Текст книги "Учебка. Армейский роман (СИ)"

Автор книги: Андрей Геращенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 48 страниц)

Курсанты вымыли уже почти весь зал, когда пришел Гришневич и объявил, что сейчас дадут горячую воду. Горячую воду действительно дали, но в зал она больше не понадобилась.

– Что это вы за водой не идете? – крикнул в зал Гришневич.

– Так, товарищ сержант, мы уже и так все помыли, – ответил за всех Гутиковский.

– Наверное, плохо помыли. Ну, да ладно – завтра лучше помоете. Гутиковский! Тищенко!

– Я! – дружно откликнулись курсанты.

– Идите сюда, выносите носилки на наташу. Каменев! Коршун! Вы – в картофелечистку. Поможете там Доброхотову.

– Есть.

Петренчик и Резняк уже заканчивали работу. Горы вымытой посуды живописно возвышались на столах и, поставив последний чайник, Петренчик любовался своей работой. Резняк прикрепил к крану резиновый шланг и теперь поливал всю мойку только что появившимся кипятком. «Хорошо ему пол мыть, даже сгибаться не надо – знай себе шлангом верти», – с завистью подумал Игорь.

– Чего встали – берите носилки и несите на наташу, – буркнул сержант.

Курсанты повертели головами по сторонам и в самом углу мойки увидели двое больших металлических носилок, до верху наполненных объедками. Носилки были похожи на сейфы, снабженные ножками и ручками, причем похожи как внешне, так и по весу. «Донесу ли я их до наташи? А, может, не выдержу и брошу, а то и того хуже – вообще не подниму на смех Резняку», – Игорь с опаской посмотрел на носилки. Едва Тищенко и Гутиковский сделали несколько шагов вперед, как Резняк сейчас же окатил их сапоги струей кипятка.

– Вот придурок! – возмутился Игорь.

– Закрой рот и неси свои носилки! – невозмутимо ответил Резняк.

– Давай носилки поменьше возьмем, а там, где больше объедков – им оставим?! – шепнул Игорь на ухо Гутиковскому.

Тот сразу же согласился. Они уже хотели поднять носилки, но Резняк, увидев это, возмущенно завопил:

– Берите не эти, а другие!

– Другие мы тебе оставим, – усмехнулся Игорь.

– Чмо тупорылое! Они нам потому нужны, что туда можно еще объедки сбрасывать, – разозлился Резняк.

– А где это у вас объедки? – язвительно спросил Игорь.

– Ладно, хватайте носилки в зубы и чешите отсюда! – вмешался в разговор Петренчик.

Тищенко и Гутиковский подняли носилки и понесли их к выходу. Носилки были тяжелые, и Игоря, шедшего сзади, болтало из стороны в сторону.

– Тищенко, ты членом балансируй! – завопил сзади Резняк.

Но Игорь уже не обращал за него никакого внимания.

Вышли на улицу. В лицо подуло приятной ночной прохладой. Уже стемнело. На полпути к наташе руки Игоря едва не разжались от усталости, и он поспешно предложил Гутиковскому:

– Подожди. Давай отдохнем, а то я сейчас их уроню?!

– Давай, – охотно согласился Гутиковский.

В столовую можно было особенно не торопиться – курсантов там могла ожидать только новая работа.

– Эй, шланги, чего расселись? – закричал Резняк, выносивший вместе с Петренчиком вторые носилки.

Но и они, дойдя де середины, тоже остановились отдохнуть. Резняк достал сигареты, и все, кроме Игоря, закурили, с большим удовольствием втягивая в себя дым. Гутиковский даже хотел изобразить дымовое кольцо, сжав для этого губы трубкой, но при всем его старании получалось лишь что-то неопределенное. Перекур был недолгим – отворилась дверь столовой, и оттуда высунулся Гришневич. Его глаза еще не успели привыкнуть к темноте, поэтому в первый момент он никого не увидел и наугад закричал в сторону наташи:

– Вы что там – повесились или в триппере утонули?!

