Текст книги "Аппассионата. Бетховен"

Автор книги: Альфред Аменда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

Она крепко поцеловала его и захлопнула за собой дверь.

Вскоре в гостинице объявился полковник лейб-гвардии его императорского величества граф Йозеф фон Финта. Он был одет в мундир с регалиями и позументами, держал под мышкой треуголку с плюмажем, а другой рукой поддерживал под локоть графиню Элизабет. Они оба искренне хотели помочь, но ничего не могли сделать.

Графиня Анна Барбара неподвижно лежала, равнодушно глядя в потолок. Время от времени её начинало трясти, и тогда врач подносил ко рту графини сильнодействующее лекарство, которое, однако, не могло вернуть ей силы. Она по-прежнему пребывала в полуобморочном состоянии.

– Выпейте, мама. – Тереза подносила к её губам стакан.

Графиня послушно пригубила отдающую горьковато-пряным запахом жидкость.

Граф Финта подул на пышный плюмаж своей треуголки и глазами дал понять жене, что им здесь больше делать нечего. Она согласно кивнула в ответ.

Жозефина проводила их и, вернувшись, услышала, как мать сказала Терезе:

– Деточка, подойди к окну и посмотри, не идёт ли кто.

– Нет, никого, мама.

Уже стемнело, и Жозефина спросила:

– Может, зажечь свет, мама?

– Нет, ради Бога, нет! Я очень устала и хотела бы заснуть. А вы стойте у окна и не сводите глаз с улицы. Обещаете? Тогда я точно засну. Да, и скажите Яношу, что, если появится господин Мюллер, пусть мне немедленно доложат. Даже если это произойдёт глубокой ночью.

Когда мать заснула, Жозефина шепнула сестре:

– Я так боюсь за Людвига... Больше, чем за себя.

– Уже светло. – Жозефина окинула сонным взглядом комнату. – Сколько времени?

– Девять часов, счастливый сурок. Я уже хотела разбудить тебя.

Жозефина спрыгнула с кровати, раздвинула шторы и прищурилась, глядя на залитую солнцем улицу.

– Как там мама?

– Ей гораздо лучше. Господин Мюллер, кажется, принёс ей добрую весть.

– Тогда я резко меняю своё отношение к нему. – Жозефина растёрла лицо водой. – Этот несносный субъект, видимо, умеет творить чудеса, и, если Людвиг не будет против, я подарю ему в знак благодарности пряничное сердце. Во сколько он пришёл?

– В семь. Тебе, наверное, придётся принять участие в семейном совете.

– Я понимаю в купле-продаже столько же, сколько телёнок в алгебре. – Жозефина тщательно причесалась и взглянула в зеркало. – Я умею ездить верхом, танцевать, смеяться и неплохо играю на фортепьяно. Так сказал вчера Людвиг. Ох уж мне этот несносный человек! Из него каждый комплимент нужно клещами вытаскивать. Скажи, Тереза, мы сможем сохранить Мартонвашар? Я так хочу прогуляться с Людвигом по парку, показать ему дом...

– Не знаю, Пепи. Мама сказала вчера: «Позови Жозефину, наше будущее теперь зависит только от неё».

Тереза уже начала терять терпение, долгое ожидание выматывало нервы, но тут, наконец, вернулась Жозефина.

– Пепи!.. Господи, что с тобой?

Сестра, казалось, даже не слышала её. Она металась по комнате, как загнанный зверь, потом вдруг покачнулась, подбежала к окну, распахнула его и тут же снова закрыла. Затем она истерически рассмеялась и закричала:

– Янош! Где Янош?

– Я сейчас приведу его, Пепи.

– Да, да, и потише, чтобы мама не слышала.

Она бросилась на кровать Терезы, громко всхлипнула и снова рассмеялась.

– Наша мама! Графиня Анна Барбара Брунсвик! Её сиятельство! Noblesse oblige! Тереза, ну где же Янош?

Наконец старик лакей вытянулся в струнку возле кровати. Он взглянул на Жозефину и побледнел как мел, однако голос его оставался ровным и спокойным:

– Чего изволите, сударыня?

