Текст книги "Учебка. Армейский роман (СИ)"

Автор книги: Андрей Геращенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 48 страниц)

Глава восьмая
Журналист-сантехник

^{Первое письмо из дома. Гутиковский демонстрирует свои фотографии с длинной причёской. По мнению сержанта «душары» либо потеряли нюх, либо служба показалась мёдом». Петренчика и Тищенко отправляют на «чистку очек». Неожиданная помощь Черногурова. Интересно, имеет ли слово «писсуар» французское происхождение. Резняк пытается «помочь» Фуганову перепрыгнуть через коня пинком под зад. Лозицкий и Тищенко в это время делают в ленкомнате боевой листок. Мухсинов устраивает концерт. Гришневич объяснил Фуганову, кому он должен отдавать лучшие трусы и майки. Сержант поздравляет Тищенко с получением новой специальности – «журналист-сантехник».}

После обеда, как обычно, принесли письма. На этот раз Тищенко наконец-то получил долгожданное письмо из дома:

«Здравствуй, сынок.

Двадцать девятого получили твоё письмо. Сразу же пишу ответ. У нас всё хорошо. Папа целыми днями пропадает на работе, я готовлю сводки в Витебск (надо будет в среду везти), а Славик с первого июля едет на две недели в спортивный лагерь. Лагерь в Бешенковичском районе. Может там не отдых, а одни тренировки будут. Но он сам захотел, так что пусть едет. Путёвка недорогая – всего восемнадцать рублей. Я, правда, всё волновалась – он ведь так и температурил до двадцать восьмого после того, как ты в армию ушёл. Тётя Оля вчера утром уехала на Оршу. Только бы билеты были, а то ей придётся на вокзале сидеть. Рядом со мной Мурик сидит, мяукает – как будто бы чувствует, что я тебе письмо в армию пишу. Он всё по вечерам в зал к дивану приходит – наверное, тебя ищет. От Серёжи письмо пришло, так я тебе его пересылаю, как ты и просил. Пиши, как там у тебя дела? Как здоровье, нос?

Мама, папа и Славик… и Мурик тоже.

29 июня 1985 года

г. Городок».

В письмо был вложен ещё один конверт – от Гутовского:

«Здравствуй, Игорь.

Привет тебе с Дважды Краснознамённого Балтийского флота.

Сегодня ты ушёл служить. Теперь ты будешь жить совсем другой жизнью – жизнью военного человека. Хочу поздравить тебя с этим знаменательным днём. Я уже закончил курс молодого бойца и сейчас меня перевели на новое место службы – в город Калининград, бывшую столицу Восточной Пруссии. Город красивый – особенно старые дома и старинный замок. Я попал в комендантский взвод – буду наводить порядок в городе. Попал, как и хотел – в морскую пехоту. 23 июня я принял присягу. Ко мне приезжали матушка и Светлана. После присяги уже можно ходить в увольнение. Меня тоже отпустили. Мы гуляли по городу, катались в парке на аттракционах – всё-таки здорово на гражданке жить, только здесь это хорошо понимаешь. Пиши о себе. Как там у тебя служба идёт? Нет ли вестей от Жалейко?

Сергей Г. 26.06.85

г. Калининград».

Некоторое время Игорь находился под впечатлением писем и почти ничего не замечал вокруг себя. Впрочем, в таком состоянии находились многие – первые вести из дома вновь напомнили о той вольной, беззаботной жизни, о которой они ещё не успели позабыть. Тищенко прочёл каждое письмо по два раза и спрятал во внутренний карман, чтобы ещё как-нибудь почитать в свободное время.

Наконец курсанты, получившие письма, мало-помалу начали возвращаться к действительности и включаться в общую беседу. Рядом с кроватью Гутиковского собрался весь ряд, и время от времени курсанты покатывались весёлыми взрывами хохота.

– Пойдём, Тищенко, посмотрим, что там случилось, – предложил Лупьяненко.

– Пошли, – согласился Игорь.

