Текст книги "Аппассионата. Бетховен"

Автор книги: Альфред Аменда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц)

– Что тебе нужно?

– До... достопочтенный придворный музыкант Франц Ровантини...

– А мне плевать на все чины и звания. – В голосе горбуна отчётливо прозвучало нарастающее раздражение. – Я сам являюсь придворным органистом, а толку-то что? Как тебя зовут?

– Людвиг ван Бетховен, – пролепетал мальчик.

– Ясно. И ты хочешь научиться играть на органе? А руки у тебя подходящие?

– Нет... – Людвиг сглотнул засевший в горле тугой ком.

– Откуда ты знаешь?

– Так все говорят... Они даже для игры на рояле не годятся.

– А ну-ка покажи мне их.

Горбун нежно – насколько он, конечно, мог – взял его пальцы и тихо присвистнул сквозь зубы:

– Ну надо же. Хоть иногда мой лапы. В остальном же они у тебя довольно короткие и квадратные. Но кто сказал, что у музыканта не может быть таких рук?

– Все так говорят, – горестно выдохнул Людвиг.

– Тогда скажи им всем, что они полные идиоты. Ты хоть раз в жизни играл на органе?

– В церкви францисканцев.

– Значит, на писклявом органе. – Он вперил в мальчика пронизывающий взгляд. – А теперь скажи – только не лги! – ты уже сочинял музыку для органа?

– Нет... то есть совсем маленькую пьесу. – Людвиг облизнул пересохшие губы.

– А это не важно. – Нефе кое-как сполз со скамьи. – А ну-ка сыграй мне её.

Людвиг покорно залез на скамью. Конечно, он сейчас не найдёт педаль...

Горбун застыл рядом с закрытыми глазами. Через несколько минут он открыл и закричал:

– Хорошо! А теперь я кое-что исполню, чтобы проверить твой музыкальный вкус... Ну как?

– Великолепно...

– Что? – Горбун пристально посмотрел на него. – Такое же дерьмо. Это моя композиция. А теперь послушай фантазию соль минор и фугу Иоганна Себастьяна Баха.

Именно о них ему когда-то рассказывал дед. Для сравнения он использовал пример разбушевавшегося моря, волны которого, постепенно переставая вздыматься, становились как бы прозрачными, и в них плясали солнечные лучи. Он вдруг почувствовал, что дед стоит рядом, и услышал его слова: «Настал великий миг, Людвиг! Сейчас ты увидишь и услышишь такое, что тебе небо с овчинку покажется».

Горбун закатил глаза, взгляд его затуманился, словно он навсегда прощался с миром, и в зеркале над органом отразилось его искажённое муками творчества, как бы превратившееся в маску лицо. Тут зазвучала музыка.

Людвиг очнулся, услышав оклик горбуна, и с трудом оторвал от ограждения онемевшие пальцы. Нефе хитро ухмыльнулся:

– Вот это я назвал бы хорошей пьесой для органа. Или у тебя другое мнение?

Мальчик ничего не ответил, и горбун тихо рассмеялся:

– Здорово тебя проняло. Но теперь ты хотя бы из вежливости должен меня поблагодарить.

– Покорнейше благодарю. – Людвиг чуть наклонил голову. Он стиснул зубы, чтобы не расплакаться, ибо прекрасно понимал, что теперь его мечтаниям уж точно не суждено сбыться.

– Куда ты?

– Большое спасибо, но я больше не хочу...

– Что? Не хочешь учиться играть на органе?

– Нет.

– Вот это разумный вывод. А как насчёт сочинения музыки?

– Этим я тоже не буду больше заниматься. – Губы мальчика дрогнули.

– Отлично. – Нефе по-паучьи залез на скамью. – А ну-ка иди сюда. Ты что, не понял? Иди сюда ко мне. Через четыре, ну пять лет ты сможешь так же исполнить эту фантазию вместе с фугой. А о композиторском искусстве мы, возможно, поговорим позднее. И заруби себе на носу: с этого дня ты каждые вторник и пятницу будешь приходить сюда. Не вздумай опаздывать и каждый раз тщательно мой руки. А сейчас воспользуюсь случаем и дам тебе первый урок.

Он помолчал и, сверкнув глазами, добавил:

– Я очень боюсь за тебя, мой мальчик. Подозреваю, что у тебя задатки настоящего музыканта. Для тебя это ничем хорошим не кончится, но от судьбы не уйдёшь. Как твоё имя?