– Я прошу, я умоляю, – она вдруг бросилась ему на шею, – защитить меня, Янош. Обними, обними меня.

– Сударыня...

– Нет, нет! – Она резко оттолкнула его. – Ты всего лишь лакей, но я, уроженка знатного рода, не стою тебя. Извини, что коснулась тебя своими грязными руками. И его, его я тоже испачкала, и теперь я больше не имею на него права и словом с ним не обменяюсь. Но ты должен сходить к нему.

– К кому, сударыня?

– К господину ван Бетховену, к кому же ещё? – Она даже разозлилась на преданного лакея за его бестолковость. – Ты знаешь, где он живёт. Помнишь, ты сопровождал нас туда. И скажи ему... А что тебе ему сказать? Скажи ему, что... сегодня уроки отменяются. Дескать, тут такое случилось... нет, этого ты ему не говори. Только про уроки, понял? И пусть он сегодня не приходит в «Золотой гриф». Я сама к нему приду. Скажем, вечером, даже очень поздним, когда все спят и воры выходят творить свои тёмные дела. Ты одолжишь мне свою накидку, Тереза? Ты всё понял, Янош? – Она гневно топнула ногой. – Как, ты ещё не ушёл? Иди к этому убогому нищему музыканту и не забудь поклониться ему. Я бы отвесила ему гораздо более глубокий поклон, чем ты или кто-либо другой, но...

После ухода расстроенного, ничего не понимающего Яноша Жозефина презрительно скривила рот:

– Во сколько ты меня оценишь, Тереза? Всю меня целиком и полностью? Дукатов эдак в тысячу, не более, правда? И виной всему это жалкое ситцевое платье с наспех зашитым рукавом. Так вот, меня продали за сорок тысяч дукатов, и теперь у нас будет роскошная жизнь. И пусть меня тошнит от этого стареющего... ну ты сама понимаешь кого, пусть. Ведь на карту поставлена честь всей графской семьи Брунсвик. Но он тоже... он тоже виноват.

– Кто? – Тереза своим вопросом хотела лишь немного успокоить сестру.

– Этот самый Бетховен. Почему всего лишь Богом одарённый музыкант? Смешно! А ведь речь идёт о дукатах. Если бы он смог предложить большую сумму... – Жозефина ткнулась лбом в крестовину оконной рамы и тихо всхлипнула. – Теперь я знаю, почему мы должны были неотрывно смотреть на улицу. Только я не имею права говорить об этом. Честь рода... Смешно. Её сиятельство заставила меня поклясться на Библии.

– Пепи... – Тереза наконец решилась обнять сестру за плечи. – Может, всё же объяснишь, что случилось?

– А ты ничего не поняла? Извини. Нет, я не могу, я дала клятву, но вот представь себе, я вхожу в комнату к маме, а там уже сидит весь такой расфуфыренный, надушенный господин Мюллер. – Она даже поперхнулась при упоминании его имени и долго кашляла, держась рукой за горло. – Он почтительно приветствовал меня, и мама торжественно сказала: «Позволь представить тебе графа Дейма, камергера его величества».

– Кого?

– Понимаешь? По-моему, у меня было такое же глупое лицо, как у тебя сейчас. Оказывается, граф Дейм много лет назад отказался от своего титула и стал носить простую фамилию Мюллер. Он был замешан в какую-то историю с дуэлью, много лет жил в Голландии и Италии, а потом вернулся в Вену. Вчера император дал ему аудиенцию и вернул прежний титул.

– Сказка, да и только!

– Водевиль! Получается, он самый настоящий чародей! И, уже будучи графом Деймом, он попросил моей руки. Я смеялась, кричала, но ты знаешь наше ужасное положение, и потому мне пришлось сказать «да». Мы же не можем отправить маму в тюрьму. Остаётся только добавить, что мой будущий муж крайне нетерпелив и уже через четыре недели я стану графиней Дейм.

– Бедняжка!

Жозефина покорно склонила голову, но внезапно вскинула её и рухнула перед сестрой на колени.

– Но я не хочу, не могу... и потом, что скажет он? Я умоляю тебя, Тереза, ты была всегда очень добра ко мне. Спаси меня. Выйди за графа Дейма. Хорошо? Ну, пожалуйста, Тереза.

