Текст книги "Учебка. Армейский роман (СИ)"

Автор книги: Андрей Геращенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 48 страниц)

Через некоторое время Иванову надоела вся эта процедура, и прапорщик стал смотреть менее внимательно. «Хорошо, что я встал почти в самом конце – он устанет и, возможно, меня пропустит», – обрадовался Игорь.

Иванов, казалось, целую вечность изучал каблуки бывших сапог Игоря, а затем внимательно посмотрел на курсанта. Накануне Тищенко подбил стершийся каблук полосками резины, а во время чистки замазал все швы гуталином, но все же курсант ощутил неприятный холодок от пронизывающего взгляда прапорщика. Иванов, не говоря ни слова, все так же пристально смотрел на Игоря. Тищенко не выдержал и осторожно спросил:

– Товарищ прапорщик, я плохо почистил?

Иванов еще раз посмотрел на каблуки, затем скользнул взглядом по сапогам, в которые был обут Игорь и приказал:

– А ну-ка, повернись кругом!

«Все – наверное, понял! Эти чертовы стрелки на голенищах так и не удалось разгладить», – подумал Игорь и повернулся к прапорщику спиной. Тищенко казалось, что Иванов сейчас влепит ему хорошую затрещину, и курсант даже вжал голову в плечи, ожидая удара, хотя при всем при этом хорошо понимал, что прапорщик не собирается его бить, а просто хочет посмотреть на сапоги сзади.

– А что это ты голову в плечи вжал? – спросил прапорщик.

– Так просто – немного холодно, – смутился Игорь.

– Кругом! Следующий.

Игорь быстро отошел в сторону, чтобы лишний раз не мозолить Иванову глаза. Вслед за ним на осмотр подошел Хакимов из четвертого взвода, который в числе еще семи курсантов пришел позже. Но Тищенко было уже все равно, кто подошел и он поспешил к ожидавшим его Лупьяненко и Гутиковскому, которые тоже удачно обменяли сапоги.

– Ну и дурак же прапорщик – почти все поменяли сапоги, а он только человек пять на этом поймал. Хотя даже слепому видно, что у Тищенко, например, сапоги новые, – засмеялся Гутиковский.

– Как же ты определил, что у меня новые сапоги? – спросил Тищенко.

– По стрелкам. Как будто бы не видно, что они до сегодняшнего дня лежали на складе!

– Ничего – к вечеру разгладятся, и будет незаметно.

– Эти стрелки, Тищенко, у тебя еще целую неделю будут, если не больше. У меня они полмесяца держались, когда мы получили сапоги после прибытия в часть, – заметил Лупьяненко.

– Так, значит, Иванов не такой уж и дурак – он все видел, – задумчиво произнес Игорь.

– Похоже на то, – согласился Лупьяненко.

– Почему же он мне ничего не сказал?

– А кто его знает – может быть, пожалел, а может, и сомневался.

«Скорее всего, пожалел – недаром же он так долго и внимательно мои сапоги рассматривал. Какой же я здесь, однако, скотиной стал! Больше никогда не буду ничего воровать! Ведь получается, что пилотку я во второй раз в жизни украл, а сапоги, выходит, в третий. Такими темпами можно вообще вором стать. Ну, уж нет – надо с этим кончать! Хотя сапоги я не совсем украл – я взамен свои оставил. Я ведь все равно в армии служу, а «партизаны» только на месяц-другой приезжают. Хорошие сапоги мне гораздо нужнее, чем им. Да и мои не такие уж и плохие – по крайней мере, на два месяца хватит. К тому же «партизан» может потребовать другие сапоги, если ему дадут плохие, а мне даже и того нельзя. Придет срок, я и сдам эти сапоги. Выходит, что я их как бы одолжил или взял взаймы, как Гекльберри Финн, на время. А раз я их все же отдам в отличие от Гекльберри, то я все же не вор – в худшем случае не совсем честный человек», – успокаивал свою совесть Тищенко.

Через несколько минут пришел Яров, построил курсантов второй роты и повел их в казарму.

– Ну что, Тищенко – поменял сапоги? – спросил Гришневич.

– Так точно, – весело ответил Игорь и продемонстрировал обновку.

– Пойдет. Хорошо, что хоть это смог сделать, а то мы с младшим сержантом Шорохом думали, что придется идти тебе сапоги менять, – с каким-то непонятным раздражением сказал сержант.