Протиснувшись вперёд, они увидели, что Гутиковскому прислали в письме фотографии, которые сейчас переходили из рук в руки. Тищенко попросил посмотреть одну из них у стоящего рядом Доброхотова. На фотографии с гитарой в руках среди невообразимого скопления магнитофонов, проигрывателей и усилителей сидел какой-то волосатик. «Может, брат Гутиковского, вроде бы похож», – подумал Игорь и, не выдержав, спросил:

– Слушай, Гутиковский, это что – твой брат?

Гутиковский весело подмигнул остальным и ответил:

– Брат. Младший. А что – не похож?

– Да как-то не очень, хотя что-то есть…

Перехватив взглядом подмигивания, Игорь почувствовал, что его в чём-то разыгрывают, но не мог понять, в чём. Лупьяненко взял из рук Игоря фотографию, пристально посмотрел на неё несколько секунд, затем весело хлопнул Тищенко рукой по спине и сказал:

– Эх ты, да ведь это сам Гутиковский! Ты что, его не узнал?

Игорь недоумённо пожал плечами и спросил у Гутиковского:

– Так это точно ты?

– Конечно я. Неужели я так на себя не похож?

– Не похож. Если бы я тебя в городе встретил, то точно не узнал бы. Прошёл бы мимо и всё.

– Вот что с человеком армия делает! – театрально произнёс Гутиковский.

– Да, длинные у тебя были волосы, – продолжил Тищенко.

– А ты думал?! Ха! У меня знаешь, какие волосы были?! Вечно проблема с расчёсыванием.

– Зато теперь голова гладкая, как срака, – вмешался в разговор Резняк.

Все дружно засмеялись. Гутиковский провёл рукой по голове и спросил:

– Неужели? – потом выдержал паузу и неуверенно сказал: – Нет, уже не как задница – скорее наждак напоминает.

Все с интересом принялись изучать свои головы – насколько на них уже успела восстановиться «растительность». У Игоря волосы росли медленно, но из-за того, что были тонкие и мягкие, голова казалась не такой колючей, как у других. Тищенко было любопытно посмотреть и другие фотографии. Но в этот момент Петренчик и Каменев захохотали, и Каменев в шутку схватил Петренчика за нос. Петренчик погнался за Каменевым, но, зацепившись за табуретку, налетел на Игоря всей своей девяностокилограммовой массой. Игорь, словно теннисный мячик, отлетел назад и, ударившись о неизвестно откуда взявшегося Гришневича, грохнулся на пол.

Сержант уже с минуту наблюдал за курсантами и был порядком рассержен тем, что никто из них не заметил своего командира и не подал команды «Смирно!». Падение Тищенко окончательно вывело Гришневича из себя, и он заорал на испуганных и растерявшихся подчинённых:

– Вы что, душары, совсем нюх потеряли? Или служба мёдом показалась?!

Все потупили глаза на пол, и только Доброхотов не растерялся и крикнул:

– Смирно!

Тищенко вскочил по команде прямо с пола и вытянулся перед сержантом.

– Тищенко и Петренчик – чистить очки на нашей половине. К тому же умывальник и писсуар тоже должны блестеть!

– Виноват, товарищ сержант. Мы только… – залепетал Игорь.

– Заткнись, боец, когда тебя не спрашивают! На говно! Бегом! И учтите – я проверю. А остальным ровнять кровати. И если хоть на сантиметр будет криво – составите им компанию. Выполнять!

Уже ничего нельзя было изменить и Тищенко с Петренчиком отправились выполнять «задание».

– Слушай, давай вначале умывальник помоем. Покажем его Гришневичу и тогда за очки возьмёмся, – предложил Петренчик.

– А если он скажет вначале всё сделать, а потом уже докладывать? – засомневался Игорь.

– Когда скажет, тогда так и сделаем. А то знаешь, что может получиться? Пока мы будем очки чистить, кто-нибудь опять умывальник загадит – стираться будут или ещё что-нибудь в этом роде, – настаивал Петренчик.

Доводы товарища показались Игорю вполне убедительными, и он согласился.

