Текст книги "Учебка. Армейский роман (СИ)"

Автор книги: Андрей Геращенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 48 страниц)

Как химик, Тищенко с большим недоверием отнесся к идее мечения хэбэ хлором. Он прекрасно знал, что хлор обесцвечивает ткани, но он знал и то, что если хлора слишком много, могут образоваться дырки. А концентрацию, похоже, никто не собирался регулировать. – Доброхотов высыпал столько, сколько вошло в полиэтиленовую баночную крышку. Вскоре весь ряд сидел тесным кружком вокруг табуретки с раствором. Сюда же хотел подсесть и соседний ряд, но места было мало и Петренчик, отлив часть раствора в неизвестно откуда взявшийся наперсток, унес его к себе.

Игорь обмакнул спичку в раствор и машинально принялся выводить на внутреннем кармане хэбэ букву «Т». Раствор был крепким, и вскоре буква явственно проступила на темно-зеленом фоне. Буква вышла немного кособокой, но вполне приличной. Игорь, было, обрадовался хорошему почину, но тут вспомнил, что нужно было писать не фамилию, а номер военного билета. Можно было еще все исправить, но Тищенко вдруг страшно захотелось написать не номер, а фамилию. «Что толку с номера – если сопрут, не будешь же каждую цифру сопоставлять, а если фамилия – сразу будет видно. Правда от Гришневича попадет, если он заметит. Интересно – будет он проверять? Скорее всего, будет. Ну и черт с ним – что он мне сделает? Ну, в наряд пошлет, зато хэбэ будет по-человечески подписано», – после долгих колебаний и сомнений Игорь все же решил дописать фамилию. Остальные буквы получились еще хуже, чем испортили первое приятное впечатление. Неожиданно вернулся Гришневич:

– Хэбэ метите?

– Так точно, товарищ сержант, – ответил за всех Петренчик.

– А ну-ка дайте посмотреть, как у вас получается, – Гришневич проверил хэбэ у Сашина, Валика и Каменева. Тищенко торопливо перевернул хэбэ на другую сторону. Но сержант это заметил и спросил:

– Что, Тищенко – ты тоже уже закончил?

«Зачем он спрашивает? Может, видел, что я фамилию написал?» – испугался Игорь.

– Чего ты молчишь?

– Так точно, товарищ сержант, – после некоторого замешательства ответил Игорь.

Тищенко ожидал, что Гришневич попросит его показать работу, но сержант совершенно равнодушно зевнул и, даже не проверив толком хэбэ Каменева, ушел, заметив на прощание:

– Если раствор кончится – новый разведете.

– Как будто бы это и так не ясно! – сказал Игорь Антону.

– А чего это ты так зашугался, что даже хэбэ перевернул? – спросил Лупьяненко.

– Вот, – Тищенко развернул хэбэ и показал Антону надпись.

– Ну, ты, Тищенко, даешь! Если Гришневич заметит…

– Заметит, заметит… Не заметит. А заметит – все равно уже не переделаешь. Зато с фамилией удобнее.

– Удобнее, конечно, но я бы на твоем месте не рисковал. Смотри – допрыгаешься!

– Да ладно тебе каркать. Давай лучше парадки помечать.

– Опять будешь фамилию писать?

– Конечно.

Игорь и впрямь везде вместо номера военного билета выводил крамольные «Тищенко». По своей натуре Игорь не любил однообразия и помимо воли старался сделать не так, как «надо», а так, как удобно и полезно. Но его беда была в том, что в СССР вообще, а в Советской Армии в частности это, мягко говоря, приветствовалось редко.

Сапоги, которые когда-то Атосевич принес Игорю, были, скорее всего, из другой партии, потому что петли у всех были белые, а у сапог Игоря – черные. Этому Игорь тоже обрадовался. Во-первых, они и так уже отличались от остальных, а во-вторых, надпись хлоркой в отличие от надписи ручкой не стирается со временем. Но петли были короткими, и Игорю удалось написать лишь «Тищ». «Интересно, а зачем вообще эти петли нужны? Может, чтобы сапоги на палке носить, как в кино? Но зачем в армии сапоги на палке носить? Может при переправе через речку вплавь?» – никак не мог решить Тищенко.

