Текст книги "Учебка. Армейский роман (СИ)"

Автор книги: Андрей Геращенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 48 страниц)

– Товарищ сержант, уборка подвала завершена!

– А почему за угол подглядывали?

– Мы не подглядывали – просто хотели спросить у младшего сержанта Шороха разрешения пойти в казарму и помыться.

– Сейчас все пойдем. Шевелись, Бытько, что ты, как сонная муха?!

Несчастный Бытько, проработавший все утро, на несколько секунд прислушался к разговору и перестал тереть чайник. Тут-то он и попался на глаза Гришневичу.

– Виноват, – поспешно сказал Бытько и вновь принялся драить чайник.

Игорь передернулся от одной только мысли, что стертыми в кровь пальцами можно тереть песок. Тищенко некоторое время смотрел на Бытько, затем не выдержал и сказал Гришневичу:

– Товарищ сержант – он все время работает! Даже пальцы до крови стер.

– А ну – покажи пальцы! – приказал сержант.

Бытько протянул ладони, указательные пальцы на обеих руках едва заметно кровоточили.

– Ты что, Бытько – дурак?! – тихо спросил сержант.

Вы ведь сами приказали мне чистить этот чайник, – также тихо ответил курсант.

– Ну и номер ты отколол! Научи дурака молиться, так он лоб себе расшибет! Бросай этот чайник и иди мой руки… Стой! Бегом в санчасть – пусть пальцы йодом помажут, а то загноятся еще. Потом прямо в столовую приходи. Тищенко, а что это у тебя такое?

Игорь засмотрелся на Бытько и не сразу понял, что сержант обращается именно к нему.

– Я спрашиваю, что у тебя с хэбэ?! – рявкнул сержант.

Игорь подскочил от неожиданности и забормотал первое, что пришло ему в голову:

– Виноват, товарищ сержант, я недавно утюжился. Хэбэ просто во время работы помялось.

– Я не про это спрашиваю! Что это у тебя за пятна? – сержант ткнул пальцем прямо в Игоря.

– Это после того, как мы аккумуляторы носили. Не отмывается, – пояснил Игорь.

– Да ведь они не просто не отмываются, а рассыпаются прямо на глазах, – заявил сержант и действительно легко проткнул пальцем одно из таких пятен.

Кислота сделала свое дело – на поверхности пятен была лишь видимость ткани – при первом же неосторожном прикосновении все превращалось в коричневую труху. Оставалось только удивляться, почему пятна не рассыпались еще во время работы в подвале.

– Да, Тищенко – паршивое дело… Налицо порча обмундирования. Что теперь будешь делать? – медленно спросил Гришневич.

– А что делать? – не понял Игорь.

– Ну, как что? В таком виде я тебе не разрешу ходить, а другого хэбэ у тебя нет. Да и за порчу имущества положено выплачивать пятикратную цену испорченного. Ты что – не мог аккуратнее работать?!

– Меня младший сержант Шорох отправил на эту работу.

– Надо было аккуратнее работать! А почему другие себе хэбэ не прожгли?

– На них не попало, наверное.

– Меньше щелкать надо, Тищенко! У всех все нормально – а у тебя такое хэбэ, будто бы по нему из автомата стреляли, – проворчал Гришневич.

Показались шедшие по направлению к складу Сашин и Туй, которые только что закончили работу.

– Эй, Сашин, ты аккумуляторы носил? – спросил у него сержант.

– Так точно.

– Иди сюда и показывай хэбэ, – приказал Гришневич.

Все же у Сашина тоже были дырки, но значительно меньшие по размеру, чем у Игоря. Сравнения с «эталоном» не получилось, и Гришневич вновь вернулся к началу разговора:

– Сашин еще кое-как свои дыры зашьет, а ты что будешь делать, Тищенко?

– Я тоже зашью, – не совсем уверенно ответил Игорь.

– Чем?

– Зелеными нитками.

– А ты уверен, что столько дыр можно нормально зашить?

– Если постараться, то можно неплохо зашить.

Гришневич поморщился при последних словах Игоря, но сдержался и подытожил:

– Значит так – после обеда идешь в сушилку и выбираешь там себе более-менее сносную подменку. Доводишь ее до человеческого вида, то есть зашиваешь дырки, пришиваешь пуговицы, петлицы, погоны и будешь ходить в ней. Ясно?