– Людвиг ван Бетховен.

В отличие от других дней, предшествовавших дню рождения монсеньора, на этот раз, ко всему прочему, должно было состояться торжественное открытие Национального театра.

Улицы в Бонне были роскошно иллюминированы. За окнами рядами стояли горящие свечи, а некоторые лавки особенно привлекали зевак, толпами бродящих по улицам. В витринах кондитерских были выставлены торты, в центре которых возвышались сахарные посохи и кренделя с причудливо переплетёнными буквами М и Ф – инициалами курфюрста.

– Смотри, дядюшка Франц, вон там в лавке бюст из топлёного сала.

– Желание подольстить воистину безгранично. Но кареты уже подъезжают. Давай вперёд! Ты ползёшь, как гусеница, Людвиг.

Экипажи с грохотом подкатывали к освещённым светом канделябров воротам замка и входу в Национальный театр. Из них выходили кавалеры, снимали шляпы с широкими полями и из кружевной пены протягивали руки дамам, медленно поднимавшимся с мягких сидений и осторожно ставящим на подножки ноги в парчовых туфлях.

Урождённые дворяне и те, кто приобрели дворянские титулы за деньги, сегодня пользовались особой милостью. Шуршали шелка, в ноздри били смешанные с запахом жасмина ароматы духов, шелестели веера и сверкали бриллианты.

Парадный придворный костюм позволил Ровантини пройти на сцену. Один из лакеев хотел задержать Людвига, но дядюшка Франц, в отличие от отца, не привык, чтобы с ним так обращались.

– Мальчик должен будет нести мою скрипку, – небрежно бросил он.

Когда монсеньор – маленький невзрачный человек с яркой княжеской звездой на груди – вошёл в свою ложу, зрители тут же встали. Он покровительственно кивнул им, медленно сел и жестом предложил всем сделать то же самое.

Дамы с высокомерным кукольным лицом сегодня рядом с ним не было. Монсеньор сидел в ложе один, а за его креслом стоял граф Бельдербуш.

Тут на сцене засверкали огни, занавес таинственно расколыхался, и начался праздник в честь предстоящего дня рождения монсеньора, о котором завтра возвестит пушечный залп.

Занавес медленно отъехал в сторону, открывая декорации, изображающие сельскую местность в сказочной стране. Розалия, дочь старика Линдора, сидела на скамье и плела венки. Отец принёс ей дар муз – флейту, которую она хотела вернуть им сегодня. Эраст занимался приготовлениями к этому жертвоприношению. Линдор обручил его со своей дочерью. Народ громко запел. Появилась богиня Минерва и торжественно возвестила:

– Неделю продлятся эти счастливые времена. Многочисленные напасти ожидают также муз, и они, беззащитные и презираемые всеми, будут блуждать по стране...»

Тут голос мадам Гросман – слишком полной для роли Минервы – зазвучал:

– Так слушайте же! Но там, где Рейн течёт между скал, государь приютит их, окажет покровительство творцам искусства и сделает свой замок их обителью. И завтра настанет день, когда судьба подарит его миру.

– Но ведь он уже сидит в ложе и играет в трик-трак, – недоумённо прошептал Людвиг.

– Молчи, дурачок. – Ровантини слегка ущипнул его. – Это очень древнее пророчество. Но зато барон фон Хаген уж точно станет тайным надворным советником. Но смотри, смотри!..

На сцене маленький алтарь в роще вдруг превратился в роскошный, увенчанный пирамидой храм, украшенный фигурами, аллегорически изображающими княжеские добродетели. Мадам Гросман продолжила свою партию:

– Дивитесь! В этом храме вам надлежит, почтением преисполнившись к богам, им жертву принести и слушать, что вам они в дальнейшем возвестят, а я вернусь на небеса.

Это она сделала, попросту уйдя со сцены. Её место заняла муза Евтерпа, которая показала на верхушку пирамиды.

– Вы видите богов посланца? Он грядущий гений. Явись же!..

Людвиг даже скрючился от боли, когда Ровантини вдруг изо всех сил вцепился в его плечо. На вершине пирамиды появилась исполняющая роль грядущего гения изящная Фридерика Флиттнер, одетая мальчиком и похожая на беззаботно парящую в небе птичку. В левой руке она держала золочёный лавровый венок. Стоило ей чуть коснуться пирамиды, как загремели литавры, зазвучали фанфары, перед храмом раскрылся люк, и из него показался бюст курфюрста.