Чтобы не замочить одежду, они сняли хэбэ и остались лишь в майках и трусах. Убирать умывальник было легко, а самое главное – не так противно, и курсанты дружно взялись за работу. Петренчик подмёл кафельный пол и принялся мыть раковины, выстроившиеся двойной шеренгой в центре умывальника. Пол оставался за Игорем. Вскоре курсанты вспотели и их майки насквозь пропитались влагой. Окно в умывальнике почти никогда не закрывалось и уже успело основательно пройтись сквозняками по мокрым спинам курсантов, пока те не догадались его закрыть.

В умывальник никто не заглядывал, но под самый конец уборки заявился каптёрщик Черногуров с явным намерением постирать своё хэбэ. Черногуров был такой же «дух», как и Игорь, но призвался в начале мая. Каптёрщик был самым старым по возрасту в пятом взводе, да, пожалуй, и в роте (если не в батальоне). Черногурову было уже двадцать шесть и из уважения к его «почтенному» возрасту его поставили каптёрщиком (кладовщиком). В каптёрке хранилось всё личное имущество как сержантов, так и курсантов (правда, у последних почти ничего не было). Черногуров идеально подошёл к своей должности – более жадного и хозяйственного каптёрщика не могли вспомнить даже старожилы роты. Курсантам Черногуров почти ничего не давал, а сержантам – лишь то, о наличии чего они знали наверняка.

Заметив в руках каптёрщика мыло и маленькую, жёсткую щётку для стирки, Петренчик недовольно заметил:

– Подождал бы ты, Черногуров – мы сейчас домоем?!

Черногуров не уступал по комплекции Петренчику, поэтому сразу же резко отрезал:

– Стану я ещё ждать! Это ваши проблемы, а мне надо стираться.

Игорь слышал, что Черногуров из Донецка, поэтому решил узнать, насколько это верно, а заодно и увлечь каптёрщика разговорами:

– Слушай, говорят, что ты из Донецка?

– Да. А что, ты тоже из Донецка?

– Нет, просто у меня там родственников очень много. А ты где там живёшь?

– Рядом с телевышками…

– У меня там дядька по отцу живёт.

– А остальные где?

– В разных местах… Кто на улице Словацкой, кто на Куйбышева. Есть на Туманяна, на Артёма, на шахте Абакумова. Даже в области есть – в Харцызске.

– Что – все по отцу?

– И по матери, и по отцу.

– А ты откуда призывался?

– Из Витебска.

– Как же это тебя в Белоруссию занесло, если все родичи у тебя в Донецке?

– Не все. Отец ведь у меня белорус, а мама – украинка. Просто родственники отца после войны на Украину переехали, а мама училась в Белоруссии и здесь же замуж за отца вышла. Так всё и перепуталось.

– Ну-у – так мы с тобой наполовину земляки, выходит?

– Выходит, что так.

Черногуров смягчился и гораздо добродушнее сказал Петренчику:

– Ладно, домывайте, если вам немного осталось. Я подожду.

Только домыли, как в умывальник зашёл Гришневич:

– Что, закончили?

– Так точно, товарищ сержант! Но пока только умывальник, – пояснил Петренчик.

– А я что, Петренчик, только умывальник сказал помыть?

– Никак нет, товарищ сержант – ещё и туалет!

– Так давайте мойте. Помоете всё – вот тогда и покажете.

Пожалев курсантов, Черногуров вмешался в разговор:

– Товарищ сержант, разрешите мне постираться?

– А я тебе что, Черногуров, стираться не даю?

– Просто сюда ещё несколько человек из нашего взвода придёт – старший сержант Дубиленко приказал. Товарищ сержант, может, вы у них умывальник примете, а то его сейчас мылом зальют?

– Ладно, Черногуров, стирайтесь. А вы на очки переходите – умывальник я вам зачёл.

Когда Гришневич ушёл, Игорь поблагодарил Черногурова:

– Спасибо. Без тебя он бы нас замучил.

– Да ладно тебе, я ведь тоже курсант, в конце концов, а не козёл какой-нибудь.