– Так точно. Только разрешите, я свое хэбэ пока все же оставлю? – попросил Игорь.

Ему не хотелось менять свое хэбэ на какую-то подменку, но больше ничего не оставалось делать.

– Ну, оставь пока, раз тебе так приспичило, – согласился Гришневич.

В казарме в ожидании обеда сидел Валик, только что выписавшийся из санчасти. Взвод радостно встретил своего выздоровевшего товарища.

– Ну, как, Валик, вылечили тебе ноги? – спросил сержант.

– Так точно. Наверное, и бегать уже могу, – улыбнулся Валик.

– Так может тебя и в наряд можно ставить? – насмешливо поинтересовался Гришневич и подмигнул Шороху.

– У меня еще немного ноги болят. Мне написали освобождение на трое суток от нарядов и физо, – забеспокоился Валик, всерьез восприняв вопрос сержанта.

– Ну-у – неужели освобождение?! А мы думали, что соскучился наш Валик по службе и теперь хочет в наряд идти, – продолжал потешаться Гришневич.

После обеда Гришневич построил взвод в проходе кубрика и объявил новость, которая, словно удар молнии, наповал сразила Игоря:

– Сейчас по плану будем заниматься на телеграфных аппаратах. А курсанты Тищенко и Шкуркин за плохое несение службы пойдут в наряд по столовой вместе с четвертым взводом под командой младшего сержанта Сапожнева. Я думаю, что в компании «воинов ислама» до них скорее дойдет мысль о необходимости старательного отношения к службе.

Пораженный взвод молча смотрел на своего сержанта. Если бы не стойка «смирно», то многие бы, пожалуй, пооткрывали от неожиданности рты. Никогда раньше еще никто из курсантов не ходил в наряд по столовой с чужим взводом. Тяжесть самого наряда усиливалась тем, что Тищенко и Шкуркину предстояло на целые сутки влиться в чужой для них коллектив.

– Разойдись. Тищенко, бегом в сушилку и найди себе подходящую подменку. К наряду все должно быть готово. Естественно, в столовую ты оденешь рабочую подменку, но завтра после смены с наряда ты должен будешь стоять в строю уже в новом хэбэ. А в столовой времени у тебя не будет, так что поторопись сейчас. Да неси не одну подменку, а штуки три – я потом скажу, какую тебе делать, – назидательно сказал сержант.

Отыскать что-нибудь приличное среди рвани, развешенной в сушилке оказалось, не таким уж простым делом. К тому же Игорь был слишком ошарашен новостью о наряде. «Вот скотина, в чужой наряд с «чурбанами» сунул. Наверное, надеется, что я там с ними поругаюсь, и мне морду набьют. Жаль, что не слушал, когда Щарапа после обеда наряд зачитывал. Если вместе с Мухсиновым попаду, будет не так уж и плохо», – думал Игорь, сидя посреди сушилки. Отыскав три более-менее целых хэбэ, Игорь возвратился во взвод.

– Принес? – спросил Гришневич.

– Так точно.

– Ну-ка разложи на кровати. Сейчас посмотрим, что ты там откопал.

Одно хэбэ сержант забраковал сразу – на левом рукаве зияла огромная дыра, которую Тищенко сразу не заметил. К большому огорчению Игоря это хэбэ было единственным, подходящим ему по размеру. Второе было почти целым, но доставало нижним краем едва ли не до колен.

– Ты хоть бы померил прежде, чем сюда нести. Или ты свой рост не можешь правильно оценить? – раздраженно спросил сержант.

– Товарищ сержант, Тищенко, наверное, думает, что у него рост под два метра! – весело сказал Резняк.

– Во-первых, Резняк, тебе никто слова не давал, во-вторых, ты и сам не под три, а в-третьих… в-третьих, улетел отсюда – я занят!

