Текст книги "Итальянец"

Автор книги: Анна Рэдклиф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 34 страниц)

После некоторых размышлений Скедони счел за лучшее самолично сопроводить Эллену – по крайней мере, через леса Гаргано; затем при первой же возможности сменить монашеское одеяние на светское и в таком виде двигаться с Элленой в сторону Неаполя до тех пор, пока не придумает верного средства послать ее вперед, в город, или же не найдет для нее временного убежища в каком-нибудь монастыре вблизи Неаполя.

Но и придя к решению, монах не обрел спокойствия, и сомкнуть этой ночью глаза ему так и не удалось. Тревожные мысли его постоянно возвращались к недавней сцене в комнате Эллены и к опасениям, что она заподозрит истинную цель его полуночного прихода; он без устали изобретал и отвергал хитроумные объяснения, которые могли бы удовлетворить любопытство и устранить страхи Эллены.

Близился час, когда пора уже было подумать об отъезде, а Скедони так и не знал, что сказать в объяснение своих поступков.

Скедони отомкнул дверь комнаты Спалатро и приказал тому без промедления раздобыть в ближайшей деревне лошадей и проводника, а сам отправился к Эллене, чтобы предупредить ее о скором отъезде. Он сумел проделать лишь часть пути: мучительные воспоминания, связанные с потайной лесенкой и ведущими к ней коридорами, настолько овладели его чувствами, что ему пришлось вернуться в свою комнату. Вскоре, обретя если не спокойствие, то обычное самообладание, Скедони вновь приблизился к комнате Эллены, но не к потайной, а к главной двери. Трясущимися руками духовник отпер засовы; при входе он, однако, придал своему лицу привычную важность; лишь голос Скедони выдал бы чуткому слушателю его волнение.

Его появление очень взволновало Эллену. Она встретила его нежной улыбкой, которая, однако, быстро исчезла, как фантастическое легкое сияние на вершинах гор; улыбку застлала тень сомнения и тревога. Ступив вперед, Скедони сделал приветственный жест, но внезапно заметил оставленный ночью кинжал и непроизвольно уронил руку. Эллена, проследившая его взгляд, указала на клинок, подняла его с пола и, приближаясь к монаху, произнесла:

– Этот кинжал я обнаружила ночью у себя в комнате! О, отец мой!

– Кинжал? – спросил Скедони с деланым удивлением.

– Посмотрите внимательно, – продолжала Эллена, протягивая ему оружие. – Вам известно, кому он принадлежит? И кто его сюда принес?

– О чем ты говоришь? – спросил Скедони, беспокойством выдавая себя.

– И знаете ли вы, почему он здесь оказался? – говорила Эллена печально.

Исповедник в молчании нерешительно поднял руку, чтобы ухватить кинжал.

– О да, я вижу, вам это известно, как никому другому, отец мой. Пока я спала…

– Дай мне кинжал. – Голос Скедони был страшен.

– Да, отец мой, я дам его вам в знак благодарности. – Эллена подняла на монаха затуманенные влагой глаза, но облик его и застывшая поза испугали ее, и она тоном нежного увещевания добавила: – Неужели вы не примете его от своей дочери в благодарность за спасение от удара убийцы?

Скедони потемнел еще более; он безмолвно принял кинжал и с яростью отшвырнул его в дальний конец комнаты, не сводя при этом глаз с Эллены. Неистовство монаха внушило ей страх.

– Не пытайтесь долее по доброте душевной скрывать правду, – произнесла Эллена, не тая слез. – Мне все известно…

При этих словах Скедони вновь очнулся от оцепенения, черты его исказились, во взгляде выразилось бешенство.

– Что тебе известно? – Приглушенный голос монаха, казалось, вот-вот загремит как гром.

– Я знаю, чем я вам обязана, знаю, что прошлой ночью, когда я, ничего не подозревая, спала на этом матрасе, в комнату с этим-оружием в руках проник убийца и…

Речь Эллены прервал сдавленный стон; она увидела, как мечутся глаза Скедони, и затрепетала; потом, решив, что он вскипел от возмущения при упоминании об убийце, продолжала:

– К чему скрывать грозившую мне опасность, если избавлением я обязана не кому иному, как вам? О отец мой, не отнимайте у меня эти сладкие слезы благодарности; не отвергайте признательность, принадлежащую вам по праву! Пока я спала на этом ложе, на сон мой посягнул убийца, и кто же стал моим спасителем? Вы, мой отец, и этого я не забуду вовеки!