Все актёры разом рухнули на колени, и «гений будущего» плавно всплыл над сценой и возложил на бюст лавровый венок.

– Благословеннейший из всех царственных особ, богов любимец, один твой вид приносит счастье и радость дарит всем, и потому ты ещё долго среди нас пребудешь, мы без тебя осиротеем...

– Дядюшка Франц...

– Тсс! Тихо! – прошипел Ровантини. – Опера сейчас закончится, и тогда уже мой чер д. Уж я постараюсь своей скрипкой дать достойный ответ «гению будущего».

На сцене Линдор ещё произносил нараспев подхваченные хором строки: «Счастливейшие дни для нас настали! Да здравствует наш сударь! Да здравствует Фридрих Максимилиан!», а Нефе уже распоряжался за кулисами:

– Храм пусть останется! Только пододвиньте клавесин к бюсту! Зимрок, вы готовы объявить о выступлении Ровантини? Хорошо, только не забудьте сказать, что он исполнит одну из сложнейших скрипичных пьес.

– Всенепременно.

Ровантини как раз вошёл в правый карман сцены.

– А где Людвиг? Где вы все вообще шляетесь?

Нефе резко повернулся и схватил стоявшего рядом человека за фалды.

– Ваша музыка, господин Гельмут, теперь несравненно лучше и тем не менее. Нет, лишь двоим будет позволено взять клавесин. Эй, Франц, не вздумай опозорить меня. А ну-ка марш на сцену! – Тут он вдруг в ужасе замер. – Дьявольщина, в этой суете я забыл ноты.

На сцене Ровантини уже отвесил глубокий поклон в сторону княжеской ложи, положил скрипку на клавесин, набросил перевязь со шпагой и вновь взял в руки свой инструмент. Для настройки он сыграл ноту ля и обернулся.

– Людвиг...

– Да? – Мальчик вызывающе выпятил толстые губы. – Господин Нефе забыл ноты в церкви. А мы ведь уже играли с тобой сонату.

– Ты что, всерьёз полагаешь, что достаточно двух-трёх раз, и соната Тартини...

Перед глазами Людвига заклубился туман, полосой разделяя реальный и иллюзорный миры. Он вдруг словно почувствовал прикосновение «гения будущего», и в тот же миг туман рассеялся и в небе засверкали золотые звёзды.

– Тартини? – недоумённо спросил он. – А кто это?

– Ты шутишь, Людвиг? – прошептал Ровантини.

– Начинаем? Только ещё один вопрос. Соната соль минор, не так ли?

– Людвиг?..

Он взметнул руками над клавишами.

– Внимание! Теперь...

И он взял первый аккорд.

– Превосходно! Превосходно! Ровантини! Я восхищен вами!

Курфюрст подошёл к барьеру ложи и жестом призвал публику аплодировать. Однако начавшаяся было овация тут же смолкла, ибо на сцену вышла исполняющая роль «гения будущего» Фридерика Флиттнер. Она приблизилась к бюсту и в нерешительности остановилась.

Видимо, граф Бельдербуш поручил ей сымпровизировать роль, а потому она застыла в раздумье. Сам канцлер, ранее внезапно покинувший ложу, теперь вышел из-за кулис и поощрительно улыбнулся.

Наконец она решилась и опустилась перед Ровантини на колени.

– Именем нашего всемилостивейшего повелителя...

Тут она запнулась, опустила голову и протянула скрипачу венок.

Ровантини недоумённо посмотрел на него. Вдруг нарушился порядок, при котором каждый занимал вполне определённое место. Ведь это он должен был преклонить колени перед исполнительницей роли «гения будущего», а не она перед ним. Она исцелила его, заставила победить смерть, благодаря ей он стал воистину великим музыкантом и вновь, как и прежде, всем телом ощущал каждый звук своей скрипки. Одним словом, она как бы заново сотворила его.

Ровантини собрался было почтительно взять венок из рук Фридерики, но вдруг бессознательно взметнул актрису в воздух, поцеловал её и мгновенно почувствовал на губах ответный поцелуй.

– Да он и впрямь вознамерился ещё и похитить моего «гения будущего», – рассмеялся курфюрст.

– Монсеньор?.. – Канцлер подошёл к рампе.