Резняк отошел на безопасное расстояние, а Игорь тем временем примерил последнее хэбэ. Оно было слегка великоватым, но не так, чтобы уж очень – со стороны почти не было заметно. На груди в двух местах были небольшие дырки, но их было несложно зашить, и Гришневич приказал Игорю последнее хэбэ взять себе, а два остальных отнести назад в сушилку. Выполнив приказ, Тищенко уселся на табуретку и принялся более внимательно рассматривать свое «новое» хэбэ. Игорю повезло, что это хэбэ лишь недавно привезли из стирки. Обычно подменку стирали четыре – пять раз в год, не больше, поэтому найти в сушилке чистое хэбэ было непросто. Присмотревшись поближе, Тищенко увидел, что в некоторых местах в ткань намертво въелись грязевые точечки. Но это уже было не так страшно. «Буду стирать, и, может быть, и эту мелкую грязь ототру», – обнадежил себя Игорь. Погон на хэбэ был только один, но настолько выцветший и измочаленный, что казалось, будто бы его отпороли с какой-нибудь красноармейской гимнастерки времен второй мировой войны. Эмблемок, естественно, не было. Пуговицы тоже были только две – в самом верху и внизу. Причем настолько обшарпанные, что на металле почти нельзя было различить звездочек. Крючка у горла Тищенко тоже не обнаружил. «Да уж – придется сегодня поработать, прежде чем приведу это хэбэ в человеческий вид», – недовольно подумал Игорь.

Тем временем второй взвод ушел в учебный центр, а Тищенко и Шкуркин остались готовиться к наряду, решив до поры, до времени не показываться на глаза Сапожневу. Вначале Игорь занялся дырками. Тищенко не стал их штопать, а поступил хитрее – сложил две симметричные складки по обе стороны от пуговиц, причем так, что дырки оказались погребенными на их дне, и сшил все зелеными нитками. Этим курсант убил сразу двух зайцев – скрыл от глаз дефект и к тому же ушил немного великоватое хэбэ. Ушивать хэбэ «духам» было нельзя, но Игорь теперь всегда мог сказать, что просто зашил дырки. Пришлось еще немного обметать края рукавов. Погоны, петлицы и пуговицы Гришневич сказал взять у Черногурова, и Игорь отправился в каптерку. Черногуров дал только погоны, а за петлицами и пуговицами Тищенко пришлось идти в магазин.

В магазине были только офицерские пуговицы, а маленьких для рукавов не было вовсе. Офицерские пуговицы похожи на солдатские и отличаются лишь тем, что немного больше по размерам и всегда отливаются целиком. Солдатские же собираются из трех частей – верха, низа и петельки. «Купить или нет? Если я пришью офицерские пуговицы, это будет нарушением формы одежды. Гришневич может запросто их оборвать – только зря деньги и время потрачу. А, может, не заметит?» – поколебавшись, Игорь все же решил купить.

Недостающие пуговицы для рукавов он срезал на подменках в сушилке. Там же отыскал и крючок. К половине пятого Тищенко пришил все кроме погон и подворотничка. Взяв в руки погоны, Игорь вдруг увидел, что они не повседневные, а парадные (с более прочным и толстым основанием). «Ничего – красивее будет», – решил Игорь и пришил погоны, на этот раз уже ни мало не заботясь о том, что вновь нарушает форму одежды. Еще через пятнадцать минут Тищенко пришил подворотничок и наконец-то мог спокойно подумать о наряде.

– Наряд по столовой, стройся в кубрике четвертого взвода! – скомандовал проходивший по проходу Сапожнев.

– Интересно, а почему это Сапожнев с чужим взводом в наряд идет? Какая-то самая настоящая сборная второй роты получается: кто из четвертого, кто из второго, а дежурный по столовой из пятого взвода, – сказал Игорь Шкуркину.

– Может еще и не хуже, что он не со своим взводом идет – а то гонял бы нас, а своих не трогал. А так мы все в одинаковом положении. А может, Сапожнева тоже в наказание в наряд по столовой поставили?!

Предложение Шкуркина показалось Игорю смешным, и он весело поддержал товарища:

– А что, может, и в самом деле в наказание в наряд пошел?!

– Одно плохо – что мы в наряд с «чурбаньем» идем, – проворчал Шкуркин.

– А Мухсинов идет?

– Идет вроде, а что?

– Он неплохой парень – я его хорошо знаю.

– Все они неплохие, но только слишком тупорылые, – возразил Шкуркин.

Тищенко спорить не стал, но в душе остался при своем мнении.

Придя в кубрик четвертого взвода, курсанты застали уже построившийся наряд.

– Быстрее становитесь в строй! – прикрикнул Сапожнев.

Пересчитав курсантов, Сапожнев неизвестно для чего устроил персональную перекличку:

– Абдухаев!

– Я!

– Хакимов!

– Я!

– Исломов!

– Я!

В наряд кроме Игоря и Шкуркина попали еще Мухсинов и Хусаинов.