Взамен прежних монаха охватили иные, не менее бурные страсти – ему едва удалось их унять. Дрожащим голосом он произнес: «Довольно, молчи», поднял Эллену, но не обнял ее, а отвернулся.

Эллену удивило крайнее волнение собеседника, принявшегося молча мерить шагами дальний конец комнаты, но она решила, что монах не может спокойно вспоминать об опасности, от которой ее избавил.

Слова благодарности клинком впились в грудь Скедони; его настолько поглотила душераздирающая борьба с угрызениями совести и мир собственных чувств, что он ничего вокруг не замечал. Он продолжал ходить по комнате в угрюмом молчании, пока Эллена не принялась умолять его перестать думать об опасностях уже миновавших, а взамен порадоваться тому, что ему дано было спасти ее. Голос девушки затронул чувствительную струну в душе исповедника и возвратил его к действительности. Скедони велел Эллене готовиться к немедленному отъезду и поспешно вышел.

Более чем когда-либо стремился теперь исповедник покинуть место задуманного им преступления, ибо питал тщетную надежду, что вслед за отъездом потеряют остроту воспоминания и притупятся уколы совести. Однако ему предстояло путешествие в обществе Эллены, а ее облик – воплощение невинности – и нежные слова благодарности причиняли исповеднику муку поистине непереносимую. Временами Скедони был близок к тому, чтобы открыть Эллене глаза, ибо скорее готов был терпеть ее ненависть и – даже хуже – презрение, чем благодарность, но неизменно с ужасом и нетерпением отвергал эту мысль и решился наконец примириться с тем объяснением событий, которое изобрела Эллена.

Спалатро вернулся из деревни с лошадьми, но без проводника, необходимого путешественникам, которые вознамерились преодолеть сплошь поросший лесом Гаргано.

Спалатро не нашел желающих взять на себя эту многотрудную задачу, но взамен предложил свои услуги, поскольку хорошо знал местные запутанные дороги.

Скедони мог лишь пожалеть, что отпустил проводника, который его сюда доставил, и согласиться на предложение Спалатро, хотя едва мог выносить его присутствие. Насилия с его стороны Скедони не опасался, но как нельзя лучше понимал, что имеет дело с негодяем, и потому рассчитывал, что сам будет вооружен до зубов и в то же время позаботится, чтобы у Спалатро оружия не было; монах надеялся также, что в случае столкновения превосходство в росте поможет ему одолеть противника.

К отъезду все было готово, и исповедник призвал Эл-лену в свою комнату, где их ждал легкий завтрак.

Узнав, что отъезд состоится в скором времени, Эллена воспрянула духом и готова была вновь высказать свою признательность, но Скедони прервал ее и властным голосом приказал ни словом не упоминать более о благодарности.

Во дворе, где стояли наготове лошади, Эллена обнаружила Спалатро, отпрянула и в поисках защиты ухватилась за руку Скедони.

– Какие страшные воспоминания пробуждаются во мне при виде этого человека! Когда он здесь, я не чувствую себя в безопасности даже рядом с вами.

Скедони не отвечал, и Эллене пришлось повторить свои слова.

– Опасаться нечего, – проговорил он, торопя ее, – у нас нет времени на пустые страхи.

– Как? – воскликнула Эллена. – Разве это не тот самый убийца, из рук которого вы меня вырвали! Вы полагаете нужным молчать, дабы пощадить мои чувства, но вы же знаете, кто он таков.

– Хорошо, хорошо, пусть так, – отозвался Скедони. – Спалатро, подведи лошадей.

