Текст книги "Учебка. Армейский роман (СИ)"

Автор книги: Андрей Геращенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 48 страниц)

Глава двенадцатая
Кощей Бессмертный

^{Как выбирали взводную песню. Шорох даёт Бытько добрый совет. Побеждает песня, предложенная Тищенко. Все идут на медкомиссию. За что в санчасти черпак на костылях ударил Кохановского. Резняк считает, что Фуганов много жрёт, а Тищенко притягивают к земле сапоги. Старший лейтенант Вакулич выслушивает жалобы Тищенко, предлагает придти позже и выписывает ему таблетки. Старший сержант Щарапа делает любопытное предположение о том, где у курсанта Алексеева находится смерть. Алексеев желает сержантам спокойной ночи и интересных снов.}

После завтрака нужно было идти в санчасть на комиссию. Вначале ушёл первый взвод, а второй, ожидая своей очереди, тем временем мучился бездельем. Курсанты писали письма, лениво переговаривались, некоторые просто дремали на табуретках. В любой учебке курсантов стараются максимально загрузить в свободное время, но на этот раз сержанты, во-первых, не знали, сколько этого времени будет, а во-вторых – сами пребывали в каком-то апатично-ленивом состоянии.

Утро было тёплым. Через окно синело чистое, безоблачное небо, обещающее жаркий летний день. Но это ничуть не радовало, а скорее даже злило Игоря. Было грустно думать, что пропадает такое прекрасное лето. «Уж лучше бы дожди всё время лили – и лета было бы не так жалко, и бегали, да и работали бы реже», – подумал Тищенко.

Неожиданно Гришневич вскочил, радостно хлопнул себя по колену и крикнул:

– Что это вы дурью маетесь? Я совсем о взводной песне забыл. Мы её сейчас и выберем. Идите все сюда. Мазурин!

– Я.

– Сбегай в сушилку и позови младшего сержанта Шороха.

Когда все собрались, началась нудная процедура выбора песни.

– Строевая песня должна быть чем-то вроде марша. Кто такую помнит? – спросил Гришневич.

– Вставай, страна огромная! – предложил Фуганов.

– Нет, Фуганов, не пойдёт. Мы ведь не на фронт идём. Давайте думайте. Думайте! Что, Бытько, придумал?

– Никак нет, товарищ сержант.

– А ты думай, Бытько. Какую песню знаешь?

Как и было обычно в таких случаях, Бытько молчал, нервно переминаясь с ноги на ногу. Тищенко едва заметно улыбнулся уголками губ. Зато Резняк не удержался и засмеялся в голос, причём так заразительно, что и сам Гришневич не смог сдержать улыбки:

– Неужели, Бытько, ты ни одной песни не знаешь?

– Пусть бегут неуклюже…, – засмеялся Резняк.

– Я не понял, Резняк! Ты слишком много треплешься! – зло бросил сержант.

С лица Резняка мигом исчезла улыбка, и он испуганно пробормотал:

– Виноват, товарищ сержант.

– Пока прощаю, Резняк, но имей в виду на будущее. Бытько!

– Я.

– Скажешь ты нам сегодня песню или нет?!

Окончательно напуганный резкой отповедью Резняку, Бытько забормотал что-то нечленораздельное.

– Что? – поморщился Гришневич.

– Што ты член жуёш? Вытащы его иза рта и скажы, – посоветовал Шорох.

Бытько собрался с силами и на одном дыхании выпалил:

– Юный барабанщик.

Наступила пауза.

Гришневич и Шорох переглянулись и весь взвод, словно по команде, взорвался от смеха.

– Ты бы ещё «Взвейтесь кострами синие ночи» предложил, – со смехом сказал Гришневич.

Сержант минуты три не мог успокоиться, затем перестал смеяться и уже вполне серьёзно сказал:

– Всё – базар в сторону. Нужно песню выбирать. Сейчас буду у каждого по очереди спрашивать. Не дай Бог, кто-нибудь промолчит – хоть «Взвейтесь кострами…», но что-нибудь предлагайте. Тищенко!

– Песня про комсомольцев.

– Что за песня про комсомольцев?

– Я точно не помню, но там такие слова есть: «Уходили комсомольцы на гражданскую войну…»

– Понял, знаю такую песню. Но опять про войну. Надо ещё подумать.