С лица Игоря тут же исчезла улыбка, и он обиженно уставился в окно.

– Чего ты дуешься, Тищенко – я ведь не виноват, что ты такой бестолковый?! К тебе, кстати, мать приехала и на КПП ждет, – сержант внимательно посмотрел на Игоря, интересуясь реакцией курсанта.

«Вот здорово, а я даже не знал. Только почему этот кретин так злобно смотрит? Сейчас, наверное, заставит докладывать через каждые полчаса и бегать взад-вперед, как идиота!» – с тревогой подумал Игорь. Но все же, несмотря на опасения, что сержант выкинет какую-нибудь свинью, Тищенко не смог скрыть своей радости и расплылся в широкой улыбке.

Сержанту это явно не понравилось:

– Что это ты, Тищенко, так обрадовался? Или ты думаешь, что я тебя просто так на КПП отпущу?! Ну, уж нет! Нашел дурака! Из-за тебя весь взвод в увольнения не ходит, а ты на КПП хочешь?!

«Неужели не пустит?! Вот сволочь!» – подумал Игорь. С лица курсанта мгновенно исчезла улыбка, потому что свирепое выражение глаз Гришневича ни на минуту не позволяло усомниться в том, что сержант сдержит свое слова.

– Хватит уже того, что я разрешил тебе сапоги поменять! – продолжал отчитывать сержант.

«Как бы ни так – мне Яров разрешил, а не ты, скотина!» – возмутился Игорь и обиженно заметил:

– Разве моя мать виновата, что у меня пуговица в увольнении были стерта? Она далеко ехала и хотела меня увидеть.

– Нечего так часто ездить! В армии нянек нет и давно пора понять, что ты уже не маменькин сынок, а курсант учебного подразделения. Хотя какой ты курсант – шланг, да и только! Когда ты, наконец, комиссуешься, а?!

– Я не шланг! А в курсанты я не просился и с родителями я имею право на КПП встретиться! – Игорь поднял голову и упрямо посмотрел на Гришневича.

Униженный и оскорбленный при всем взводе, Тищенко в этот момент больше всего в жизни хотел поднять табуретку и разломать ее на голове сержанта.

– Закрой рот, «душара»!

– Я не «дух» – я «свисток»!

– Член ты задроченный, а не «свисток»! Я сейчас тебе покажу, какие ты имеешь права! Ты у меня, шланг вшивый, в нарядах сгниешь! Я вначале хотел тебя отпустить, а теперь… Теперь…, – Гришневич подлетел к Игорю и хотел заехать курсанту кулаком в челюсть, но потом сдержался и просто швырнул его на пол.

Тищенко тут же вскочил на ноги. Его маленькая, худая фигурка была жалкой в своем упрямстве, но вместе с тем в ней чувствовалось какое-то особенное упорство и просыпающаяся человеческая гордость, загнанная за три месяца службы в самые отдаленные уголки сознания. Это еще больше рассердило Гришневича. Сержант еще раз швырнул Игоря на пол и истерично заорал на всю казарму:

– В нарядах сгниешь! А сейчас бегом получать у Черногурова грабли и метла и на уборку территории! И никакого КПП! Чтобы тебя и близко там не было! Я тебе покажу, как родину любить! А вы что рты раззявили?! Лупьяненко, Гутиковский, Коршун – бегом за ним!

Курсанты давно не видели Гришневича в таком разгневанном состоянии и сразу помчались вслед за Игорем, не желая навлекать грозу на себя.

На лестнице Тищенко остановился и принялся отряхивать хэбэ, покрывшееся при падении пылью. Болел ушибленный локоть левой руки. Но все это можно было пережить. Гораздо труднее было пережить то публичное унижение, которому подверг его сержант. Тут Игоря нагнали остальные.

– Ну, ты, Тищенко, даешь! Неужели нельзя было с ним помягче разговаривать?! А теперь из-за тебя всему взводу попадет! – с укором сказал Лупьяненко.

– А чего он меня шлангом называет?! Что я ему сделал? А если бы тебя не отпустили на КПП? Ты… Твоя мать в такую даль приехала бы, а тебя бы не отпустили? Ты бы тогда этому идиоту зад лизал?! – едва сдерживая волнение, спрашивал Игорь.

