискать пристанище на ночь. Узнав об этом, аббатиса любезно порекомендовала ему соседнюю бенедиктинскую общину, высказав при этом пожелание, чтобы Винченцио непременно упомянул ее при переговорах с аббатом.

Хотя разлука предстояла недолгая, Вивальди, прощаясь с Элленой, испытывал печаль и даже какую-то ни в малейшей степени не оправданную обстоятельствами тревогу, которую не мог подавить. Когда за юношей закрылась дверь и Эллена оказалась вновь среди чужих, она склонна была разделить грусть своего возлюбленного, но отнюдь не его беспокойство. Тем не менее, несмотря на всю заботу аббатисы, ощущение уюта к Эллене так и не пришло; к тему же во взглядах некоторых из сестер она прочитала затаенное, а то и явное любопытство, выходившее, как ей показалось, за пределы вполне понятного интереса к сторонней посетительнице. Посему она более чем охотно удалилась в отведенную ей комнату, дабы предаться долгожданному отдыху.

Вивальди тем временем нашел радушный прием в монастыре бенедиктинцев, которые в своем уединении радовались новому собеседнику. Аббат и немногие приближенные к нему братья с готовностью воспользовались случаем отточить те мысли, кои давно дремали в праздности, а также вкусить удовольствия, которые испытывает наш разум при восприятии новых идей. Разговор, таким образом, затянулся допоздна. Когда страннику было дозволено наконец удалиться на покой, его стали осаждать размышления, очень далекие от темы недавней беседы. Необходимо было что-нибудь предпринять, дабы отвести нависшую над ним угрозу вновь потерять Эллену. Ныне, когда девушка обрела покой под сенью почтенной обители, причин для молчания у него уже не было. Он пришел к решению ближайшим же утром изложить ей все резоны в пользу скорейшего заключения брачного союза и подкрепить их самыми горячими мольбами; он не сомневался, что легко убедит одного из братьев-бенедиктинцев совершить обряд, который, он верил, должен был принести ему счастье, а ей покой и защиту от злобных посягательств.

Глава 3

Под благовидным дружеским предлогом И вежества коварными речами,

Их оснастив приманкой здравомыслья, В доверчивое сердце проникаю,

Чтоб заманить в силки.

Мильтон

В то время как Вивальди и Эллена находились на пути из Сан-Стефано, маркиз Вивальди чрезвычайно беспокоился о своем сыне, а супруга его не менее тревожилась о том, что воспоследует, если будет обнаружено местопребывание Эллены. Впрочем, указанные заботы не помешали маркизе по-прежнему принимать участие во всех увеселениях, какими богат Неаполь. В этом падком на удовольствия городе приемы у маркизы, как всегда, стояли в ряду самых блестящих; кроме того, объектом постоянных покровительственных забот маркизы оставался и ее любимый композитор. Но и в вихре развлечений мысли ее отвлекались от окружения в мрачном предчувствии предстоявших ей страданий оскорбленной гордости.

К поведению сына маркиза была в последнее время тем более чувствительна, что с ее супругом завел разговор

на матримониальную тему видный аристократ, отец девицы, которая, вне всякого сомнения, была бы достойна назваться дочерью также и семейства Вивальди. К тому же названная молодая особа располагала значительным состоянием – немалое достоинство в глазах маркизы, чью суетную страсть к роскоши не удовлетворяли более доходы семейства Вивальди, сколь бы велики они ни были.

И вот, в то время как маркиза с раздражением обдумывала поведение сына в деле, почитаемом ею жизненно важным как в отношении ее меркантильных интересов, так и фамильной чести, прибыл посланник от аббатисы Сан-Стефано с известием о бегстве Эллены и Винченцио. При тогдашнем расположении духа маркизы происшедшее преобразило ее недовольство в подлинную ярость; предавшись порывам бешенства, маркиза сделалась недостойной даже того сочувствия, на какое может рассчитывать мать, которая искренне полагает, что ее сын принес свой род, а прежде всего самого себя, в жертву унизительной страсти. Она не сомневалась в том, что ее сын успел связать себя узами брака и отныне потерян для нее навеки. Под гнетом этой убежденности маркиза послала за своим всегдашним советчиком, отцом Скедони, дабы излить ему свои чувства и через то обрести хотя бы слабое подобие утешения, а кроме того, узнать, не представится ли какой-нибудь возможности разрушить ненавистный брак. В угаре злобных страстей маркиза, однако, не настолько утратила осмотрительность, чтобы ознакомить своего супруга с посланием аббатисы, до того как она посоветовалась с духовником. Ей было заранее известно, что маркиз, неизменно опиравшийся в своих суждениях на высокие принципы морали, не склонен будет одобрить те меры, к которым, возможно, она сочтет нужным прибегнуть; посему маркиза решила, что женитьба сына должна оставаться для ее супруга тайной до тех пор, пока не будут найдены – и пущены в ход – средства, пригодные для того, чтобы поправить положение, сколь бы отчаянными эти средства ни оказались.