Но сколько не думали, никто ничего путного так и не сказал. Пришлось вернуться к идее Игоря.

– Кто полностью знает слова? – спросил сержант.

Туй несколько помедлил и спросил:

– Это той, что Тищенко предложил?

– Да. Знаешь?

– Вроде бы знаю.

– Бери бумагу, садись и пиши.

Общими усилиями текст песни вскоре был восстановлен. Курсанты переписали его себе под диктовку Туя и принялись учить. «Дан приказ ему на запад, ей – в другую сторону, уходили комсомольцы на гражданскую войну», – едва успел запомнить Игорь, как из санчасти вернулся первый взвод, и нужно было идти на комиссию.

Гришневич остановил взвод за несколько метров до крыльца санчасти. Сверху на подошедших лениво смотрели скучающие больные-«деды». Из санчасти вышел толсторожий младший сержант с чашами и змеями в петлицах и недовольно заметил:

– Давайте быстрее, надо было сразу за первым взводом идти.

– Надо было сказать, – пробурчал Гришневич.

– Пошли бойца в казарму, пусть третий взвод идет, чтобы потом его не ждать, – попросил фельдшер.

– А что, телефон у вас не работает? – спросил Гришневич.

– Работает…

– Так возьми и позвони в роту.

– Можно и так, – несколько разочарованно ответил младший сержант и скрылся в санчасти.

– Давно бы так. А нам что – как баранам, здесь стоять?! Давайте справа по одному в санчасть шагом марш! Да не бегом, лошади, а спокойно и нежно!

Внутри был узкий коридор, к тому же курсанты еще не знали внутреннего расположения, и передние в нерешительности остановились недалеко от входной двери. Но на них напирали задние, и вскоре взвод картечью ворвался в коридор, смяв при этом двух «черпаков» на костылях, один из которых грохнулся прямо на пол. Поднявшись на ноги, он выругался и изо всей силы огрел костылем Кохановского. Тот растерянно захлопал глазами и испуганно шарахнулся в сторону. «Черпак» с поломанной ногой хотел добавить еще, но Кохановский увернулся.

«Комиссия» была представлена одним единственным старшим лейтенантом (если не считать двух помогавших ему фельдшеров). Один из фельдшеров давал всем по очереди дуть в «свисток». В зависимости от объема воздуха, продуваемого через него, стрелка «свистка» показывала емкость легких. Игорь вспомнил, что точно такую же процедуру он проделывал на занятиях по физиологии в институте. Правда, было одно несущественное отличие – если в институте «свисток» после каждого человека протирали спиртом, то делать это же для «духов» в учебке фельдшер считал совершенно излишним и прекрасно обходился баночкой с водой и рукавом хэбэ. Тищенко дунул неудачно – стрелка немного не дотянула до трех тысяч. В институте Игорь выдувал больше трех с половиной, поэтому и попросил попробовать еще раз. Фельдшер смерил Тищенко взглядом с ног до головы и презрительно процедил:

– Я удивляюсь, как такой дистрофан еще две и девять выдул. Хватит дуть – еще помрешь над этим «свистком».

Сзади засмеялись. Игорь обиженно воскликнул:

– Можно, я еще раз? Я в институте три с половиной выдувал.

– Сказано, нет – значит, нет! Следующий.

После легких измеряли рост. Игорь специально выполнил эту процедуру перед Резняком и стал дожидаться, когда того начнут измерять. Рост Резняка оказался всего метр шестьдесят шесть. Четыре сантиметра разницы позволили Игорю с гордым видом пройти мимо своего недруга. Но вскоре Тищенко вновь постигло разочарование. Его вес оказался самым маленьким во взводе – всего сорок семь килограммов против пятидесяти шести Резняка, и последний не преминул спросить с нескрываемым сарказмом в голосе:

– Слушай, Тищенко, тебя ветром при ходьбе не сносит?

– Не сносит, – буркнул Игорь.

– Потому что сапоги к земле притягивают! – захохотал Резняк.

– Дурак ты, Резняк, – обиделся Игорь и поспешил отойти в сторону.

За его спиной вновь раздался взрыв хохота. Тищенко решил, что это опять в его сторону и нервно оглянулся. Но он ошибся – взвешивали Фуганова. Игорь тоже не смог удержаться от улыбки и вернулся к весам. Фуганов потянул на сто семь килограммов.

