Текст книги "Учебка. Армейский роман (СИ)"

Автор книги: Андрей Геращенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 48 страниц)

– Справились?

– Так точно, вроде бы справились, – ответил за всех Стопов.

– Проверять будем?

Проверки никто не хотел, но вслух об этом говорить было глупо, и курсанты промолчали.

– Што прытихли? Наверна нада праверыть. Тыщэнка, Валик и Сашын – ка мне с автаматами!

«Вот черт – опять не повезло. И почему этот козел меня выбрал? Вот гад!» – занервничал Игорь. Вначале Шорох принялся за автомат Тищенко. Обмотав ершик бумагой, Шорох начал медленно двигать шомполом внутри ствола. Делал он это с какой-то невероятно педантичной задумчивостью. «Сколько можно ковырять… За столько раз на чем хочешь грязь можно найти, даже если ее там почти нет! Вот сволочь!» – проклинал про себя своего командира Тищенко. Наконец Шорох вытащил шомпол, поднес бумагу к глазам и принялся внимательно ее разглядывать. «Что ты, словно вшей ищешь?! Чтоб твои глаза повылазили!» – Игорь послал Шороху свое «телепатическое приветствие». Осмотрев бумагу со всех сторон, младший сержант поднял глаза на Игоря и невнятно пробормотал:

– Сайдет.

У Валика Шорох обнаружил таки небольшое маслянистое пятнышко, но простил этот небольшой грех. А вот Сашину не повезло – бумага была сплошь покрыта грязно-черными масляными пятнами.

– Пачэму автамат гразный, нечыщаный?

– Виноват, товарищ младший сержант – я чистил. Он просто сам по себе был грязный, – лепетал Сашин своим высоким женским голосом.

– Все автаматы гразные! Сашин, запомни – тут нянек нет и папы с мамай тожэ. Так што давай – прывыкай к службе. Или ты думаешь, што если папа маер – усе можна?!

– Никак нет. Я так не думаю… Просто так получилось… Разрешите, я еще раз почищу? – у Сашина было такое выражение лица, что казалось – еще немного, и он заплачет.

– Две минуты! Врэмя пашло! – «разрешил» Шорох.

Сашин торопился, но времени было слишком мало – он едва успел несколько раз провести шомполом в стволе. Но Шороху важно было не столько добиться чистоты оружия, сколько «проучить выскочку и маменькиного сынка» Сашина. Гришневич, обычно строгий и требовательный, относился к Сашину довольно мягко, опасаясь его отца. Шорох же с самого первого дня невзлюбил курсанта и порой открыто выражал свое презрение к изнеженному Сашину. Но все же Шорох был вынужден считаться с Гришневичем и Сашин редко подвергался нападкам и притеснениям, а если и подвергался, то не очень строгим и, как правило, в отсутствии Гришневича. Во всяком случае Сашин никогда не ходил ни в столовую, ни на мытье «очек». Гришневич не без оснований думал, что майор Сашин может посчитать для себя оскорбительным такое отношение к сыну. А дослужить Гришневич хотел спокойно, тем более, что помимо Сашина всегда можно было найти «желающих». Такие взаимоотношения между сержантом и курсантом были выгодны Гришневичу еще и потому, что Сашин никогда не пререкался и бежал исполнять приказ точно так же, как и остальные. Если бы Сашин хоть раз напомнил Гришневичу о своем «положении в обществе» и в связи с этим отказался бы что-то делать, сержант, будучи человеком решительным, вряд ли простил бы такую выходку. Но Сашин был покладистым и исполнительным…

Взвод после чистки оружия отправили убирать территорию, потому что больше все равно было нечего делать – не оставлять же курсантов бездельничать. Тищенко и Лозицкий, как и обычно, отправились в ленкомнату делать боевой листок. В окно были хорошо видны работающие граблями и метлами курсанты. От вида этой панорамы Тищенко глубоко ощутил все преимущество своего положения, а когда пошел мелкий дождик и спины товарищей стали темными от влаги, Игорь и вовсе почувствовал себя эдаким средневековым феодалом. «Все-таки в армии обязательно нужно уметь хоть что-то делать или же делать вид, что умеешь. Последнее, в крайнем случае, тоже может помочь. Не сказал бы я Гришневичу, что писал статьи – торчал бы сейчас под дождем. А так полная лафа – сухо, на голову не капает, спокойно и письмо домой можно без лишней спешки написать», – от нечего делать Игорь перебирал все выгоды своего нынешнего положения. Делать ему было нечего потому, что Лозицкий еще только дорисовывал голову очередного громилы с квадратной челюстью и красной звездой на каске, а Игорь уже успел набросать четыре заметки о жизни взвода. «Лозицкому даже не порадоваться, глядя из окна – только закончит «суперрейнджера», сразу же мои заметки надо переписывать… Хотя… А зачем он, в сущности, так торопится?!» – подумал Игорь и решил «помочь» товарищу:

– Лозицкий!