Тем временем произошел весьма курьезный случай. В фуражке кроме проволочного кольца было вставлено и картонное. Бытько почему-то подумал, что картонное кольцо нужно лишь для того, чтобы фуражки не помялись при перевозке и, не долго думая, сходил и выбросил его в мусорницу. От этого фуражка Бытько приобрела странный, еще более блинообразный вид. Все начали смеяться над Бытько и тот, опечаленный своей промашкой, побежал в умывальник. Но на беду несчастного дневальный решил освободить урну сержантского очка от чрезмерного количества использованной бумаги и, естественно, затолкал ее в тот же мусорный бак, на дне которого лежал выброшенный Бытько картонный круг. Лезть в бак Бытько не решался, но терять круг ему тоже было жаль. Вокруг собралась целая толпа, и каждый норовил по-своему посмеяться над чужой бедой.

– Может быть, стоит вытрясти все на пол? Найдешь круг, а мусор назад затолкаешь, – предложил Туй.

– Я тебе вытрясу! Только этого триппера мне здесь не хватало! – возмутился Семиверстов, который был дневальным.

– Что же мне делать? – растерянно спросил Бытько.

– Не щелкать… Вешаться! Если очень хочешь, можешь на наташу с кем-нибудь бак отнести. Там найдешь, а бак назад принесешь, – предложил Семиверстов.

– А что – может и правда отнести?! – нерешительно пробормотал Бытько.

– Конечно, отнести. Попроси только кого-нибудь помощь – не самому же тебе нести! – обрадовался Семиверстов.

Он был не прочь свалить часть работы на подвернувшегося Бытько.

– Гутиковский! – позвал Бытько.

– Чего тебе? – Гутиковский подозрительно посмотрел в его сторону.

– Помоги мне бак отнести, – попросил Бытько.

– Я бы помог, но мне еще хэбэ помечать надо и сапоги, – неохотно ответил Гутиковский.

– А может, все же поможешь?

– Некогда мне – чего приколебался! Вон Тищенко попроси, он уже все сделал, – схитрил Гутиковский.

Бытько вопросительно посмотрел на Игоря. Тищенко не был эгоистом, но не любил Бытько за подхалимство. Поэтому, буркнув: «Мне тоже некогда», Игорь поспешил выйти из умывальника. Бытько уже собрался, было, распрощаться с обручем или дождаться, когда наряд понесет вечером бак на наташу, но Семиверстов и не думал отпускать свою жертву. Он пошел на тумбочку и сменил стоявшего там ленинградца Петрова. Петров стоял в наряде с чужим взводом из-за очередного залета. Взглянув на часы, ленинградец увидел, что Семиверстов пришел на четверть часа раньше и улыбнулся своей неожиданной маленькой удаче. Тем временем Игорь от нечего делать разглядывал старые боевые листки, в том числе и свой, который они делали пять дней назад вместе с Лозицким. Дождавшись, пока Петров дойдет до умывальника, Семиверстов, как бы невзначай, окликнул своего напарника:

– Эй, Петров!

– Чего тебе? – Петров испугался, что Семиверстов посмотрел на часы и теперь зовет его назад.

– Там Бытько из второго взвода стоит – хочет нам бак помочь отнести. Ты бы с ним отнес, что ли?!

«Вот козел – хитрый, как лис», – подумал Тищенко про Семиверстова, наградив его двумя «животными» эпитетами. Услышав «просьбу», Петров сразу же изменил свое мнение о времени и, взглянув на часы, поспешно сказал:

– Так это…, Семиверстов, мне еще четырнадцать минут стоять – ты рано пришел. Ты бы и отнес.

– Сейчас! Буду я взад-вперед бегать. Твоя очередь сейчас работать, ты и неси! – нагло ответил Семиверстов.

– А почему это я? Почему моя очередь?

– Забыл, как я ночью за тебя лишних полчаса стоял – ты все проснуться никак не мог? Теперь отрабатывай долг.

Петров не мог этого забыть, потому что этого не было вообще, но спорить с Семиверстовым не стал и лишь предложил в ответ:

– Может, лучше вечером отнесем? Чего зря ходить…

– Дурак ты, что ли – будет Бытько до вечера ждать?!

С повязкой дежурного по роте появился младший сержант Бульков:

– Семиверстов, что ты треплешься на тумбочке, а?

– Так товарищ младший сержант, тут выгодное дело есть, а Петров упирается.

– Что за дело?

– Бытько из второго взвода бак с мусором на наташу хочет вынести, а Петров боится, что вы не разрешите.