Посчитав наряд, Игорь вдруг с удивлением обнаружил, что их всего семь, а не восемь, как обычно.

– Товарищ младший сержант, а почему нас только семь? – спросил он у Сапожнева.

– А ты, сколько хотел – десять?!

– Зачем десять? Восемь, как и положено.

– Что положено и без тебя разберутся! Сержант Гришневич мне говорил, что ты от службы все уклоняешься, не хочешь в наряды ходить? – недовольно спросил Сапожнев.

Голос младшего сержанта показался Игорю на редкость мерзким и неприятным.

– Ниоткуда я не уклоняюсь! – буркнул Тищенко.

– Вот и хорошо, что не уклоняешься – сегодня и поработаешь за двоих! А ты, как тебя?

– Курсант Шкуркин.

– Ты, Шкуркин, сегодня при помощи трудотерапии будешь от алкоголизма лечиться.

– Я не болею алкоголизмом, – угрюмо возразил Шкуркин.

– А чего же ты тогда из увольнения пьяным пришел? А!?

– Я не был пьяным, сержанту Гришневичу просто показалось…

– Отставить разговоры!

– Вы сами спросили. Я и ответил…

– Закрой рот, солдат! Всем найти себе подменки к наряду. И предупреждаю – у всех должны быть на подменках погоны! Разойдись.

– Да уж, хорошую характеристику нам Говнище дал – этот Сапожнев нам всю душу за наряд вымотает, – сказал Шкуркин Игорю, когда курсанты возвращались в свой кубрик.

Подменку Игорь нашел себе с погонами и дырками на каждом рукаве. Впрочем, последнее существенного значения не имело.

В половине шестого наряд под командованием младшего сержанта Сапожнева направился в санчасть для проверки состояния здоровья курсантов. Для проведения медосмотра из санчасти вышел фельдшер и задал «дежурный» вопрос:

– Все могут нести службу?

Ответа на свой вопрос он не ждал, так как с таким же успехом мог сказать о хорошей погоде или еще о чем-нибудь в том же роде. Бегло осмотрев ладони у курсантов, он начал записывать фамилии наряда в специальный журнал. Ему вызвались помогать Мухсинов, Хусаинов и Абдухаев. Русский они знали плохо, фамилии друг друга, а тем более Игоря и Шкуркина еще хуже, поэтому список составляли минут десять. В итоге получилась следующая запись: Скуркин, Тишенко, Муксинов, Кусаинов, Абдухаев, Исломов, Хакимов.

– Теперь надо дежурного записать. Какая у вашего сержанта фамилия? – спросил фельдшер.

Мухсинов пожал плечами и спросил у товарищей. Хусаинов не знал, а Абдухаев произнес что-то нечленораздельное.

– Как? – недовольно поморщился фельдшер.

Получив примерно такой же ответ, он не выдержал и подал Абдухаеву журнал, чтобы тот сам записал фамилию командира. Тем временем к ним подошел Сапожнев, раздосадованный слишком долгой задержкой. Заглянув Абдухаеву через плечо, он увидел, что тот старательно вывел в углу листа «Сапожнык» и протянул журнал фельдшеру.

– Стой! Что ты там написал? – разозлился младший сержант и выхватил у Абдухаева журнал.

– Как что? Ваш фамилия – Сапожнык!

Тищенко и Шкуркин подошли вместе с Сапожневым и теперь оба прыснули со смеху, услышав ответ Абдухаева.

– Кому там слишком весело? – раздраженно спросил младший сержант.

Курсанты притихли.

– А ты, грамотей, запомни: не можешь срать – не мучай жопу! – насмешливо сказал Сапожнев растерянному Абдухаеву.

Абдухаев пословицу не понял и абсолютно серьезно спросил:

– Зачэм срат и мучит? Я не хотел!

– Да ну тебя к черту! Наряд, становись! Напра-во! В столовую шагом марш.

Среди курсантов старого наряда Игорь с трудом узнал Столярова. Он был без очков и постоянно прищуривал глаза.

– Привет! Где ты свои очки потерял? – спросил Игорь, подойдя к нему поближе.

– А-а…, это ты. Разбились. А у меня ведь пять диоптрий… Без очков плохо… А меня в наряд…

– Меня тоже в наряд, хоть командир части вроде бы и освободил, пока будут обследовать.

