Текст книги "Учебка. Армейский роман (СИ)"

Автор книги: Андрей Геращенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 48 страниц)

Прошло полчаса. Упрямая кисть ни за что не хотела приобретать «человеческий вид», упорно игнорируя старания Игоря. В конце концов, Тищенко потерял последнее терпение, вытащил из-под ванны краску и принялся за дело. Первые же мазки убедили студента в том, что вряд ли было бы хуже, если бы вместо кисти он использовал простую щепку. Краска упорно не желала размазываться – лишь стекала с кисти жирными масляными струями. Игорь уже собрался было прекратить свое неудавшееся начинание, но тут заметал, что по прошествии некоторого времени краска, особенно там, где он красил вначале, растеклась довольно гладким, почти зеркальным слоем. Тищенко обрадовался, что законы физики помогли справиться с «кистевым саботажем» и с удвоенной энергией принялся за работу. Через два часа половина спальни сияла блеском свежеокрашенной поверхности. Тищенко был горд и доволен своей работой. Однако его ждало большое разочарование. Вечером мать принесла новую кисть и, докрашивая комнату, Игорь был неприятно удивлен тем, что окрашенная ранее территория заметно возвышалась над остальным полом, что недвусмысленно указывало на, мягко говоря, излишнюю толщину слоя краски. Вдобавок ко всему пол высох только к вечеру двадцать пятого. Окраска зала прошла более успешно и немного укрепила пошатнувшийся престиж способностей Игоря в вопросах ремонта.

Глава третья
Военкомат

^{Прощание с домом. Пути господни неисповедимы. Является ли человек, сдавший паспорт и получивший военный билет, гражданином СССР? Первые сравнения областного военкомата с царской тюрьмой. Тищенко сожалеет о том, что вместо плавок одел семейные трусы. Медкомиссия. «Купцы» и «товар». Тищенко попал в Минск. Новые знакомства. Грусть расставания. Алексеевич рассказывает армейские страшилки.}

– Игорек, вставай.

– У?

– Сынок, надо вставать. Пора в дорогу, – мама немного виновато будит Игоря.

Игорь быстро просыпается, чувствуя значимость этого утра для своей жизни. «Ну, вот и все, последнюю ночь дома переночевал», – сами собой в голову Тищенко лезут не очень веселые мысли. Игорь приподнимается с дивана и проводит ладонью по своей голове. Рука ощущает легкое колючее покалывание.

– Ну что, лысый, пора на службу, – сам себе произносит Тищенко.

– Солдат, ты уже проснулся? – пытается шутить Славик, но шутка получается какой-то неестественной и грустной.

Славик вчера вместе с тетей Олей приехал из Донецка. «Все же не усидел, приехал проводить. А я уж думал, что больше и не увижу его до армии», – Игорь тепло взглянул на Славика. Славик сосредоточенно возится с новыми, купленными в Донецке дешевыми электронными часами, привлекая внимание Игоря к своему богатству. Но Игорю не до часов, и Славик разочарованно откладывает их в сторону. В комнату лениво входит толстый, черно-белый кот Мурик – самый важный и самодовольный жилец. Уже одно это говорит о том, что Мурик – любимец семьи. В бетонных клетках-квартирах современных городских джунглей из рукотворных скал любое живое существо (а такое симпатичное, как Мурик – в особенности) пользуется любовью людей, скрашивая недостаток общения с природой. Вообще же, кот имел одно официальное имя (к такой важной особе слово «кличка» явно неприменимо) – Мурик и целую кучу неофициальных кличек (теперь уже можно), придуманных братьями: Мурзик, Бусинка (за хитрые, черные, блестящие угольки-глаза), Кусачая Муха Це Це (исключительно из-за аналогичной со своей тезкой из Африки вредности). Последняя кличка вскоре была упрощена до Цеце, а потом добавилось окончание и появилось второе имя – Цецеш (иногда Цецеша). Глядя на толстого, самодовольного кота, было трудно поверить в то, что всего два года назад это был маленький, грязный и больной котенок, влачащий в подвале свое никчемное, жалкое существование, не имевший и тени надежды на приход лучших времен. Сейчас это был респектабельный молодой кот, чувствующий себя хозяином квартиры. Наблюдая за той важностью, с которой кот шел по комнате, Игорь невольно улыбнулся. Поднявшись с дивана, Тищенко погладил довольно урчащего Мурика и принялся одеваться. Одежда была специально подобрана еще накануне. Это было сделано с учетом конечного пункта прибытия. Вообще, почти все призывники старались, одной стороны, не брать во время призыва хорошие вещи – их все равно не возвращали, но с другой стороны, никто из восемнадцатилетних мальчишек не хотел выглядеть оборванцем, поэтому одежда оказывалась не такой и ужасной. Игорь натянул свои коричневые вельветовые штаны, верой и правдой служившие ему весь год обучения на первом курсе, старую клетчатую рубашку и почтенный сине-белый японский свитер, подаренный тетей, которая, в свою очередь, купила его лет двенадцать назад. Но свитер сохранил остатки своего «солидного» происхождения, так что смотрелся еще неплохо. На ноги Игорю предстояло обуть светло-коричневые спортивные вельветки.