– А это, правда, что ещё кто-то стираться придёт? – спросил Игорь.

– Да вряд ли… Разве что один Рахманкулов.

– Ладно, мы пошли мыть.

– Идите, мне тоже трепаться особенно некогда – надо стираться, – согласился каптёрщик.

К большому неудовольствию курсантов их ждал пренеприятнейший сюрприз – два крайних очка были основательно загажены. Кстати, слово «очко» имеет, скорее всего, армейское происхождение, хотя нельзя полностью исключить и влияние тюремной стихии. Действительно, в армии почти никогда (за исключением некоторых госпиталей и спецпомещений для спецгенералов) не устанавливают унитазы. Причём делают это совершенно правильно. В казарменных туалетах часто случаются мелкие стычки и крупные побоища, и, будь на месте очек унитазы, их бы регулярно разбивали раз в месяц. А при нашем извечном дефиците это привело бы к выходу из строя всей системы армейских отхожих мест. Да и пользоваться очком в армейских условиях гораздо удобнее, чем унитазом.

В туалете на небольшом возвышении располагалось шесть кабинок с очками, а у противоположной стены находился выложенный плиткой, корытообразный писсуар. Происхождение слова «писсуар» для Игоря было окутано туманом. Услышав его впервые, Тищенко почему-то решил, что слово позаимствовано из французского. Но потом всё пришёл к выходу, что «писсуар» – дитя русского «писать» и французского «резервуар». Тищенко даже поделился своими фразеологическими открытиями с Петренчиком, но последний остался совершенно к этому равнодушен:

– Давай убирать, чего зря трепаться?! Раньше начнём – раньше и закончим!

– Давай, – вздохнув, согласился Игорь.

Поделив кабины так, чтобы каждому досталось по одной загаженной, курсанты принялись за работу. Игорю досталось «сержантское» очко. «Сержантское» очко было самым дальним, но зато и наиболее освещённым из-за близости к окну. Им пользовались в основном сержанты. Если какой-нибудь сержант заставал в этой кабине «духа», для последнего всё могло закончиться весьма печально. Но это опять же зависело от настроения сержанта, и в хорошем расположении духа на данную «провинность» младшие командиры смотрели сквозь пальцы.

Тищенко набрал полное ведро воды и окатил «сержантское» очко. Но дерьмо, вместо того, чтобы скрыться в канализации, неожиданно выплеснулось прямо на пол. Теперь загаженным оказался уже весь туалет. Заметив это, Петренчик выругался и растерянно спросил:

– Не можешь аккуратнее, что ли?! Теперь ещё на час работы нам прибавилось… У-у, раззява!

– Я не хотел. Нечаянно получилось. Ещё можно всё убрать… – Игорь виновато пожал плечами.

Курсантам с совком и веником пришлось лазать по всему туалету, пока нечистоты не исчезли там, где они и должны были находиться в самом начале. От всей этой возни воздух пропитался едкой, омерзительной вонью. Зажав носы, курсанты наскоро протёрли пол, смыли писсуар (предварительно повытаскивав из него при помощи веника окурки и бумагу) и с большим облегчением пошли докладывать Гришневичу.

Придя в туалет, сержант скорчил недовольную рожу и начал распекать курсантов:

– Это что, уборка называется?! Видите, на плитках в писсуаре моча засохла и пол возле очек грязный!

Несколько секунд курсанты не могли понять, шутит сержант или нет, но постепенно до них дошло, что это всё же не шутка.

– А чем всё это мыть? – нерешительно спросил Тищенко.

– А ты что, Тищенко, забыл, чем в наряде мыл: щётка ДК. А писсуар и плитки бритвочками почистите. А очки – щёткой ДК с мылом. Ясно?

– Так точно, – невесело ответил Петренчик.

– Ну и гад же у нас сержант! Мы ведь нормально всё убрали. Да и наш взвод чаще всего сюда попадает – только вчера он Стопова и Мазурина посылал! – пробубнил вслед Гришневичу Игорь.