Курсанты молниеносно вскочили с ручек носилок и быстро двинулись к помойке. Когда они вернулись, сержант сразу же поинтересовался:

– Чего вы так долго?

Курсанты промолчали.

– Быстрее надо двигаться, а то мы половину ночи здесь проторчим. Идите и домывайте вместе со всеми пол в мойке, почему кто-то должен вашу работу делать?! А вам – помыть носилки.

Последнее адресовалось Игорю и Гутиковскому. Меньше всего Игорю хотелось сейчас возиться в помоях, но Гутиковский нашел выход. Он принес откуда-то щетку ДК и с ее помощью, залив в каждые носилки по два ведра горячей воды, курсанты быстро справились с поставленной задачей. Тем временем Резняк и Петренчик вместе с Доброхотовым (который и представлял «всех остальных») убрали мойку. Пришел с улицы сержант:

– Складывайте все по своим местам, носилки к стенке поставьте и мойте руки. На этом наш наряд сегодня закончился, если только картошку не надо помогать чистить. Гутиковский!

– Я.

– Сходи в картофелечистку и узнай, как там у них дела.

– Есть. А куда это нужно идти?

– Налево, а дальше – прямо по коридору. Там, тоже слева, метров, через пять, будет картофелечистка. Ты их по голосам найдешь.

Гутиковский вскоре вернулся:

– Товарищ сержант, они уже сами все почистили – сейчас заканчивают пол убирать.

– Сходи и поторопи их.

– Есть.

На этот раз Гутиковский вернулся еще быстрее, и не один, а вместе с другой половиной наряда.

– Как картошка, Коршун? – весело спросил сержант.

– Нормально, товарищ сержант, – в тон ему ответил курсант.

– Вижу, что нормально. Ты хоть рожу от картошки умой.

Весь наряд дружно засмеялся. То ли Коршун больше других работал, то ли был ближе всех к картофелечистке, но его лицо было сплошь усеяно крапинками мелких кусочков картофельной шелухи. Коршун вымылся последним, и Гришневич вывел наряд на улицу.

– Становись! – скомандовал сержант.

Наряд быстро построился у бетонных ступенек.

– Подведем первые итоги. Сегодня вы впервые были в наряде по столовой и, так сказать, почувствовали, что это такое. Узнали повара Урбана. Наверное, кое-кому и по шее попало. Да, Мазурин?

– Да нет, товарищ сержант. Все вроде бы нормально было, – смутился курсант.

– Ладно, Мазурин – я все видел и хорошо, что вовремя подошел. А то ведь Курбан нервный, мог бы еще пару раз заехать. Но в этом нет ничего страшного, вы ведь не девочки. Если пару раз кто где «погладит» – не умрете. Это армейские будни и от них никуда не деться. Работали все вы вполне нормально, только с чайниками немного затормозили. Это тоже не страшно – завтра утром будете про это знать. Надо просто чуть быстрее шевелиться. А сейчас можно немного отдохнуть, кто хочет – перекурить и пойдем в казарму. Скоро первый час – пора спать.

Все, кроме Доброхотова и Тищенко, закурили. Игорь устало опустился на ступени, потянулся, привалился к холодной стене спиной и стал смотреть прямо перед собой. За складом виднелась пятиэтажка. Некоторые окна еще горели там, где нормальные гражданские люди доделывали свои нормальные гражданские дела. Игорь взглянул на товарищей. Тлеющие огоньки сигарет четко выделялись на фоне ночного неба. Тищенко заметил, что весь наряд смотрит туда же, куда и он – на горящие окна такого близкого и, вместе с тем, далекого дома, стоящего всего в сотне метров от столовой. Но теперь эта сотня метров была пропастью, на два года отделившей всех их от нормальной жизни. Тем более странным для Игоря и всех, кто стоял рядом с ним, было чувство, внезапно овладевшее курсантами – чувство романтики. Если бы кто-нибудь спросил сейчас у них, чувствуют ли курсанты романтику – любой из наряда рассмеялся бы в лицо вопрошающему: какая же может быть романтика в недосыпании, работе до седьмого пота и униженном, рабском положении. Но, все же романтика незаметно проникла в их сердца. Там, за горящими окнами, возможно, читали книги парни, еще не бывшие, или уже никогда не будущие в армии. Они и знать не знали о том, что такое наряд по столовой в учебке и что такое служба курсанта вообще. А Игорь и его товарищи уже знали это, уже преодолели самые первые, небольшие, но все же настоящие жизненные трудности, в чем-то преодолели свои малодушие и безвольность и стали, на самую малость, но все же стали чуть суровее и решительнее, ощутив жесткое дыхание дней, проведенных вдали от семьи и детского, привилегированного положения в ней. А те, за окнами, остались на прежней ступени. Поэтому между ними уже была крошечная разница, и курсанты были подсознательно горды за нее. Теплая летняя ночь, блестевшая жемчугом звезд, только усиливала это впечатление, делая чувства какими-то особенными и надолго запоминающимися.