Путешественники вскоре отправились в дорогу и стали удаляться – навсегда, как надеялась Эллена, – от рокового дома и от берега Адриатики и въехали в сумрачную тень леса, покрывавшего горы Гаргано. Не раз Эллена со смешанным чувством ужаса, изумления и благодарности судьбе обращала трепетный взор назад, где мелькали за темными сучьями увенчанные башенками стены, пока они не скрылись из виду под покровом темных ветвей. Но радость ее омрачалась присутствием Спалатро; глаза девушки робко вопрошали Скедони, почему он дозволил этому человеку их сопровождать; духовник же, который был бы рад забыть о самом существовании своего бывшего помощника, избегал разговора на эту тему. Эллена старалась ехать как можно ближе к Скедони, но от вопросов воздерживалась, ограничиваясь лишь выразительными взглядами, на которые он не отвечал. Она пыталась рассеять свой страх, уговаривая себя, что Скедони не избрал бы Спалатро проводником, если бы не был уверен в том, что на него можно положиться. Эти соображения смягчили ее тревогу, но усилили недоумение относительно прежних замыслов Спалатро: если Скедони понимал их опасность, как мог он выносить присутствие заведомого злодея? Каждый раз, когда девушка бросала взгляд на лицо этого человека, в тени деревьев ставшее еще темнее, ей казалось, что в каждой складке его проглядывает надпись: «убийца»; едва ли можно было усомниться в том, что именно он, а не один из стражников, доставивших ее в дом на побережье, уронил в ее комнате кинжал. Когда Эллена сквозь уходившие в глубину прогалины заглядывала в чащу, когда она созерцала лесистые громады гор, со всех сторон замыкавшие даль, и не находила ни малейших признаков человеческого жилья, когда затем переводила взгляд на своих спутников, она забывала о том, что пользуется отныне покровительством отца, и предавалась тоске. Даже облик самого Скедони, то и дело напоминавший ей об их встрече на морском берегу, заставлял девушку вновь переживать тревогу, более того – страх, испытанный в тот раз. В такие минуты Эллене было трудно видеть в нем своего отца и, каковы бы ни были недавно открывшиеся свидетельства их родства, ее начинали одолевать странные, неизъяснимые сомнения.

Тем временем Скедони, погруженный в размышления, ни словом не прерывал глубокую тишину, царившую вокруг. Спалатро также помалкивал и гадал о том, почему Скедони столь внезапно изменил свои намерения и что заставило его увезти Эллену целой и невредимой из того дома, куда он ранее приказал ее доставить и убить. Раздумывая об исповеднике, Спалатро, однако, держал ухо востро и не забывал ни о собственных интересах, ни о расплате с монахом за недавние обиды.

Среди вопросов, занимавших исповедника, самым трудным был вопрос о том, как распорядиться судьбой Элле-ны в Неаполе и в то же время сохранить в тайне свою родственную связь с нею. По той или иной причине мысль о преждевременном разоблачении его семейных обстоятельств пугала Скедони так сильно, что лицо его то и дело выражало предельный ужас; именно это страшное выражение напоминало Эллене сцену на берегу. Исповедника смущала также другая трудность: требовалось объяснить маркизе, по какой причине он не исполнил ее поручения, предстояло расположить ее в пользу Эллены и даже склонить ее к согласию на брак молодых людей, до того как ей откроется тайна происхождения несчастной молодой женщины. Понимая, что, прежде чем он откроет эту тайну, необходимо выяснить, согласится ли маркиза на такой союз, Скедони решился держать новость в секрете, пока не уверится, что воспринята она будет благосклонно. Для начала же, поскольку придется сообщить о происхождении Эллены, Скедони намеревался объявить, что ему стало кое-что известно о принадлежности ее к знатному семейству, безусловно достойному союза с родом Вивальди.

Духовник и жаждал, и – в неменьшей мере – страшился предстоявшего разговора с маркизой. Он с содроганием думал о встрече с женщиной, подстрекавшей его омочить руки в крови его собственной дочери; пусть злодеяние волей случая осталось несвершенным, но намерения маркизы, скорее всего, не переменились. Как встретить ее упреки, когда Скедони признается, что не исполнил ее волю! Как скрыть свое негодование, как упрятать от разоблачения прочие чувства, присущие всякому отцу! А ведь в ответ на укоры придется измышлять извинения, изображать покорность, против которой восстает его душа! Даже во время недавних разговоров с Элленой его способность к притворству не подвергалась столь суровому испытанию, не оборачивалась для него такой карой, какая ожидала Скедони у маркизы. При мысли о близкой встрече этот хладнокровный и хитроумный интриган впадал иногда в такой ужас, что готов был избежать ее любой ценой и даже втайне устроить брак Вивальди и Эллены, не пытаясь добиться благословения маркизы.