Сразу после завтрака подъехал «козелок» – уазик. В дом вошел отец и стал торопить:

– Давайте быстрее, пора ехать – а не то к восьми можно опоздать.

В восемь утра Игорь должен быть в Витебском горвоенкомате.

Игорь еще раз пересмотрел свои личные вещи и документы: паспорт СССР, комсомольский билет, приписное свидетельство со счастливым номером ПБ 222 000, сотня конвертов без марки, несколько тетрадей, носовые платки, пара книжек, зубная щетка, мыло, одеколон и прочая мелочь. Вроде, ничего не забыл. Игорь еще раз внимательно просмотрел целлофановый мешочек и, убедившись, что все на месте, уложил его в толстый полиэтиленовый пакет, до верху набитый провизией. Присев по русскому обычаю на дорожку, все вышли на улицу. Игорь в последний раз осмотрел двор, стоящий радом детские садик и сел в «козелок» на переднее сиденье. Сзади сели Славик, отец и мать.

– Ну что, поехали? – спросил шофер, обернувшись к отцу.

Тот молча кивнул.

Шофер надавил на газ и «козелок» понес Игоря навстречу новой жизни. Тищенко смотрел на последние дома Городка и думал: «Теперь только через два года я увижу мой город». От таких мыслей делалось грустно, поэтому Игорь стал смотреть по сторонам, стараясь не думать об этом. Стройные тополя, мелькающие июньской зеленой стеной по обеим сторонам дороги, наводили на воспоминания опрошедшем. То из памяти всплывали совсем недавние события, то такие, которые, казалось, навсегда остались в самых глубоких ее недрах…

Проводы прошли скромно – не было никого из чужих: мать, отец, тетя Оля, Славик и Игорь. Игорь выпил немножко шампанского только после многочисленных уговоров отца, решив, в конце концов, исключить этот шипучий благородный напиток из списка самозапрещенных к употреблению. Тищенко вспомнил проводы Гутовского и улыбнулся: настолько разительным и странным показалось ему свое исправление.

На одном из очередных поворотов внимание Игоря привлекла темноволосая девушка, «голосующая» «козелку». Проехали мимо, так как свободных мест не было. «Чем-то она на Ольгу похожа», – машинально подумал Игорь и тут же поймал себя на этой мысли: «Интересно, почему это я ее вспомнил?»