– Не стоит мешать влюблённым. Пусть опустят занавес.

Уже за кулисами Людвиг бросился вслед Ровантини, несущему на вытянутых руках Фридерику.

– Вот твой золочёный венок...

– Я дарю тебе, ибо ты просто блистательно аккомпанировал мне. – Ровантини отвернулся и нежно погладил своего «гения будущего» по голове.

Прошло полтора года.

Было только начало сентября, но на берегу Рейна уже пожелтела листва на кустах и деревьях. Люди говорили, что предстоит очень суровая зима.

За окном ярко пылали закатные отсветы, и Ровантини, чуть приподнявшись в постели, теперь не сводил с них глаз. Еле шевеля словно изрезанными ножом губами, он тихо спросил:

– Может быть, утром я?..

– Что, дядюшка Франц? – Людвиг отставил скрипку в сторону.

– Тебе что-нибудь нужно, Франц? – Госпожа Магдалена, войдя в комнату, озабоченно взглянула на его грудь. – Курфюрст с театром сейчас в Мюнстере. Может быть, он отпустит Фридерику?

– Зачем? Я счастлив, что могу избавить её от столь ужасного зрелища. Она мне уже ничем не поможет. Правда, раньше я надеялся, что близость любимой женщины подействует на меня благотворнее, чем воздух и солнце Италии, но теперь... – Он закашлялся и торопливо выдохнул: – Продолжай играть, Людвиг.

Солнце скрылось за горизонтом, и стало ещё виднее, насколько глубоко впали щёки Ровантини и как сильно похудели его руки.

– Его игра тебе не мешает?

– Да нет. – Ровантини грустно улыбнулся. – Он так скребёт смычком, что даже весело становится.

После ухода матери Людвиг подумал, что они по-прежнему считают его маленьким мальчиком, хотя он прекрасно понимает, что происходит с дядюшкой Францем, и знает, кого они называют неодолимой силой. Может быть, эта сила уже незримо присутствует здесь, в комнате, и нужно сделать так, чтобы дядюшка Франц её не заметил и не испугался.

– Ты как-то не слишком лестно отозвался о моей игре на скрипке, дядюшка Франц. – Он сделал вид, что сердится. – Ты и впрямь убеждён, что мне никогда не достичь исполнения дьявольской трели?

Сама мысль о столь огромных амбициях Людвига позабавила Ровантини. Он откинулся на подушки и весело хмыкнул:

– Не то слово. У тебя из-под смычка просто воронье карканье раздаётся. Но это не важно. Главное, что Христиан Нефе крепко держит тебя в руках. А он настоящий музыкант.

Тут он начал бормотать что-то невнятное, и Людвиг сразу же вспомнил дедушку, который говорил именно так, перед тем как отправиться туда, откуда ещё никто не возвращался.

Значит, это называется смерть! Людвиг тогда пережил незабываемый миг знакомства с ней. Теперь он знал её манеру обращения с теми, на кого пал её выбор. Ему даже показалось, что он слышит её тяжёлую поступь. Тем не менее Людвиг с нарочитым спокойствием спросил:

– Ну как там твои руки?

– Прости, Людвиг, но я оказался очень плохим учителем. – Ровантини с трудом выпрямился и с беспомощной торопливостью забормотал: – Давай, сыграй ещё раз сонату Генделя. Ну что ты медлишь? Всё, хватит!

Скрипка полностью расстроена. Болтовня не поможет, нужно только трудиться и трудиться.

Вроде бы ничего не изменилось, но Людвиг вдруг почувствовал, что в комнате присутствует кто-то третий. Дядюшка Франц даже не заметил, как смерть приблизилась к его постели.

– А ну-ка дай её сюда, Людвиг. Что ты так терзаешь скрипку? Ты хоть знаешь, что я назвал её «Фридерикой»? И пусть это очень старинный инструмент, пусть когда-то он был сотворён самим Страдивари[17]17
  Страдивари (Страдивариус) Антонио (1644—1737) – итальянский мастер смычковых инструментов, ученик Амати и продолжатель традиций известных мастеров семьи Амати. Создал скрипки, альты и виолончели, отличающиеся высокими концертными качествами.


[Закрыть], всё равно это очень большая честь для неё. – Ровантини вернул скрипку обратно, и Людвиг в отчаянии прямо-таки резанул смычком по струнам.