– Ладно – пошли на территорию. Там, может быть, сходишь на КПП, если, конечно, не боишься, – сказал Антон.

– А чего мне бояться? Мне все равно в нарядах гнить! Так что обязательно пойду! – твердо ответил Игорь.

Получив грабли, курсанты отправились на территорию. Участок, который необходимо было очистить от листьев, располагался как раз напротив клуба. Немного поработав граблями, Тищенко взглянул на клубные окна. В самом крайнем он сразу же увидел лицо матери. Она грустно смотрела на сына. Игорь помахал ей рукой. Елена Андреевна, тоже помахала в ответ. Она пыталась что-то сказать Игорю при помощи жестов, но он так ничего и не понял и, виновато пожав плечами, показал рукой на грабли.

Теперь Тищенко работал лишь потому, что не знал, что предпринять. С одной стороны, в клубе его ждала мать, которую он мог видеть через стекло, но не мог поговорить, а с другой, он боялся ослушаться приказа сержанта. «Гришневич почти наверняка проверит, ходил ли я к матери. Может быть, даже сейчас наблюдает за мной из окна. Но не сидеть же здесь сиднем?! Надо, наверное, потихоньку сместиться влево, там нас почти не видно из окна казармы и обойти клуб с другой стороны. А если даже Гришневич и придет, я скажу, что мать показала меня из окна дежурному по части, и он меня позвал. Не мог же я ему отказать. Будь, что будет!» решил Игорь и рассказал о своем плане Лупьяненко.

– Попробуй, хотя ты здорово рискуешь, – вздохнул Антон.

– Надо же начинать понемногу доказывать, что я уже «свисток», а не «дух», – пошутил Игорь, но никто не улыбнулся.

Обогнув клуб, Игорь вошел внутрь.

– Ой, Игорек – это ты?! Здравствуй! – обрадовалась мать.

– Здравствуй, мама!

– А я думаю – куда это ты исчез?! Ведь только что листья под окном убирал. Это у вас задание такое?

– Можно и так сказать.

– Тебя ко мне отпустили?

– Да.

– А почему же ты не сразу пришел?

– Просто ребятам решил немного помочь.

– А… – Елена Андреевна сразу же поверила в то, что сказал ей Игорь.

Возможно, если бы она что-то возразила, Игорь продолжал бы убеждать ее в том, что его отпустили, и дальше, но теперь Тищенко, вспомнив о том, как Гришневич швырял его на пол, не выдержал и пожаловался:

– Никто меня не отпускал! Сержант, скотина, взял и отправил меня вместо КПП листья сгребать!

– Ой, так тебе нельзя было ко мне?

– Да пошел он! Знаешь, мама – ты не уходи только, ты подожди меня… Мы сейчас все листья уберем, и я вновь приду. Он меня после листьев отпустит.

– Хорошо, я подожду. Только ты иди, а то я тебя задерживаю.

– Ничего – немного посижу и пойду.

– А как у тебя дела с шинелью?

– То есть?

– Я деньги привезла. Ты ведь в письме писал, что надо ее оплачивать, раз неправильно обрезал и испортил.

– Пока никто ничего не говорит. Мой командир отделения Шорох мне взамен старую достал. Так что я думаю, что ничего платить не надо.

– Это тот, который тебя не отпускает?

– Нет. Шорох – командир отделения. А не пускает меня заместитель командира взвода сержант Гришневич. Хорошо, что с шинелью все вроде бы обошлось.

– Хорошо, конечно. Только что-то я впервые слышу, что за шинель нужно деньги платить. У меня и четыре брата в армии отслужили, и племянники дед никому ни за что не посылал. Я так понимаю – если ты впервые в жизни шинель делал, то твой Башневич…

– Гришневич.

– Твой Гришневич должен был тебе помочь, показать… Проконтролировать. Хотя вас ведь больше двадцати человек… Но я все равно собиралась написать вашему командиру по поводу этих денег.

– Еще не написала? – испугался Игорь.

– Нет. Как же ты умудрился ее так отрезать? Неужели вам ничего не показывали?

– Нет. Только рассказывали…

– А остальные как же?

– Все остальные нормально сделали.

– Что ж ты у меня, самый бестолковый, что ли? – вздохнула Елена Андреевна и погладила Игоря по голове.

– Да нет – просто так получилось, – смутился Игорь.

– Ну ладно – беги, потом еще поговорим, – спохватилась Елена Андреевна.