Однако указанную возможность Скедони неизменно отбрасывал, ибо гордость его требовала незамедлительного возвышения, и он готов был принести в жертву свои лучшие чувства и подчинить их самой злобной подлости, лишь бы не отказаться от своего ложного честолюбия. Монах являл собой разительный пример парадоксального сочетания в одной и той же душе гордыни и низости.

Во время этого безмолвного путешествия мысли Элле-ны часто обращались к Вивальди; она тревожно раздумывала о том, как скажутся недавние изменения в ее судьбе на их общем будущем. Эллене представлялось, что Скедо-ни, вероятнее всего, одобрит их столь лестный для отцовской гордости союз, хотя, возможно, и не даст согласия на тайный брак. Эллена подумала о том, какой переворот известие о ее знатном происхождении произведет в умах родителей Вивальди. Грядущее представилось ей в более радужном свете, и ее волнения стали рассеиваться. Полагая, что судьба молодого человека небезызвестна ее спутнику, Эллена несколько раз порывалась заговорить об этом со Скедони, но робость удерживала ее; она бы ни за что не остановилась, если бы хоть на минуту заподозрила, что ее возлюбленный томится в темнице инквизиции. Ей же представлялось, что Вивальди, как и она сама, был обманным путем схвачен слугами маркизы, выдававшими себя за чиновников инквизиции; как и ранее, Эллена не сомневалась, что Винченцио временно, по приказу матери, содержится в заключении на одной из вилл, принадлежащих семейству Вивальди. Однако стоило Скедони, очнувшемуся от раздумий, коротко упомянуть о Винченцио, как Эллена, сгорая от нетерпения, осведомилась о его судьбе.

– О вашей взаимной склонности я наслышан, – произнес Скедони, избегая ответа на поставленный вопрос, – но желал бы узнать о том, как она зародилась.

Эллена смутилась и, не зная, что сказать, промолчала, а затем повторила свой вопрос.

– Где вы впервые встретились? – спросил исповедник, по-прежнему не давая ответа.

Эллена рассказала, что впервые увидела Вивальди, когда сопровождала свою тетку на обратном пути из церкви Сан-Лоренцо. От неловкости дальнейших объяснений девушку избавил Спалатро; он приблизился к Скедони и объявил, что они вот-вот достигнут городка Цанти. Эллена подняла глаза и обнаружила, что вблизи, за деревьями, виднеются дома; вслед за тем внезапно послышался радостный лай собаки, вестницы и верной служанки человека!

Вскоре путники были уже в Цанти, крошечном городке, затерянном в лесу; ввиду бедности его обитателей задерживаться здесь не представлялось возможным; приходилось ограничиться самым коротким отдыхом и легкой трапезой. Спалатро повел их к хижине, где обычно оказывали прием нечастым в этих местах странникам. У хозяев хижины, под стать окружающей местности, вид был вполне дикий, а их жилище оказалось крайне запущенным и неопрятным; поэтому Скедони предпочел подкрепиться на открытом воздухе и распорядился, чтобы стол для них установили невдалеке, в густой тени пышных лесных деревьев. Хозяин удалился, Спалатро был отослан с поручением осведомиться о почтовых лошадях, а также раздобыть для исповедника мирское платье. Оставшись наедине с Элленой, Скедони вновь ощутил уколы совести; когда Эллена встречалась с ним глазами, ее дух занимался от испуга, который граничил с ужасом. Но Скедони положил конец напряженному молчанию и возобновил разговор о Вивальди и истории любви молодых людей. Отказать ему в повиновении Эллена не решилась, но рассказ повела со всей возможной краткостью; Скедони не прерывал ее ни единым словом. Сколь бы многообещающим ни представлялся монаху сделанный Элленой выбор, высказать одобрение он остерегался; надлежало вначале вызволить из беды ее избранника. Но молчание выражало его мысли яснее слов; воодушевленная надеждой, Эллена осмелилась вновь спросить, по чьему приказу арестован и куда препровожден Вивальди, а также в каком положении он теперь пребывает.