Осыпая вполголоса сержанта всевозможными ругательствами, курсанты сходили за лезвиями (которые были извлечены из своих же собственных станков для бритья) и начали отдирать всё, что только можно было отодрать. Делать это было неприятно и, в конце концов, курсанты решили остановиться лишь на самых броских плитках. После этого развели в ведре мыльный раствор и, используя щётку ДК, тщательно вымыли все очки, которые неожиданно приобрели удивительно белый цвет.

– На гражданке так только у себя дома убирают, да и то не каждый, – заметил Игорь.

– А ты думал?! Это нам Гришневич устроил, чтобы «слишком хорошо не жили», – отозвался Петренчик.

– Слушай, Петренчик, а ты где учился?

– В технологическом. Но только почему «учился»? Меня ведь никто не выгонял – я и сейчас учусь.

– Сейчас мы не учимся, сейчас мы очки моем! – возразил Игорь.

– Да ну тебя! Ты чем увлекался?

– Шахматами, рыбок разводил.

– А я тяжёлой атлетикой, немного дзюдо.

– По тебе заметно.

– А ты думал?! – Петренчик сделал самодовольное и от этого немного глупое лицо.

Игорь не смог удержаться от улыбки. А вообще Игорю казалось очень странным то, что стране почему-то выгоднее прервать студентам ВУЗов учёбу и бросить их… на очистку очек.

– Говном смердит! Уничтожить запах! – сержант подвёл итог своей очередной инспекции.

Это означало, что нужно бежать к своей тумбочке, вытащить из неё одеколон и разбрызгать его в туалете. Игорь уже видел раньше, что так часто поступают другие, а теперь ему пришлось всё испытать на собственном опыте. Тищенко притащил бутылку «Шипра» (подаренного ещё на полевой практике), а Петренчик – тройной одеколон. Вскоре воздух в туалете превратился в какую-то адски отвратительную смесь запахов дерьма и одеколона. Но Гришневич остался доволен работой и наконец-то разрешил курсантам вернуться в расположение взвода.

В пять часов вечера Шорох и Гришневич увели взвод на физическую подготовку, а Тищенко и Лозицкого оставили в казарме для оформления «Боевого листка». Листок оформляли в ленкомнате. Здесь же сидели представители остальных взводов и младший сержант Бульков. Бульков лениво бренчал на гитаре и что-то едва слышно напевал себе под нос. Его лицо выражало тягучую, невыносимую скуку. Игорь, напротив, был в приподнятом настроении. Из раскрытого окна ленкомнаты спортгородок был виден, как на ладони и сейчас Лозицкий и Тищенко с интересом наблюдали за всем, что там происходило.

Шорох заставлял всех по очереди прыгать через «коня». Если же кто не перепрыгивал – приказывал идти на исходную позицию. Прыгнули все за исключением Сашина, Валика и Фуганова. Неудачи Сашина и Валика Шорох оставил без внимания, а вот к Фуганову привязался. Тот, обливаясь потом, пытался с разбега перенести свою тушу через снаряд, но каждый раз неудачно. Шорох видел, что Фуганов не сможет одолеть коня, но снова и снова упрямо гнал курсанта на прыжок. Кончилось это тем, что вконец обессиленный Фуганов после очередного прыжка грохнулся прямо на песок. Шорох плюнул и отвернулся в сторону, что-то сказав взводу. Из строя вышли Резняк и Петренчик и подняли толстяка на ноги. Резняк при этом дал Фуганову пинок под зад. «Вот гнида, а не человек, этот Резняк! Фуганов его втрое больше – набил бы морду! А вдруг я бы тоже не перепрыгнул? Хорошо, что сейчас здесь сижу», – обрадовался Игорь.

От каждого взвода в ленкомнате «Боевой листок» делали по одному человеку, а Гришневич оставил сразу двоих. Формально редактором взвода был Лозицкий, но сержант решил возложить на него только оформление, а сам текст поручить Тищенко. Тищенко понимал всю случайность и шаткость своей «привилегии» и старался сделать листок интересным, чтобы попасть сюда и в следующий раз.