Не без сожаления Игорь отправился назад.

За время его отсутствия никто не приходил, и Игорь обрадовался, что его визит в клуб остался, скорее всего, незамеченным. Покончив с листьями, курсанты отправились на доклад к Гришневичу.

Доложил Лупьяненко. Выслушав курсанта, Гришневич внимательно посмотрел на Игоря и спросил:

– Тищенко, ты был на КПП?

– Никак нет, товарищ сержант – вы ведь мне запретили.

– Запретить-то запретил, но кто тебя знает – ты ведь у нас «дембель»! Слова сержанта можешь и через член пробросить… Можешь?

– Никак нет.

– А почему, когда я в окно выглянул, тебя рядом с остальными не было?

«Неужели знает, что я в клуб ходил? Но разве меня там кто-нибудь видел? А что, если кто видел и ему сказал? Нет, не может быть – мы в клубе одни были, а в окна с улицы почти ничего не видно. Почему же он тогда спрашивает? Может, просто проверяет – а вдруг я сорвусь и сам все выложу, если был в клубе? Ну, уж нет – тут либо пан, либо пропал! Надо идти ва-банк! Если он знает, то мне все равно несдобровать в любом случае, а если ему ничего не известно, то утаю», – мысли пронеслись с невероятной быстротой и Тищенко с заметной задержкой, на которую сразу же обратил внимание сержант, осторожно ответил:

– Может быть, я просто дальше остальных отошел? Я в дальнем углу подметал.

– А что это ты так долго над ответом думал? – с подозрением спросил Гришневич.

– Просто вспоминал, как могло получиться такое, что вы меня не видели.

– А может, не поэтому? – прищурил глаза сержант.

«Не верит, гад! Нужно что-то придумать, чтобы он поверил», – лихорадочно соображал Игорь.

– Так что – может, я прав?

– Товарищ сержант, просто я не хотел говорить…

– Ну! Уже теплее! – злорадно откликнулся Гришневич.

– Дело в том, что в дальнем углу плаца ветер все время разметал кучу, и поэтому там не слишком хорошо убрано. Я боялся сразу об этом сказать. Может, сбегать и доубирать? – нашелся Игорь.

«В крайнем случае, он сейчас вновь отправит меня на территорию. А вдруг он знает?» – Тищенко напряженно следил за реакцией своего командира. Но сержант, заметно разочарованный ответом Игоря, лишь раздраженно буркнул:

– На этот раз тебе поверю.

И тут же приказал взводу готовиться к построению на обед.

После обеда сержант подозвал Игоря к себе и спросил:

– Ну что, Тищенко – хочешь сходить на КПП к матери?

– Так точно.

– Но ты понимаешь, какую свинью подложил взводу?

– Понимаю, – угрюмо выдавил Игорь.

Тищенко понимал, что без этого ответа Гришневич ни за что не отпустит его на КПП.

– Ладно, помни мою доброту – даю тебе два часа. Ровно через два часа ты должен быть здесь. И скажи матери, чтобы завтра не приходила – никаких свиданий завтра я не разрешу! Понял?

– Завтра она не придет – она вечером уезжает.

– Вот и хорошо.

– А докладывать через час надо?

– Нет, иди.

Елена Андреевна уже не надеялась на то, что сын вновь придет, в клуб.

– А вот и я, мама! – радостно воскликнул Игорь, едва только вошел внутрь.

– Ты опять сам пришел? Или тебя отпустили? – озабоченно спросила Елена Андреевна.

– Не бойся, теперь уже отпустили. На целых два часа, и докладывать не надо, – улыбнулся Игорь и тут же с радостью заметил, как погасли огоньки тревоги в уголках глаз матери.

– Надо же – и чего это твой сержант так расщедрился?! Наверное, стыдно стало. Да я уже думала, что ты не придешь. Знаешь, Игорь, смотрела я на то, как ты листья подметал и так мне обидно стало – ведь не на учении ты, не в наряде, не на учебе какой-нибудь. Неужели нельзя было тебя сразу ко мне хоть на полчаса отпустить?! Хотелось все это твоему сержанту сказать… Пусть бы ему стыдно стало… Тем более, что на улице столько солдат с родителями, и по их разговорам я поняла, что они бывают здесь каждые выходные.