Через несколько минут в комнату вошла мать:

– Ну как тут Франц?

– Он даже не заметил, как отошёл в мир иной, потому что я... – Людвиг положил инструмент на покрывало, ткнулся в него лбом и громко всхлипнул: – Он же был моим другом...

Людвиг сидел за органом и, нажимая на клавиши, прислушивался к гулким звукам контрафагота. Однако в мыслях он был далеко отсюда.

Тогда после смерти Ровантини он отправился к патеру Ханцману с просьбой взять его к себе служкой. Он так мечтал обрести душевный покой возле алтаря. До сих пор в ушах звучали слова священника:

– Ты хочешь стать служкой? Да я даже представить тебя не могу в соответствующей одежде с белым воротничком. И потом, служек у нас вполне достаточно.

Разумеется, патер отверг его из-за уродливой внешности.

– И это он называет упражнениями? – Он настолько забылся, что даже не услышал шагов Нефе. – Лентяй! Мысленно он уже в Мюнстере, а сам ещё даже толком с органом обращаться не умеет. Давай-ка послушаем фантазии и фуги.

Он поставил ближе сиденье с откидной спинкой, и Людвиг начал играть. Порой мальчику казалось, что лицо сурового учителя выражало удовлетворение, но чаще он недовольно хмурился и вдруг попросту заснул, изрядно утомлённый долгой ездой в почтовой карете. Вскоре он проснулся и с протяжным зевком воскликнул:

– Я жду!

– Чего вы изволите ждать?

– Фантазию соль минор и фугу Иоганна Себастьяна Баха.

– Но ведь я же играл их.

– И ты ещё осмеливаешься называть это фантазией и фугой? Да ты попросту усыпил меня своими жалкими звуками. Я жду от тебя музыку Иоганна Себастьяна Баха, от которой огонь бежит по жилам.

– Но я не осмелился... – Губы Людвига дрожали, зубы выбивали дробь.

– Так осмелься! Или ты полагаешь, что эти великие мужи создавали усыпляющую слушателей музыку? А ну ещё раз!..

Людвиг вновь дёрнул регистры, и наконец звуки плавно поплыли из-под его рук.

– Сильнее, Людвиг, ещё сильнее! – Горбун чуть наклонился вперёд, и руки его стали похожи на когти вцепившейся в добычу хищной птицы. – А теперь усмири огонь. Ну примерно так...

Когда Людвиг закончил, Нефе не стал хвалить его. Он лишь задумчиво сдвинул брови и спросил:

– В Мюнстере отец держался молодцом. Теперь ты с матерью уезжаешь в Голландию?

– Да, мы едем туда вместе с сестрой дядюшки Франца.

– Счастливого пути. – Нефе одобрительно кивнул. – Я сам лично дня через два-три еду в Мюнстер, и ты, Людвиг, надеюсь, по возвращении окажешь мне любезность... Служкой тебе никогда не стать, тут всё ясно. – Он надул губы, словно собираясь играть на флейте, и продолжил: – Иначе я бы не стал просить тебя сыграть вместо Меня на торжественной службе. Нынешнего своего помощника я послал к чёрту. А теперь последний вопрос: что мы исполним на Рождество? Курфюрст с придворной капеллой останется в Мюнстере... Ну, Людвиг, неужели ты не понимаешь намёка? Ах ты, болван эдакий. Ты ведь сможешь исполнить фантазию и фугу.

– Я?.. – На лице Людвига выступили красные пятна.

– Но только так, как играл сейчас. – Нефе довольно усмехнулся. – Монсеньор уполномочил меня дать соответствующее распоряжение. Потому прими близко к сердцу мой совет.

Дул ледяной ветер, и Мевроу – её следовало называть только «госпожа Ми» – со своей маленькой дочерью Коге и гувернанткой «тётей» Анной Марией Магдаленой Ровантини удалились в единственную каюту.

Госпожа Магдалена и Людвиг сидели на палубе, прижавшись к деревянной обшивке. Мальчик неотрывно смотрел сквозь щель на серую пенистую воду.

Они уже были в Голландии, оставив далеко позади Бонн и бесчисленные таможни, которые распахивали перед ними своё решетчатые ворота, а затем снова закрывали.

– Людвиг...

– Да...

Сильный порыв ветра отнёс слова куда-то в сторону, выдернул из-под платка матери длинную прядь волос, и Людвиг с удивлением увидел, как она изрядно поседела.