– Ну, ты, Фуганов и бегемот! Наверное, жрешь много?! – отвесил комплимент Резняк.

Про себя Тищенко быстро прикинул, что даже его двойной вес уступает весу Фуганова. Лупьяненко весил шестьдесят один килограмм. Фуганов и Тищенко оказались рекордсменами взвода – более толстых и более худых не оказалось. Тищенко еще питал некоторые надежды на Валика, но тот весил пятьдесят два. После всех этих измерений курсантов по три человека начали заводить в кабинет старшего лейтенанта. Здесь же лейтенант выписывал каждому небольшую медицинскую книжку (аналог гражданских медицинских карточек). Игорь попал в первую же тройку вместе с Албановым и Бытько.

Албанов приоткрыл дверь и осторожно спросил:

– Разрешите войти?

– Входите, – кивнул головой старший лейтенант.

Курсанты вошли и поздоровались. Старший лейтенант сразу же роздал медкнижки и попросил их заполнить. В одной из колонок был напечатан вопрос: «Ваша основная гражданская специальность?» «Студент» Игорь уже написал в графе «род занятий» и повторяться не хотел. Немного подумав, Тищенко решил, что учителем записываться рано и вывел «пионервожатый». Здесь курсант явно врал – в институте он только прослушал лекции, а на практике пионервожатым еще не был. Но профессию, пусть даже самую завалящую, иметь все же хотелось.

Врач быстро отпустил Бытько и Албанова, а Игорь задержался и спросил:

– Товарищ старший лейтенант, разрешите еще пару слов?

– Давай, но только быстро. Остальных нельзя задерживать.

– У меня есть жалобы. Я просто не хотел при всех говорить.

Старший лейтенант медицинской службы Вакулич наперед знал все, что ему сейчас скажет этот солдат. Солдат, скорее всего, перечислит кучу своих болезней и будет просить помочь. А как ему помочь, если сейчас треть личного состава имеет то или иное заболевание, если сейчас из самых высоких сфер пришло указание уделять поменьше внимания «маменькиным сынкам» и «симулянтам», если, в конце концов, сам срок увольнения призванного на два года после мединститута Вакулича зависел от того, насколько правильно и точно он поймет все эти указания.

– Товарищ старший лейтенант, у меня кровь из носа идет и гайморит сильный.

Вакулич посмотрел Игоря и сказал:

– Да, вроде кровяная корка есть. Я тебе таблетки выпишу, возьмешь у фельдшера.

– Но ведь кровь все равно будет идти…

– Может и будет. Это ведь не смертельно. Что ты от меня хочешь? В твоей карточке из военкомата ничего не указано, и призывную комиссию ты прошел. Так ведь?

– Так.

– А почему там ничего не сказал?

– Так ведь там не до того было. Да никто бы и не слушал…

Подумав, Вакулич сказал:

– Потом отдельно придешь ко мне. А сейчас иди и не задерживай взвод. Позови Петренчика, Резняка и Вурлако.

Игорь открыл дверь и крикнул:

– Петренчик, Резняк и Вурлако – в кабинет!

– Чего ты так долго? – спросил Лупьяненко.

– Так… Насчет моего носа немного поговорили. Таблетки выписали.

– А-а…

Подошел Гришневич:

– Что такое, Тищенко?

– Да вот, товарищ сержант, таблетки выписали. Разрешите получить?

– Иди, получай.

– Есть.

В конце коридора выдавали таблетки и делали перевязки. Подождав, пока фельдшер закончит очередную перевязку, Игорь получил свои четыре синие таблетки и вышел в коридор дожидаться окончания комиссии.

После отбоя Тищенко долго не мог уснуть. Внезапно его внимание привлёк какой-то шум. Сегодня сержанты были не прочь поразвлечься. Объектом для шуток был избран Алексеев из пятого взвода. У каждого, кто видел Алексеева, на лице мгновенно возникала улыбка. Только в СССР можно увидеть такого солдата. При росте в метр восемьдесят пять Алексеев весил всего сорок пять килограммов и отличался невероятной худобой, если не дистрофией. Запавшие щёки и вдавленные глазницы делали его похожим на узника фашистского концлагеря. На узника он был похож ещё и потому, что постоянно грустил. Впрочем, радоваться ему было нечему – днём постоянно дразнили товарищи, вечером – сержанты.