– В колонну по два становись! – скомандовал сержант.

Игорь оказался рядом с Доброхотовым, потому что все построились не по росту, и Резняк встал где-то в середине. Но Тищенко лишь обрадовался этому – он невзлюбил Резняка почти с самого первого дня. Впрочем, Резняк отвечал Игорю тем же. Специфика армейского коллектива как раз и состоит в том, что в армии человек не волен выбирать себе круг общения – и это касается не только солдат, но и офицеров, за исключением лишь, может быть, генералитета. В последнем случае «круг общения» зачастую подбирается по весьма определенным качествам, обычно необходимым для подбирающего в первую очередь, а для дела – во вторую. Совместная жизнь несовместимых лиц отравляет жизнь им обоим не только невозможностью избавиться друг от друга хотя бы на неделю (на сутки можно – например, в наряде), но еще и тем, что каждый знает – это будет продолжаться и через день, и через неделю, и через месяц, и, может быть, через год. Все это подрывает как моральный дух армии, так и ее боеспособность. В будущем, наверное, в армии будут необходимы психологи, выявляющие несовместимых людей. Скупой платит дважды. Все же лучше заранее поработать над совместимостью, чем дожидаться, пока солдаты начнут стрелять друг в друга (что не раз было как в Афганистане, так и в Союзе). Взаимоотношения Тищенко и Резняка как раз и являлись проявлением такой несовместимости, изрядно портившей нервы обоим, но все же Игорю, ближе берущему все к сердцу – в гораздо большей степени.

В казарму шли через липовую аллею. Смыкающиеся кроны деревьев, едва различимые в темноте, делали аллею похожей не то на гигантскую триумфальную арку, не то на глотку огромного дракона, желающего проглотить маленький строй. Внутри аллеи было гораздо темнее – сюда почти не пробивался свет от фонарей, а луна и вовсе не могла проскользнуть через плотное переплетение потолка, сложенного из толстых ветвей и пышной листвы. Когда вышли на свет, Игорь взглянул на часы. Было уже десять минут первого.

– В казарму заходить тихо, не шуметь и не разговаривать. Через десять минут все должны помыть ноги, почистить зубы и лежать в койках. Завтра по подъему сразу же выходите на улицу и строитесь – идем накрывать завтрак. Время пошло – выполнять! – скомандовал Гришневич.

Не особенно торопясь, усталые курсанты затопали сапогами по лестнице. Времени было много, но все хотели как можно скорее упасть в постели – завтра вновь предстоял трудный день.

Сбросив сапоги и повесив на табуретку мокрые от пота портянки, Игорь с удовольствием пошевелил пальцами ног и, взяв со спинки кровати полотенце, а из тумбочки мыло, пасту и зубную щетку, побрел в умывальник. В столовой курсантам никто не показал туалета, и они вынуждены были мочиться за углом ближайшего склада. Поэтому Игорь весьма удивился тому, что Гутиковский, нервно расстегивая штаны, радостно выдохнул воздух из легких и с облегчением сказал:

– Фу-у. Еле до казармы дотерпел. С самого ужина хочу отлить.

– Чего же ты за склад не сходил? – спросил Тищенко.

– За какой склад?