– Тебе не холодно?

– Нет, мама.

Ответ явно не успокоил мать, она досадливо поморщилась, скрывая своё беспокойство за словами:

– Помни, что в Роттердаме ты просто не имеешь права болеть. Ты должен там играть, чтобы заработать нам деньги на обратную дорогу.

Мальчик мгновенно вскочил и несколько раз подпрыгнул.

– Так вроде ничего, только ноги немного мёрзнут.

– А ну-ка сядь, положи их мне на колени и сними башмаки. Я сейчас разотру тебе ноги. Ну, как, согрелся немного? А теперь подожди...

Он подождал немного, и она дрожащими от холода руками принялась растирать его уродливое, покрытое оспинами лицо. Наверное, именно у Каина был такой облик, и именно поэтому его, Людвига, не взяли в служки. Но может, он действительно сумеет заработать в Роттердаме много денег? Мевроу, которую называли также госпожой Ми, говорила о роскошных музыкальных вечерах в её доме, и если он и впрямь заработает деньги, то скажет матери: «Я оплатил эту каюту, мамочка. Она для тебя. И попробуй хоть слово сказать против».

Огромный музыкальный зал был увешан картинами старых голландских мастеров, тигровыми и львиными шкурами, а также масками, щитами, луками, дублёными шкурами, копьями и кинжалами. Покойный муж госпожи Ми был судовладельцем, и его корабли привозили редкие диковины из дальних стран. Были здесь и огромные, расписанные яркими, режущими глаз красками вазы с изображениями красивых рыбок.

В камине уже ярко горел огонь, посредине стоял клавесин медового цвета, перед которым был разостлан плотный, заглушающий шаги ковёр. Людвиг пробежал пальцами по клавишам, затем коснулся их черенком вороньего пера. Получился мелодичный, но слишком короткий звук. Дома рояль звучал совершенно по-иному.

Ему предстояло не просто играть, он должен был выиграть самую настоящую битву. Ведь он просто обязан был на обратном пути предоставить матери каюту. Он взглянул в окно и вдали за крышами домов увидел мачты кораблей. Может, на заработанные деньги ему даже удастся нанять целый корабль с фигурой сирены на носу?..

От столь смелых мечтаний у него даже перехватило дыхание. На корабле, ко всему прочему, есть ещё и бронзовые пушки, и он сможет ознаменовать своё возвращение салютом.

Вот именно – салютом. И пусть они здесь не гордятся своим богатством. Я потомок тех, то есть один из тех, кого монсеньор, по обыкновению, называет плебейским сбродом, но я, в отличие от отца, не буду пресмыкаться перед ними, ведь у меня будут пушки! Он запел в экстазе, а затем хрипло прокричал:

– Ви-кто-рия!

Сумерки сгустились, и пламя камина ещё ярче отразилось в полированной поверхности клавесина. В зал вошла тётя Анна, ведя за руку мальчика, голова которого была ещё больше, чем у Людвига. На вид ему было лет пятнадцать.

– Познакомься, Людвиг, это Питер Хоогстраат, он также играет на рояле.

– Вот как? И тоже хочет стать музыкантом? Что он сказал? Переводи спокойнее.

– Он говорит, – она чуть помедлила с ответом, – что хочет стать купцом. У его отца много кораблей.

Водянистые глаза голландца выражали скуку, высокомерие и презрение ко всему, что не имело отношения к деньгам.

– Питер может послушать тебя?

– Пусть только тихо себя ведёт.

– Людвиг... – В глазах тётки засветились тревожные огоньки. – Помни, что мы не дома.

Он сыграл первый аккорд. На всякий случай он собирался отрепетировать «Фантазию» Моцарта. Нет, ни для тёти Анны, ни для матери, вынужденной сейчас помогать на кухне, это не родной дом. А его самого госпожа Ми пригласила лишь для того, чтобы похвастаться перед богатыми знакомыми. Ведь пальцы его бегали по клавишам уже с какой-то головокружительной скоростью.

Сын судовладельца вдруг снял со стены кривой малайский кинжал, рукоятка которого была выполнена в виде змеи. Тётя Анна уже показывала его Людвигу и предупреждала, что лезвие у криса острое как бритва.

Затем мальчик подошёл к узкому концу рояля и с размаху всадил кинжал между задребезжавшими струнами.

– Прошу тебя, не надо.