Щарапа и Дубиленко сидели в углу третьего взвода. Туда же пришли и Гришневич с Яровым. Делать сержантам было нечего, и они уже начали, было, зевать, как вдруг Щарапу осенило:

– Саша, где твой Алексеев?

– Там, где ему и положено – спит, – ответил Дубиленко.

– Не понял – ему ещё рано спать! Давай его сюда.

– Зачем он тебе? У тебя своих целый взвод.

– Таких нет. Уж очень этот дистрофан мне нравится. Ему бы в кинокомедиях играть – все бы со смеху попадали, а, может быть, даже и сдохли.

– Ну, если ты так хочешь, зови сам, – предложил Дубиленко.

– Алексеев! – позвал Щарапа.

Ни звука в ответ.

– Алексеев, мать твою! Ты что, опух?! Бегом сюда!

Секунд через пятнадцать прибежал неуклюжий, полусонный Алексеев. На нём были огромные синие трусы и майка почти до колен. В этом наряде Алексеев удивительно напоминал Кощея Бессмертного. Оглядев курсанта с ног до головы, Щарапа подмигнул Дубиленко и спросил:

– Слушай, Алексеев, тебе трусы не жмут?

– Никак нет.

– А я думал, что жмут. Совсем тебя в дохода старший сержант Дубиленко превратил. Алексеев!

– Я.

– Ты – Кощей Бессмертный?

– Никак нет.

– Не понял, Алексеев?! Ещё раз спрашиваю – ты Кощей Бессмертный?

Алексеев промолчал.

– Я жду, – тихо, но с угрозой сказал Щарапа.

– Ты что, Алексеев, на говно захотел? – спросил Дубиленко.

– Никак нет.

– Тогда отвечай старшему сержанту Щарапе.

– Так точно.

– Что «так точно»? – спросил Щарапа.

– Кощей Бессмертный.

– А где твоя смерть? – спросил Щарапа.

Алексеев вновь промолчал.

– Наверное, в яйце? не слышу! – заорал Щарапа.

– Так точно… – едва слышно пролепетал Алексеев и опустил голову.

– Прими строевую стойку, солдат! – прикрикнул Дубиленко.

Сержанты засмеялись. Щарапа, довольный произведённым эффектом, продолжал:

– Говоришь, в яйце смерть? А вот если я тебе сейчас сапогом по яйцам заеду, ты умрёшь?

Алексеев криво улыбнулся и пожал плечами.

– Раз не знаешь, сейчас проверим.

Алексеев испуганно попятился назад.

– Боишься, Алексеев?

Алексеев кивнул.

– Вот как Кощей свою смерть чует! – давясь от хохота, проговорил Щарапа.

Все опять засмеялись. С трудом уняв смех, Щарапа сказал:

– Ладно, мы тебя простим, но ты сейчас расскажешь нам стихотворение.

– Да не просто так, а стань на табуретку, чтобы мы тебя лучше видели, – дополнил Яров.

Алексеев встал на табуретку и принялся декламировать. Гутиковский забормотал во сне, и Игорь едва расслышал начало.

– Громче! – крикнул Гришневич.

Алексеев заговорил громче и Игорь впервые отчётливо услышал армейский стих-молитву, который ему придётся слышать столь часто, что он останется в памяти до конца жизни:

 
Дембель стал на день короче.
Всем «дедам» – спокойной ночи!
Пусть вам снится дом родной,
Баба с пышною п…….й,
Бочка пива, водки таз
И Соколова приказ!
 

Первоначально говорилось«…И Устинова приказ!», но армейский патриарх приказал долго жить, а фамилия его преемника так и не вписалась в сие «поэтическое творение» и к всеобщему недовольству «дедов» несколько портила концов.

Закончив декламировать, Алексеев грустно посмотрел на Дубиленко. Тот перехватил его взгляд и спросил:

– Что, Алексеев, спать хочешь?

– Так точно, товарищ старший сержант.

– Стихотворение ты вроде бы хорошо читал… Отпустим его спать? – спросил Дубиленко у сержантов.

Те дружно смилостивились и разрешили Алексееву идти.

Курсант медленно, словно боясь упасть, слез с табуретки и пошёл в свой кубрик.