– Ты же знаешь, Пепи, как я люблю тебя, – она прижала сестру к себе, – но я... я выдам тебе одну тайну. Я тоже люблю его как женщина мужчину.

– Людвига?

– Да, Пепи. – Голос Терезы задрожал от волнения. – И я желаю вам обоим счастья. Поверь мне, Пепи. Только...

– Понимаю. – Жозефина тихо всхлипнула. – Я тоже понимаю. Ты, как всегда, права. Ты такая умная, добрая, но граф Дейм хочет меня, а не тебя...

Всё теперь было совершенно по-другому.

Тогда во время первого визита ноги у неё словно налились свинцом и пришлось медленно взбираться по ступеням. Теперь же ночью, при блёклом лунном свете, она легко взбежала по винтовой лестнице, ибо чувствовала себя здесь уже как дома и не хотела нигде задерживаться.

При свете луны замочная скважина казалась золотой. Она постучала и, не дожидаясь ответа, вошла в комнату.

– Добрый вечер, Людвиг.

Как хорошо, что её голос не дрожал. Она видела, насколько он огорчён, и не хотела доставлять ему новые неприятности.

– Не обращай внимания на столь холодное приветствие. В наших отношениях ничто не изменилось. Или ты другого мнения? Да нет, нет. Иначе бы я не смогла полюбить тебя.

Она сняла плащ, одолженную Терезой вуаль и поправила причёску.

– Очень хорошо, что я заранее написала тебе. Не стоит тратить времени на долгий разговор. Я пробуду у тебя столько, сколько ты захочешь. Скажем, пока не начнёт светать. В шесть мы уезжаем.

– Уже утром?..

– Понимаешь, это новое расписание... – Она прервалась и начала торопливо расхаживать взад-вперёд. – Какой же у тебя здесь беспорядок! Ты только посмотри на ноты! Конечно, Микеланджело тоже был очень неаккуратным человеком, но это тебя никак не оправдывает. Почему на клавишах валяется гусиное перо? Нет-нет, не бойся, я только немного наведу порядок. Разложу ноты. Ой какие красивые розы! Поставь их в прозрачную вазу. Жёлтые розы! Мой любимый цвет!

Она не могла позволить себе зарыдать во весь голос и потому, чтобы отвлечься, заставила себя говорить совершенно банальные вещи:

– А почему ты так небрежно швырнул сюртук на стул? Смотри, у него вот-вот оторвётся пуговица. Немедленно дай мне нитку с иголкой! Или тебя такие мелочи не волнуют?

Он поставил на стол маленький ящик, она села на софу, придвинула к себе светильник, и вдруг лицо её озарилось улыбкой.

– Сядь рядом, Людвиг, и смотри на меня.

Окончив пришивать пуговицу, она аккуратно повесила сюртук на спинку стула.

– Вот и всё. Но если ты его утром наденешь...

Он невидящим взором смотрел на догорающие свечи:

– Да, именно так. А где ты будешь утром?

– Ну, где-нибудь. Какая разница.

– А он...

Она сразу всё поняла:

– Нет! То есть мне всё равно. Ведь сейчас я с тобой.

– Пока со мной.

– Я всегда буду с тобой, Людвиг. – Она отчаянно затрясла головой. – Ты даже представить себе не можешь, как я тебя люблю! Это не пустая болтовня, это моя судьба.

Тело её судорожно задёргалось, из глаз полились слёзы. Он ласково погладил её по голове:

– Не печалься, любимая, иначе я...

Она немного успокоилась, вытерла слёзы и тихо сказала:

– Людвиг, время идёт, а нам ещё нужно кое-что обсудить. Позволь узнать, каковы твои дальнейшие намерения?

– Я... я вскоре начну работать над Второй симфонией.

– Очень хорошо. Это меня радует.

Он почувствовал колебание в её голосе и осторожно спросил:

– Что тебя ещё интересует?

– Извини за нескромность... Да, именно нескромность, но у меня впечатление, что я... Я могу попросить... попросить тебя посвятить мне одно из твоих сочинений. Только чтобы никто... никто...