– Чего тебе?

– Тебя что – кто-нибудь в шею гонит? Не торопись.

– А что?

– Посмотри за окно.

– Ну?

– Хочешь туда?

– Что я – дурак, что ли?!

– Тогда не торопись. А то придет Шорох или Гришневич, а они в казарме, наверное…

– Ясное дело – не торчать ведь им под дождем.

– Так вот: придут и посмотрят – а у нас уже все готово. А раз готово – идите-ка Лозицкий и Тищенко, да поработайте немного под дождичком. И в следующий раз не три часа на листок дадут, а один – чтобы дурью не маялись. Да и вообще – не надо торопиться!

– А что?! Пожалуй, что и так.

Игорь принялся писать домой, а Лозицкий – листать подшивку надоедливого и скучного, но единственного журнала «Советский воин» за 1984 год.

– Уже закончыли? – голос Шороха произвел эффект взорвавшейся бомбы – увлеченные курсанты проворонили приход своего командира и теперь молчали, лихорадочно соображая, что бы сказать в ответ.

Отвечать нужно было обязательно и Игорь, чтобы хоть что-нибудь сказать, невозмутимо отчеканил:

– Никак нет, товарищ младший сержант.

– Нет? Тагда пачэму вы вместа таго, штоб делать листок, занимаетесь пастаронними делами? Ты пачэму-та пишэш непанятна што, а Лазицкий чытает журнал. Я не понял?

Игорь незаметно для Шороха подменил письмо на листок, где уже написал заметки и теперь протянул его сержанту:

– Товарищ младший сержант, это я заметки о взводе писал. Мне так сержант Гришневич приказал. А Лозицкий потом начисто переписывает.

– Я пака вижу, што Лазицкий не перэписывает, а чытает журнал! – Шорох вернул Игорю листок с заметками.

– Никак нет, Лозицкий просто ищет в журнале подходящий рисунок для боевого листка.

– Это правда? – спросил Шорох у Лозицкого.

– Так точно.

Но от въедливого младшего сержанта, еще не прослужившего и года, а потому чрезвычайно довольного своим командирским положением, отделаться было не так-то просто. Он увидел листок с уже завершенным рисунком и спросил:

– А это што, разве не листок?

– Листок, – ответил Тищенко.

– Так ведь он с рысункам?

– Мы хотели, как лучше, чтобы найти стреляющего солдата. Как раз по теме получилось бы. Если сейчас Лозицкий найдет, он еще раз перерисует, а этот листок для другого раза оставим. А если не найдем, придется на этом рисовать, – соврал Игорь.

Но Шорох воспринял слова Тищенко с недоверием, и игру пришлось продолжить. Сделав серьезное лицо, Тищенко озабоченно спросил у Лозицкого:

– Ну, как – ничего нет?

– Как назло – нет! – подыграл Лозицкий.

– Товарищ младший сержант, может нам уже на этом рисовать, раз новой картинки нет? – Игорь вновь подал листок с рисунком.

– Вы тут слишкам не мудрыте – к ужыну уже нада павесить. Пишыте на этом.

Курсанты сдержанно улыбнулись в спину уходившему Шороху, а когда сержант вышел из ленкомнаты – от души расхохотались.

– Ловко врешь, а я сразу даже не знал, что и ответить. Думал – все, приплыли! – похвалил Игоря Лозицкий.

– Просто не надо тормозить. А то могли бы и на очки пойти. Скажи спасибо, что Шорох – дурак! Если бы был поумнее, мог спросить – зачем это художнику Лозицкому рисунок, если он и сам может нарисовать?!

– Ну и пусть бы спросил. Я бы ответил, что нельзя без образца – можно пропорции сделать неверно или еще что-нибудь в этом роде. Или форму, к примеру, неправильно нарисовать. Он все равно разбирается в этом, как свинья в апельсинах, – возразил Лозицкий.