– Алексеев! – окликнул Щарапа.

Алексеев вздрогнул, вжал голову в плечи и с опаской повернулся назад:

– Я.

– Чего это у тебя хэбэ такое короткое?

– Подобрать никак не могли – если длинное, то было бы слишком широкое. Пусть лучше короче, а то на пугало был бы похож, – ответил за Алексеева Дубиленко.

– Он и есть пугало. И где только такого откопали? – спросил Гришневич.

– В Новгороде. Алексеев, ты ещё тут? – беззлобно спросил Дубиленко.

– Так точно.

– Улетел спать!

«Наверное, Алексеев чем-то болеет, может язвой какой-нибудь? Зря его в армию взяли – теперь только мучиться будет. А сержанты – козлы! Поставить бы Щарапу на табуретку, чтобы он сам стишки почитал. Хотя он, может быть, и читал года полтора назад – кто его знает? Вот логика у людей идиотская – тебе было плохо, так и другому надо так же сделать», – думал Игорь.

Глава тринадцатая
Здравствуй, мама!

^{Мать Тищенко и Славик едут в Минск. Спящая проводница. Славику не нравится минский воздух, но он уговаривает мать посетить метро. Первая встреча с родными после призыва. Как встречаются с родителями и родными курсанты в учебке. Восхитительная домашняя еда. Гришневич заставляет Тищенко докладывать каждый час. После домашней еды Тищенко не нравится армейская пища. Письмо от Жалейко – он попал служить в Печи. Тищенко угощает Черногурова, сослуживцев и сержанта. Почему фильм «Коммунист» кажется Игорю странноватым, а Резняку – туфтой. Проштрафившиеся Лупьяненко и Тищенко сосланы подметать плац. К Лупьяненко приехала мать. Тищенко в одиночку тащит мусор на наташу и едва не задыхается от царящей на ней вони. Почему лучше, чтобы родители приезжали не в один день.}

В разгар лета с билетами было тяжело, тем более в южном направлении. Но все же Елене Андреевне удалось взять два балета до Минска, правда, только в общем вагоне. ''Ничего, ехать не долго – только одну ночь нам со Славиком потерпеть, а к утру уже будем на месте. Может, ещё не так много людей будет», – утешала себя Елена Андреевна.

«Ленинград-Брест'' стоял в Городке всего три минуты, а общие вагоны находились в хвосте поезда, и до них еще нужно было добежать. Подбежав к пятнадцатому вагону, Елена Андреевна, и Славик увидели, что никто и не думал открывать двери тамбура. Оставалось меньше минуты, и Елена Андреевна в отчаянии забарабанила в дверь. Некоторое время внутри вагона все оставалось невозмутимо спокойным, затем открылись двери соседнего четырнадцатого. Оттуда выглянула толстая, розовощекая проводница и недовольно спросила:

– Чего надо?

– Как это, «что надо»?! У меня билет, а поезд сейчас отойдет, – возмутилась Елена Андреевна.

– А-а… Подымайтесь.

Елена Андреевна, обремененная двумя тяжелыми сумками, с трудом поднялась в вагон. Следом за ней еще с одной вскарабкался Славик. Проводница помогла ему лишь в самый последний момент. Поезд уже тронулся, и тут Плена Андреевна услышала вопрос:

– А где же ваши билеты?

Елена Андреевна показала.

– Так у вас же пятнадцатый, а это четырнадцатый. Вам нужно перейти в соседний вагон.

– Конечно, перейдем. Хорошо, что вообще сели. Могли бы и на вокзале остаться.

Дверь тамбура была захлопнута настолько туго, что Елена Андреевна не смогла ее открыть без помощи Славика. В пятнадцатом вагоне из купе проводников раздавался спокойный, безмятежней храп. «Спит. Ей плевать, что люди в вагон попасть не могут», – с досадой подумала Елена Андреевна. Между тем проводница спала оттого, что проводила уже почти сутки без смены и вымоталась за это время. Ей и в голову не могло придти, что на какой-то захолустной станции пассажиры будут садиться в половине первого ночи. «А если и будут, то в соседний войдут», – подумала она час назад и, в принципе, оказалась права. В вагоне было всего человек двадцать, и Елена-Андреевна со Славиком без труда отыскали свободные места.