Тищенко учился вместе с Ольгой в школе. Она пришла к ним в класс в сентябре восемьдесят второго, с первого взгляда, покорив Игоря своими томными, глубокими, почти черными глазами, пышными и такими же черными косами, мягким, гортанным голосом и самое главное – отсутствием в речи ругательств и грубостей, что было большой редкостью. Ольга Березнякова разительно выделялась среди одноклассниц, как внешней красотой, так и нежной, женственной душой. Тищенко полюбил Ольгу после первой встречи той драматичной, чистой, искренней юношеской любовью, которую часто называют как-то математически-сухо первой. Игорь вспомнил, с каким восторгом он бегал каждое утро в школу с надеждой снова и снова видеть Ольгу, говориь с ней. Девятый класс прошел на каком-то едином, удивительно-прекрасном дыхании. Но прошло, лето и Игорь стал понемногу прозревать, все сильнее чувствуя горечь неразделенного чувства. Тищенко ясно понял, что ему трудно чем-то заинтересовать Ольгу. Он был маленьким, худым парнишкой, вдобавок ко всему совершенно бездарным в спорте и игре на гитаре. Умение хорошо плавать и некоторые успехи в учебе на взгляд Игоря были слишком жалкими на фоне вышеперечисленных недостатков. Когда Игорь полностью это «понял», он окончательно (так ему, во всяком случае, казалось) разорвал свои отношения с Ольгой. В разговоре с Березняковой Тищенко стал часто проявлять намеренную грубость, прикрывая ею свое поражение и бессилие и ужасно жалея в душе о каждом таком случае. После школы Ольга уехала не то в Ленинград, не то в Псковскую, область – Игорь точно не знал, и после этого они больше не встречались. Игорь всегда завидовал Гутовскому, так как знал, что Ольга симпатизирует его другу, и испытывал к их взаимоотношениям совершенно противоречивые чувства: когда Гутовский проявлял ответную симпатию, Игоря мучила ревность, когда же Сергей не замечал Ольгу – Тищенко обижался на друга за его «толстокожесть». «Вот она – судьба, о которой нам все говорят. Год назад мы все вместе были на выпускном вечере, и вот теперь за сотни, а может быть, и тысячи километров друг от друга: Гутовский в Калининграде марширует на побережье Балтийского моря, Жалейко, может быть, едет куда-нибудь в Сибирь к месту службы, а Березнякова учится в каком-нибудь российском городе. Как тут не вспомнить выражение «пути господни неисповедимы». Кто знает, что с нами со всеми будет через два года?», – размышлял Игорь.

«Козелок» въехал в Витебск и через несколько минут свернул в одну из боковых улиц. Тищенко знал, что отец должен ехать в командировку, а для этого ему необходимо оформить документы в «Облагропромтехнике». Серое, непритязательное здание представляло собой типичный образец областной конторы средней степени солидности – стандартные окна, полное отсутствие балконов и несколько машин на стоянке. Отец пробыл в здании минут десять, и вскоре «козелок» поехал дальше. Вот и развилка на Полоцк. Здесь нужно расставаться с отцом. «Когда теперь увидимся вновь? Лишь через два года», – сам у себя мысленно спросил и точно также ответил Тищенко. Все, кроме шофера, вышли из машины. Отец тепло взглянул на Игоря, вздохнул, взял в свою руку ладонь сына и долго тряс ее, приговаривая при этом:

– Служи, сынок. Время быстро пройдет. Я три года служил. А мы… Я, Славик и мама… Ждать тебя будем…

Волнение мешало отцу говорить. Игорь тоже почему-то разволновался и вообще ничего не говорил. Наконец, отец отпустил его руку и нерешительно сказал:

– Поехал я, сынок. До свидания.

– До свидания…, – это было все, что смог выдавить из себя Игорь.

Отец сел в «козелок» и, когда машина тронулась, помахал рукой в открытое окошко.

– Пошли на остановку, Игорек, еще к Анне Николаевне заехать нужно, – мягко сказала мама.

Анна Николаевна Шадько была очень дальней родственницей семьи Тищенко, но в жизни иной раз бывает так, что люди сближаются независимо от степени родства. На несколько сотен километров вокруг у Тищенко не было других родственников, и это очень сблизило обе семьи. В детстве Витебск казался Игорю огромным и удивительным городом, а Анна Николаевна и ее муж Сергей Иванович – самими учеными и культурными людьми в мире. В этом не было ничего удивительного: во-первых, эта чета и в самом деле имела право на такую характеристику – Анна Николаевна много лет проработала учительницей русского языка и литературы, затем занималась партийной работой в обкоме партии. Сергей Иванович воевал, потом занялся наукой и, защитив кандидатскую, работал преподавателем в ветеринарном институте, который, к слову, закончила и Елена Андреевна. А во-вторых, в детстве мы все возводим неординарных положительных людей в ранг своих кумиров, недосягаемых для любой критики. Уже давно Анна Николаевна и Сергей Иванович нигде не работали – возраст и болезни брали свое, но все же их квартира по-прежнему производила впечатление чего-то особенного и интересного, поэтому Игорь был и сам рад случаю зайти к Шадько.