Исповедник был слишком искушен, чтобы доверить Эллене истинное положение вещей, и избавил ее от мучительной вести о заключении Вивальди в тюрьму инквизиции. Он прикинулся, что впервые слышит о недавнем происшествии в Челано, но предположил, что Вивальди вместе с Элленой задержали по распоряжению маркизы, после чего, вероятно, юношу временно лишили свободы, каковая мера, без сомнения, была предназначена и Эллене.

– А вы, отец мой, что вас привело в мое узилище – вы ведь о замыслах маркизы не знали? Какой счастливый случай послал вас в эти глухие места как раз вовремя, чтобы спасти свое дитя?

– Знал ли я о замыслах маркизы? – На лице Скедо-ни отразилось смятение и недовольство. – И ты вообразила, что я мог споспешествовать… согласился стать соучастником… то есть доверенным лицом, когда речь шла о зверском… – Запутавшись, растерявшись и успев наполовину выдать себя, Скедони умолк.

– Но вы сказали, что маркиза намеревалась только лишить меня свободы? В чем же тогда «зверство»? Увы, отец мой! Замысел ее и был зверским – мне это хорошо известно, а вам – тем более, так стоит ли уверять, что мне было назначено всего лишь заточение? Это забота о моем спокойствии заставляет вас…

– Каким же образом, – перебил Скедони подозрительно, – мог я проведать о планах маркизы? Повторяю, я не являюсь ее наперсником, откуда же мне знать, что замышлялось нечто большее, нежели заточение?

– Разве не вы остановили убийцу, – с нежностью в голосе возразила Эллена, – и вырвали из его рук смертоносный кинжал?

– Об этом я забыл, – пробормотал вконец смущенный исповедник.

– О да, добрые души склонны забывать о благодеяниях, которые оказали своим ближним. Но вы убедитесь, отец, что благодарному сердцу забывчивость несвойственна: оно – скрижаль, на которую заносятся праведные дела, которые вытесняются из памяти благодетеля.

– Если не хочешь меня рассердить, – нетерпеливо прервал Скедони, – забудь слово «благодеяние» отныне и навсегда.

Монах поднялся и присоединился к хозяину, стоявшему у дверей своей хижины. Скедони желал как можно скорее отделаться от Спалатро и потому спросил, не найдет ли хозяин проводника, знакомого с лесами, которые им предстоит еще пересечь. В этой обители нищеты желающие заработать имелись, по всей видимости, в избытке, но хозяин особо рекомендовал своего соседа, за которым тут же и отправился.

Между тем вернулся Спалатро, не выполнивший возложенную на него задачу. За такое короткое время найти светскую одежду, которая пришлась бы впору Скедони, не удалось; он был вынужден поэтому ехать до следующего города в своем платье. Это не слишком огорчило монаха, поскольку он не рассчитывал в такой глуши наткнуться на знакомых.

Вскоре появился хозяин вместе со своим соседом; Скедони нанял его в сопровождающие, получив на свои вопросы удовлетворительные ответы, и затем отпустил Спалатро. При расставании Спалатро был зол и удалился с явной неохотой, но Скедони, обрадованный тем, что избавляется от свирепого и чересчур осведомленного сообщника, не обратил на это внимания. Зато Эллена уловила враждебный и разочарованный взгляд Спалатро, когда тот проходил мимо, и тем более была благодарна судьбе за его уход.