– Ему бы не стало! Ему, по-моему, вообще никогда стыдно не бывает. Он теперь вообще озверел – наш взвод больше всех остальных службу тащит.

– Что же это он так?

– Просто взвод лишили увольнений.

– За что?

– За меня! У меня в увольнении пуговица стертая была, и патруль увидел.

– Опять двадцать пять! Горе ты мое – и сам пострадал, и людей подвел. Они ведь минчане. Теперь из-за тебя домой не попадут. Только я что-то не пойму – неужели это все из-за пуговицы?

Игорю пришлось подробно рассказать всю историю с увольнением.

– Да, плохой ты у меня солдат. А что с госпиталем?

– Мне нужно ехать и ложиться, но пока никто не везет. Вакулича я на этой неделе вообще не видел, а кто меня еще повезет? Если на будущей неделе увижу, то, наверное, уеду отсюда.

– Ты думаешь, что уедешь? – мать нервно мяла в руках конфетный фантик.

– А кто его знает? Ну, раз написано, что меня надо госпитализировать, то думаю, что уеду, – после некоторого раздумья сказал Игорь.

– Ну, дай-то Бог? Потерпи – совсем немного осталось. Кстати, сынок, а где твои часы?

– Одному тут дал на время поносить. Он отдаст.

– И давно?

– Недели с две или три.

– Так забери. Кому ты дал?

– Да не волнуйся ты – я прямо сейчас заберу, просто забыл. Он здесь, в клубе.

– Так подаришь, а потом не найдешь. Иди и забери при мне, чтобы я зря не думала.

Игорь поднялся наверх. У него не было большой уверенности в том, что Маметкулов сразу отдаст часы, и Тищенко неcмело постучал в дверь. За дверью громко играла музыка, поэтому Маметкулов открыл не сразу:

– Чего тэбе?

– Отдай мои часы, если они тебе больше не нужны.

– Сэйчас, – Маметкулов исчез в глубине радиорубки.

Достав из какого-то тайника часы, Маметкулов подал их Игорю:

– Спасибо. Беры, зома.

«А все же он неплохой парень», – подумал Игорь, одевая часы на руку. Между тем, Маметкулов поначалу не собирался возвращать Игорю часы, но, случайно увидев курсанта вместе с матерью, испугался и решил вернуть. К тому же он лишь вчера узнал, что к этому курсанту почему-то благоволит Курбан.

– Вот и часы, – похвастался Игорь, спустившись вниз.

– Да, Игорек, а откуда это вы шли утром, когда я приехала?

– Утром? Наверное, из парка – мы там сапоги чистили, и я себе даже поменял. Вот они – новенькие!

– Ваши сапоги такие неудобные. Одного смуглого паренька видела, он в конце строя шел. Наверное, из Средней Азии. Так у него такие сапоги большие, что он, бедный, едва ноги от земли отрывал.

– А-а, это, наверное, Хакимов был, – догадался Игорь.

– А что же это ему такие сапоги дали? Неужели у него нога такая большая?

– Нормальная у него нога, просто сам бестолковый. Он в самом начале вместо сорок первого сорок третий размер взял. Вот ему и трудно ходить.

– Зачем же он большой размер взял?

– Не знаю. Может быть, не разобрался…

– А куда ваши командиры смотрят?

– Он никому не говорит, а так… Кому он нужен? Но, вроде бы, про это уже узнали – прапорщик Атосевич обещал ему сапоги заменить.

– Конечно надо, ему ведь трудно так ходить!

Мать уехала в пять часов вечера, а Игорь вернулся в казарму.

Глава тридцать девятая
Пиршество в сушилке

^{Уничтожение липовой аллеи. Курсанты обрубают ветви сваленных деревьев. Уже октябрь – не за горами и выпуск из учебки. Может ли Кохановский в одиночку погрузить кучу ветвей в машину. Поединки курсантов. Коршун – Тищенко завершается ничьей, но у Игоря разбиты очки. В санчасть проведать Доброхотова. Доброхотов дает Игорю дельный совет. О чем, по мнению Лупьяненко, задумался Тищенко. Шорох считает, что Лупьяненко пора «щупать баб». Озадачанный Петров. Ночной праздник живота. Едва не попались.}

После обеда пилили липовую аллею. Огромные, покрытые бронью столетней коры деревья, поначалу казались неприступными. Многочисленные трещины, покрывавшие стволы, напоминали морщины на лицах почтенных старцев. Но вот пила с визгом впилась в тело одного из гигантов. Медленно, сантиметр за сантиметром, она вгрызалась в древесину, надрывно гудя своими шестеренками и отплевывая в стороны опилки. Казалось, что это не опилки, а самая настоящая кровь. Тищенко даже померещилось, что он чувствует боль, причиняемую пилой, и ему стало жаль это старое и величественное дерево.