Юный голландец не понимал по-немецки, хотя смысл сказанного был ясен. Он вытаращил глаза и с силой надавил на рукоять криса.

– А ну убери его!

Мальчик даже на шаг не отступил. Он внимательно смотрел на Людвига, и взгляд его водянистых глаз достаточно красноречиво говорил о том, что близкие родственники богатых людей могут себе и не такое позволить.

Людвиг отнюдь не забыл предостережения тёти Анны. Тем не менее он не мог вытерпеть столь наглого поведения.

Он убрал руки с клавиш, встал и спокойно обошёл рояль. Сейчас этот великовозрастный оболтус почувствует его железную хватку...

Он уже хотел было схватить парня, но тот вдруг взмахнул кинжалом и провёл им по его правой руке.

Сперва Людвиг даже не почувствовал боли. Он лишь с удивлением уставился на зияющую рану на своей ладони, из которой медленно сочилась кровь.

В комнате вдруг стало светлее. Тётя Анна принесла массивный светильник с тремя свечами и тихо сказала:

– Пришёл настройщик. Что с тобой, Людвиг? Ты сегодня не будешь играть?

– Нет. – Лицо Людвига исказила гримаса боли. – Он именно с этой целью порезал мне руку.

Обратно они отплыли, правда, не на роскошном паруснике, но мать разместилась в тёплой каюте, которую отец юного голландца, не желая предавать огласке поступок сына, оплатил полностью. Эти люди способны были купить всё на свете, вот только боль они не могли снять.

Рана гноилась и пока не поддавалась лечению. Рука распухла, и под наложенным на неё куском свинца при каждом биении пульса в кожу словно впивались раскалённые иглы. Глаза Людвига воспалились, тело трясло как в лихорадке.

– Ты слышал о достопочтенном Иоганне Вольфганге фон Гёте? – попытался было утешить его врач. – Нет? Так вот он написал чудесную пьесу «Гётц фон Берлихинген». Это история рыцаря, потерявшего руку. Её ему заменили железным протезом, благодаря которому он особенно прославился.

– И он мог потом играть на рояле и органе?

– Ты слишком многого требуешь, мальчик.

Через несколько дней, когда мать вошла в музыкальную комнату, Людвиг недовольно пробурчал:

– Даже не знаю, что делать. Сегодня ночью рождественская служба, а я с этой проклятой рукой даже к органу не могу прикоснуться. Но господин Нефе надеется, что я исполню фантазию соль минор и фугу Баха...

– Вот тебе письмо от него.

– И что же он пишет? Я даже не могу сорвать печать... Ну, пожалуйста, мама, прочти мне его скорее.

– «Дорогой Людвиг! Узнав о случившемся с тобой, я словно выпил горькую как полынь чашу до дна. Только-только я научил тебя извлекать из органа более-менее приемлемые звуки, как ты позволил глупому мальчишке полоснуть себя по лапе то ли ржавым, то ли отравленным кинжалом...»

– Неужели ты обо всём написала ему?.. – перебил мать Людвиг.

– На мой взгляд, мы ничего не должны скрывать от него. Слушай дальше: «Разумеется, не следует даже пытаться исполнить фантазию одной только левой рукой. Бах слишком велик, и его произведения нельзя рассматривать только как упражнение для пальцев. Такое ты себе можешь позволить проделывать лишь со своими жалкими творениями, если, конечно, тебе когда-нибудь доведётся сочинять музыку! Короче, заруби на своём сопливом носу: на службе обычную музыку сыграет помощник органиста из Бойля, а насчёт остального можешь не беспокоиться, ибо месье Людвигу я нашёл достойную замену. Передавай привет матери и выздоравливай скорее. Этого настоятельно требует твой строгий, но всегда справедливый учитель. Христиан Готтлиб Нефе».

– Он так зол на меня? – Людвиг задумчиво наморщил лоб.

– Ну если любовь и доброта могут сочетаться со злостью... – улыбнулась в ответ мать.

– Замена... замена. Но здесь никто не сможет исполнить фантазию соль минор... – Он осторожно пошевелил перевязанной рукой. – Может, попробовать?

– Тогда она вся воспалится.

– Замена... Знать бы, кто сможет меня заменить?

Людвиг юркнул вниз по лестнице. Уже зазвонили колокола, и хор громогласно возвестил о наступлении Рождества. Хоть бы мать не проснулась...