Когда путники продолжили свой путь, было уже за полдень. Скедони рассчитывал, что в город, где им предстоит провести ночь, они с легкостью доберутся задолго до заката, а значит, можно позволить себе помедлить с отъездом, чтобы переждать жару. Путь их пролегал, как и утром, через необитаемую местность, но сердцевина ее – дремучие чащобы – осталась позади; не громоздились кругом, заслоняя небосвод, горы; взгляд, устремленный вдаль, встречал местами не глухую тень, а залитые светом открытые пространства, голубевшие к горизонту; вблизи то и дело попадались поляны, ярко-зеленые под солнечными лучами. Деревья, однако, и здесь росли такие же могучие; платаны, дубы, каштаны великолепными шатрами окружали искрившиеся весельем лужайки; лесные великаны, казалось, освящали воды горных ручьев, струившиеся в их торжественной тени.

Смятенная душа Эллены находила отраду в изменчивости ландшафта; тревоги отступали под влиянием величественной природы. Но над унынием Скедони ландшафт никогда не был властен; ни формы, ни краски внешнего мира не проникали в его воображение. Он презирал те сладкие мечтания, коим подвержены иные натуры, – мечтания, которые несут радости более изысканные, чем холодный разум, и столь же невинные.

Как и ранее, Скедони совершал свой путь в молчаливой задумчивости; лишь изредка он задавал проводнику вопрос относительно дороги и получал утомительно многословные ответы. Унять разговорчивость их спутника оказалось непросто; занятый своими мыслями, Скедони и не заметил, как тот принялся рассказывать леденящие кровь истории о путешественниках, которые осмеливались углубиться в здешние леса без проводника и становились жертвами душегубов. Эллена не принимала на веру подобные рассказы, но все же ощутила некоторую робость, когда вместе со своими спутниками углубилась в узкое сумрачное ущелье, под непроницаемый лиственный покров, и обступившие их обрывы скрыли от взора прежние яркие и радостные картины. Не менее, чем мрак, удручала тишина, не нарушаемая ничем, кроме тех шумов, что звучат в одиночестве, делая его еще более тягостным; то были глухой плеск отдаленного потока и печальные вздохи ветра в верхушках деревьев, что простирали над утесами свои широкие кроны. Впереди, в извивах ущелья, не виднелось ни одной живой души, но, когда Эллена с опаской оглянулась, ей почудилось, что там, в густом сумраке, движется человеческая фигура. Стараясь не выдать свой испуг, она поделилась подозрениями со Ске-дони; путники на минуту остановили лошадей, чтобы вглядеться. Тень медленно приближалась, и оба различили человека, который сперва шел вперед, затем внезапно остановился, скользнул в сторону и скрылся среди густой листвы. Эллене показалось, что это был не кто иной, как Спалатро, и она подумала, что раз он не отправился, как объявил, домой, а вместо этого выслеживает их здесь, в ущелье, то руководят им, верно, намерения самые отчаянные. Трудно было, однако, ожидать, что Спалатро решится вступить в бой с двумя ее вооруженными спутниками, ибо и Скедо-ни, и проводник располагали средствами для обороны. Эта мысль успокоила Эллену лишь ненадолго; нельзя было исключить, что за покровом ветвей скрывается сообщник – или сообщники – Спалатро.

– Не кажется ли вам, что он походит на Спалатро? – спросила Эллена духовника. – Тот же рост, тот же облик? Не будь вы хорошо вооружены, я опасалась бы за вашу жизнь, как и за свою собственную.

– Я не заметил сходства, – отвечал Скедони, оглядываясь, – но, кто бы он ни был, бояться нечего – он скрылся.

– Тем хуже, синьор, тем хуже, – вступил в беседу проводник. – Если он задумал худое, ему ничего не стоит прокрасться позади тех зарослей, прижимаясь к скалам, и застать нас врасплох. А если он знает о тропе среди старых дубов – там, слева, на склоне, – то на повороте дороги, у ближайшего утеса, он нас настигнет.

– В таком случае говори тише, – заметил Скедони, – если не хочешь, чтобы он воспользовался твоим советом.

Делая это замечание, исповедник не подозревал проводника в коварстве, но тот незамедлительно принялся оправдываться и добавил:

– Дам-ка я ему знать, что его ждет, ежели он нападет на нас.