– А чего это Бытько вдруг мусор захотел нести?

– А кто его знает… Он, вроде, там что-то потерял.

– Петров!

– Я.

– Неси с этим Бытько, раз он так хочет, – разрешил Бульков.

Петрову ничего больше не оставалось, как покорно поплестись в умывальник за мусором. Они уже донесли бачок почти до самих дверей, но тут Бытько что-то вспомнил и, сказав что-то невразумительно, побежал в расположение.

– Чего это он? – спросил Семиверстов у Тищенко.

– Не знаю… Может, пошел отпрашиваться у Гришневича? – пожал плечами Игорь.

Так оно и оказалось. Бытько, и шага не делавший без разрешения Гришневича, выложил все сержанту. Оторопевший Гришневич, переварив информацию, разразился громким хохотом, но Бытько все же отпустил.

Круг, немного измазанный какой-то дрянью, Бытько все же нашел, зато всю последующую службу Гришневич к месту и не к месту вспоминал об этом случае. Игорь от всей души вместе со всеми потешался над Бытько, даже не думая о том, что подобная участь может постигнуть и его самого.

На обед вновь шли под барабанный бой.

– Та-тада-та! Та-тада-та! Та-тадатада-та-да-та! – бил барабан.

– Левой, левой! Левой под более громкий удар! – орал Дубиленко.

Сразу же за Игорем позади второго и третьего взвода шли Гришневич, Яров и Щарапа.

– Смотри-ка – твой Калинович стучать научился. Хорошо у него получается! – заметил Гришневич.

– Пора бы уже. Кстати, только наша рота с барабаном ходит – заметил? – спросил Щарапа.

– Пришел же такой бред кому-то в голову. Еще хорошо, что без оркестра ходим. А то можно было бы Рахманкулову из пятого взвода трубу на шею повесить. Алексееву – тарелки и вперед! – полушутя-полусерьезно поддержал Яров.

– Что за Рахманкулов? – спросил Гришневич у Ярова.

– Есть такой орель, который много болель. Сам – метра полтора ростом, но не худой – как колобок. И, самое интересное – у него на носу огромные очки. Ты когда-нибудь видел киргиза в очках?

– Нет, не приходилось.

– Слушай, неужели ты, в самом деле, Рахманкулова не знаешь?

– Да не знаю я его! Никогда не видел.

– Может быть… – неопределенно хмыкнул Гришневич.

Тищенко показалось странным, что Гришневич, живший уже больше двух месяцев вместе с Рахманкуловым на одном этаже, не знает этого приземистого киргиза. Тем более, что сам Игорь знал его прекрасно.

– Та-тада-та! Та-тада-та! Та-тадатада-та-да-та!

– Заколебал Калинович уже своей музыкой. Идем, как фашисты на параде. Они тоже под барабан ходили, – недовольно пробурчал Щарапа.

Сравнение с фашистами Игорю не понравилось. Он представлял себя солдатом суворовской армии и, в принципе, ничего против барабана не имел. Тем более что барабан помогал идти в ногу всей колонне. Задумавшись, Игорь сбился с ноги и тут же получил удар сзади по сапогам, от которого едва не упал на идущего впереди Гутиковского.

– Не спать, Тищенко! Ногу возьми! – окрик Гришневича не оставлял и тени сомнения в том, кто нанес удар.

После обеда принесли долгожданные фотографии – по шесть штук каждому. Фотографии вначале службы были как нельзя более кстати: каждый хотел отослать домой свое фото в форме. При получении фотографий возник радостный ажиотаж и не миновать бы курсантам наказания, если бы сержанты сами не были всецело поглощены своими изображениями. Бульков, как сумасшедший, носился по всему этажу, показывая сержантам свое фото, где он сидел в расстегнутом чуть ли не до пояса хэбэ и лихо сдвинутой назад пилотке. Зараженные его весельем курсанты просили показать фото и им. Тот добродушно улыбался и никому не отказывал. Тут же начались просьбы подарить фотографии, а также их обмен. У Игоря фотографии никто не спросил и, обидевшись, Тищенко тоже не стал их ни у кого спрашивать. Впрочем, точно так же поступили Лупьяненко и Гутиковский. Никто не хотел просить первым, и в результате обмена не произошло. Мимо кубрика проходил Мухсинов. Увидев, что Игорь рассматривает фотографию, Мухсинов решил подойти поближе:

– Здрасвуй.