– Тот, что прямо за столовой. Я думал, что туда все ходили.

– Я не ходил – как-то некогда было. А что, там не видно?

– Видно с одной стороны, но не в штаны же лить?! – философски заметил Игорь.

Ноги уже успели немного остыть, но все же холодная вода, журчащая между пальцами, показалась Тищенко верхом блаженства. Водяные струйки приятно щекотали пятку, придавая уставшей ступне свежесть и какую-то удивительную легкость. Наскоро разобрав постель, Игорь плюхнулся под одеяло.

– Тищенко, – послышался шепот Лупьяненко.

– Что?

– Как там, в наряде?

– Сходишь – узнаешь.

– Я серьезно.

– На санаторий не похоже – пашешь целый день, как лошадь.

– А со жратвой как?

– Жратвы хватает, ешь, сколько хочешь, пояснил Тищенко.

– У тебя печенье осталось? – с надеждой спросил Лупьяненко.

– Вроде бы есть немного.

– Давай сожрем. Я есть хочу. А ты?

Игорь неопределенно пожал плечами. Есть он не хотел, а хотел спать, но отказать товарищу было неудобно. Лупьяненко понял состояние соседа и уже более настойчиво заметил:

– Я думаю – живот себе в столовой набил, так и не хочешь! Доставай.

Пошарив руками под кроватью, Игорь нашел привязанный к сетке вещмешок и, стараясь как можно меньше шуметь, отвязал его. Достлав пачку печенья, Игорь привязал вещмешок на место. Пачка разорвалась шумно, вокруг сразу же заскрипело несколько кроватей, и Игорь испуганно затих, опасаясь, как бы шум не долетел до уха кого-нибудь из сержантов. К тому же с минуты на минуту должен был придти Гришневич. В этот момент Тищенко почувствовал несильные, но настойчивые толчки в бок. Развернувшись, Игорь увидел Гутиковского. Гутиковский уже засыпал, но при шорохе бумаги вновь открыл глаза:

– Чего вы жрете?

– Печенье.

– Мне тоже дайте.

– Что там такое? – спросил Лупьяненко.

– Гутиковский тоже печенья хочет, – повернувшись к Лупьяненко, сообщил Игорь.

– Дай ему пару штук, не больше, а те обожрется, – посоветовал Лупьяненко.

Он сказал эту фразу очень тихо, но Гутиковский все равно услышал и громко зашептал обиженно-возмущённым тоном:

– Тебе что, Лупьяненко, жалко? Будто бы я вам ничего не давал! Что вы жметесъ?!

– Ладно, я пошутил. Не ты один хочешь. Вон Туй и Сашин проснулись – им тоже надо дать, – с досадой ответил Антон.

На соседнем ряду и впрямь зашевелились. Между прутьев койки просунулась голова Туя:

– Эй, меня не забывайте. И Сашин тоже не спит.

– Да слышу я – сейчас дадим, – прошептал Лупьяненко.

Каждому вышло всего по две плитки печенья. Через минуту раздалось характерное похрустывание и чавканье.

Пришедший Гришневич застал уснувший и умиротворённый взвод. Вообще-то официально никто не говорил, что после отбоя нужно обязательно закрывать глаза, но при появлении сержанта все старательно притворялись спящими – кто его знает, что может придти ему на ум, а со спящего и спрос меньше. Но вот любые шумы и скрипы до двух ночи решительно карались сержантами, и до этого времени курсантам не разрешалось даже вставать. Лишь, в крайнем случае, рискуя впасть в немилость, можно было попросить у сержанта разрешения сходить в туалет. После того, как одного из взвода отпускали, никто больше не делал попытки отпроситься – это могло быть воспринято, как наглость и вызов. Лежа в постели, Игорь почувствовал, как сильно ноют уставшие за день ноги. Первое время от переполнявших его впечатлений Игорь не мог уснуть, но затем усталость все же сделала свое дело…

– Рот-т-та! Подъем! – голос дневального показался Игорю на редкость неприятным и даже отвратительным.