С этими словами селянин разрядил в воздух свой мушкетон; в скалах загремело долгое эхо и прокатилось вдоль извилистого ущелья, постепенно переходя в бормотание. Горячность, с какой проводник пытался себя обелить, произвела на Скедони впечатление, обратное желаемому; исповедник недоверчиво оглядел своего спутника и не преминул заметить, что тот после выстрела оставил мушкетон незаряженным.

– Раз уж ты поставил врага в известность, где мы находимся, – сказал Скедони, – то лучше будет подготовиться к встрече; так что перезаряди-ка, приятель, ружье. Я свое оружие держу наготове.

Селянин с угрюмым видом повиновался, а встревоженная Эллена обернулась в поисках незнакомца, но из-за тенистого покрова никто не появился, и звук шагов не нарушил тишину. Затем из кустов на обочине внезапно раздался шорох, и Эллена ждала уже, что оттуда вот-вот выберется Спалатро, но поняла, что ее ввело в заблуждение хлопанье крыльев: звук выстрела спугнул пернатых, гнездившихся высоко в утесах.

Подозрения Скедони были, по-видимому, несерьезны и мимолетны; когда Эллена обратилась к нему, то обнаружила, что он вновь ушел в себя. Предметом его раздумий было предстоящее объяснение с маркизой: следовало повести разговор так, чтобы смягчить ее разочарование и пресечь любопытство. Скедони не удавалось придумать такое объяснение, которое бы умиротворило маркизу и не выдало при этом его тайну.

Прежде чем путешественники различили впереди городок, где намеревались заночевать, в тенистом ущелье стало еще темнее из-за сгустившихся сумерек. Город располагался в конце ущелья; над краем пропасти показались его серые домишки, едва отличимые от скал и деревьев. Внизу катился стремительный поток, перекинутый через него мост привел путников в небольшую гостиницу, где они и обосновались на ночь. Здесь, в покое и уюте, Эллена позабыла все тревоги, связанные со Спалатро, но осталась при убеждении, что видела его в ущелье и что действия его весьма подозрительны.

В этом городе, размерами превосходившем предыдущий, Скедони с легкостью раздобыл светское платье, чтобы проделать остаток пути переодетым; Эллена также смогла сменить монашеское покрывало на обычную одежду. В прежнем одеянии нужды более не было, но Эллена не забывала, что получила его из рук Оливии, дорогой ее сердцу затворницы, и намеревалась хранить бережно, как святую реликвию.

Неаполь был еще далеко – от него странников отделяло несколько дней пути, если продвигаться с обычной скоростью, – но самый опасный участок дороги был уже пройден. Наутро, перед отъездом, Скедони решился было отпустить проводника, но хозяин гостиницы заверил его, что нужда в провожатом еще не отпала, поскольку впереди лежит местность хотя и открытая, но безлюдная и заброшенная. Нельзя сказать, чтобы Скедони всерьез опасался предательства со стороны своего спутника, а поскольку приключения вчерашнего вечера завершились благополучно, то доверие было восстановлено настолько, что Скедони охотно нанял селянина еще на день. Эллена не склонна была одобрить его решение: когда селянин по указанию монаха заряжал ружье, девушка заметила, что делал он это с явной неохотой, и потому была почти убеждена, что их проводник находится в сговоре с кем-то, кто намерен на них напасть; это подозрение было тем сильнее, что ее мучила мысль о преследовании Спалатро. Она осмелилась поделиться своей тревогой со Скедони, но тот не придал значения ее словам и в ответ напомнил, что, с тех пор как ущелье осталось позади, сомневаться в добрых намерениях проводника нет причины: если бы нападение действительно готовилось, то такого удобного места, как ущелье, грабители бы не упустили. На столь разумный довод Эллена не нашла возражений и не смела стоять на своем. Одушевляемая надеждой, она пустилась в путь.

TOM III

Глава 1

Взгляни: над кручей хмурится руина – Гигантский призрак власти отлетевшей!

По темным, скорбным и безмолвным залам Ступают злодеянья дней былых!