Вначале Лозицкий нарисовал вверху листка солдата с огромной квадратной челюстью. Солдат получился на редкость свирепым и грозным. Позади солдата появился матрос (маленький, но добродушный) и в самом углу, из-за нехватки места – до невозможности дистрофический лётчик. Лозицкий, посмотрев на рисунок, хотел, было, его порвать, но Игорь остановил товарища:

– Да подожди ты, ведь вполне нормально получилось. Лётчик как бы на заднем плане…

– Ты думаешь?

– Конечно! А самое главное, если сейчас Гришневич с физо придёт, а у нас ничего не готово – представляешь, что будет?!

– Представляю.

– То-то. Я только что с очек пришёл. Больше сегодня не хочется, так что ты оставляй всё, как есть – в следующий раз лучше нарисуешь.

Лозицкий был высоким, худощавым курсантом с огненно рыжими бровями и волосами. Лицо было сплошь усеяно веснушками. Внешне он напоминал Игорю одного знакомого отца, но был помельче. Лозицкий был типичным флегматиком, и Тищенко ещё ни разу не видел, чтобы он кричал или сколь либо заметно нервничал. Лозицкому было уже девятнадцать, и он был старше Шороха, так как до армии закончил какой-то техникум в Бресте. Вот и сейчас Лозицкий не стал спорить, а спокойно и уверенно сказал:

– Перерисовывать я всё равно буду, а если Гришневич придёт, мы ему старый листок покажем.

Игорь согласился и хотел начать писать заметки, но тут в ленкомнату вошли казахи Мухсинов и Хусаинов.

Хусаинов был такой же маленький и коренастый, как и его спутник, зато его лицо заметно отличалось своей вытянутостью и яйцеобразностью. Бульков сидел в углу комнаты, и казахи его не заметили. Младший сержант, оскорблённый невниманием своих же подчинённых, резко спросил:

– Эй, воины ислама, а разрешение спрашивать не надо?

Казахи остановились, и Хусаинов растерянно ответил:

– Выноват, товарыш млаший сежант. Мы вас не видэл.

– А ты, Мухсинов, тоже не «видэл»?

Мухсинов кивнул.

– Так вот – чтобы вы лучше видели, придётся ещё раз вход повторить. Вылетели отсюда!

Казахи понуро вышли в коридор и, постучав в дверь, вошли вновь. Мухсинов взял ответственность на себя:

– Товариш млаший сежант, можно войти?

– Можно член в дверях прищемить! В армии говорят «разрешите».

– Разрэшите войти?

– И так уже вошли. Что дальше надо спрашивать?

– Разрэшите приуствосать?

– Что разрешить?

– Здэсь быт разрэшите?

– Будьте – разрешаю. Я сегодня добрый. Но за это вам придётся либо спеть, либо станцевать. Давай, Хусаинов, начинай.

– Зачэм я? Мухсинов на гитара умеет играт. Пет можэт.

– Умеешь, Мухсинов?

– Нэмножко могу…

– Держи гитару и пой.

Мухсинов играл не очень хорошо, а пел ещё хуже: его тихий голос был едва слышен и Игорь только после второго припева понял, что песня звучит на русском:

 
Вот новый поворот!
Что о нам нэсёт:
Пропаст или злёт?
 

Но все слушали внимательно и не смеялись. Даже Бульков подавил невольную улыбку. «А Бульков неплохой парень, не то, что наши сержанты», – подумал Игорь. Мухсинов допел песню до конца и хотел вернуть гитару, но Бульков остановил его и спросил:

– А ещё что-нибудь можешь?

– Могу. Толко песня казахский.

– Пой на казахском.

Мухсинов спел ещё пару песен и Бульков отпустил его и Хусаинова писать письма домой.