Вскочив с койки и столкнувшись с Лупьяненко, Тищенко уже хотел, было, бежать становиться в строй, но вовремя вспомнил о том, что он в наряде. Взвод строил Шорох. Неудачно вскочивший Валик зацепился за табуретку, упал и ударился головой о пол. «Всё же наряд имеет и кое-какие плюсы», – подумал Тищенко, заметив это падение.

До столовой дошли быстро и сразу принялись за дело. Хлеборез был уже на месте и выдавал тарелки, в каждой из которых лежало по десять небольших цилиндириков сливочного масла. Масло выдавали раз в сутки и именно такими цилиндриками. Было очевидно, что хлеборез встал гораздо раньше подъема. «Не очень всё же хорошая должность – до самого дембеля надо раньше шести вставать», – решил Игорь. Но хлеборез был явно другого мнения, и его вполне довольное лицо показывало, что он не очень-то и сожалеет о своей службе. Причину этого Тищенко понял довольно скоро – раздав масло и хлеб, хлеборез закрыл окошко и не выходил до самого обеда, проспав всё утро блаженным сном праведника.

Опять началась та же суета, сумасшедшая беготня с бачками и чаем, и те же истошные крики Курбана. С чаем на этот раз проблем не было и, покончив с сервировкой, уселись завтракать. Они ели ту же картошку, которую сами вчера чистили и пережаренную, но вполне аппетитную рыбу. Картофельное блюдо, приготовленное Курбаном, напоминало что-то среднее между похлебкой, пюре и просто вареной картошкой. Не это абсолютно никого не смущало, и наряд быстро поглотил содержимое бачка. Затем вновь была уборка, похожая на вчерашнюю, как две капли воды.

Игорь уже домывал коридор перед входом, как вдруг из боковой двери с полуистертой и непонятной надписью выглянул какой-то азиат и позвал Игоря:

– Эй, зома!

– Чего?

– Иды сюда – тут мой.

– Что? – переспросил Игорь.

– Сюда иды! Мой пол здэсь. Бистро давай.

– Мне никуда нельзя отлучаться без разрешения сержанта, – попробовал отвертеться Тищенко.

– Э-е! Он знает. Давай, зома – некогда. Мой.

Мыть неизвестно где и неизвестно что Игорь не хотел, тем более что он знал, что Гришневичу никто ничего не говорил, и сержант может разозлиться, не застав Игоря в коридоре. Тищенко не разслышал о том, что в столовой старослужащие заставляют «духов» наряда мыть за себя полы и котлы, и знал, что почти все «духи» это делали. Впрочем, все «воспитание» курсантов в учебке сводилось к уяснению ими своего положения «дух» и формированию «глубокого уважения к старослужащим» и их «просьбам». Поэтому после двух увесистых хлопков по спине Тищенко не смог отказать азиату. Если бы азиат ударил Игоря, он не стал бы мыть пол даже под страхом смерти, но грубое словесное давление, напоминающее приказы сержантов, заставило курсанта подчиниться. Впоследствии Игорь часто жалел о своей минутной слабости, хотя многим позже всё это неожиданно окупилось ему сторицей.

За дверями оказалась небольшая прихожая с плиточным полом. Игорь быстро ее вымыл, и азиат открыл перед ним другую дверь. В небольшой комнате с единственным окном на старой медицинской кушетке сидели пять азиатов, скорее всего, узбеков. Среди них сидел и Курбан. Узбеками были всё же не все, так как некоторые разговаривали между собой на русском. С появлением Игоря все на секунду замолчали, но, привыкшие к подобным сценам, продолжили свой разговор. У Игоря появилось чувство, будто бы его привязали к позорному столбу – неприятно было ползать по полу с тряпкой в руках перед пятью парами глаз. Но, вымыв прихожую, было уже глупо ни с того, ни с сего встать и взбунтоваться – пришлось домывать. От злости Игорь покраснел и стал с силой тереть почерневшие от времени плитки.

– Там, зома, ещё уголь мой. Под кушэтка тоже мой, – указывал всё тот же мерзкий голос.

Чтобы Игорь помыл под кушеткой, чурбаны пересели на стулья, стоящие под окном.