Скедони проявил в тот день большую общительность, нежели накануне. Пока они с Элленой ехали поодаль от проводника, исповедник беседовал с нею на разные темы, ее касавшиеся, ни разу, однако, не упомянув Вивальди. Он снизошел даже до того, что рассказал о своем намерении поместить ее в какой-нибудь монастырь в окрестностях Неаполя, пока не придет пора открыто признать ее своей дочерью. Исповедник, впрочем, опасался, что отыскать подходящее убежище будет нелегко; смущала его и необходимость самолично представить Эллену незнакомцам, любопытство которых подстегивалось их корыстным интересом.

Эти обстоятельства побудили Скедони внимательнее прислушаться к словам Эллены, что ей грустно оставаться по-прежнему вдали от своего дома, в обществе незнакомых людей. Скедони с благосклонностью принял также рассказ Эллены о монастыре Санта-Мария делла Пьета и просьбу поместить ее именно туда. Но, так или иначе, вслух он своего согласия не высказал, и девушке пришлось утешаться тем, что ее покровитель, по крайней мере, не собирается настаивать на своих планах во что бы то ни стало.

Эллена была слишком поглощена мыслями о будущем, чтобы беспокоиться о настоящем, не то возобновились бы ее вчерашние тревоги, ибо путь странников пролегал теперь через одинокие голые пространства и безотрадные долины. Скедони был искренне благодарен хозяину гостиницы за совет держать проводника при себе: дорога то и дело терялась среди вереска, густо покрывавшего пустошь, а глаз напрасно разыскивал на горизонте хоть какое-нибудь человеческое жилье, не говоря уже о деревне. За все утро навстречу странникам не попалось ни единой живой души; Скедони не удалось обнаружить хотя бы хижины, где можно было бы отдохнуть, и им пришлось продолжить путь под палящим полуденным солнцем.

День уже клонился к вечеру, когда проводник обратил внимание путешественников на серые стены какого-то здания, венчавшего возвышенность, к которой они приближались. Разглядеть, что это за сооружение, не было никакой возможности, так как деревья обступали его вплотную; оставалось лишь робко надеяться, что это монастырь, где путников ожидает радушный прием.

Дорога шла в гору; ее высокие заросшие обочины вскоре полностью скрыли из виду загадочные стены, но, миновав поворот, странники заметили, что в конце подъема идет человек, по-видимому, к какому-то жилью, и пришли к выводу, что там, где он скрылся за деревьями, и следует искать замеченное здание.

Через несколько минут путешественники добрались до места, где смогли разглядеть неподалеку, среди покрывавших холм деревьев, обширные развалины. Можно было предположить, что когда-то туг была вилла; судя по ее заброшенному виду, Скедони решил бы, что она необитаема, если бы не заметил, как туда входил человек. Усталый и проголодавшийся, он вознамерился узнать, могут ли здешние жители накормить их; странники спешились у ворот, за которыми виднелся каменный арочный проезд, длинный и широкий; он служил, вероятно, во времена оны парадным входом. Дорогу им преграждали валявшиеся на земле обломки колонн и буйная растительность, укоренившаяся среди них. Это препятствие путники, однако, преодолели с легкостью; заминка произошла далее: проезд тянулся и тянулся, а свет туда проникал только со стороны ворот, если не считать очень узких проемов в стенах, так что скоро путники очутились в темноте. Тут Скедони решился подать голос, чтобы привлечь к себе внимание замеченного ранее незнакомца. Попытка эта оказалась тщетной, но, когда они прошли дальше, в боковой стене обнаружился проход, и там, в глубине, брезжил свет, который помог им добраться до противоположного конца проезда, выходившего прямо во двор виллы. Здесь Скедони в разочаровании остановился, ибо на всем, что их окружало, виднелась печать заброшенности и запустения; теряя последнюю надежду увидеть того, кого они заметили на дороге, он оглядел легкую колоннаду, окружавшую двор с трех сторон, и деревья, которые колыхались с четвертой. Повсюду было пусто, но Эллене казалось, что еще немного – и меж колонн проскользнет тень Спалатро, а когда в обвивавшей мраморные стволы листве прошелестел ветер, она вздрогнула, приняв эти звуки за шаги. Однако в следующее же мгновение Эллена устыдилась собственной боязливости и чрезмерной подозрительности и попыталась совладать со слабостью, вызванной длительным напряжением сил.