Елена Андреевна пыталась уснуть, откинувшись на жесткую перегородку, но холод и тряска не позволяли ей этого сделать. К тому же, она все время думала об Игоре. Славик тоже не спал, но его занимали совершенно другие мысли. Хотелось быстрее увидеть старшего брата в солдатской форме и расспросить его о такой таинственной и загадочной армии.

В Витебске вошло очень много пассажиров и Елене Андреевне и Славику пришлось до самого Минска ехать в тесноте и жаре, которая вскоре сменила холод.

Минск встретил их неприветливо. Низкое, какое-то не летнее небо было одето в кружева серых, угрюмых туч. Время от времени среди них пробивался голубой лоскут, но тут же исчезал в пасти какой-нибудь огромной тучи. Несмотря на свежесть и сырость, в воздухе отчетливо чувствовался запах большого города – странная смесь выхлопных газов, мазута, бензина и еще неизвестно чего. Славик недовольно потянул носом и заметил:

– Да-а уж, у нас в Городке воздух почище.

– Что же ты, сынок, хочешь? Здесь ведь город – транспорта столько всякого, фабрики, заводы, – ответила Елена Андреевна.

В этот момент Славик увидел букву «М» у входа в метро:

– Мама, давай в метро поедем? Я ведь еще ни разу в жизни не катался! А?

– К Игорю надо ехать. Он ведь ждет нас.

– А мы не долго. Пару станций проедем и назад. И к тому же еще только половина седьмого. К нему, наверное, в такую рань не пустят.

– Может, и в самом деле не пустят? – засомневалась Елена Андреевна.

– Конечно, не пустят, я в этом просто уверен! У них подъем только что был.

Метро все же несколько разочаровало Славика. По телевизору он много раз видел длинные эскалаторы Ленинграда и Москвы, а в Минске было всего две таких станции, да и то с короткими эскалаторами. На остальных станциях были простые бетонные лестницы. Минское метро неглубокое и далеко не такое броское и красивое, как его более знаменитые собратья. Иначе и быть не могло – белорусский метрополитен строился тогда, когда уже в далекое прошлое отошли романтика и волшебство первых железных подземок (достигнутые, впрочем, не романтичным, а весьма прозаичным трудом мобилизованных партией и Сталиным). Вначале у Славика немного захватывало дух и свистело в ушах при движении состава, но затем он освоился и привык к скорости. Славик с интересом рассматривал через окна подземные станции и туннели, одетые в густую паутину проводов и кабелей. Вначале Славик долго не мог понять, каким образом поезда успевают разминуться за небольшие промежутки времени, а потом догадался, что они двигаются наподобие трамваев – каждый по своей стороне…

Подъем в честь воскресенья прокричали всего два раза. Гришневич «милостиво» отпустил взвод почистить сапоги перед завтраком. Сегодня Игорь ожидал приезда родных. Чем больше он думал о встрече с матерью, тем медленнее текло время. Чем медленнее текло время, тем нестерпимее становилось ожидание. Этот замкнутый круг настолько издергал Игоря, что он вздрагивал при каждом звонке телефона на тумбочке дневального и с надеждой прислушивался к ответам. «На тумбочке» стоял таджик Абдухаев из четвертого взвода, и Игорь с раздражением слушал его бестолковые реплики по телефону. «Поставили чурбана на телефон, а он двух слов связать не может. Вдруг позвонят с КПП, а он ничего не поймет? Дурак Миневский – нашел, кого поставить», – все больше нервничал Тищенко.

– Тищэнка, праснись! – рявкнул Шорох.

Игорь вздрогнул и уставился на экран, где шла передача «Служу Советскому Союзу». Окрик сержанта обидел Игоря, ведь он и не думал спать.

– Тыщэнко! На КПП! – прокричал Абдухаев.

«Наконец-то», – обрадовался Игорь и посмотрел на Гришневича.

– Что такое, Тищенко? – спросил сержант.

– Наверное, кто-то ко мне приехал, – подчеркнуто неуверенно сказал Игорь, стараясь не показать сержанту свою радость.

– И кто же это к тебе приехал?

– Я думаю, что мать, товарищ сержант.

– Иди и посмотри, кто приехал. Затем придешь через час и доложишь. А потом будешь приходить и докладывать каждый час. Ясно?

– Так точно. Товарищ сержант, разрешите идти?

– Иди.