Возле церковного портала множество людей отряхивали от снега башмаки и плащи. Красноватые блики пробегали по лицам ожидающих и переливались на золочёных одеяниях статуй святых.

Он обошёл ряды скамей, чувствуя, как сердце начинает ныть и болеть. Но виной этому была вовсе не раненая рука.

Помощника органиста из Бойля он знал. Этот обходительный молодой человек уже сидел за органом. Он жестом подозвал Людвига и прошептал:

– Ну как там твоя рука?

– А кто меня... заменит?

– Этого я тебе сказать не могу, но, надеюсь, он скоро придёт. – Помощник органиста ткнул пальцем в лежавшие рядом с ним плащ и шляпу. – Я сижу как на углях. Мне ещё предстоит играть в другой церкви.

Людвиг придвинул к органу сиденье с откидной спинкой. Он не хотел, чтобы его видели с Нефе, ибо после Роттердама сделался ещё более робким и нерешительным.

Как же замечательно сидеть вплотную к органу и вновь слышать его голос! От него даже утихла боль в руке. «Разумеется, от царившего в церкви холода орган немного расстроился, но тут мы легко справимся, это ведь не смычковые инструменты».

Он быстро устал, ибо много ночей его мучили жар и бессонница. Он с трудом приоткрыл глаза и с облегчением констатировал, что хоры пока ещё пусты.

– Людвиг, старый разбойник, разлёгся как ни в чём не бывало на моём плаще...

– А, кто?.. – Людвиг резко вскочил на ноги.

– Никто. Пойду скажу его преосвященству, что...

Помощник органиста торопливо набросил плащ, взял ноты, надел шляпу и ушёл.

Людвиг остался один. Может, погасить светильники? Нет, пусть этим займётся старик Каспар, всё ещё таскающий с собой миску с водой. Внезапно он решительно сорвал повязку и, подняв голову, увидел в зеркале над органом своё искажённое мукой лицо. А ушах загудел ветер, Людвигу даже почудился призывный шум орлиных крыльев, и он со стоном дёрнул за регистры. Рука не слушалась, а на клавиатуру тут же закапала кровь. Но Людвиг, стиснув зубы, продолжал играть и даже не заметил, как к нему приблизились два человека в усыпанных снегом плащах. Один из них был горбат, другой, напротив, отличался высоким ростом и статью.

– Мы опоздали, – прошептал Нефе.

– А кто играет? – Подобные раскатам грома звуки вынудили его спутника чуть отойти назад.

– Мой ученик и адъюнкт Людвиг ван Бетховен. – На лице Христиана Готтлиба Нефе выражалось явное удовлетворение.

Людвиг выдержал последний аккорд, убрал руки с клавиш и взглянул на Нефе и пришедшего вместе с ним лейб-медика курфюрста надворного советника фон Кериха.

– Я... чуть запачкал клавиши.

– У месье Людвига ручонки никогда не отличались чистотой, – угрюмо кивнул Нефе. – Но сегодня, мой мальчик, ты сыграл неплохо, хотя... – Он на мгновение задумался, не желая перехвалить своего ученика, а потом добавил: – Полагаю, однако, что в последнем аккорде опорного баса могло быть больше.

Кто-то рядом так прекрасно играл на рояле, что Людвиг не выдержал и проснулся. Неужели это его брат Карл?.. Он медленно открыл глаза и сразу же увидел солнечных зайчиков, весело прыгающих на металлических шарах кровати. В окне видны были покрытые сверкающим снегом крыши домов. А может, сегодня праздничный день?

– Ты проспал целые сутки, Людвиг.

– Неужели? А сколько сейчас времени?

– Уже давно миновал полдень. Хочешь есть?

– Не то слово. Я готов волком пробежаться по мясным лавкам Бонна.

– В Рождество, к сожалению, для волков мясные лавки тоже закрыты.

– Правильно, сегодня же Рождество...

– А как твоя рука, Людвиг?

– Моя рука? Я её больше не чувствую. Будто её вообще нет.

– Да нет, она на месте. – Мать с сомнением покачала головой. – Так что ты будешь есть?

– Всё... А кто там играл?

– Господин Нефе. Он сегодня ночевал у нас.

– Господин Нефе...

При упоминании его имени в памяти стали всплывать отдельные эпизоды вчерашнего дня. Вот его хвалят за игру на органе. Вот сани быстро несут его по улицам...