– Столяров, ты что – уснул?! Бегом сюда! – крикнул чернявый сержант с повязкой дежурного по столовой, небрежно повязанной на рукаве.

Столяров сразу же бросился на его зов. Сержант отправил Столярова выносить какой-то мусор. Двое «товарищей» курсанта проводили Столярова пинками под зад и грубыми окриками. Было хорошо заметно, что Столярова не любили во взводе и если не издевались, то обращались с ним крайне грубо. Когда старый наряд выходил из столовой, Столяров хотел еще раз подойти к Игорю, но его рыжий сосед с силой ударил курсанта ладонью по спине и пропел нарочито ласковым голосом:

– Давай, Столяров, двигай ногами быстрее, а то на ходу сдохнешь!

Увидев, что Игорь смотрит на него, Столяров опустил голову вниз и так ничего и, не сказав ни Тищенко, ни рыжему, вышел из столовой.

– Ты что, знаешь этого чмошника? – спросил у Игоря Шкуркин.

– Как-то в госпиталь вместе ездили, – неохотно пояснил Тищенко.

– А-а…

Тищенко показалось, что в глазах Шкуркина горела фраза: «Какие у тебя знакомые, такой ты и сам! Недаром вместе в госпиталь ездили». От этой мысли и от жалости к Столярову у Тищенко окончательно испортилось настроение, и весь мир стал представляться ему исключительно в черных тонах.

Не теряя времени, Сапожнев принялся распределять наряд по рабочим местам. Мухсинов и Хусаинов отправились на мойку, Исломов и Хакимов в варочный цех, а Тищенко, Шкуркин и Абдухаев остались на зале. Впрочем, вскоре все все равно объединились для того, чтобы накрыть ужин. Пришла рота. Неожиданно Игоря очень сильно потянуло ко взводу. Не выдержав, он подошел к своим поближе и спросил:

– Может, еще каши принести?

– Будете кашу? – переспросил у стола Гришневич.

– Так точно… Будем! – едва ли не хором ответили курсанты.

– Тогда тащи еще один бачок, – весело сказал сержант Игорю.

Тищенко обиделся на Гришневича за наряд и теперь был недоволен тем, что сержант мог подумать, будто Игорь предложил кашу ему, а не взводу.

– Хорошо, когда свой наряд в столовой! – весело воскликнул Петренчик, уписывая за обе щеки принесенную добавку.

– Так может нам почаще своих людей в нужные наряды посылать? – поинтересовался Гришневич.

– Если каждый раз по лишнему бачку с кашей будет, то можно, – охотно согласился Петренчик.

– Так я, Петренчик, тебя завтра и пошлю, если тебе такое нравится. Хочешь?

– Никак нет, я просто пошутил, – смутился Петренчик.

Гришневич в ответ лишь засмеялся, довольный своей шуткой.

Себя наряд по столовой тоже не обидел и Тищенко вновь, как и в первый раз, до отказа набил живот кашей.

В моечной, где работали казахи, стоял страшный грохот. Казалось, что Мухсинов с Хусаиновым не моют посуду, а играют ею в футбол. На самом же деле они просто сортировали грязные миски и бачки. Покончив с сортировкой, они принялись за мытье, а чтобы работа шла быстрее – в два голоса запели какую-то протяжную казахскую песню.

– Теперь будут выть, как волки, до самого конца работы! Вот «чурбанье» тупорылое! – зло проворчал Шкуркин.

Его ряд был рядом с рядом Тищенко, и курсанты мыли пол в непосредственной близости друг от друга.

– Просто свою песню поют. Мы ведь тоже поем песни, когда работаем, – Мухсинов был хорошим приятелем Игоря и курсанту были неприятны нападки Шкуркина на казахов.

– Так ведь мы ПЕСНИ поем, а они – всякий бред! Они, по-моему, что видят, о том и поют: «Я иду по мой кишлак, тупорылый, как ишак!»

– Нет, у них самые настоящие тексты, как и у нас. А про то, что видят, не они поют, а разные северные народы – якуты, чукчи разные, – пояснил Игорь.

– Какая разница – что «чурка», что чукча?! Все они тупорылые и узкоглазые! – не унимался Шкуркин.

– Нормальные они. Почему это тупорылые? Среди любого народа есть разные люди, просто у них немного пониже уровень цивилизации. А Мухсинова, который поет, я хорошо знаю – он хороший парень! – убежденно возразил Игорь.