Он вспомнил, что точно такую же картину наблюдал два года назад в Городке. Тогда, согласно новому проекту, уничтожали тополя, по преданию, посаженные еще по приказу самой Екатериной II. И тогда Игорь на всю жизнь запомнил эту жестокую борьбу дерева и человека. Человек в эти минуты выглядел безобразным чудовищем.

Казалось, что по телам гигантов пробегает самый настоящий шок – легкое дрожание листвы как бы выдавало нестерпимую боль, которую испытывало дерево. «Что со мной – это абсурд?! Я ведь биолог – дерево не может чувствовать боль! Что-то я совсем сентиментальным стал», – растерянно подумал Игорь, ощутив подкативший к горлу комок.

Тищенко с самого детства воспитывали в благоговейном, едва ли не религиозном отношении к дереву, и при уничтожении лип курсант испытывал почти то же самое, что испытывает истинный верующий, видя, что совершается грех, который он не в силах предотвратить.

Старые деревья, словно мощные богатыри, отчаянно сопротивлялись пилам, не желая так просто отдавать свою жизнь и власть. Но все же металл был сильнее дерева, и великаны стонали под шквалом острых металлических зубьев.

Аллею приказал спилить Томченко. Многие курсанты были этому рады (теперь количество листьев, падающих на газоны, должно было значительно уменьшиться), но Игорь не мог без боли смотреть на эту картину. Ему было жаль патриархов, которые, скорее всего, видели за свою долгую жизнь и революцию, и основание учебки, и гражданскую войну, и немецкие оккупации. Патриархов, которые уже давно стали чем-то вроде визитной карточки части.

Наконец, пилы подточили одну из лип, и она со страшным треском упала вниз, в агонии ломая ветви и теряя не успевшую опасть, пожелтевшую листву. «Если даже эти патриархи, которые казались самой вечностью, теряют свою жизнь, то что можно говорить обо мне – маленькой и слабой песчинке?! Это какое-то злое место, а гибель лип – словно какой-то тайный знак: не уеду и со мной будет то же самое», – думал Тищенко, глядя широко раскрытыми глазами на поверженное; дергающееся в предсмертных конвульсиях дерево.

Повалили еще две липы. На большее у пилильщиков из бригады не хватило сил. Казнь остальных титанов была отложена.

– Взвод – слушай боевую задачу! Нужно шестеро желающих для того, чтобы обрубать ветки и складывать их в кучу. Кто пойдет сам? Я думаю, что, прежде всего, надо проявить активность залетчикам! – объявил Гришневич.

Но желающих оказалось гораздо больше, чем было нужно. Даже Игорь захотел полазить среди деревьев: «Все равно липы уже спилили, так что сучья надо обрубать».

– Остаются: Тищенко, Лупьяненко, Гутиковский, Валик, Коршун и Кохановский. Старший – Лупьяненко. Остальные – в учебный центр. А вы – получить топоры и приступить к работе. Если очень большие ветви – можете их не трогать. Но от всех мелких к моему приходу вот эта самая крайняя липа должна быть освобождена, – Гришневич хотел добавить что-то еще, но потом посчитал сваю инструкцию вполне исчерпывающей и повел взвод в учебный центр.

Черногуров выдал только два топора и между курсантами разгорелся спор за право более «аристократической» работы. После долгих препирательств топоры оказались у Коршуна и Лупьяненко. Но споры не прекращались, и Лупьяненко пришлось объявить, что топорами будут работать все по очереди. Коршун и Лупьяненко обрубали ветви, а все остальные стаскивали их в большие кучи возле тротуара. На следующий день их должны были увезти и сжечь на хоздворе. Ветви были не такими уж и легкими и к тому же постоянно цеплялись за все, за что только можно было зацепиться, и порядком уставший Тищенко недовольно заметил:

– Не хватало только, чтобы завтра мы всю эту махину на машину грузили.

– А ты что, Тищенко, уже переработался? – насмешливо спросил Коршун.