Игорь помчался на КПП, словно на крыльях. Когда Тищенко сделал лишь первый шаг на площадку перед клубом, из дверей КПП уже вышли мать и Славик в сопровождении дежурного по части, что-то объяснявшего им по дороге. Игорь почти физически ощутил прилив какой-то странной энергии и широко улыбнулся. В этот момент его увидели Славик и Елена Андреевна. Славик тоже широко улыбнулся в ответ, а вот мать, едва улыбнувшись, беспокойно спросила:

– Здравствуй, сынок. Как твои дела?

– Здравствуй, мама! Привет, Славик!

– Привет, солдат, – поздоровался брат.

Славик с интересом рассматривал форму. Подергав хэбэ со всех сторон, посмотрев пилотку и ремень, он, наконец, обратил внимание и на брата:

– Ну, как ты тут?

– Как, как… Потихоньку. Это тебе, Славик, не санаторий. Что, нравиться форма?

– Нравится. А я вот видел солдата в фуражке на КПП.

– Там всегда в парадной форме дежурят.

– А тебе парадную форму дали?

– Пока не дали, но к присяге обязательно дадут. Ее ведь не каждый день одевают – только при выходах в город, когда отпускают в увольнение или что-нибудь еще в этом роде.

– А тебе можно в увольнение?

– Пока что нельзя.

– А почему?

– Потому, что присягу еще не принял.

– А когда у тебя присяга?

– Я еще точно не знаю. Говорили, что двадцать восьмого июля. В этот день родителям и родственникам можно по всей части ходить. И даже в казарме, говорят. Многих после присяги в увольнение отпускают. Может, и я пойду. Так что обязательно приезжайте. Правда, может все же не двадцать восьмого, а позже будет – где-нибудь в августе. Но я это узнаю и вам точную дату в письме сообщу. На присягу, Славик, я обязательно в парадке буду.

– В какой парадке?

– Парадной форме. Она просто так сокращенно называется.

– А-а…

– Бэ-э-э…

Елена Андреевна улыбнулась: «В сущности, Игорь совсем еще ребенок. Точно так же, как и в детстве, дразнится со Славиком.» Тепло посмотрев на сына, она предложила:

– Я тут тебе поесть кое-чего привезла. Хочешь жареную курицу?

– Угу, – охотно согласился Игорь.

– Может, куда-нибудь отойдем, сынок? А то неудобно посреди площадки стоять.

– Да, конечно. Что это мы и в самом деле здесь стоим?! Давай к клубу отойдем.

Практически во всех войсковых частях встречи с родными проходят либо в «комнате для приезжих» на КПП, либо солдат отпускают в увольнение. В учебке, в которую попал Игорь, в увольнение тоже отпускали, но лишь после присяги и далеко не всех. Зимой, осенью и весной местом свиданий служила «комната для посетителей» (более распространенный вариант названия), а вот летом складывалась совершенно необычная ситуация. Как уже было сказано, эта учебка служила прибежищем для детей минского среднего начальства, не сумевшего (или не хотевшего) уберечь своих чад от армии. Последние лет пять в каждой роте летом было не меньше сорока процентов минчан. Естественно, что родители старались навещать своих детей почаще – в основном, раз в неделю. Родителей приезжало очень много и «комната для посетителей» никак не могла вместить всех желающих. Поэтому и ввели обычай встречаться с родителями на прилежащей к КПП территории части. Со временем родители прочно оккупировали всю площадку перед клубом и даже его первый этаж.

Сегодня родителей было много с самого утра, и Игорь решил не идти внутрь клуба, а расположиться у его ребристой стены. Между каждой парой бетонных ребер были небольшие площадки на уровне метра от земли. На одной из них Елена Андреевна разложила провизию и сама села рядом. Игорь и Славик расположились по обе стороны от провизии и Елены Андреевны. Через каждые четыре-пять ребер сидела какая-нибудь компания. Когда Елена Андреевна вытаскивала из сумки курицу, Игорь машинально взглянул на ее часы, которые показывали десять минут первого.

– Ой, мама, я сейчас вернусь! Только сержанту доложу, что ты приехала. Надо через каждый час докладывать, – испуганно вскочил Игорь.

– Так ты сейчас придешь?

– Да, мама. Только доложу. Я быстро!