– Слушай, Равшан, скоро домой поедэшь? – спросил Курбан у крайнего слева повара, сидевшего с закрытыми глазами.

Тот встрепенулся от неожиданности и спросил:

– А?

– Скоро домой едэшь, а?

– Э-е, скоро – одын зима остался. Как и тебе, Курбан.

– Мнэ? Мнэ тоже один зима, толко я чуть-чуть раньше дэмбел увижу! – засмеялся Курбан.

– Всэ когда-нибуд его увидым, – поддержал разговор еще кто-то из азиатов.

Игорь не смотрел на них и старался домыть как можно скорее. Курсант чувствовал, что весь этот разговор предназначен специально для его ушей – каждый из них хотел ещё раз ощутить своё превосходство в сроке службы: тебе, мол, пол мыть – а нам о дембеле думать.

– А ты домой в парадка поедэшь? – спросил Равшан у Курбана.

– В парадка. Я не зэк, чтоби в гражданка ехат.

– А ты уже все сделал?

– Погоны осталис, акселбант…

– Они у тебя ест?

– Ест, пришит надо.

В это время дверь распахнулась, и в комнату вошел старшина-сверхсрочник, работавший кем-то в столовой, но кем именно – Игорь не знал. Лишь поздоровавшись первыми, повара даже и не подумали встать. Старшине было уже где-то под серок. Его круглое лицо и солидное брюшко говорили о том, что служба шла старшине на пользу. Игорь обрадовался приходу старшины. Он думал, что старшина узнает, в чем дело и отпустит курсанта. Но этого не произошло. Лишь минут через пять старшина обратил внимание на Тищенко:

– Курбан, что этот боец у вас делает?

– Так, товариш старшина – пол мыт надо.

– Надо. Но не ему, наверное, а вам. А, Равшан?

– Э-е, нам по срок служба нэ положена. Он молодой – пуст моет, – отозвался Равшан.

– И не стыдно вам? Парень один моет, а вы – пять лбов здоровых, на кушетке сидите?!

– Товариш старшина, закон такой – армия! – засмеялся Курбан.

– А, ну вас! – махнул рукой старшина.

Игорь так и не понял, на самом ли деле за него заступался старшина или так, для поддержания разговора. Во всяком случае, вскоре и старшина, и повара совершенно забыли об Игоре и начали разговаривать о каких-то котлах, бачках и «зампотыле» Крюкове.

– В понэделник подполковник Крюков пришель, два пайка порубал, а потом следующий дэнь на служба нэ быль – фэлшер сказаль, что на очке весь дэнь сидел, даже Жолнерович к нему ездил, – давясь от смеха, рассказывал Равшан.

– Ха-ха-ха-ха! Чем ты его таким накормил?

– Так, товариш старшина… Нэ знаю… Курбан говорит, что, может, крыса в котёл попал. Но ведь бригада вся ел – никому плохо не быль.

– Бригаде потому не было плохо, что они твою бурду каждый день едят, а Крюков – раз в месяц, когда проверяет. Я думаю, что теперь он по две пайки есть не будет.

– Я помыл. Теперь пойду? – прервал разговор Игорь.

– Нэ спеши, душ надо мыт, – остановил его Курбан.

– Там бистро – пара минут и всё. Давай, зома, давай, – поддержал Курбана Равшан.

Игорь неохотно отправился мыть душ.

Перед душевой был небольшой умывальник с каими-то мокрыми газетами на полу. Игорь затолкал газеты в угол, где стояли пустые вёдра. Но всё же полностью от них избавиться не удалось – газеты даже там были хорошо заметны. В умывальнике пришлось вначале подмести. Игорь начал злиться и, выйдя из умывальника, не очень почтительно спросил:

– Веник есть?

На его тон никто не обратил внимания, так как все покатывались от хохота. Игорь повторил свой вопрос, но на этот раз более спокойно.

– Чито ты хочешь? – переспросил Курбан.

– Я говорю – веник есть?

– Есть. Иды, Равшан, дай ему.