– Во-первых, Коршун, сегодня я гораздо больше тебя работал – ты все поменьше ветки выбирал, когда рубил, а во-вторых, тянуть их по земле гораздо легче, чем грузить в кузов. К тому же ветви в два раза длиннее кузова – представляешь, какая проблема будет?!

– Да ладно, Тищенко – у тебя вечно проблемы! Хотя… Может, ты и прав, – Коршун задумчиво почесал свой затылок.

Все тотчас же засмеялись. Во взводе была хорошо известна эта привычка Коршуна, и Гутиковский не упустил возможности поддеть товарища:

– Слушай, а почему умные чешут голову спереди, а дураки сзади?

– Да пошел ты! А грузить, может, и не мы будем, а кто-нибудь еще.

Минут через сорок Лупьяненко отдал свой топор Игорю, а Коршун – Гутиковскому. Вскоре Тищенко понял, что работать топором – не такое уж и приятное занятие. Едва он срубал ветку для Лупьяненко, как тотчас же подходил Кохановский, и так постоянно – не было ни одной минуты отдыха. Кожа ладоней и пальцев с непривычки натиралась топорищем и через полчаса на руках у Игоря появились маленькие водянистые пупырышки – зарождающиеся мозоли. «Так можно и пальцев лишиться», – подумал Тищенко, заметив мозоли и поспешно предложил подошедшему Кохановскому:

– Хочешь топором помахать?

Гутиковский тоже тут же передал топор Валику. «Пока еще два раза поменяются, до меня очередь, может быть, и не дойдет, а вот до Кохановского и Валика не дойдет почти наверняка – надо было мне самым последним топор брать», – подумал Игорь. Но предположениям Тищенко так и не довелось осуществиться – Кохановский работал, «как трактор» и обрубил все оставшиеся ветки. Валик поначалу пытался не отставать, но потом быстро понял, что это бесполезно и, неторопливо тюкая топором, с удивлением наблюдал за неуемной энергией своего товарища.

Стащив все ветви в кучу, курсанты начали думать о том, что им делать дальше. В учебный центр идти не хотелось, вечер выдался теплым, и они решили до ужина остаться на улице. Вначале курсанты просто валялись среди срубленных сучьев, наслаждаясь полным бездельем, но затем подул легкий ветерок и они начали мерзнуть.

– Бр-р, вроде и вечер теплый, а мне что-то холодно, – поежился Тищенко.

– Ха – не май месяц! Уже сентябрь, – заметил Гутиковский.

– Даже октябрь, – поправил Лупьяненко.

– Октябрь? – удивился Игорь.

– Конечно. Сегодня первое октября. Вы что – с луны свалились? – засмеялся Лупьяненко.

Он говорил что-то еще, но Тищенко уже ничего не слышал, погрузившись в собственные мысли: «Уже октябрь! Октябрь… А я все еще здесь. И с госпиталем ничего не слышно. Черт бы все побрал – и зачем я в армию пошел, лучше бы отсрочку взял! Теперь неизвестно, что меня ждет в этом госпитале. Завтра опять попробую сходить в санчасть, может, Вакулич появился?». Вакулич должен был везти Игоря в госпиталь, но в последнее время старший лейтенант был слишком сильно занят проблемой собственного увольнения, и застать его в санчасти с учётом того, что у Тищенко было не так уж и много свободного времени, было почти невозможно. Сам же Вакулич, похоже, совсем забыл об Игоре.

К действительности его вернул громкий хохот товарищей. Оказалось, что они вовсю потешались над Кохановским.

– Слушай, Коха, а ты мог бы один всю липу обрубить и сложить ветки в кучу? – насмешливо допытывался Лупьяненко.

– А что – и смог бы! Я работать с детства приучен, – под общий смех простодушно ответил Кохановский.

– Так, может, завтра ты один всю эту кучу в машину погрузишь? – спросил Гутиковский.

– А зачем?

– На спор, например? Ну, как, Коха – сможешь?

– На спор? На спор смогу. Только кто мне разрешит? – серьезно ответил Кохановский, то ли не замечая, то ли не желая замечать, что над ним подтрунивают.

– Да у нашего Кохановского железные бицепсы! – насмешливо сказал Коршун, пощупал мышцы товарища и демонстративно ужаснулся их якобы чудовищной силе.