Шадько жили в большом пятиэтажном «синем доме», хорошо известном всем витебчанам. За свой темно-синий фасад дом получил кличку «клякса». Во многих его квартирах жили номенклатурные работники нынешние, либо номенклатурные работники в прошлом. В народе жильцов дома называли «шишаками», очевидно произведя сей неологизм от слова «шишка» – солидный руководящий товарищ. Остальные квартиры занимали представители научной и творческой интеллигенции: артисты расположенного недалеко от дома театра имени Якуба Колоса и представители различных учебных заведений. Дом стоял в самом центре города и в отношении географическом занимал, пожалуй, наиболее выгодное положение.

Как обычно, Шадько встретили гостей очень гостеприимно. Елена Андреевна в середине беседы расстроилась и стала высказывать свои опасения по поводу здоровья Игоря. Игорь почувствовал себя неловко и попытался переменить тему разговора. Ему на помощь пришли Сергей Иванович и Анна Николаевна. В конце концов, после того, как в беседу включилась и дочь Анны Николаевич Ирина, удалось убедить мать Игоря в том, что в армии хорошие врачи и в самом крайнем случае Игоря положат в госпиталь и подлечат. Сергей Иванович высказал твердую уверенность в том, что в армии Игорь окрепнет и возмужает. Попрощавшись с Шадько, все отправились в военкомат. К группе провожающих присоединилась Ирина Сергеевна. Показалась улица Суворова. Проходя мимо старого здания ратуши – своеобразного символа города, Игорь увидел его одетым в леса и закрытым на реставрацию. Казалось, что начавшиеся ремонтные работы и внезапное изменение неторопливо-размеренной жизни старинной постройки удивительно гармонировали с грядущими переменами в жизни Игоря.

Вот и горвоенкомат. Возле старого двухэтажного здания стояло множество призывников, хорошо выделяющихся из толпы провожающих своими гладко бритыми головами. Тищенко улыбнулся: ему казалось, что каждая голова излучает какое-то сияние. «Ну, прямо святые», – подумал Игорь.

До восьми оставалось еще минут десять, и мало кто из призывников спешил раньше срока оставить волю. Тищенко вместе с родственниками расположился слева от главного и единственного входа в тени широкого, раскидистого ясеня. Минут через пять к военкомату подошел однокурсник Тищенко Андрей Шалко, точно так же аккуратно остриженный «под ноль». Андрей жил далеко – в Докшицком районе, поэтому провожать его пришел друг, живший с Андреем в одной комнате в общежитии. И имя, и фамилия друга Шалко были киношными – Федя Колескин. Не успели и поздороваться, как следует, как из военкомата вышел какой-то офицер и крикнул, чтобы призывники входили. Мать поцеловала Игоря и стала торопить:

– Давай, сынок, а то ругаться будут, иди – пора уже…

Игорь увидел, что в уголках маминых глаз показались маленькие, блестящие слезинки.

– Не расстраивайся, мама, все будет хорошо. Давай, Славик, руку на прощанье. До свидания, тетя Оля, тетя Ира. Может, еще в областном военкомате увидимся.

Наскоро попрощавшись, Тищенко вместе с Шалко вошел в военкомат, переступив на два года черту, за которой осталась свобода. Он еще не осознавал этого и думал больше не о том, что ждет впереди, а о возможной встрече с родственниками в облвоенкомате. Игорь удивился тому, что это незначительное, в общем-то, событие вдруг стало таким важным. Игорь не понимал, что это было не осознанным до конца желанием продлить последние часы перед разлукой с привычным образом жизни. Призывников всегда отправляли в облвоенкомат из городского, и там зачастую можно было встретиться с родными.