Равшан зашёл в умывальник и сразу же направился в тот угол, куда Игорь затолкал газеты. Он достал веник и уже собрался, было, уходить, как вдруг увидел газеты. Игорь испугался, что сейчас его уличат в недобросовестности, но Равшан абсолютно равнодушно заметил:

– Здэсь тоже газеты убери.

Видимо, подобным образом поступали многие, и подобное обращение с мусором было в порядке вещей.

Наскоро подметя пол, Игорь принялся осматривать душевую. В ней висели видавшие виды мочалки, два кожаных ремня, на полу – резиновый коврик и шлёпанцы. В нескольких мыльницах лежало настоящее гражданское мыло, а на полке стояла бутылочка шампуня. Всё свидетельствовало о том, что душевой владели люди солидные, во всяком случае «духов» сюда допускали лишь для уборки. В это время Курбан решил заглянуть в душевую – как бы этот незаметный курсант не спёр чего, что тоже было в порядке вещей. За эти неполные четыре недели в армии Тищенко ещё не научился красть, так что Курбан пропаж не обнаружил. Быстро проверив, всё ли лежит на своих местах, он попросил курсанта:

– Давай, зома, бистро, бистро!

Игорь и сам старался всё сделать как можно быстрее, потому что большого удовольствия от роли полудворника-полуденщика не испытывал.

Когда Тищенко закончил работу, его выставили назад в коридор, даже не сказав на прощание «спасибо», что, впрочем, тоже было в порядке вещей. Курбану, несмотря на грубый вопрос о венике, очкарик почему-то понравился, и он даже ни разу ни ударил «духа», что случалось не так уж и часто. Тищенко очень бы удивился, узнав об этом.

За окном шёл дождь, поэтому вся столовая была погружена в полумрак, а по бетонному полу дул прохладный сквозняк. Столовая казалась Игорю каким-то огромным, заброшенным средневековым замком, коридор – подземным склепом, а сам он – узником, которому никогда не суждено отсюда выбраться. Игорю сделалось как-то тоскливо на душе – то ли от ощущения бесконечности предстоящих двух лет, то ли, что его заставили вымыть пол (этого он и сам не понял).

Опомнившись, Тищенко понёс выливать воду из таза. В зале за одним из столов сидел Гришневич и смотрел прямо на Игоря. «Только бы не спросил, где я был», – испугался Игорь. Но сержант не проронил ни слова – он только что сюда пришёл и не видел, когда Игорь закончил работу. Тищенко вылил воду и помыл руки на мойке. Ни в зале, ни на мойке никого из наряда не было.

Тищенко вышел на улицу – курсанты сидели на деревянных ящиках у крыльца.

– Давно вы здесь? – поинтересовался Игорь у Гутиковского.

– Да нет – только что закончили. А ты где был?

– Коридор домывал, там много грязи сапогами натоптали, – соврал Тищенко.

Рассказывать о душе Игорю не хотелось.

– Может, кто в чепок сходит? – лениво спросил Каменев.

– Ты что, Камень, двинулся?! Если нас кто в этом рванье в чепке поймает – из нарядов не вылезем! – нервно откликнулся Резняк.

– Пожалуй, что так, – согласился Каменев.

– О чепке нам нечего и думать. Через полчаса обед будем накрывать, – вздохнув, заметил Петренчик.

– Быстрее бы…, – начал Коршун.

Резняк не дал ему договорить:

– Ты что, Коршун, работать захотел?

– Я не к тому. Быстрее бы наряд закончить.

– А-а! – сделал гримасу Резняк, и все засмеялись.

Обед, которого так не хотели курсанты, оказался самой трудной частью наряда. Трудность эта происходила оттого, что помимо второго было и первое. Соответственно, куда больше приходилось бегать с бачками и потом эти же бачки мыть. Мазурину досталось на один котел больше. Но все же за наряд курсанты приобрели кое-какой опыт и без четверти шесть они были в казарме.