– Я работать с детства привык, – вновь повторил Кохановский и охотно согнул руки в локтях.

При этом его физиономия приобрела настолько глупое выражение, что все без исключения покатились со смеху.

– Так может ты, Коха, хороший борец, а мы ничего не знали? – спросил Гутиковский.

– А что – я и бороться могу, – не совсем уверенно ответил Кохановский.

– А мы это сейчас проверим. Вали его! – крикнул Коршун и, подмигнув остальным, бросился сзади на Кохановского.

Кохановский поначалу растерялся и позволил гораздо более маленькому Коршуну свалить себя на землю. Но затем он все же опомнился и, вывернувшись, подмял под себя нападавшего.

– Ну что вы стоите? Помогайте! – закричал Коршун.

Словно по команде, Лупьяненко и Гутиковский бросились на Кохановского и устроили настоящую кучу-малу, в которой из-за мелькающих рук и ног нельзя было ничего разобрать. Тищенко и Валик, словно зрители в цирке, уселись на ближайшую липу и с интересом наблюдали за схваткой. Минут через пять отчаянно сопротивляющийся Кохановский был повержен превосходящими силами и теперь смущенно чистил хэбэ, измазанное землей. И тут курсантов, которые были, в сущности, еще великовозрастными детьми, охватила настоящая эпидемия соревновательности. Лупьяненко в шутку сцепился с Гутиковским, а Коршун стащил с липы упирающегося Валика. После упорной борьбы Лупьяненко все же одолел Гутиковского и теперь был доволен своей победой. В другой паре все было ясно еще с самого начала. Коршун сразу же придавил Валика к земле и теперь без всякой жалости крутил ему уши, видимо находя в этом определенное удовольствие от почти безраздельного властвования над жертвой. От боли Валик отчаянно матерился, но сбросить с себя противника не мог. Удовлетворив жажду победы, Коршун отпустил Валика и гордо выпятил грудь вперед.

– Ты, Коршун, прямо как бойцовый петух, и фамилия у тебя подходящая, – насмешливо сказал Игорь.

– А тебе, Тищенко, может тоже уши накрутить?

– Попробуй, – машинально ответил Игорь.

На самом деле связываться с Коршуном ему не хотелось: разомлевшее от безделья тело желало только одного – неподвижно сидеть на поваленной липе. Но от Коршуна было не так-то просто отделаться:

– А ну-ка, иди сюда!

– Да ну тебя! – отмахнулся Игорь, но Коршун все равно стащил его с дерева.

Вспомнив жалкую позу Валика, Тищенко первым набросился на Коршуна, потому что другого выхода у него уже не было. Поначалу Игорю удалось опрокинуть противника и прижать его к земле под одобрительные возгласы курсантов, не ожидавший такой прыти от маленького и худого Тищенко. Но потом все же сказалось «неравенство весовых категории», и Коршун взгромоздился на Игори. Но он едва удерживался сверху, поэтому ни о каком надирании ушей, как в случае с Валиком, не могло быть и речи. Игорь пару раз выворачивался, чем окончательно вывел Коршуна из себя. От резких движений у Тищенко упали очки.

– Подожди, Коршун – я очки отложу, – попросил Игорь.

– Но Коршун не был склонен к благородству, поэтому беззастенчиво использовал удобный момент – когда Тищенко отвернулся в поисках очков, он напал на него со спины. Тут уже Игорь рассердился не на шутку, вывернулся и сцепился с Коршуном почти всерьез. Видя, что дело принимает плохой оборот, Лупьяненко и Гутиковский растащили «гладиаторов» в стороны.

– Ну, Тищенко! Ну, Тищенко – а еще больным прикидываешься! Да на тебе пахать можно! – возмутился Коршун, лихорадочно хватающий ртом воздух.

– Да пошел ты! Ребята, у меня очки куда-то упали, когда я с Коршуном боролся, – сказал Игорь, пошарив вокруг себя руками.

Уже начало темнеть, и сумерки придали поваленным липовым стволам и всему окружающему таинственный и необычный вид. Но Игорю было не до сказок – он искал очки. К нему на помощь подключились остальные и вскоре, казалось, был прочесан каждый травяной кустик. Очков не было. Тогда Лупьяненко догадался оттянуть в сторону одну из больших ветвей, лежащих неподалеку от того места, где Игорь боролся с Коршуном.