Идя по старому коридору, заложенному ярко-красным кирпичом, Игорь размышлял о том, как мало значит его собственная судьба в этом потоке людей. Пройдя коридор, ребята оказались в небольшом, до боли знакомом военкоматовском дворике, битком набитом призывниками. К удивлению ребят, часа два ими абсолютно никто не занимался. Прапорщик с красной повязкой на рукаве выполнял одну единственную функцию: не выпускал со двора призывников и не пропускал к ним родителей. Не кажется ли странным читателю, что абсурдно предполагать, будто призывники разбегутся по домам, если час назад они сами пришли сюда, однако тут вступил в действие элементарный, так называемый «армейский фактор», изрядно попахивающий ГУЛАГовским ветерком.

Через час в томительное ожидание, угнетающее своей бесцельностью, внедрилось некое разнообразие происходящего. Вначале вышел какой-то офицер и, застав на месте преступления призывника, бросившего окурок на землю, заставил того подметать весь дворик. Затем пришел парикмахер и, расположившись на синей табуретке, принялся оголять головы тех, кто наивно полагал доехать «волосатым» хотя бы до части. Скоро вокруг парикмахера собрался плотный круг, со смехом и определенной долей злорадства наблюдавший ликвидацию последних «волосатиков».

Наконец, в одиннадцатом часу небольшими партиями всех начали приглашать в кабинет. Там долго рассказывали о «священном долге», правилах поведения во время следования в часть и еще о чем-то. Игорь слушал без особого интереса, разглядывая своих соседей. Все они казались очень смешными – у многих топорщились оголенные уши и странно белели незагорелые головы. После беседы сказали сдать паспорт и приписное свидетельства. Свидетельство Игоря лежало на самом дне пакета, так что Тищенко изрядно измял все остальное, пока добрался до искомой серой книжечки. По завершении сдачи документов всех опять вывели во двор. Когда все призывники прошли через кабинет, приказали построиться. Строй получился неровным. Во время построения Тищенко и Шалко встретили еще одного однокурсника – Андрея Алексеевича, так что теперь их было трое. Так они и стали рядом. Начали вызывать всех по очереди и вручать военные билеты. Получив билет, Игорь принялся рассматривать свой новый документ. В билете, как это ни странно, Тищенко нашел лишь беглое упоминание о том, что он является гражданином СССР, да и то на последнем развороте документа. Билет был точной копией того, который хранил дома отец Игоря. Размышления Тищенко прервал невысокий, худой капитан:

– Равняюсь! Смир-р-р-но! Отныне, с получением военного билета, вы являетесь не призывниками, а военнослужащими срочной службы со всеми вытекающими последствиями. Вы обязаны беспрекословно выполнять любые приказы воинских начальников, так как с сегодняшнего дня вы являетесь составной частью советских вооруженных сил.

Начали называть фамилии тех, кто должен был отправиться в стройбат. Очевидно, вчера не смогли полностью набрать людей, поэтому сегодня назвали только троих: Скопин, Арутян Ашот, Арутян Андроник. Братья-близнецы из Армении учились в Витебском технологическом институте, поэтому для Игоря оказалось большим откровением направление их в стройбат, давно имевший славу полутюрьмы. Тищенко так и не смог понять, как эти два студента ВУЗа смогут принести больше пользы в стройбате, чем в институте. Всех остальных вывели на улицу и стали сажать в два «Икаруса», ожидавшие у военкомата для того, чтобы отвезти призывников в облвоенкомат. Игорь едва успел отыскать взглядом своих, как двери захлопнулись, и автобусы плавно покатили по оживленному городу.

Подъехали к областному военкомату. Два солдата открыли ворота, и призывники строем вошли на его территорию. Наиболее бойкие спрашивали у солдат:

– Как служба?

Те иронично переглядывались и отвечали:

– А вот приедете, тогда и узнаете.