Закрыв журнал, Лозицкий взял листок с заметками Тищенко, пробежался по нему глазами и спросил:

– А почему про результаты стрельбы не написал? Это ведь самое главное – потому и листок сегодня выпускаем.

– Сейчас напишу. Ты пока это переписывай, а я тем временем все сделаю.

Игорь дописал письмо и лишь потом принялся за заметку: «Сегодня второй взвод провел плановое занятие по огневой подготовке. В целом показал неплохие результаты, так как общее количество выбитых очков выше, чем у других взводов. Лучше всех стрелял курсант Улан, выбивший двадцать девять очков из тридцати…» «Денисов приказал отметить лучших во взводах, но может и в отделениях надо?» – после короткой борьбы между собственным тщеславием и опасением быть в нем обвиненным, Игорь продолжил заметку: «Лучшим во втором отделении был курсант Тищенко. Он выбил двадцать одно очко. Хорошо стрелял курсант Гутиковский, выбивший столько же». Про Гутиковского тоже нужно было упомянуть, раз уж Тищенко написал и о себе. Оставалась самая неприятная часть работы – нужно было написать о тех, кто стрелял плохо. Тищенко не любил этого делать, так как на такие заметки курсанты всегда обижались. Но ослушаться приказа Гришневича Игорь не мог: «Но не у всех все получилось хорошо. Плохие результаты показал курсант Бытько». Написав о Бытько, Игорь решил этим ограничиться и больше ни о ком не упоминать. Лозицкий переписал эту заметку и, дорисовав кое-что в «рейнджере», прикрепил боевой листок на специальный стенд в коридоре. Тищенко с удовлетворением отметил, что их листок появился самым первым. Надо было доложить Гришневичу так, чтобы обратить на это его внимание. Игорь предложил доложить Лозицкому, но тот наотрез отказался лишний раз появляться перед сержантом, и Тищенко пришлось докладывать самому.

Игорь застал Гришневича за чисткой сапог. Сержант поставил ногу на табуретку и яростно тер сапог старым подворотничком. Подождав, пока Гришневич закончит, Игорь торжественно доложил:

– Товарищ сержант, боевой листок второго взвода готов и уже находится на стенде. Только я не знаю – может быть все же не сегодня надо вывешивать? Там кроме нашего листка больше ничего не висит…

– А вы что, одни делали его в ленкомнате? По-моему там редакторы и с других взводов были?!

– Так точно – они и сейчас там листки делают. Но я думал, раз они не торопятся, то может надо к завтрашнему ужину сделать.

– Надо сегодня. Это хорошо, что вы раньше других сделали, а то младший сержант Шорох говорил, что вы там не очень то и спешили. Иди, и готовьтесь к ужину.

– Есть! – ответил Игорь, довольный тем, что удачно «прогнулся» и… сел на табуретку, потому что идти было некуда – его место было здесь.

– Тищенко!

Игорь поднял голову и увидел Бытько. «Начинается – уже прочел и теперь, наверное, ругаться пришел», – решил Игорь.

– Чего тебе надо?

– Можно тебя на пару слов?

Игорь понял, что Бытько не хочет ничего говорить при Гришневиче, и это еще больше укрепило его подозрения, которые вскоре полностью подтвердились.

Бытько отвел Игоря в кубрик первого взвода и недовольно спросил:

– Почему ты только про меня написал? Я что – один плохо стрелял, что ли?! А Кохановский? Он ведь только на одно очко больше, чем я выбил, а Коршун – на три!

– Вот видишь, Бытько, хоть на одно или на три, а все же больше, чем ты. К тому же скажу тебе по секрету – о тебе сам Гришневич приказал написать, – невозмутимо парировал Тищенко.

– Гришневич?! Неужели, правда, а?

– А зачем мне врать? – вопросом на вопрос ответил Игорь.

– И чего это про меня? А, да… Я ведь меньше всех выбил…, – Бытько начал нервничать и его лицо приобрело свое обычное трагикомическое выражение. Теперь уже Тищенко в отместку не хотел отпускать Бытько слишком быстро и мрачно заметил:

– Да, Бытько, залетел ты – я тебе сочувствую. И наказать тебя решили, по-моему, несправедливо…

– Наказать?! Что такое?… Почему? – Бытько побледнел и обеими руками вцепился в Игоря.

Тищенко нестерпимо хотелось расхохотаться, но нужно было продолжать игру, и, едва сдерживаясь, он начал на ходу сочинять небылицу:

– Я случайно подслушал разговор взводного с Гришневичем. Взводный сказал, что надо бы тебя наказать за плохую стрельбу, а Гришневич ему – Бытько, мол, у нас на хорошем счету, всегда добросовестно уставы изучает… Даже сказал, что собирался тебя в увольнение на присягу отпустить.

– А взводный?

– А что взводный? Взводный разозлился и как закричит: «Этого чертового Бытько и близко в увольнение не отпускать! Он целый месяц весь наш взвод позорит!»

– Неужели не отпустит? Я ведь матери сказал, что меня в увольнение… А теперь что?

– Может и отпустят. Взводный потом отошел и сказал, что этот вопрос он позже решит – все же Гришневич за тебя здорово заступился. А твоя мать, как и другие, в любом ведь случае приедет, так что не переживай.

Опустив голову, Бытько в глубокой задумчивости пошел к своей кровати. «Будешь знать, как приставать со своими дурацкими расспросами», – злорадно подумал Тищенко, но все же ему было немого жаль товарища, и курсанты начали мучить угрызения совести.

– Чего было надо Бытько? – спросил подошедший Лупьяненко.

– Спрашивал, зачем я только его в боевой листок вписал.

– От этого он такой грустный?

– Почти. Я ему сказал, что это Гришневич приказал сделать и сказал, что взводный грозится его целый месяц в увольнение после присяги не отпускать, – с напускным смехом ответил Тищенко.

– Взводный и в самом деле так сказал?

– Нет, конечно. Я пошутил, а этот дурак и поверил.

– Бытько всего и так боится, а ты еще его пугаешь, – улыбнулся Лупьяненко.

– Он еще, чего доброго, матери напишет, чтобы не приезжала. Как думаешь? – на этот раз уже серьезно спросил Игорь.

– Как пить дать, напишет!

– Ладно, я ему завтра с утра скажу, что пошутил. Ты только мне напомни, – решил Тищенко.

– Тищенко!

– Й-я! – уже в который раз за свою недолгую службу гаркнул Игорь, услышав свою фамилию на вечерней поверке.

К самой поверке Тищенко уже привык и давно перестал нервничать. Его внимание, раньше всецело сосредоточенное на собственном крике и стойке «смирно», получило теперь полную свободу, потому что все вышеперечисленное курсант выполнял уже автоматически. Вниманию делать было нечего, и оно переключилось на фамилии, называемые тремя дежурными по роте, изо всей силы старающимися перекричать друг друга:

– Мироненко, Рысько, Ненчик, Калинович! – выкрикивал Сапожнев фамилии третьего взвода.

– Иваненко, Ямов, Бумагин! – вторил ему дежурный третьей роты.

– Филоненко, Бембель, Заслонов! – чуть запаздывал дежурный первой.

Игорь вспомнил, что вначале, когда курсанты только пришли в учебку, на первых проверках всем слышалось не «Бембель», а «Дембель». Это очень забавляло сержантов всего батальона: «Еще недели не прослужил, а уже – дембель». «А Заслонов может какой-нибудь дальний родственник самого Константина Заслонова? Чего в жизни не бывает – мир тесен. Но, скорее всего, просто однофамилец. Интересно, были ли великие люди по фамилии Тищенко?» – размышлял Игорь, лениво разглядывая крышу казармы.

Сразу после проверки Гришневич построил взвод в проходе казармы и заявил:

– К завтрашнему утру, то есть к подъему каждый из вас должен быть постиран и одет по форме одежды. Всем ясно?

Всем было абсолютно неясно – до отбоя оставалось всего каких-нибудь полчаса, и никто из курсантов не представлял, как за это время можно постирать хэбэ. Поэтому на вопрос сержанта взвод ответил настороженным и угрюмым молчанием.

– Я не понял, бойцы! Я спрашиваю – всем понятно? Бытько, тебе понятно?

– Так точно!

– Байраков?

– Почти, товарищ сержант.

– И что же тебе непонятно?

– Товарищ сержант, мы ведь никак не успеем до отбоя постирать, да? – выразил общую озабоченность Байраков.

– Похоже, что так. Но это сути дела не меняет – завтра вы все должны стоять в постиранном хэбэ.

Ответ сержанта еще больше удивил и озадачил взвод.

– Товарищ сержант, значит, нам можно после отбоя задержаться? – Байракову показалось, что он понял, к чему клонит Гришневич.

– Я не понял, Байраков! В десять ноль ноль вы все должны лежать в кроватях! После отбоя не может быть никаких задержек! Понятно?

– А как же тогда постираться? – удивился Байраков.

– Для вас личное время начинается с двух часов ночи. В два часа можно проснуться и, не издавая шума, приступить к выполнению того, что не успели выполнить днем. А именно: подшиться, постираться, погладиться и тому подобное. Это можно делать хоть до самого подъема. Предупреждаю – после подъема в строю не должно быть людей, одетых не по форме одежды. Никаких отговорок вроде «хэбэ мокрое и сушится» я принимать не буду, а буду, а как вы сами понимаете, наказывать. Хочу дать вам два совета. Совет первый – если хэбэ при подъеме будет все еще мокрым, надевайте его прямо на себя, чтобы быстрее высохло. Совет второй – вы можете проспать и ничего не сделать. Чтобы этого не произошло, попросите, чтобы дневальный в два часа разбудил кого-нибудь из вас. Он разбудит одного, а тот по очереди всех остальных. Хэбэ лучше всего стирать на полу в умывальнике жесткими щетками. Хэбэ надо густо намылить и затем тереть. Теперь все ясно?

– Так точно! – гаркнул взвод.

– Разойдись! Приготовиться к отходу ко сну.

Каменев сходил к дневальному и договорился, чтобы тот в два часа разбудил их ряд. Игорь с большим неудовольствием воспринял «сюрприз», приготовленный сержантом и теперь проклинал своего командира самыми скверными словами. Тищенко плохо спал прошлую ночь, потому что внутри организма что-то нестерпимо ныло, и весь день надеялся отоспаться в эту ночь. Теперь же выходило, что и в этот раз особенно поспать не придется. «Надо же, очередная тупорылость – нет бы днем время для стирки выделить, так ночью заставляют. А ведь солдат по уставу должен восемь часов отдыхать. Только плевал Гришневич на этот устав – он сам себе устав! А может не стираться в этот раз, а просто погладиться и лечь спать? Может Гришневич ничего и не заметит?», – Игорь с надеждой принялся разглядывать свои штаны. Сзади они были гораздо чище, чем у других курсантов, потому что у Тищенко не было дурной привычки приседать на голенища сапог при их чистке. Зато спереди, чуть выше колен чернели какие-то подозрительные пятна непонятного происхождения – то ли это был застывший жир, капнувший где-нибудь в столовой, то ли просто самая обыкновенная грязь. «Все же придется стирать», – огорченно подумал Тищенко. С хэбэ было проще – грязными были только рукава, и можно было не мочить все подряд, а застирать только грязные участки.

– Рота – отбой! – вместо кукушки крикнул дневальный.

«Надо быстрее уснуть, чтобы время впустую не тратить – потом спать мало буду», – решил Игорь. Но чем больше он старался уснуть, тем больше начинал нервничать, в результате чего не смог уснуть и через час. «Неужели уже одиннадцать? Вот черт, уже целый час впустую прошел! Может, баранов посчитать, как в книжках делают?» – стараясь не шуметь, Игорь завел пружину часов, откинулся на подушку и принялся воображать отару. Но его хватило только на шесть баранов, а потом считать надоело – мысли сами собой стали возвращаться к событиям прошедшего дня. Игорь, уже в который раз, вспомнил, что у него лучший результат по итогам стрельбы в отделении и радостно улыбнулся. Предавшись приятным мыслям, Тищенко быстро забыл о своем недавнем раздражении бессонницей и, полностью успокоившись, незаметно для себя уснул.

Cны сменяли один одного с какой-то едва уловимой быстротой, и Игорь постоянно оказывался в самых различных ролях. То он был капитаном Томченко и отдавал приказы на разводе, то ему снилось море, и Игорь почти физически слушал ласковое щекотание теплой, прозрачной воды, которой играли набегавшие на пляж волны.

– Тищенко, Тищенко. Вставай!

– Что такое? – недовольно буркнул сквозь сон Тищенко.

– Вставай, говорю! Пора стираться, – настойчиво тряс Игоря Лупьяненко.

– Сейчас, уже встаю…, – сказал Тищенко, но меньше всего в этот момент ему хотелось покидать такую теплую и уютную кровать.

Лупьяненко тем временем уже оделся и брал из тумбочки мыло и щетку:

– Скоро ты там? Или вставай, или я один пойду. Мне тоже мало радости ждать, пока ты тормозишь.

– Да встаю я, заколебал! – угроза возымела действие, и Тищенко вскочил с постели.

Игорь хотел, было, по примеру Лупьяненко натянуть штаны, но, вспомнив о том, куда собрался идти, удивленно спросил у соседа:

– Слушай, а зачем ты оделся? Все равно ведь придется сейчас раздеваться, когда начнем стирать.

– А я и сам не знаю – не сообразил спросонья. Зато теплее будет…

– Пока от кровати до умывальника дойдешь?

– Хотя бы и так.

Шутки окончательно разогнали сон Игоря, и он тоже принялся за сборы. Взяв все, что было нужно для стирки, Тищенко вдруг обратил внимание на то, что кроме них двоих весь остальной взвод спал.

– Я не понял, однако… Слушай, Лупьяненко, а они что – решили забить на Гришневича? Или их еще надо разбудить? – удивленно спросил Игорь.

– Не надо никого будить. Все, кому нужно, уже в умывальнике. Я ведь не виноват, что ты столько времени тормозишь – уже постираться успели бы, наверное, пока ты треплешься. Просто мы решили, чтобы всем не толпиться – стираться по очереди. Вначале наша сторона, а потом та. Наши уже почти все постирались и погладились.

– Так они ведь лежат?!

– Я ведь объясняю – свое сделали и легли. В умывальнике сейчас Ломцев, Туй и Валик. Плюс мы с тобой. Как только кто-нибудь из нас закончит – разбудит вместо себя кого-нибудь с той стороны.

– А я и не заметил, что их нет, – махнул Тищенко рукой в сторону кровати Туя.

– Это просто одеяло так лежит – кажется, будто спит человек.

– Кстати, а сколько сейчас время?

Лупьяненко долго пытался разглядеть в темноте стрелки часов и, наконец, не совсем уверенно сказал:

– Вроде бы пять минут четвертого. Стрелки плохо видно.

– Для сна совсем мало времени осталось. Пошли быстрее, – стал торопиться уже Игорь.

Дневальный, лениво дремавший на тумбочке, заслышав шарканье тапок идущих курсантов, испуганно вздрогнул и вскочил на массивную резиновую подкладку для ног. Но, увидев, что это не сержанты, что-то недовольно пробурчал и вновь принял свое прежнее тоскливо-сонное положение. Тем временем стирка в умывальнике шла полным ходом. Валик мочил в раковине свое хэбэ, а Ломцев и Туй яростно терли щетками свои распластанные на плитках пола штаны. Лупьяненко быстро сбросил с себя хэбэ и затолкал его в туже раковину, в которой замачивал свое Валик. Игорь хотел, было, последовать их примеру, но вовремя вспомнил, что Гришневич приказал быть к подъему не только чистыми, но и более – менее сухим. «Зачем мочить все хэбэ – я лучше грязные места застираю. Будет и чисто, и высушивать легче», – решил Тищенко. На штанах Игорь аккуратно застирал только низ и колени, а на хэбэ – концы рукавов и полы куртки. Получилось неплохо, а главное – гораздо быстрее, чем у стиравшего рядом Лупьяненко. В умывальнике было сыро и холодно. «И как тут только зимой стирают?» – подумал Тищенко. Несмотря на то, что Игорь буквально дрожал от холода и все время усиленно двигался, его начало неодолимо клонить ко сну. Тищенко вначале безуспешно пытался с этим бороться, но, в конце концов, почувствовал, что если сейчас не закончит стирать, то заснет прямо на холодном плиточном полу. Ломцев и Туй уже закончили стирку и, отжав хэбэ, понесли его сушить и одновременно гладить в бытовку. Ломцев к тому же сходил в кубрик и разбудил Улана, Стопова и Мазурина, чтобы они заняли освободившиеся места. Игорь помог Валику выкрутить штаны, затем вместе с Лупьяненко занялся своим хэбэ. Воды вышло мало, но Тищенко особенно не старался отжимать, опасаясь, что намокнут нетронутые стиркой сухие участки. Лупьяненко стирал полностью, поэтому его хэбэ отжимали на совесть. После каждого оборота из отжимаемых штанов лились целые водные потоки. Хорошо все выкрутив, курсанты тоже поспешили в бытовую комнату – было всего два утюга и ими нужно было вовремя завладеть. Бытовая комната была сравнительно небольшим по размеру помещением метра три в ширину и где-то около шести в длину. Главной ее отличительной особенностью было то, что бытовая комната внешне была совершенно не похожа на все остальные. От пола и до самого потолка она была отделана листами ДВП, покрытыми ярким, кумачовым бархатом. Остальное пространство, в том числе и потолок, было покрыто фанерой, имитирующей полировку. Вдоль стен располагались небольшие, удобные полочки, все вместе образующие одну единую полку. Над полочками были приделаны зеркала, в промежутках между которыми находились электрические розетки. Над каждой розеткой висело по одному светильнику. Зажженные светильники многократно отражались в зеркалах, и по вечерам бытовая комната напоминала маленький уголок какого-нибудь дворца. Бытовка была единственным по-настоящему удобным и красивым местом во всей казарме. Может быть из-за внутренней отделки, а может и из-за своих небольших размеров – в армии больше всего надоедают длинные заборы и огромные, неуютные помещения.