– Мало ты их знаешь, а я с ними еще на гражданке хорошо познакомился. Ну, да ладно – поживешь с ними больше, сам поймешь, что я прав, – Шкуркин обиделся за невнимание к своей точке зрения и перестал разговаривать с Игорем.

Тищенко всегда тянулся ко всему новому и к тому же был воспитан на брежневской идее советского народа, поэтому ему были противны расистские нотки, зачастую проскакивающие у его сослуживца. Шкуркин двигался чуть впереди Игоря и вместо того, чтобы собирать грязь тряпкой, он размашистыми движениями, как бы невзначай, загонял ее на территорию Тищенко. Игорю приходилось собирать грязь чуть ли не за двоих. Тищенко несколько раз порывался возмутиться, но, взглянув в очередной раз на недовольно сопящего Шкуркина, все же отказывался от своих первоначальных намерений. Собственная нерешительность, граничащая с трусостью, привела Тищенко в бешенство, и он уже решил несмотря ни на что поругаться со Шкуркиным, но тут его внимание привлекли Сапожнев и повар Курбан, вышедшие из варочного цеха. Они о чем-то громко и раздраженно спорили. Впрочем, Сапожнев говорил довольно тихо, а вот Курбан почти кричал, пустив в ход свой горячий южный темперамент.

– Да кто ты такой?! – неожиданно громко крикнул Курбан и подошел к Сапожневу вплотную.

Было хорошо видно, что Сапожнев заметно сдрейфил. Младший сержант отступил на шаг назад и нервно ответил:

– Дежурный по столовой.

– Дежурный?

– Дежурный.

Курбан снисходительно улыбнулся и несколько раз с силой хлопнул Сапожнева по спине:

– Ты думаешь, если сэржянт – все можьно?! Я тебя знаю – ты совсем молодой, первый год служишь! Если нормальный язык не понимаешь, я могу тебе по другому обяснит!

Сапожнев сбросил руку Курбана и отошел еще на один шаг назад:

– Не надо мне ничего объяснять!

– Ой, смотри, а то я тебя в бачок с каша могу сунуть, если ты нормалный язык нэ понымаешь! – пригрозил Курбан и вновь вернулся в варочный цех.

Сапожнев проводил его нарочито презрительной улыбкой, но сам весь дрожал от напряжения. Курбан прослужил на полгода больше Сапожнева, но все же Игорь еще не видел такой агрессивности по отношению к сержантам. Шкуркин недовольно посмотрел в сторону варочного цеха, а потом на Сапожнева. Взгляд курсанта большого почтения не выказывал, а младший сержант как раз в этот момент посмотрел в их сторону. Поняв, что те все слышали (в том числе и Абдухаев, стоявший чуть дальше), Сапожнев дал волю нервам и устроил курсантам взбучку. Но, странное дело – после того, как Сапожнев несколько уронил себя в глазах курсантов, Игорь перестал его бояться. Тищенко все же побежал выполнять поручение, но лишь потому, что он в любом случае был в наряде и к тому же Сапожнев мог пожаловаться на плохую работу курсанта Гришневичу. Абдухаеву и Шкуркину Сапожнев приказал мыть содой столы, а Игоря отослал убирать «предбанник». Игорь мыл здесь в свой прошлый наряд и без особого восторга вспомнил, как его заставили убирать душевую. Больше этого делать Тищенко не хотел и беспокойно посмотрел на знакомые двери. Но двери были плотно закрыты, и это было хорошим знаком. Все же Игорь на всякий случай подергал их за ручку и заглянул в щелку между дверями и косяком. Дверь явно была закрыта на ключ, а отсутствие света внутри окончательно убедило Тищенко, что там никого нет. Заметно повеселев, Игорь принялся мыть бетонный пол, густо измазанный жиром и гуталином сапог. Но в ту самую минуту, когда Игорь уже был уверен в том, что в этой части столовой его никто не «припашет», открылась дверь напротив, и оттуда выглянул хлеборез. Оглядев Игоря с ног до головы, он быстро посмотрел в сторону зала и негромко позвал курсанта:

– Зема, иди сюда.

«Вот черт – опять влип! Чтоб он сдох – неужели не мог Шкуркина припахать, когда он час назад тут пол подметал?!» – раздосадовано подумал Игорь и сделал вид, что не слышит хлебореза. Но хлеборез и не думал оставлять Игоря в покое и сказал уже более настойчиво:

– Зема, ты оглох, что ли?! Иди сюда!