Во дворе, гораздо более обширном, чем предыдущий, всех построили и объявили, что сейчас призывники будут проходить флюорографию. Во дворе стоял «газик» с металлической будкой, в котором и делали эту процедуру. Дело продвигалось медленно и Тищенко порядком поднадоело стоять в длиннющей очереди, из которой никого не выпускали. После флюорографии повели внутрь военкомата и, опять такими же партиями, стали заводить в кабинет, где выдавали бумаги и объясняли куда и в каком порядке все должны идти для прохождения последней призывной комиссии. Перед комиссией оставалось еще минут пятнадцать и почти все бросились к выходу в надежде подойти к забору и переговорить с провожающими. Но, не тут-то было – у входных дверей всю наивную массу повернули назад и приказали никому не выходить из здания. Тогда самые шустрые устремились искать слабые места: форточки, окна и тому подобное. Надо сказать, что не без успеха – в туалете открывалась форточка и вскоре возле нее возникла настоящая свалка – все стремились высунуть голову наружу и увидеть своих. Внизу у забора также собралась порядочная толпа. От двустороннего крика поднялся такой шум, что обе стороны почти ничего не слышали. Глядя на эту картину, Тищенко вспомнил, что где-то уже видел подобное. А видел это он в одном старом фильме о царской тюрьме, где сидели революционеры и точно так же переговаривались с близкими. Но у революционеров было солидное преимущество – окон было гораздо больше, чем одно. «Да и тюрьма, вроде, царская была, а военкомат, вроде, не тюрьма, да и советский, вроде… А может, так для порядка нужно, все-таки армия, а не шарашкина контора», – философствовал Тищенко. Пока он рассуждал подобным образом, ожидая своей очереди у заветного четырехугольника, пришел майор и всех из туалета выгнал. Затем построил и приказал раздеваться, после чего проинструктировал голый строй, светящийся трусами и плавками всех цветов радуги о «порядке прохождения по кабинетам». Здесь Тищенко был неприятно удивлен тем, что почти все призывники пришли в плавках, делавших передвижение по кабинетам более комфортным, тогда как цветастые трусы Тищенко фасона «как у волка в «Ну, погоди!» привели. Игоря в смущение при первом же взгляде молоденькой медсестры. Тищенко проклинал себя за столь глупую непредусмотрительность. Если молодые медсестры изредка улыбались, то более солидные хранили на лице эмоциональное отсутствие эмоций. Они смотрели на призывников таким взглядом, каким смотрит пастух на стадо коров. Тищенко уже давно потерял в толпе своих однокурсников и теперь неторопливо двигался от одного врача к другому, влекомый тягуче-монотонным течением очереди.

Первый, к кому пришел Игорь, был терапевт. У терапевта две медсестры измеряли рост и вес. Рост Игоря оказался 170 см., а вес – 48 кг. Сестра, взвешивающая Игоря, окликнула вторую:

– Слушай, Вера, что-то у него совсем вес маленький, может он по таблице не проходит?

– Да проходит, по-моему.

– А ты посмотри все же.

– Сейчас.

– Уткнувшись в какой-то справочник и полистав его секунд двадцать, вторая медсестра уставилась на Тищенко так, как будто бы он был виноват в том, что весил так мало, и произнесла ледяным тоном:

– По таблице нельзя меньше сорока пяти, так что подходит. В армии поправится.

После всех измерений Тищенко, наконец, добрался до самого терапевта. Тот, даже не взглянув на призывника, произнес равнодушным тоном:

– Жалобы есть?

– Живот иногда… Там, в деле, наверное…

Терапевт удивленно поднял брови и посмотрел на Игоря. Тищенко понял, что сделал какую-то глупость:

– Он вообще то не сильно болит… Редко довольно… Там у вас… Я только хотел узнать… У меня кардиограмма в порядке?

Две недели назад Тищенко сняли электрокардиограмму, в которой написали следующее: «неполная блокада правой ветви пучка Гиса». Кардиограмму при Игоре подшили в дело, и поэтому Тищенко весьма удивился, когда, полистав дело, терапевт сказал следующее:

– В деле нет ничего, значит все нормально.