Разложив штаны на специальной гладильной доске, напоминавшей небольшой журнальный столик, Игорь принялся сушить их утюгом. Чтобы ненароком не сжечь свою форму, Тищенко переключил утюг на минимальный нагрев, но вскоре убедился, что переключатель давно сломан и не действует.

– Что ты все переключатель крутишь? Он не работает.

– Да я и сам уже понял, что не работает, – ответил Игорь Антону.

– Ты не бойся – штаны не прогорят, они ведь мокрые.

Это у тебя мокрые, а я только некоторые места застирал.

– Все равно не сожжешь. Но если ты так боишься, то просто не держи утюг на одном месте и все будет нормально.

– Ладно – не учи ученого! Я это и сам знаю, – недовольно буркнул Игорь.

Тищенко не понравилось, что Лупьяненко начал его поучать.

Антон же пропустил бурчание Игоря мимо ушей и продолжал молча гладить хэбэ. Стрелки на штанах у Лупьяненко получились гораздо лучше, чем у Игоря потому, что мокрому всегда легче, чем сухому, придать нужную форму. Игорь это хорошо понимал и особенно не огорчился.

– Ну, как у тебя – еще мокрое? – спросил Антон.

– Почти сухое.

– А у меня не совсем – рукава еще влажные. Может в сушилку повесить?

– Ты же уже погладил… В сушилке может помяться, да и вообще… кто-нибудь сопрет до утра. Лучше положи на табуретку, а по подъему на себя оденешь – вот оно и подсохнет.

– Ты думаешь? – нерешительно спросил Лупьяненко.

– Конечно! Чего тут думать? Пошли быстрее – спать пора. Уже без пяти четыре, – Игорь начал приходить в раздражение из-за нерешительности Антона.

Тищенко уже с полчаса занимала не столько стирка, сколько желание как можно скорее лечь в постель.

Когда курсанты шли назад в кубрик мимо дневального, тот даже не пошевелился – лишь лениво приоткрыл один глаз и тут же закрыл его вновь.

– Смотри, ему даже посмотреть лень! А помнишь, как он вначале каждого шороха шугался? – улыбнулся Игорь.

– Заколебался он шугаться – и каждого шороха, и нашего Шороха. Если бы мимо тебя каждые пять-шесть минут кто-нибудь ползал, ты тоже, наверное, шугаться перестал бы, – ответил Лупьяненко.

Разбудив Шкуркина, Бытько, Албанова и Байракова, курсанты на цыпочках отправились к своим кроватям. По пути Игорь едва не опрокинул табуретку Гутиковского, зацепившись за ее ножку не по размеру большими тапками.

– Тише ты – Гришневич проснется! – зло шепнул Лупьяненко.

Но никто не проснулся, только Гутиковский беспокойно зашевелился и что-то пробормотал во сне. Постель уже остыла, и замерзший Игорь долго не мог отогреться. Но едва холод немного отступил, Тищенко сразу же погрузился в дремотное состояние и вскоре уснул.