– Что? – спросил Тищенко, а сам быстро глянул в зал – если бы Игоря видел Сапожнев, он, может быть, заступился бы за курсанта. Понятно, что заступился бы не из-за дружеских чувств к Игорю, а из-за того, что Игорь в данный момент был подчиненным младшего сержанта, а последнему вряд ли понравилось бы, что кто-то командует его людьми. К тому же Сапожнев, будучи дежурным по столовой, отвечал за Игоря. Если бы, к примеру, хлеборез избил Игоря, Сапожнев теоретически тоже понес бы наказание.

– Я говорю – иди сюда! – хлеборез начал терять терпение.

– Я и иду, просто не расслышал сразу, – обреченно сказал Игорь, потому что при всем его желании Сапожнева поблизости не было.

– Бери свой таз с водой и тряпку и заходи в комнату.

– Но мне младшего сержанта Сапожнева предупредить надо.

– Ты меньше говори, а больше делай! Здесь на десять – пятнадцать минут работы – чего тебе зря к нему бегать?!

– Но…

– Зема, не испытывай мое терпение – заходи и действуй! У меня за два года службы нервы расшатались, так что лучше не зли!

Хлеборез был на полторы головы выше Игоря и к тому же он был «дедом» (что было гораздо важнее) и Тищенко понуро вошел в комнату. Комната оказалась хлеборезкой. Игорь сразу же увидел окошко наподобие кассы, через которое хлеборез выдавал хлеб в зал. Но сейчас окошко было плотно закрыто. Пол в хлеборезке, как и во всей столовой, был бетонный. Мусора на нем почти не было. Перед окошком стоял стол, на котором лежал большой кусок масла и какая-то металлическая штучка, напоминавшая заднюю половину медицинского шприца. В углу стоял холодильник. Холодильник был неопределенной марки, потому что заводской знак был оторван и под ним выделялся квадратик более белой эмали. Между холодильником и единственным окном на улицу стоял высокий хлебный лоток, но хлеба в нем не было. На полу ничего не было кроме хлебных крошек, и Игорь подмел его очень быстро. Вымыл тоже без особого труда.

– Ну что – я ведь говорил, что быстро?! – весело сказал хлеборез.

– Оно бы ладно, да младший сержант Сапожнев будет ругаться, если меня на месте на найдет. Вдруг он уже приходил? Может во второй наряд подряд отправить.

– Ты думаешь?

– Конечно! В…, ты бы ему сказал, что я у тебя работаю, а? – попросил Игорь, едва не сказав хлеборезу «вы» (сказалась привычка обращаться к сержантам только на «вы»).

– Ну, раз ты так хочешь, то я скажу. А сколько прослужил этот твой Сапожнев?

– Он «свисток».

– Тогда мы быстро договоримся! – обрадовался хлеборез и вышел из комнаты.

Тищенко увидел на столе горку сахара и, прислушавшись, не идет ли хлеборез, спрятал себе в карман три куска. За эти месяцы Игорь понял, что в армии тащат все, что плохо лежит, и уже сам пару раз брал какую-нибудь мелочь: тот же сахар, эмблемки и погоны в каптерке. Если бы кто-нибудь сказал Игорю в институте, что он украдет три куска сахара и будет бояться, что могут обнаружить пропажу(!), он ни за что бы в это не поверил. А сейчас Тищенко даже заерзал на стуле от неприятного ощущения, пришедшего вместе с кражей сахара, и хотел даже выложить украденное назад на стол. Но в это время вернулся хлеборез:

– Что-то не видно твоего сержанта, я ему потом скажу. А ты пока поменяй воду – надо еще в складе помыть.

Хлеборез открыл дверь напротив окошка, и Игорь увидел за ней еще одну комнату. Взяв таз, Тищенко направился на мойку. И тут же неизвестно откуда вынырнул Сапожнев:

– Тищенко, ты где все это время был?

– Как где – возле входных дверей в коридоре пол мыл. Вы ведь сами меня туда послали, – соврал Игорь.

– Вот именно – я тебя послал мыть пол, а ты неизвестно куда ушел. Плохо несешь службу, Тищенко, плохо! – Сапожнев видел, что Игоря забрал к себе хлеборез, но он изобразил полное неведение.