Тищенко подумал, что блокаде пучка Гиса не бог весть какая неприятность и спорить не стал. Тем временем терапевт начал приходить в раздражение:

– У тебя все?!

– Все.

Терапевт написал в своей графе «годен» и Тищенко отправился дальше.

Возле кабинета хирурга скопилась большая и шумная очередь. Чтобы как-то скрасить ожидание, кто-то в очередной раз рассказывал старый анекдот, выдаваемый за реальное событие, свидетелем которого якобы был рассказчик:

– Заходит, мужики, один пацан, а ему и говорят: «Снимай трусы». Ну, он снял, значит, а хирург – баба молодая. Полезла она ему яйца щупать, а у него член встал. Баба ему и говорит: «Иди помочи головку, он от холодной воды ляжет». А этот дурак подошел к крану и себе на голову воду льет.

Тищенко на память знал эту историю, но все равно засмеялся, поддавшись общему настроению.

Хирургом действительно была женщина, но, в отличие от анекдота, уже далеко не молодая, а, мягко говоря, слегка пожилого возраста.

– Фамилия?

– Тищенко.

– Становись на «следы».

У стены, под углом в сорок пять градусов, стояло зеркало, перед которым прямо на полу лежали «следы» – пластмассовые контуры для ног. «Интересно, зачем это здесь зеркало», – подумал Тищенко.

– Снимай трусы.

Игорь со смущением проделал эту операцию. Только тут он понял, что зеркало позволяло видеть абсолютно все его интимные части. Игорь уже привык за время многочисленных комиссий к подобным процедурам, но зеркало произвело на Тищенко сильное неприятное впечатление. Игорь уверял себя, что это необходимо, но не мог отогнать навязчивую мысль о том, что его рассматривают, как быка-производителя перед случкой.

– Одевайся.

Игорь с явным облегчением натянул трусы, как вдруг:

– Ну-ка, подожди. Сними.

Пришлось снять. Хирург осмотрела вену, торчащую подозрительной дугой в области паха, но, не найдя в этом ничего плохого, разрешила одеться.

Продемонстрировав на прощание свои способности в приседании и вращении суставов, Игорь вышел в коридор.

Следующим врачом, к которому он попал, был ухо-горло-нос. Едва Игорь переступил порог, как ему сразу же сказали стать в угол. Медсестра попросила Тищенко повторять громко то, что она будет говорить шепотом:

– Один.

– Один!

– Три.

– Три!

– Слышишь меня хорошо?

– Да.

На этом проверка закончилась. Дождавшись своей очереди, Игорь сел к столу врача. Женщина лет сорока подняла глаза и спросила:

– Жалобы есть?

– Кровь иногда идет из носа и насморк…

– Еще что-нибудь беспокоит?

– Да нет, пожалуй.

Тищенко стало неприятно, что к его болезни отнеслись так, как будто бы у него чесался нос, а не шла кровь. Здесь Игорь начал немного жалеть о том, что слишком легкомысленно отнесся к предыдущим медкомиссиям. Раньше он полагал, что лучше особо не распространяться о своих болезнях, так как в противном случае могли начаться всякие отсрочки, и пришлось бы лет пять-шесть ходить на комиссии и во всех своих планах постоянно учитывать возможность призыва. По мнению Игоря лучше было призваться. Тогда и жизнь можно будет планировать пошире, чем на шесть месяцев. Однако после посещения терапевта и ухо-горло-носа в душу Игоря стали закрадываться сомнения в верности своего решении.

С такими мыслями он зашел к невропатологу. Тот постучал молоточком по суставам, и, заставив Игоря закрыть глаза, попросил пальцем дотронуться до кончика носа. После всех этих процедур за Игоря взялся психиатр, сидящий здесь же. Последовали стандартные вопросы:

– Голову ушибал?

– Однажды, в детстве.

– С сотрясением?

– Нет, вроде бы.

– Тогда не страшно. По ночам бродишь?

– Нет.

– В кровать мочишься?

– Нет.