– Привет. Садись, – обрадовался Тищенко.

– Что – фотка смотриш? – спросил казах.

– Смотрю. Помнишь, мы неделю назад фотографировались? Уже сделали и принесли.

– Покажи.

Мухсинов взял фотографии и принялся внимательно их разглядывать, словно они были разные. Игорь был не очень рад тому, как получился на снимке. Во-первых, пилотка на голове расползлась в стороны, во-вторых, было хорошо заметно, что она слишком велика для Игоря. В-третьих, маленькая, стриженая голова делала всю фигуру Тищенко больше похожей на мальчика-школьника, нежели солдата. К тому же на виске был отчетливо виден синяк – накануне съемки Игорь ударился о дверь в туалете. Дома могли запросто подумать, что его избили. Но все же это была первая военная фотография, и Игорь простил все ее недостатки.

– Сколко фото? – спросил Мухсинов.

– Шесть.

– Зачем шэст?

– Домой пошлю, родственникам подарю – пригодятся, одним словом.

– Весь пошлешь?

– Почему все? Может пару штук и останется.

– Дари мне один? – попросил Мухсинов.

– Зачем?

– Так – на памят. Албом буду делат, – ответил казах.

– А не рановато еще делать?

– Пока фото соберу, как раз время придет.

– Хорошо – на, возьми.

– Нэ так.

– А как?

– Пиши, что дариш на памят.

– Давай, – согласился Игорь, и хотел, было, надписать, но вспомнил, что не знает, как зовут Мухсинова. Без имени подписывать было как-то неудобно, и Игорь спросил:

– А как тебя зовут?

– Мухсинов.

– Да нет – не фамилия, а имя?

– Кенджибек.

– Как?

– Кенджибек.

«Вот он – казах, а я – белорус. Надо ему на память по-белорусски подписать», – решил Игорь и надписал в уголке на обратной стороне фотографии: «На память маяму сябру Кантыбеку Мухсінаву на успамін пра службу у Мінску. 26 ліпеня 1985 года. г. Мінск». Имя казаха Тищенко написал неправильно, потому что так и не расслышал его. Мухсинов взял фотографию, но, сколько не морщил лоб, никак не мог разобрать, что на ней написано. Наконец он вопросительно взглянул на Игоря. Игорь сообразил, что Мухсинов не понял надпись и поспешно пояснил:

– Это я по-белорусски написал.

– На белоруски?

– Да. На белорусском языке. Я здесь написал: «На память моему другу Кантибеку Мухсинову на воспоминание… на память о службе в Минске. 26 июля 1985 года. г. Минск».

– А, ясно.

– Слушай, а ты мне тоже свою фотографию подари, – попросил Игорь.

– Нэт. У меня нэт – весь домой послал. Мы еще в июн фотографировалис.

– А сейчас ты разве не фотографировался? Нет?

– Нэт.

– Жаль. Ну, ладно, если еще будут фотографии, ты мне обязательно подари. Подаришь?

Мухсинов охотно кивнул головой.

Когда казах ушел, Игорь с досадой вспомнил, что дважды написал «на память» в белорусском тексте, причем в первый раз вообще по-русски. Тищенко неплохо знал белорусский, но, как каждый белорус, в обычной жизни говорил и писал по-русски, поэтому из-за редкой языковой практики иногда допускал ошибки.

До четырех часов оставалось еще немного свободного времени, и Игорь предался мечтам о будущем: «Прислал бы Сергей мне адрес Березняковой – я бы ей фотографию отослал. Вот, мол, служу, а тебя не забываю. Может быть, обрадовалась бы? А может, и посмеялась – лысый, маленький, пилотка на две головы? Кто его знает. Пусть даже посмеется – все равно надо отослать, если адрес получу. Какой же я был дурак, что так мало в школе с ней был. Можно ведь было рискнуть и пригласить на танец. Пригласил же ее Слава Колесов на Новый год, а я, как дурак, у стены простоял! Ольга, где же ты теперь? О ком думаешь? А вдруг у нее есть парень, и она его любит?» – от этой мысли Игоря едва не прошил холодный пот. «Конечно, есть, дурак я какой-то! Она красивая! Наверное, как пчелы на мед, со всех сторон парни слетаются. А я тут, как идиот, за забором сижу. Эх, если бы сейчас домой, может, Ольгу встретил бы. А ведь все равно ничего бы не было. Ну, был бы я дома и что с того?! Ну, встретил бы Ольгу – поболтали бы и все», – Игорю было неприятно, потому что последнее больше всего походило на истину. «Нет, если только Ольга не выйдет до Нового года замуж, пока я буду в армии, нужно будет обязательно действовать! А то так всю жизнь можно простесняться… В кино вначале приглашу, потом в поход можно сходить. Поплыву ночью на другой берег озера и принесу ей в подарок букет лилий. Вообще-то они правильно не «лилиями», а «кувшинками» называются…» – Тищенко еще долго размышлял о своей будущей жизни после армии, о том, что можно будет встретить вместе с Березняковой Новый год. На лице Игоря играла улыбка. Выражением своего лица курсант напоминал в эти минуты наркомана, принявшего изрядную порцию долгожданного зелья. Но в сущности это и были самые настоящие грезы, уносившие уставший мозг от мрачной и тягостной действительности.

– Взвод, становись! – окрик сержанта прервал размышления Игоря.

Теперь Тищенко нужно было бежать по команде не прямо, как раньше, а гораздо левее, где строилось второе отделение. Чтобы быстрее попадать в самый конец строя, Тищенко приноровился проскальзывать между кроватью и тумбочкой Петренчика и, пробежав по соседнему ряду, становиться на свое место рядом с Валиком.

Равняйсь! Смирно! Напра-во! Шагом марш! Ждать меня перед оружейкой! – вдогонку уже двинувшемуся взводу крикнул Гришневич.

Приказ получить оружие мог означать только одно – сегодня впервые строевая будет с автоматами. Это еще раз говорило о том, что присяга где-то «не за горами». Получив автоматы и присоединив к ним пустые рожки, взвод отправился строиться на улицу перед казармой. Ножи оставили в оружейке. Шорох вновь ушел в учебный центр, а Гришневич только подтвердил предположение курсантов:

– Сейчас займемся строевой подготовкой. Но, как вы видите, это будет не обычная строевая подготовка, а строевая подготовка с оружием. На присяге мы должны будем пройти по всему периметру, отдать честь комбату и гостям на трибуна и, соответственно, не опозориться перед родителями, родственниками и любимыми. Делать все это вы будете с автоматами, поэтому уже пора начинать тренироваться. Предупреждаю – если будете хорошо ходить, закончим ходьбу рано, если плохо – будете ходить до посинения. Так что ходить как можно лучше в ваших же интересах. Автоматы за спину «на ремень»! Вот так, как я взял и вперед – шагом марш! Песню запевай!

Песня о комсомольцах-добровольцах давно уже стала ротной, и второму взводу пришлось выбрать себе новую.

 
– Напишет ротный писарь бумагу,
Подпишет ту бумагу комбат,
Что честно, не нарушив присягу,
Два года служил солдат!
 

– Взвод!

Загрохотали сапогами курсанты, изо всех сил изображающие строевой шаг. Вновь нестерпимо жарило солнце. «Как будто нарочно так получается – как только жара, что дышать нечем – так нас сразу же на строевую гонят!» – со злостью подумал Игорь.

Сержант приказал построиться в две шеренги, стал объяснять:

– Сейчас вы держите автомат на ремне за спиной. Так вот, такое положение автомата правильно называется «на ремень». Сейчас будем тренироваться с вами менять положение «на ремень» на положение «автомат на грудь». Это нужно выполнять в три счета. Показываю. На счет «раз» поднимаю правую руку вверх по ремню автомата, снимаю автомат с плеча и хватаю его левой рукой за цевье и ствольную накладку. Видите? Держу его перед собой магазином влево. Срез ствола должен быть как раз на уровне подбородка. На счет «два» правой рукой отодвигаю ремень и перехватываю его – пальцы обращены к туловищу. Одновременно с этим продеваю через ремень локоть правой руки. Все – на этом действия на счет «два» закончены. На счет «три» забрасываю ремень за голову, беру правой рукой автомат за шейку приклада, а левую быстро опускаю и прижимаю к ноге. Как я уже говорил – чтобы надежно прижать руку к ногам, можно слегка взяться пальцами руки за шов на штанах. Теперь внимательно смотрите, как переводить автомат из положения «на грудь» в положение «на ремень»…

Пока Гришневич показывал, как переводить автомат на грудь, Игорь еще помнил необходимые движения, но как только сержант показал, как вновь вернуть оружие за спину, Тищенко все перепутал и уже не помнил точного порядка движений. К тому же оказалось, что есть разница между положением «на ремень» и положением «за спину». При команде «за спину» автомат лежал наискосок через левое плечо, а «на ремень» – прямо на правом. Игорь окончательно все перепутал и был рад, что Гришневич показал все еще два раза.

– Но это еще не все! Все команды нужно выполнять максимально синхронно. Когда все делается одновременно – получается четко и красиво. Я буду это требовать, поэтому уже сейчас старайтесь выполнять команды четко и одновременно. Равняйсь! Смирно! Вольно. Заправиться. Автомат на грудь! Делай раз!

Игорь прослушал команду и, опомнившись, лихорадочно сдернул автомат с плеча, ударив магазином по магазину Коршуна, стоящего рядом. Увидев, что магазин Коршуна «смотрит» в другую сторону, Игорь поспешил развернуть и свой. Но то же самой сделал и Коршун. В это время на курсантов взглянул Гришневич и прикрикнул:

– Коршун, разверни магазин влево!

«Хорошо, что я вовремя повернуть успел», – обрадовался Игорь.

– Чего ты свой автомат тычешь? – злобно буркнул Коршун, недовольный тем, что Тищенко сбил его с толку.

– Коршун! Закрой рот, солдат, когда в строю стоишь! Мало того, что лево и право путаешь, так еще и треплешься?! Коршун.

– Я! Виноват, товарищ сержант.

– Повторить изученное движение.

– Есть.

Когда Коршун раз пять переложил автомат с плеча в руку и наоборот, Гришневич смилостивился:

– Хватит. Взвод! Автомат на плечо! Автомат на грудь! Фуганов – без счета не начинать! Делай «раз», делай «два»! Делай три!

У многих курсантов, когда они забрасывали ремень за голову, падали на асфальт пилотки, но Гришневич не разрешил их поднять:

– Не трогать пилотки – выполнять команду! Будет специальная команда «заправиться».

Пилотка у Игоря не упала, но едва держалась на самой макушке.

– Вольно. Заправиться.

Тищенко поправил пилотку. Пилотка Фуганова лежала на земле, и Резняк не отказал себе в удовольствии наступить на нее сапогом. На это Фуганов промолчал и, лишь грузно и обиженно сопя, вытащил пилотку из-под ноги Резняка, отряхнул ее и надел на голову.

Все эти «на ремень» – «на грудь» продолжались уже минут сорок и у Игоря начало рябить в глазах от беспрерывного мелькания блестящих на солнце металлических деталей. За это время у Тищенко три раза падала пилотка, и появилось несколько болезненных пятен на лице и руках от неосторожных ударов автоматом. Пятна в скором времени грозили превратиться в огромные синяки.

Гришневич устроил пятиминутный перерыв, а затем принялся объяснять, как нужно действовать по команде «автомат к ноге»:

– Здесь самое главное – одновременно всему взводу слегка ударить прикладами по асфальту. Это мы тоже будем делать во время присяги, поэтому должен получаться не шорох, а что-то похожее на единый стук.

Но сколько курсанты не старались, у них все же вместо единого удара получалась какая-то рассыпчатая, почти барабанная дробь.

– Бытько – не спи! Тищенко, ты что – автомат не можешь на весу держать? Что ты его раньше всех на землю роняешь? Федоренко, это ведь не лом – что ты им асфальт долбишь?! Бытько – четче удар! Не опаздывай, – кипятился Гришневич, но добиться хоть сколько-нибудь заметного улучшения так и не смог.

Но это было вполне закономерно, учитывая, что курсанты впервые в жизни выполняли строевые приемы с оружием и к тому же уже здорово устали. Эта усталость и нервное напряжение, создаваемое непрекращающимися окриками сержанта, привели к тому, что у многих начали дрожать руки, и все стало получаться еще хуже. Спины и лбы курсантов взмокли от пота и Гришневич, видя всю бесполезность дальнейших занятий, «выписал для порядка» Кохановскому «путевку на говно» и повел взвод в казарму.

Радоваться этому уже не было сил, и взвод с абсолютно безразличными лицами маршировал по аллее. Наверное, если бы им сейчас сказали, что нужно еще столько же простоять под палящим солнцем, выражение лиц ничуть бы не изменилось. Оно уже давно приобрело какое-то обреченно-сосредоточенное выражение. Даже придя в казарму, курсанты не бросились, как обычно, в умывальник, а еще некоторое время продолжали бессильно сидеть на табуретках. Тищенко решил вообще не ходить в умывальник, но хлынувшая носом кровь заставила его изменить свое решение. В умывальнике он сунул разгоряченную голову прямо под холодную водяную струю, и кровь вскоре перестала идти.

– Дурак, менингитом заболеешь! А что простудишься – так это наверняка! – «обрадовал» Лупьяненко.

– Ничего – не простужусь. Надо же было кровь остановить.

– Что тебе в санчасти говорят?

– Ничего особенного. После присяги в госпиталь обещали отвезти.

– Может тебя там комиссуют?

– Может и комиссуют – кто его знает… Если комиссуют, я особенно не расстроюсь – в институт еще успею, да и так тут не жизнь, можно и ноги протянуть, – проворчал Игорь.

– Ну и правильно. Если есть возможность – уезжай! Я бы тоже на твоем месте так сделал. Чего тебе зря мучиться? – поддержал Игоря Лупьяненко.

– От меня это не зависит. Там видно будет…

Игорь привычным круговым движением полотенца вытер голову, но все равно ощутил легкий холодок. Попробовав руками волосы, Тищенко с радостью почувствовал, что они выросли уже не меньше, чем на сантиметр. Игорь подбежал к зеркалу и стал осматривать свою новую «шевелюру». Ему захотелось поделиться с кем-нибудь своим открытием:

– Лупьяненко!

– Что?

– Смотри – а волосы уже немного выросли. Почти на сантиметр, наверное. А у тебя?

Лупьяненко тоже подошел к зеркалу и принялся рассматривать свои волосы:

– А что – у меня тоже выросли! Даже больше, чем у тебя.

– Ничего не больше – просто у тебя волосы темнее, вот и кажется так, – обиделся Игорь.

– Да, прически у нас хоть куда – кудрявые до ужаса! Надо укладку уже делать, – засмеялся стоявший рядом Гутиковский.

– У тебя не лучше, – улыбнулся Игорь.

– Ты большие волосы носил на гражданке? – спросил у Игоря Лупьяненко.

– Так себе, но сзади они и в самом деле были немного кудрявее.

– У тебя?! Ха – не могу поверить!

– Честное слово! Это сейчас не верится. Помнишь, каким Гутиковский раньше был, он еще фото показывал? А ведь сейчас ни за что не сказал бы.

– Вообще-то да, – согласился Антон.

День показался Игорю на редкость долгим и занудливым. Тищенко с нетерпением ожидал начала программы «Время», чтобы узнать хоть какие-то новости и хоть немного вырваться за рамки казармы. Вначале показали репортаж с какого-то виноградника в Краснодарском крае.

– Правильно наша партия и Михаил Сергеевич ставят вопрос о прекращении пьянства. До чего дожили – половина страны ни дня без алкоголя не может прожить! Хоть я и проработала здесь двадцать лет, но считаю, что решение вырубить виноградник принято правильно. Противно, когда твоя работа заключается в том, чтобы напускать дурман на людей. Сколько можно поправлять экономику пьяным рублем?! – вещала с экрана женщина в белом платке.

– Ну, вырубать-то может и не стоит – виноград пригодиться и для компотов, и для соков?! – перебил ее корреспондент.

Игорь одобрял «Указ о борьбе с пьянством», но его несколько покоробил призыв вырубать виноградники. Замечание корреспондента несколько успокоило Тищенко, но все же в самой глубине души осталось чувство того, что что-то во всем этом было не так. И в самом деле, произошло то, что никак не должно было произойти – минуя строгую цензуру, на экран просочилась информация о вырубке виноградников, которая уже давно не была тайной для многих хозяйственников. В который уже раз в СССР прекрасная и светлая идея превратилась в уродливого монстра – оборотня, крушащего на своем пути все, что было создано с большим трудом. Кампания борьбы с виноградниками была лишь первым предвестником борьбы с застоем, которой благодаря сумбурной и непродуманной политике еще предстояло ввергнуть страну в хаос и разруху, названые «перестройкой». Но все когда-нибудь начинается с малого, и пока тренировались на виноградной лозе. После виноградников показали какой-то завод, затем художественную выставку и, едва Игорь дождался спортивную рубрику…, как роту повели на вечернюю прогулку. Завершился первый месяц службы.