Развлечение закончилось, и Игорь снова взялся за дело. Надо было написать как о недостатках, так и о положительных примерах. Прежде всего, Тищенко стал писать о тех, кто «пока с трудом вливается в армейский коллектив». «Про кого бы написать? Если про Резняка, ещё в драку полезет! Если про Валика – может обидеться, всё-таки земляки», – перебрав в памяти весь взвод, Игорь записал в «отстающие» Кохановского, Фуганова и, немного подумав…Валика. В «пример для остальных» попали Туй, Ломцев, Лупьяненко и Доброхотов. Нужно было написать ещё о чём-нибудь, но Игорь никак не мог придумать, о чём.

Пришёл Гришневич и Лозицкий сразу же подал ему только что оконченный рисунок. Все три лица на этот раз получились одинаково стандартными и постными. Похвалив Лозицкого, сержант принялся за заметки Игоря. Но почерк у Тищенко был ужасным и Гришневич не выдержал пытки чтением:

– Читай, что ты там наскрёб! Не поймёшь – левой ты пишешь или правой!

Заметку о «положительных примерах» (которые могли возникнуть лишь благодаря «заботливому вниманию сержанта Гришневича и младшего сержанта Шороха) сержант оставил в первоначальном виде, а вторую (об «отрицательных») принялся исправлять. Но вскоре не смог закончить своё хитро закрученное предложение и послал Тищенко за Шорохом.

Придя в ленкомнату, младший сержант сразу же насмешливо спросил:

– Што, нашы рэдактары сами не могут заметку написать?

– Иди сюда, Василий, ты ведь у нас заметку в «Во славу Родины» писал. Ну-ка помоги закончить предложение.

«Во славу Родины» – газета Белорусского военного округа, и в ней Игорь порой читал такой бред, что теперь ничуть не удивился, узнав о том, что Шорох является одним из авторов этих литературных «шедевров». Шорох, услыхав о газете, напыщенно улыбнулся и сказал:

– Писал – было дело. Вот уж не думав, што и листок нада будет делать вместа курсантав.

– Ничего, напиши, а Тищенко у тебя научится и сам так будет писать.

Шорох дописал предложение Гришневича и окончательно испортил заметку. Игорю стало стыдно при мысли, что курсанты, прочитав листок, могут подумать, что это Тищенко написал такую бредовую фразу. Он решил при первой же возможности рассказать во взводе о литературных опытах сержантов.

Перед тем, как уйти, Гришневич сказал, что нужно сделать ещё одну критическую заметку. Но как Игорь не старался, кроме сегодняшнего своего «залёта» с Петренчиком не мог ничего вспомнить. Пришлось писать о себе: «Ещё не все курсанты нашего взвода изучили устав и уяснили правила поведения в расположении роты. Сегодня за нарушение дисциплины курсантам Тищенко и Петренчику сержант Гришневич объявил замечание и предупредил о недопустимости такого поведения в дальнейшем. Но коллектив взвода надеется приложить все силы к исправлению своих товарищей по службе». Заметка получилось деревянной, но Игорь знал, что это именно то, что нужно Гришневичу.

Пока Лозицкий переписывал черновики заметок в «Боевой листок», Игорь занялся письмами. Он написал ответ Гутовскому и домой. Листок был готов за полчаса до ужина. Игорь обратил внимание на типографскую надпись вверху листка: «С территории части не выносить!». «Интересно, о чём это в нём можно прочесть? А может это на всякий случай – вдруг какая серьёзная информация просочиться?! Хотя вряд ли – просто обычная перестраховка», – подумал Игорь и заулыбался.

– Ты чего улыбаешься? Я опять страшно нарисовал? – забеспокоился Лозицкий.

– Да нет, я фразу на листке прочитал.

– Какую?

– Да вон, вверху.

Лозицкий прочёл надпись и рассмеялся:

– Да-а, огромная это тайна, что вы с Петренчиком очки чистили. Между прочим, Мухсинов и Хусаинов чистый «Боевой листок» разорвали пополам и нам нём написали письма домой.

– Если бы Бульков увидел, то отправил бы их на очки.

– Может, и не отправил бы. Это только у нас во взводе: чуть что – на говно!

– Ладно, Лозицкий, пора уже листок вывешивать.

– Так пойдём, чего ждать?

– Надо ещё подписать, кто делал.

Хотя Тищенко формально и не был редактором, но свою фамилию тоже хотел видеть на листке. Словно угадав его желание, Лозицкий написал в самом низу листка: «Редколлегия второго взвода: курсант Лозицкий, курсант Тищенко».

Листок второго взвода заметно выделялся среди остальных и Гришневич похвалил курсантов.

После ужина возле листка столпилась почти половина взвода – всем хотелось прочесть его содержание. Валик и Кохановский никак не отреагировали на критику, а вот Фуганов неожиданно надулся и обиженно ушёл. Петренчик тоже не выказал большого восторга и, найдя Игоря, раздражённо спросил:

– Зачем ты про нас написал?

– Надо было о недостатках писать.

– Так ты сам инициативу проявил?

Игорь понял, что объяснять Петренчику бесполезно и решил соврать:

– Почему это сам? Мне Гришневич сказал. Он вообще сказал про очки написать, а я на свой страх и риск это опустил.

– Это хорошо. Зачем нам, чтобы вся рота про эти паскудные очки читала?! – обрадовался Петренчик.

После вечерней поверки Гришневич построил взвод и объявил:

– Завтра с утра поедем в городскую баню. Нужно три человека, чтобы получить бельё на складе у прапорщика Вакулича. Да ещё дежурного надо назначить, чтобы он поменял для взвода майки, трусы и портянки. Те, кто пойдёт к Вакуличу, поедут в баню вместе с ним. Поедут рано – где-то в половине шестого. Кто желает сам?

К Вакуличу вызвались идти Байраков, Албанов и Сашин.

– Старший – Байраков. Подъём в пять утра, дневальный разбудит. А дежурным мы назначим…

– Иди, Коршун, – предложил Резняк и исподтишка ударил соседа.

– Да пошёл ты! – Коршун развернулся с явным намерением дать сдачи.

Гришневич заметил возню и недовольно прикрикнул:

– Коршун! Была команда «смирно», солдат!

Коршун испуганно затих, а Резняк расплылся в ехидной улыбке.

– Дежурным будет… Фуганов.

Забыв о Коршуне, Резняк сосредоточил своё внимание на новом объекте для насмешек. Позвав Фуганова, он ехидно зашептал:

– Что, жирный, придётся тебе завтра пометаться, как сраному венику. Но тебе будет полезно – может, срака похудеет.

Гришневич продолжал наставления:

– Смотри, Фуганов, самые лучшие майки, трусы и портянки ты должен принести мне и младшему сержанту Шороху. Понял?

– Так точно.

– А если, не дай Бог, хоть одной майки не будет – будешь метаться до тех пор, пока не найдёшь. Понял?

– Так точно, – хмуро повторил Фуганов.

– Ты веселее отвечай, солдат – служба только начинается. И ещё: завтра с летних лагерей приезжают все наши офицеры – командир роты майор Денисов, замполит капитан Ходоренко, наш взводный старший лейтенант Мищенко. Это я не к тому говорю, чтобы вы радовались, а к тому, чтобы завтра все были подшиты и отутюжены.

– Товарищ сержант, так ведь скоро отбой! Когда же нам гладиться? – невольно вырвалось у Мазурина.

– Ну и что с того, что отбой? Запомните: с двух ночи до подъёма – ваше личное время. Можете подшиваться, гладиться, кто сегодня не успел. Ясно, Мазурин?

– Так точно, товарищ сержант.

– Хорошо, что ясно. А сейчас бегом мыть ноги, чистить зубы и чтобы через десять минут все лежали в койках. Разойдись!

Всё это время Шорох безмолвно простоял рядом с Гришневичем.

Перед тем, как лечь спать, Игорь удостоился одобрения сержанта:

– Молодец, Тищенко, хороший вы листок с Лозицким сделали. Ты теперь у нас приобрёл квалификацию, ты теперь журналист-сантехник.

Услыхав слова сержанта, Резняк мерзко заржал, но, взглянув на каменное лицо Петренчика, резко осёкся.