Без десяти восемь рота построилась на ужин, и крики сержантов, обычно резкие и неприятные для слуха, после наряда по столовой показались Игорю самыми, что ни на есть, приятными и едва ли не родными, еще раз подтвердив, что все познается в сравнении. Пробегая по коридору, Тищенко мельком взглянул на дверь комнаты, которую ему довелось мыть, и еще раз обрадовался тому, что он уже не в наряде. Казалось, что даже еда была теперь вкуснее, а воздух чище и свободнее. Наряд по столовой казался Игорю самым отвратительным из всех нарядов, и он решил самому в него никогда не проситься. Петренчик же (скорее всего потому, что дальше мойки не показывал носа) был доволен нарядом и сказал Резняку:

– Давай в следующий раз сами в наряд по столовой попросимся? Самое главное, что можно хорошо поесть!

Резняк хмыкнул в ответ что-то неопределённое. Тищенко понял, что и он не горит большим желанием идти в наряд.

После ужина к Игорю подсел Туй и спросил:

– Ты ведь из Городка, да?

– Да. А что?

– Тебе такой адрес знаком? – Туй протянул Игорю конверт с адресом «211 540, Витебская обл., ул. Гагарина…».

– Сам адрес не знаком, но улицу Гагарина я, конечно, знаю. А кому это ты в наш город пишешь? – удивился Тищенко.

– Юру Каца знаешь?

– Конечно, знаю – мы с ним в параллельных классах учились. Один выпуск 1984 года.

Игорь сразу же представил себе невысокого, светловолосого Каца. Когда они были помладше, Тищенко всё время хотел перерасти Юрика, но тот к десятому классу порядком вырос, раздался вширь и окончательно похоронил эти надежды Игоря.

– Вот ему я и пишу.

– Откуда ты его знаешь? – спросил Игорь.

– Мы с ним в одной группе в институте учились. Я в армию пошёл, а он остался учиться. Ему ещё восемнадцати не было…

«А-а… А я то думал, что его папа-врач в армию не пустил», – криво усмехнулся про себя Игорь, и ему стало неловко, что он за эти недели стал видеть в людях, не пошедших в армию, только плохое.

– Ты ему передай от меня привет, – попросил Игорь.

– Конечно, передам. Я тут написал, что вместе с тобой служу, – пояснил Тищенко Туй.

– Ты знаешь, даже в армии понимаешь, что мир тесен. Знаешь Мироненко из третьего взвода?

– Ну??

– Он тоже из Городка и из нашей школы, только на год меня старше. Его мать у нас историю и обществоведение вела – её все боялись, как огня. Да и как не бояться, если её вся школа боялась – муж-то секретарём райкома был.

– Да, у тебя сплошные встречи. А я вот никого здесь не знаю.

– Кстати, а ты сам, откуда родом? – сменил тему Игорь.

– Где родился? – переспросил Туй.

– Да. Но не только. Я имею в виду – где сейчас твои родители живут? – уточнил Тищенко.

– А-а… Родился я в Гомеле, а потом мы переехали в Колодищи. Там я в школе учился, там и мои родители живут.

– Трудно у вас в институте учиться?

– Кому как бывает. Трудно, конечно, зато языки знать будем.

– Я потому спрашиваю, что сам не люблю языки учить. У меня в школе «трояк» по английскому был, и в институте не особенно хорошо шло. Вы кем после института можете стать?

– До института ещё два года ждать. Кем стать? Можно учителем, а можно и переводчиком.

– Парням, наверное, легче, чем девчонкам, переводчиками устроиться?

– Конечно, легче. За границу женщин почти не берут. Но и парни в основном учителями становятся – переводчиком не просто устроиться.

– Привет! Что – сегодня в наряде был? – спросил проходивший мимо Мироненко.

– Был. Привет, – кивнул Игорь.

– Ну и как там, в наряде?

– Как в санатории, – улыбнулся Игорь, и все втроём весело засмеялись.

Перед вечерней поверкой Игорь спустился вниз почистить сапоги и удивился их состоянию – они почти сплошь были за время наряда забрызганы капельками грязи. «Хорошо, что перед ужином никто не заметил», – подумал Игорь и принялся заново до блеска начищать обувь.