Слегка взволнованный небольшой просрочкой времени, Игорь поспешил в казарму. Тищенко быстро отыскал сержанта – тот чистил в кубрике сапоги. Игорь подошел, отдал честь и спросил:

– Товарищ сержант, разрешите обратиться? Курсант Тищенко.

– Слушаю, Тищенко, – не поднимая головы, буркнул Гришневич.

– Разрешите доложить?

– Докладывай.

– Ко мне приехали младший брат и мать.

– Ну и что? – не меняя интонации, спросил сержант.

Тищенко растерянно захлопал глазами. Он не знал, что ответить, поэтому молчал. Гришневич не спеша дочистил сапоги, затем впервые поднял глаза на Игоря и спросил:

– Чего ты молчишь? Я спрашиваю – они что, уехали уже, или еще здесь?

– Так точно, товарищ сержант – еще здесь.

– Так что ты стоишь?

– Разрешите идти к ним? – догадался спросить Игорь.

– Иди и не забывай докладывать через каждый час.

– Есть.

В коридоре Игорь встретил Лупьяненко.

– Что, мать к тебе приехала? – спросил Антон.

– Угу, – кивнул Тищенко.

– Хорошо, что приехала. Ко мне тоже вечером моя должна приехать. Как Гришневич – нормально отпускает?

– Да нормально, только я через каждый час, как дурак, должен взад-вперед бегать.

Увидев курицу, Игорь сразу же выудил ее из целлофанового пакета и вонзил зубы в холодное, но удивительно вкусное мясо. После армейской сечки курятина показалась Игорю восьмым чудом света. Ему представлялось, что чуть солоноватое, восхитительное мясо наполняет организм какой-то необычайной энергией. За первой куриной ногой Игорь съел еще одну, затем оба крыла и половину туловища. Он, наверное, съел бы всю курицу, если бы Елена Андреевна вовремя не переключила его внимание на другие продукты:

– Попробуй колбасы копченой, я ее вчера в Витебске купила. Огурцов поешь.

– Угу, давай, – голос Игоря едва пробился через наполненный едой рот.

Почти все курсанты вокруг, подобно стае зеленой саранчи, двигали челюстями, пережевывая все, что привезли родители. А те, которые не двигали, либо уже пережевали, либо еще только собирались это сделать. Со стороны любому было ясно, что курсанты делали это не от хорошего питания. В столовой действительно кормили прескверно, и курсанты здорово соскучились по нормальной пище, ежедневно получая массу, напоминавшую мелко насеченные отруби, скрепленные клейстером. Все это готовилось из вполне нормальных продуктов, и требовалось немалое мастерство, чтобы вместо супа приготовить бак горячих помоев.

– Ой, совсем забыла – я ведь тебе драчеников испекла! – всплеснула руками мать.

Елена Андреевна всегда говорила по-украински – «драченики», и все в семье привыкли к такому названию. Исконно же белорусское слово «драники» так и не прижилось, хотя так говорили все соседи. '«Драченики» – картофельные оладьи. Картошку предварительно протирают на терке (отсюда и корень слова в обоих языках). Драники являются национальным блюдом белорусов. Вообще же в Белоруссии знают и готовят несколько десятков блюд из одного лишь картофеля. За это белорусы и получили свое второе, народное название – бульбаши. К слову, в армии даже на территории Белоруссии готовят только одно «блюдо» – редкие картофелины, плавающие в крахмальной жиже.

– Давай их быстрее сюда! – обрадовался Игорь.

Пока Игорь поглощал содержимое банки, мать продолжала его расспрашивать о службе:

– Сынок, а зачем тебе опять докладывать идти?

– Зачем? – поддержал мать Славик.

– А кто его знает… Какой-то идиот придумал… Может быть для того, чтобы я с вами домой не сбежал или не напился где-нибудь? А, может, и для того, чтобы не ошивался неизвестно где, когда вы уедете. Черт, скоро опять надо идти.

– Надо, значит надо. Раз такой порядок – нужно выполнять. Это армия. Вон и так мы с тобой разговариваем, а в некоторых частях, говорят, родителей вообще до присяги не пускают, а если и пускают, то не больше, чем на час.

– Врут они, кто тебе такое сказал?! Хотя… Кто его знает? У нас здесь целая куча минчан. Я тут всем говорю, что у меня отец – начальник.