– Виноват, товарищ сержант.

– И пол недомытым оставил. Срочно домыть!

– Есть, – Игорь понял, что Сапожнев знает, где он был все это время, потому что в противном случае младший сержант так просто всего этого не оставил бы.

– И еще – если тебя кто припахивать будет, не работай! И никуда больше не отлучайся без моего разрешения.

– Мне некуда отлучаться – входная дверь все равно заперта.

– Ты не бубни, боец, а внимательно слушай, что тебе твой командир говорит. Предупреждаю: ты не должен работать ни в каких хлеборезках! Понял?

– Так точно, – угрюмо кивнул Игорь, не понимая, к чему клонит младший сержант.

– Смотри – я тебя предупредил. А то учишь вас, учишь и никакой отдачи. А если что случится? Сколько таких случаев было – припашут смалодушничавшего «духа», а потом изобьют где-нибудь до полусмерти. А «дух» командиру заранее не доложит и потом сержанту надо отвечать за такого придурка! А доложил бы сразу – все могло бы быть по-другому. Все понял?

– Так точно. Разрешите идти?

– Иди и помни, о чем я тебе сейчас говорил, – Сапожнев пристально посмотрел в глаза курсанта.

Игорь принялся домывать пол, время от времени, поглядывая на двери хлеборезки. Тищенко хотел войти и рассказать обо всем хлеборезу, но его что-то сдержало. Наконец дверь открылась, и из нее выглянул хлеборез. Игорь вскочил от неожиданности и бросил тряпку на пол.

– Тебя только за смертью посылать! А ты что, собственно, здесь делаешь?

– Мне младший сержант приказал домыть пол. Я лучше домою, а потом опять приду, а?

– Время поджимает – скоро хлеб должны привезти. Ну, да ладно – можно и так.

– Только…

– Что еще?

– Он мне приказал, чтобы я нигде больше не работал. Даже про хлеборезку что-то сказал.

– Что-о, про хлеборезку сказал?!

– Да. Слушай, а ты не мог бы с ним поговорить – я думаю, что он отпустил бы меня.

– Я тоже так думаю. Черт, достал меня твой сержант! Где он сейчас?

– Вроде бы в зале был.

– Вроде бы… Вечно нет, когда нужен! Домывай пока пол, а я пойду и все ему скажу.

Хлеборез довольно скоро вернулся и пояснил:

– Отпустил.

– И даже ничего не сказал? – у Тищенко вдруг возникло подозрение, что хлеборез его обманывает.

– Почему не сказал – сказал. Говорит: «Пусть работает, если он сам не против». Ты ведь не против?

– Наверное, не против, – слова хлебореза были похожи на правду.

Игорь отправился за чистой водой еще раз. Мухсинов и Хусаинов уже почти все перемыли и теперь наводили в мойке порядок.

– Шито всо время с вода ходышь? – спросил удивленный Мухсинов.

– Еще не все сделал, – уклончиво ответил Тищенко.

– А Абдухаев и Шкурка уже давно всо закончыл?

– Им только ряды нужно было помыть и столы. А мне еще и коридор Сапожнев сказал, – пояснил Игорь.

Ему почему-то не хотелось говорить истинную причину задержки. С одной стороны ничего зазорного в работе у хлебореза не было, но с другой Тищенко все же не хотел афишировать, что его припахали. Набрав в таз чистой воды, Игорь отправился назад. В зале его вновь остановил Сапожнев:

– Что, Тищенко, в хлеборезку идешь?

– Иду. А разве хлеборез с вами по этому поводу не говорил? – удивился Игорь.

– Да говорил, говорил… Что же я сделаю, если ты чуть ли не сам напросился? – с насмешкой сказал Сапожнев.

– Никуда я не просился. Он сам меня…

– Что – припахал?!

– Попросил.

– Ну-ну – иди, раз попросил, – опять с иронией сказал младший сержант.

«И чего ты лыбишься, придурок?! Сам, наверное, не только в хлеборезке мыл, когда был «духом». Да и это только со мной ты герой, а когда с Курбаном разговаривал, то назад пятился, как рак!» – с досадой подумал Игорь.

– Чего ты так насупился? – спросил у него хлеборез.

– Так просто… Скоро наши в казарму пойдут.

– А-а, так вот ты о чем. Слушай – у меня к тебе предложение. Ты очень спать хочешь?