Вообще-то Игорь мочился до семи лет, но потом его вылечила какая-то бабка-ворожея. Оглядев очередь за своей спиной, Тищенко счел за лучшее промолчать, тем более, что было это давно.

После психиатра надо было идти к стоматологу. У дверей зубного почти никого не было – кому хочется, чтобы лишний раз ковырялись во рту всякими железными крючьями. При обнаружении больного зуба его обычно тщательно ковыряли, выясняя степень разрушения, а затем тут же пломбировали, невзирая на то, что не были обезболены нервные окончания. Зубы Тищенко никогда не были похожи на артистические, так что, проверив языком подозрительные неровности на некоторых из них, Игорь предусмотрительно проследовал мимо стоматолога.

Тищенко опасался, что окулист спросит его, почему нет записи о прохождении зубного, но тот не обратил на это абсолютно никакого внимания. Тищенко хорошо видел лишь ШБ, второй ряд букв видел хуже, но прекрасно помнил: МНК (благо, наши таблицы по проверке зрения большим разнообразием не отличаются). Ему поставили по 0,2 на оба глаза и написали, что годен с очками —2,5 диоптрии.

В последнем кабинете председатель комиссии завизировал листок Тищенко фразой «годен к строевой службе», и с хождением по кабинетам было покончено.

После комиссии Игорь отыскал Шалко и Алексеевича, и однокурсники принялись делиться впечатлениями. Не успели они еще как следует наговориться, как вдруг прозвучала команда «Строиться! Вышел все тот же майор и приказал идти в комнаты «на нары». Оба Андрея и Игорь вместе с остальными призывниками отправились размещаться. Комната, куда попали наши студенты, была просторной – в ширину метров десять и в длину не меньше пяти. Практически все пространство помещения было занято широкими деревянными нарами, окрашенными в красно-коричневый цвет. Ребята влезли на верхний ярус, где им показалось удобнее сидеть. Призывники уже давно изрядно проголодались. Расположившись ближе к дощатому возвышению, имитирующему подушку, ребята достали целую гору провизии и приступили к ее интенсивному поглощению, за неимением иного занятия осматривая соседей и обмениваясь по этому поводу замечаниями. Через пять минут вся комната дружно работала челюстями, издавая чавканье и причмокивания, нагоняя этим еще больший аппетит на окружающих, а значит, и на себя.

После обеда часть призывников, от нечего делать, растянулась на твердых, неудобных нарах (сильно напоминающих приморские пляжные лежаки, но без дырок), а другая половина разделилась на несколько кружков. Появились карты и вскоре в воздухе начали плавать «короли», «семерки», «дамы» и весьма недамские нецензурные выражения, которые всегда сопровождают подобные игры в подобных местах. Алексеевич кое-что знал о срочной службе (его отец – майор Алексеевич, служил в одной из частей Витебска), поэтому чувствовал необходимость просветить своих менее опытных товарищей:

– Просидим мы, Игорек, на этих нарах не меньше, чем до вечера.

– А сколько в среднем здесь находятся?

– Кто сколько, по разному: может часа четыре, а может и двое суток. Один неделю сидел, дожидался – у него что-то с сердцем было, так никто брать не хотел. В конце концов, домой до осени отправили. Это прошлым летом было.

«Может и со мной так будет, придется осенью идти, целый год терять?!», – с тревогой подумал Тищенко.

К действительности его вернул громкий крик Алексеевича:

– Эй, Андрюха, член тебе в ухо, чего ты такой мрачный?

Это было адресовано Шалко.

«Алексеевич, как всегда, в своем репертуаре», – подумал Игорь и искренне улыбнулся неуничтожимому оптимизму товарища. Отличительной особенностью Алексеевича было использование всяких пошлых поговорок и массы ругательств, причем очень часто в самых неподходящих для этого местах. Тищенко вспомнил, как однажды он, Алексеевич и Денисов пришли в кафе «Журавинка». Алексеевич подошел к выставленным образцам мороженного, выждал момент, когда продавец ушла в подсобку, сунул в мороженное палец и, с видом опытного дегустатора, неторопливо его облизал, произнеся одну из своих фирменных фраз: