Текст книги "Учебка. Армейский роман (СИ)"

Автор книги: Андрей Геращенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 48 страниц)

– Товарищ сержант, вы Валика записали, а ведь он в санчасти лежит!

– И то, правда, как это я забыл?! Бытько!

– Я.

– Пойдешь вместо Валика.

«Вот черт, если бы позже сказал один на один, может быть, Гришневич меня бы взял. А теперь придется вообще одному по двум классам с тряпкой ползать!» – с досадой подумал Игорь.

– Ладно, Тищенко, раз уж ты один остался, ЗАС-класс мыть не надо. Ни к чему тебе там торчать – мало ли что случиться может. Будешь мыть только телеграфный. Но смотри – чтобы чисто.

После обеда второй взвод чистил оружие. Тищенко делал это без всякого энтузиазма – автомат завтра ему все равно не пригодится.

– Что такой кислый? Недоволен, что в караул не попал? – спросил Лупьяненко.

– А ты бы был доволен?! Вы там все вместе будете, а я, как придурок, буду пол драить. В карауле интереснее, я думаю, – пробурчал в ответ Тищенко.

– Это как сказать. Мы все время на глазах Гришневича и Креуса будем. И посцать нормально не получиться. А ты, во-первых, отоспишься целых восемь часов, а, во-вторых, будешь целый день самому себе предоставлен – захотел, в чепок пошел, захотел – поработал. Работа надоела – член забил и опять отдыхай! Тебя ведь никто видеть не будет. А класс можно и за пару часов при желании помыть, – задумчиво рассуждал Антон.

После доводов Лупьяненко Игорю уже и самому начало казаться, что дела обстоят не так уж и плохо, но все же чувство неудовлетворенности не проходило – могло оказаться так, что за оставшийся до госпиталя срок такой возможности больше не представится.

Сержант проверил чистку оружия и остался ею доволен. Игорь хоть и не старался специально, но от плохого настроения тер автомат столь яростно, что тот заблестел почти идеальной чистотой.

– Сдать оружие в оружейку, и сразу же на улицу строиться! Лупьяненко – получи гранаты у Черногурова, а свой автомат отдай Тую – пусть он за тебя сдаст, – скомандовал Гришневич.

Сержант отвел взвод на специальную площадку, располагавшуюся рядом с плацем. Обычно эта площадка служила самым обыкновенным зеленым газоном, но могла быть использована и для другой цели. На ее дальнем конце был вырыт небольшой окоп, перед которым располагалось цилиндрическое, колодцеобразное углубление. В углубление, несмотря на то, что оно было больше, чем окоп, попасть было гораздо сложнее. Гришневич построил взвод в две шеренги и на исходной позиции пояснил:

– Сейчас будем бросать гранаты. Чтобы каждый попал, как минимум, один раз! Кто не попадет ни разу – становится вновь и бросать до посинения, пока все до одного человека…

Сержант хотел сказать что-то еще, но в этот момент появился Лупьяненко с двумя гранатами в руках. Не закончив до конца мысль, Гришневич переключился на подходящего курсанта:

– Я не понял – почему ты только две принес. Надо было взять все, что там есть.

– Виноват, Черногуров сказал, что у него больше нет, – стал оправдываться Лупьяненко.

– Пускай он не свистит! Бегом к нему и чтобы через десять минут здесь еще две гранаты было! И передай каптеру, что если он плохо понимает, я могу и лично придти! – зло крикнул сержант.

– Есть, – поспешно ответил Лупьяненко и быстрым шагом пошел в казарму.

– Все, начали! Улан бросает, Вурлако – ловит. И так все по очереди, – скомандовал сержант, и гранаты полетели в сторону окопов.

Улан, не торопясь, прицелился и по всем правилам, с разворотом корпуса в три шага, метнул гранату. Она упала метрах в двух левее окопа, до которого было метров пятьдесят. Вторая уже в двух метрах справа.

– Вот и не хватает трэццяй. Была б ящо адна, Улан бы яе в акоп палажыв, – со смехом сказал Шорох.

Вурлако обе свои гранаты забросил метра за четыре за окоп.

– Что-то вы хило бросаете. Ничего не умеете – все надо на личном примере показывать, – недовольно сказал Гришневич и, взяв гранаты у подошедшего Каменева, сам встал на исходную позицию.

Первый же бросок оказался удачным – граната изящно скрылась в самом центре окопа. Вторую сержант бросать не стал – зачем лишний раз рисковать перед починенными: все и так получилось хорошо, а во второй раз можно было и не попасть.

Вторую решил бросить Шорох. Получилось это у него менее удачно, но все же граната, скользнув по самому краю окопа, завертелась и упала внутрь.

– Сарвалась – ручка была мокрая, – оправдываясь, сказал Шорох.

Каменев тоже не попал ни разу, но всех удивил Доброхотов, бросавший вслед за ним – обе гранаты точно легли в цель.

– Молодец, – похвалил Гришневич.

Подошла очередь Сашина, и в этот момент Лупьяненко принес еще две гранаты.

– Ну что – когда я попросил, все сразу нашлось? – с улыбкой спросил Гришневич.

– Он просто не заметил – они в ящике под шинелями лежали, – ответил Лупьяненко.

– В ящике они лежали… Черногуров уже совсем припух – на службу член забил и целыми днями массу топит. Надо будет его пошевелить немножко. Ладно, хорошо, что принес – становись в строй.

Теперь шансы попасть в окоп повысились ровно в два раза, но Сашин не добросил ни одну из гранат – все они упали в метрах двадцати перед окопом. В строю послышались смешки. Сашин обернулся и вопросительно взглянул на Гришневича. Тот промолчал. Но Шорох, недолюбливавший Сашина, не мог удержаться от ехидной насмешки:

– Што, Сашын, не можэм дакинуть? Спортам нада занимацца больше, тагда и голас мужским станет.

Сашин и так стеснялся своего высокого голоса, а теперь, услышав слова Шороха, и вовсе покраснел, как девушка, от смущения.

– Тьфу ты, тваю мать – як баба! – Шорох презрительно плюнул на землю и отошел в сторону.

– Отведи руку дальше, Сашин, не закрепощайся. В следующий раз постарайся все резче делать, – разрядил обстановку Гришневич и недовольно взглянул на Шороха.

После Сашина курсанты бросали гранаты с переменным успехом: они попадали, другие нет, причем вторых было гораздо больше, чем первых. Курьезный случай произошел тогда, когда к гранатам подошел Стопов. Вначале никто даже не понял, что произошло, потому что Стопов быстро и сильно швырнул подряд все четыре гранаты и едва не угодил два раза по голове Албанову, стоящему метрах в десяти за окопом. Помимо своей воли Албанов на несколько секунд превратился в живую мишень и был вынужден петлять по газону, как загнанный заяц. Когда на траву опустилась последняя граната, Албанов опомнился и возмущенно крикнул Стопову:

– У тебя что, придурок, крыша поехала?!

– Я нечаянно, – смущенно улыбнулся Стопов.

– Ты дебил, что ли?! – не успокаивался Албанов, наскакивая на обидчика.

– Я, по-моему, не давал разрешения говорить! Албанов, закрой рот и бросай! – резко прикрикнул сержант.

Албанов злобно оттолкнул Стопова локтем и начал бросать гранаты. Стопов в ответ лишь виновато пожал плечами. Лицо курсанта в эту минуту было столь комичным, что Гришневич не выдержал и засмеялся:

– Как же это тебя, Стопов, угораздило? Вот проломил бы череп Албанову!

– Не. Я видев, што ани мима летять. Проста немнога силы не рассчитав, – ответил Стопов и опустил голову вниз.

– Ты смотри… А то ведь научи дурака молиться, так он лоб себе расшибет! В следующий раз не в Албанова, а в окоп целься.

Первую свою гранату Игорь, как и Сашин, до окопа не добросил. Позади раздался гадкий смешок Резняка. Но следующие две Тищенко отправил прямо в окоп. Еще в школе Игорь не так уж плохо метал веревочные мячики, и теперь это ему здорово пригодилось. И хоть четвертая граната упала всего в метрах пяти от Игоря, сорвавшись с руки раньше времени, никто не засмеялся, потому что кроме Тищенко и Доброхотова два раза попал только Байраков. Становясь в строй, Игорь торжествующе взглянул на Резняка – тот не попал ни разу. Бросали довольно долго и, в конце концов, все кроме Бытько, Сашина и Фуганова смогли хоть один раз поразить цель. Неудачники уже порядком устали, а со лба Фуганова ручьями тек пот, поэтому сержант, разуверившись в их способности попасть в окоп, повел взвод в казарму. После небольшого перерыва вновь отправились в учебный центр изучать устав караульной службы.

Глава двадцать пятая
Похороны полковника

^{Вместо простого караула Тищенко попадает в состав почётного. Дефицит парадных белых ремней и его причины. Странное сочетание похорон и солнечного дня. Тищенко поражен размерами кладбища. Запоздавший оркестр и не очень четкий салют. Ссора с могильщиками. Что важнее – память или обелиск. Немного о футболе.}

Мыть класс Тищенко так и не пришлось. Сразу после завтрака в роту пришел Мищенко в парадной форме и забрал Игоря к себе, предварительно сказав что-то Гришневичу. Когда Игорь уходил, сержант крикнул ему вслед:

– Смотри, Тищенко, стреляй, как положено!

Необычный внешний вид взводного и странная реплика сержанта чрезвычайно заинтриговали Игоря, и курсант стал с большим интересом ожидать, что из всего этого может выйти. Минут двадцать он сидел в полном неведении и одиночестве в своем кубрике, пока не пришел Черногуров:

– Эй, Тищенко – иди, получай парадку. Подожди пока у каптерки, а я пока пойду остальным скажу.

– Так ведь я не иду в караул. А наши уже все в учебный центр ушли, – недоуменно возразил Игорь.

– При чем тут караул? Разве ты не знаешь, куда едешь?

– Нет. А куда? – насторожился Игорь.

– Там твой капитан стоит – у него и спросишь, а мне некогда, – крикнул каптерщик и пошел дальше.

Игорь не мог ровным счетом ничего понять и в большой задумчивости пошел к каптерке. У каптерки и в самом деле стоял Мищенко. Увидев Игоря, он спросил:

– А где остальные?

– За ними, наверное, Черногуров пошел.

Игоря так и подмывало спросить, куда он поедет вместе со взводным, но капитан сам начал разговор:

– Сейчас получишь парадную форму и к ней белый ремень. Поедете в сапогах. Позавчера умер один полковник связи – Воронов Николай Георгиевич. Он уже в отставке был… Хороший был человек! Жаль… Надо его в последний путь проводить. Вот мы и поедем – я, ты, Кротский из третьего взвода и четыре человека из четвертого. Нам надо будет пройти за гробом и во время опускания его в могилу дать салют – три залпа. Сейчас получим оружие. Я бы всех своих взял, да взвод пойдет в караул – один ты и остался.

Пришли Кротский, Мухсинов, Хусаинов, Абдухаев и Хакимов. Игорь тепло поздоровался с обоими казахами.

– Что – будэм стрэлят салют? – спросил Мухсинов.

– Будем. Полковника одного будут хоронить, а мы – как почетный караул, что ли. Говорят, хороший был мужик, – ответил Тищенко.

– Откуда знаешь?

– Взводный сказал. Он его хорошо знал, – пояснил Игорь.

Мухсинов кивнул головой, показав Игорю, что он все понял и пошел получать парадку. Тищенко встал вслед за Мухсиновым. Черногуров быстро выдал парадку, а вот с ремнями вышла небольшая заминка – каптерщик нашел всего четыре.

– Давай, Черногуров – ищи! Нам уже скоро надо ехать будет, – торопил Мищенко.

– Так я стараюсь, товарищ капитан. Да только если нет, то где я найду, – ворчал Черногуров, продолжая переворачивать каптерку вверх дном.

Белыми ремнями пользовались не так уж и часто – во время патруля, караула у Боевого Знамени, дежурства на КПП и в случаях, подобных сегодняшнему. Мало того, что белых ремней и так не хватало, так каждые полгода дембеля еще и норовили увезти их с собой, чтобы украсить свою дембельскую парадную форму.

– Ну, сами видите, товарищ капитан – я все перерыл, и нигде нет. В караул вашему же взводу надо отдать три ремня – я их отложил. Не брать же их?! – сокрушенно сказал Черногуров.

– Ого, есть целых три ремня?! Давай два сюда, – оживился Мищенко.

– Так, товарищ капитан, а караул? А вдруг вы не успеете приехать?

– Успеем, Черногуров, успеем. Мы еще до обеда вернемся.

– А если у вас машина, к примеру, сломается, что я в караул дам? Мне старший прапорщик Креус голову оторвет!

– Слушай, Черногуров – не испытывай мое терпение! Прекрати разговоры и неси ремни! А если что Креус скажет, объяснишь, что это я тебе приказал.

– Есть, – хмуро ответил Черногуров и, тяжело вздохнув, побрел за ремнями.

Как-никак старший прапорщик Креус был его взводным. В это время по коридору проходил Николаев. Поздоровавшись с Мищенко и увидев среди получающих парадку Игоря, он спросил?

– Ну, как у тебя этот боец служит?

– Пока ничего. Только болеет, а что? – заинтересовался Мищенко.

– Я его из Витебска забирал – в одном купе до Минска ехали. Хороший парень. Воронова едете хоронить? – спросил Николаев.

– Да, сейчас машина должна подъехать, – сказал Мищенко и взглянул на часы.

– Хороший был человек. А чего у тебя караул такой низкий, да еще к тому же почти полностью азиатский? – поинтересовался командир пятого взвода.

– Какие были, таких и взял. Мой взвод в караул заступает, отвлекать нельзя – первый раз идут. Можно было пару человек высоких найти, но не брать же наряд, где то маленькие, то большие будут. Вот и решил – пусть хоть маленькие, но все одинаковые будут. Оно так гораздо лучше смотреться будет, – пояснил Мищенко.

Николаев ушел и почти тут же появился ротный. Денисов сообщил, что машина уже ждет внизу, и дал Мищенко последние указания по поводу похорон. Нужно было спешить и Тищенко пришлось быстро переодеваться. «Черт, теперь стрелки собьются, и придется все заново утюжить», – огорченно подумал Игорь, заталкивая штаны парадки в сапоги.

Получив автоматы и штык-ножи в оружейке, наряд поспешно спустился вниз. Мищенко пропустил вперед курсантов, а сам влез в кузов последним. Уже сев на скамейку, он вспомнил и сказал провожавшему их Денисову:

– Я ведь дежурного не предупредил, чтобы обед на шестерых оставили. А вдруг мы задержимся и до обеда не успеем?

Капитан уже собирался слезть вниз, но ротный его остановил:

– Езжайте – некогда, неудобно опаздывать. Я сейчас сам в столовую пойду – мне как раз Щарапа нужен.

Игорь удивился, что никому из них не пришло в голову послать в столовую кого-нибудь из курсантов – если бегом, можно было бы минут за семь успеть запросто.

Машина зарычала, затряслась и резко тронулась с места, да так, что сидящие едва не попадали со скамеек.

– Самые опасные водители в мире – военные водители, – пошутил капитан.

Вначале ехали по дороге, которая вела на стрельбище, но потом свернули влево. Минут через пятнадцать машина остановилась во дворе двухэтажного, по всей видимости, довоенного дома. Двор утопал в зелени, и Тищенко показалось, что он попал в один из уголков старого Арбата (на Арбате Игорь не был, но видел знаменитую улицу по телевизору). В тот самый момент, когда курсанты выпрыгивали из машины, раздался душераздирающий вопль. Игорь соскакивал последним и, услыхав крик, вздрогнул от неожиданности, зацепился за борт и едва ли не головой вниз упал на асфальт, ободрав себе кожу на внутренних поверхностях кистей. Тищенко мог бы удариться и лицом, но его вовремя подхватил Мищенко.

– Что ж ты испугался? Крика никогда не слышал? Чуть голову себе не разбил, – укоризненно сказал взводный.

– Виноват, я просто зацепился, а не испугался, – смущенно пробормотал Игорь, и посмотрел в ту сторону, откуда минуту назад раздался крик.

Там, в плотном кольце людей, сидела старушка в черном платке и громко плакала.

– Наверное, это она кричала. Это мать полковника, – задумчиво сказал капитан.

– А он разве не старый был? – удивленно спросил Тищенко.

Игорю представлялось, что полковнику перед смертью исполнилось никак не меньше семидесяти пяти, для курсанта казалось невероятным, чтобы у умершего могла быть мать.

– Ему было только сорок девять. А матери лет за семьдесят.

Из ближайшего подъезда вышел лейтенант в парадной форме с красным от слез лицом и, отозвав Мищенко в сторону, о чем-то с ним заговорил. Капитан несколько раз в знак согласия кивнул головой, и лейтенант вновь скрылся в подъезде.

– Это его сын. Переживает очень. Мы решили, что вначале немного пройдем, а потом опять поедем – до кладбища очень далеко. Сейчас гроб будут выносить. А салют на кладбище дадим, когда гроб в могилу опустят, – вкратце передал содержание разговора Мищенко.

Двери подъезда вновь распахнулись, и оттуда один за другим со строгими лицами начали выходить люди. Почти все женщины плакали, а мужчины тяжело вздыхали, хмуро глядя себе под ноги. Почти все были одетые в темное. Наконец, двери подъезда распахнулись еще шире и какой-то отставной подполковник в парадной форме, весь увешенный медалями и орденами, вынес на руках небольшую подушечку, сшитую из алого бархата. На подушечке были приколоты награды умершего. Их было так много, что они заняли почти всю поверхность. Вслед за подушечкой двое гражданских вынесли большой застекленный портрет с черной лентой наискосок в правом углу снизу. С портрета с улыбкой смотрел красивый, немного седой полковник, чем-то поразительно напоминающий офицеров царской армии. У него были пышные и вместе с тем изящные усы и удивительно благородное лицо, какое бывает только у артистов кинематографа, да и то при соответствующем гриме. Вслед за портретом шесть человек вынесли гроб ногами вперед. Гроб был оббит таким же алым бархатом, из которого была сделана подушечка и по граням отделан черными траурными лентами. Было сразу заметно, что при жизни полковник был высокого роста и крепкого телосложения – шесть человек несли гроб с определенными усилиями. Полковник был одет в парадную форму, а на груди поверх скрещенных рук лежала фуражка. Из подъезда вслед за гробом продолжали выходить люди, и вскоре их собралось не меньше сотни. Мищенко выстроил курсантов в одну шеренгу и, когда подполковник с подушечкой подошел поближе, капитан обнажил саблю и четко скомандовал:

– Смирно! Равнение на середину!

Взяв автомат на грудь и, взявшись левой рукой за цевье, курсанты застыли в немом безмолвии, провожая взглядами подушечку с наградами, портрет и, наконец, сам гроб. Чей-то маленький мальчик остановился рядом с Игорем и, слюнявя палец во рту, переводил взгляд то на застывших курсантов, то на скорбную процессию.

Вся эта картина казалась Игорю дикой и несуразной. Слишком неестественными выглядели гроб и скованные печалью лица на фоне огненно-изумрудной зелени, высокого, лазурно-голубого неба и ослепительно яркого солнца. Это была какая-то чудовищная фантасмагория, напоминающая картины Сальвадора Дали и романы Достоевского одновременно. Внезапно Тищенко стало ужасно жаль этого совершенно незнакомого ему полковника.

Один из мужчин, несущих гроб, поскользнулся, и ноша едва не упала на землю. Однако поскользнувшийся успел выпрямиться и подхватить гроб. Увидев это, мальчик громко засмеялся.

– Что ты, Коленька! Разве можно смеяться – дедушка умер. Зачем ты от мамы так далеко ушел? – воскликнула очень молодая женщина и увела малыша.

Неестественность всего происходящего была обусловлена тем, что оркестр, стоявший напротив шеренги курсантов, по непонятной причине молчал. И лишь тогда, когда курсанты перестроились по команде Мищенко в колонну по два и пошли за гробом, оркестр словно прорвало, и он ни с того ни с сего начал играть похоронный марш. Это было столь неожиданно, что многие вздрогнули. Очнувшись от сна, оркестр занял свое положенное место, и больше никаких эксцессов не возникало. Идти пришлось недолго. За домом портрет с подушечкой и гроб погрузили в кузов грузового автомобиля ГАЗ-52. Там же разместились ближайшие родственники и друзья полковника. Еще в одну машину сел оркестр и люди, которые должны были бросать на дорогу еловые веточки перед машиной с гробом. Курсанты сели в свою машину, а все остальные – в два автобуса. Вся эта колонна с траурной музыкой в авангарде медленно двинулась к кладбищу.

Несмотря на то, что дом был почти на окраине города, до кладбища пришлось добираться минут сорок.

– Значит так – вот каждому из вас по три холостых патрона. Заполните рожки, чтобы быть готовыми, – приказал Мищенко.

Тищенко впервые держал в руках холостые патроны, поэтому сразу же принялся рассматривать их с неподдельным интересом. Они отличались от боевых тем, что не имели пули. Вместо пули патроны на концах были сплющены в конусообразную гармошку, которая была покрыта красной краской. Игорь привычным движением отстегнул рожок и засунул туда три патрона. Тищенко уже хотел поставить магазин на место, но капитан его остановил.

– Не надо его сейчас присоединять, потом это сделаете. Все зарядили свои рожки? Хорошо. Запомните. Когда я скомандую «Приготовиться!», вы должны будете дослать патрон в патронник. Как только я скомандую «Огонь!», вы должны нажать на курок. При этом я еще махну рукой. Вы должны выстрелить именно в тот момент, когда я опущу руку. Смотрите, можете для верности отсчитать про себя до двух после команды «Огонь». И, самое главное – не должно быть «гороха». Если кто-то зазевался и не выстрелил, стрелять вдогонку уже не следует. В этом случае надо выстрелить в следующий раз. Мы должны дать три залпа. К этому надо отнестись со всей серьезностью – во-первых, почести оказать по достоинству, а, во-вторых, не уронить честь части. Все – кажется, приехали.

Не успел еще Мищенко разъяснить все тонкости, как колонна и в самом деле въехала на территорию кладбища. Это было одно из новых минских кладбищ, сразу же поразившее Игоря своими огромными размерами и обилием свежих могил, которых особенно много было на окраинах кладбищенской территории. То тут, то там слышались траурные марши и, выйдя из машины, Тищенко сразу же насчитал вблизи еще пять похоронных процессий.

– Ох, ты! Да здесь через каждые десять метров похороны. Много людей умирает – даже подумать страшно! – воскликнул пораженный увиденным Игорь.

– Город-то в полтора миллиона населения, а кладбищ мало. Да и это совсем новое, а смотрите – другой край едва ли не до самого горизонта простирается. Его и не видно за этим частоколом крестов, – задумчиво сказал капитан.

Яма была уже выкопана заранее и рядом с ней сидели два подозрительных, небритых мордоворота, всем своим видом выказывающие скуку и безразличие ко всему происходящему. Заметив курсантов, они оживились и начали о чем-то весело переговариваться.

– Чего они ржут, товарищ капитан?! У людей горе…, – возмущенно спросил Игорь.

– У них, Тищенко, такого горя ежедневно раз по восемь бывает. Поэтому это и не горе уже для них, а просто работа, – пояснил Мищенко.

– Все равно могли бы ради приличия и не выражать так бурно свои эмоции, – недовольно пробурчал Игорь.

За весь путь от дома до кладбища никто кроме Игоря и капитана не проронил ни слова.

– Кротский, чего ты все время молчишь? – удивленного спросил Игорь.

– А о чем говорить? Говорить не о чем, – угрюмо отрезал Кротский.

Азиаты же мало-помалу освоились и начали постепенно обмениваться впечатлениями на своих языках: Мухсинов с Хусаиновым на казахском, а Абдухаев с Хакимовым на таджикском. Все четверо были мусульманами и все четверо впервые в своей жизни попали на христианские похороны. Хотя христианскими их можно было назвать лишь чисто условно – не было ни попа, ни певчих. Не соблюдался почти ни один из христианских обычаев погребения и даже на могилу вместо креста предполагалось водрузить звезду. Плохо это или хорошо? Наверное, и первое, и второе. Просто дело во времени, которое служит величайшим судьей для всего, что происходит в подлунном мире. Красная звезда была не меньшим символом, чем крест и имела полное право на существование, как надгробная память. И она не была люцефировой звездой, как это стало модным говорить сейчас. Вначале действительно коммунистам «советовали» ставить звезда над могилами (что впрочем, добровольно началось еще в годы гражданской войны), но потом это вошло в привычку и в семидесятые – начало восьмидесятых многие по собственной воле ставили ее вместо креста, чтобы подчеркнуть принадлежность умершего к армии или партии. Большое распространение красные звезды получили и на памятниках погибшим в Афганистане (полковник, которого хоронили, тоже скончался от ран, полученных два года назад, но Игорь об этом не мог знать). Ярко горящие алые звезды были протестом против бесцветно-серых подписей: «Погиб при исполнении интернационального долга». В силу этого звезда давно стала столь же полноправным признаком нашей страны, что и кресты на церквях, и теперь Россия, Белоруссия и Украина не представляются мне ни без первого, ни без второго.

– Приготовиться! – скомандовал Мищенко.

Послышался лязг затворов и шестеро курсантов застыли в немом и напряженном ожидании. Под громкие, нервные крики матери полковника, гроб медленно опустили в могилу.

– Огонь! – крикнул капитан и дал отмашку.

Игорь плавно нажал на крючок точно через два отсчета про себя, но Кротский выстрелил чуть раньше, а остальные выдали «горох» сразу вслед за Тищенко. Мищенко нервно поморщился и недовольно прошептал, чтобы не слышали окружающие:

– Соберитесь! Если кто запаздывает – не стрелять! Я ведь предупреждал. Приготовиться! Огонь!

Мухсинов выстрелил дважды. Один раз раньше других, а другой – вместе со всеми. Во второй раз получилось вполне прилично.

– Что же ты, Мухсинов, очередь от одиночного отличить не можешь. Ну, последний раз. Приготовиться! Огонь!

Автоматы грохнули почти одновременно. После третьего залпа все принялись подходить к могиле и бросать на гроб горсти песка. Только сейчас Игорь обратил внимание на то, что вокруг был один песок. Среди большой кучи вырытого грунта нельзя было отыскать ни одного комочка земли. «А ведь говорили – пусть земля будет пухом. Какая же тут земля?» – подумал Тищенко. Закапывали долго – минут десять-пятнадцать. В изголовье водрузили металлическую пирамидку со звездой на макушке, призванную играть роль временного памятника. Оркестр заиграл Гимн СССР. Несмотря на стойку «смирно» Игорь внимательно следил за всем, что происходило вокруг него. Большинство стояли ровно, но были и такие, кто без особого стеснения вертел взад-вперед головой и переговаривался с соседями. Но особенно возмутили Тищенко могильщики. С постными лицами они уселись чуть поодаль и о чем-то громко разговаривали. Тищенко взглянул на взводного. Капитан тоже смотрел в их сторону с плохо скрываемым раздражением. Один из могильщиков перехватил взгляды связистов и недовольно пробурчал своему напарнику:

– Смотри, чего это тот капитан и тот очкарик, что рядом с ним стоит, на нас смотрят?

– Может, не нравится, что сидим? Сейчас – поднимемся! Да, у этих дебилов кроме следов от фуражек в голове ни одной извилины нет. Вишь, как их надрессировали!? – со смехом ответил второй.

По взглядам и улыбкам Игорь понял, что могильщики говорят о них, и курсанту захотелось швырнуть в них лежащим неподалеку булыжником. Сразу же после Гимна заиграли какой-то марш и капитан, построив курсантов в колонну по два, повел их мимо могилы. Толпа разомкнулась в обе стороны, предоставляя проход. Не доходя пяти метров до могилы, капитан четко скомандовал:

– Смирно! Равнение на-право!

Шестеро курсантов синхронно повернули головы и строевым шагом прошли мимо могилы, у которой плакала мать полковника. На обратном пути проходили мимо могильщиков. Они вновь перебросились несколькими фразами и насмешливо заулыбались. Мищенко не выдержал и, подойдя к ним вплотную, резко спросил:

– Неужели так трудно хоть час побыть людьми?!

Не зная, что делать, курсанты полукругом стали позади капитана.

– А что – нельзя поговорить? Или ты, капитан, мне запретишь? А, может быть, свою дикую дивизию на меня в атаку пошлешь или из автомата застрелишь? – развязно спросил один из могильщиков.

– Прежде всего, я посоветую тебе попридержать язык! – разгорячился Мищенко.

Игорь еще ни разу не видел своего взводного в таком состоянии и с удивлением смотрел на его лицо.

Второй предостерегающе толкнул своего напарника и гораздо более миролюбиво заметил:

– Ладно, капитан, не шуми зря. Если чего не так, ты уж не обижайся. Мы ведь не солдаты – на нас горло драть не надо. А такие похороны с гимном у нас чуть ли не каждую неделю бывают. Так что мы уже привыкли…

Но Мищенко уже и сам опомнился, потому что окружающие начали обращать внимание на стоящих. В сердцах махнув рукой, капитан повел свой наряд к машине.

Подойдя к грузовику, Мищенко вспомнил о патронах:

– Ни у кого патронов не сталось?

– У меня ест один, – после некоторого раздумья ответил Хусаинов и протянул рожок капитану.

– Что ты мне магазин даешь? Вытащи патрон и отдай. Больше ни у кого нет?

– У м…, – нерешительно промямлил Кротский и тут же отошел в сторону.

Но капитан уже заподозрил что-то неладное, и спросил более настойчиво:

– Ты все три раза выстрелил?

Кротский выстрелил всего дважды, но ему очень хотелось сохранить патрон себе. Вместе с тем курсант неосторожно уже выдал себя и теперь растерянно молчал.

– Иди сюда. Покажи магазин! – потребовал Мищенко.

Кротский дрожащими руками отсоединил магазин и, опустив глаза вниз, протянул его капитану. В магазине был патрон.

– Я что, Кротский, не понятно сказал? Давай сюда патрон. И зачем он тебе понадобился? В костер бросать, как дети, что ли? – с легкой издевкой спросил Мищенко.

– Никак нет. Не в костер… Просто я у ребят из хозвзвода брелки видел из патронов. Хотел когда-нибудь и себе сделать, – бормотал Кротский.

Как обычно в таких случаях, он волновался и покраснел, как только что брошенный в кипяток рак. Сходство усиливалось еще и тем, что очки запотели и стали придавать глазам какое-то молочно-мраморное рачье выражение. Игорь едва удерживался от смеха.

– Ну, ты даешь, Кротский! Разве из холостого патрона можно брелок сделать? Делают из боевых – вынимают пулю, освобождают гильзу от пороха и просверливают дырочки в стенке. Остается вставить пулю на место и все хорошенько начистить. Вот тебе и брелок будет. А как же ты из холостого порох вытащишь? Надо разжимать головку. А будешь разжимать головку – весь патрон изуродуешь, да еще пальцы обожжешь, – беззлобно пояснил Мищенко.

Весь обратный путь Тищенко думал о смерти: «Вот умру когда-нибудь и я. Интересно – много людей придет или нет? Вот если бы я, к примеру, умер во время учебы в институте – пришло бы много, пожалуй, почти весь курс. А вот если бы умер, когда уже работал в школе – меньше. Хотя ученики тоже пришли бы. Но в деревнях бывают школы, где всего по сорок учеников. А может, и мне тоже салют будут давать? Но какая в принципе разница – с салютом или без, много людей или мало?! Все равно оттуда не возвращаются, и салют этот будут давать не столько для меня, сколько для себя – для успокоения совести. Вот ведь интересно люди рассуждают! Им кажется, что можно откупиться перед умершими за прошлые грехи тем, что построить ему гранитный памятник или дать автоматный салют. А ведь зло, причиненное человеку, уже никогда нельзя ничем загладить, если этот человек умер. Наверное, лучшая награда умершему не гранитные и мраморные обелиски, а память в душах живых. Хотя если памяти нет, то и обелиск на худой конец не худший вариант. Да и обелиски обычно переживают память о тех, в честь кого они установлены. Что, к примеру, я помню о войне, кроме фильмов и книг? Если бы не рассказы деда, я бы войну только по памятникам и знал…». Игорь так и не успел окончательно решить, что важнее – память или обелиск, так как машина въехала в ворота части.