– Я уже думал об этом. – Он нежно прижал её к себе. – Всё очень просто. Твоё новое, так ненавистное мне имя – «графиня Жозефина Дейм», – естественно, нигде не может быть упомянуто. Но я могу посвятить свою композицию всем, и если ты встретишь на ней чьё-либо имя, то поймёшь всё правильно.

– Но я хочу услышать его...

Она прервалась и посмотрела на быстро капающий со свечи воск. Ей вдруг страстно захотелось, чтобы мучительный миг расставания был уже позади.

За окнами забрезжил свет, и Жозефина встала с софы.

– Мне пора.

Он помог ей надеть накидку и поцеловал в лоб.

– Благодарю тебя!

– За что?! Ведь я принесла тебе несчастье.

– Нет... за то, что я всегда буду любить тебя.

– Людвиг...

После её ухода он ещё долго ощущал на губах горечь прощального поцелуя. «Будь что будет, – подумал он, – пусть я глухой, пусть... Нет, я не глухой... Я обещал посвятить ей симфонию и не могу нарушить слово».

Он сел за рояль и пробежал пальцами по клавишам. Жильцы, снимающие внизу квартиры, наверняка возмутятся. Дескать, их разбудили, нельзя так рано играть на рояле и всё такое прочее, но сейчас его это совершенно не волновало. Сейчас ему как никогда нужен был его незримый помощник, и ему даже показалось, что он уже стоит рядом с ним. Ну почему он молчит, почему у него глаза словно затянуты паутиной?

Он попробовал ещё раз. Нет, ничего не получается, и неизвестно, получится ли.

Он надел шляпу и выбежал на улицу. Карета как раз проехала мимо. Он низко поклонился ей вслед.

Он не помнил, по каким улицам блуждал и сколько прошло времени после её отъезда. Уже на обратном пути он внезапно остановился, услышав за спиной возглас:

– Месье ван Бетховен!

Посол Франции генерал Бернадот махал ему из окна.

– У вас не найдётся немного времени? Я бы хотел на прощанье пожать вам руку.

– Вы тоже уезжаете?

– Тоже? А кто ещё уехал? Ну не важно. Зайдите ко мне. Я вам сейчас всё расскажу.

В гостиной среди беспорядочно сдвинутой мебели двое упаковщиков заколачивали ящики. Бернадот сразу же провёл Бетховена в свою библиотеку.

– Здесь нечто вроде оазиса. Но после моего отъезда его также превратят в пустыню. Мне ещё предстоит нанести ряд прощальных визитов, большей частью к людям, к которым совершенно не хочется проявлять почтение. Это самое ненавистное в не слишком чистом ремесле, именуемом дипломатией. – Он окинул Бетховена озабоченным взглядом: – Что с вами?

– Ничего! И вообще я не хочу об этом говорить!

В словах Бетховена прозвучал откровенный вызов. Худощавый молодой генерал добродушно улыбнулся:

– Я вполне понимаю ваше состояние, но такие часы бывают в жизни каждого, дорогой друг. Вы позволите мне вас так называть? Ведь нас обоих сближает любовь к музыке. Садитесь, ну садитесь же. И выпейте немного. Это вам на пользу пойдёт.

Бернадот наполнил два хрустальных бокала золотистой жидкостью.

– За искусство! За нашу любимую музыку, которая снимает любую боль и всегда звучит сильнее и убедительней любой канонады. За ваше здоровье, Бетховен.

– И за ваше тоже...

– Итак, я уезжаю сегодня вечером. – Бернадот поставил пустой бокал на письменный стол. – Сперва мой путь лежит в Париж. Уж не знаю, куда меня направят потом. Солдат – что лист на ветру. Впрочем, Родольф Крейцер уехал ещё две недели тому назад со всеми скрипками и каденциями. Он очень хотел проститься с вами, но вы же на целых три недели исчезли с лица нашей довольно беспокойной матушки-земли.

– Меня так долго не было?.. – удивлённо спросил Бетховен.

– Да, а мне очень хотелось побеседовать с вами. – Бернадот помолчал немного, на мгновение задумался. – У меня к вам просьба. У нас во Франции в настоящее время нет сколько-нибудь выдающегося композитора. Меуль?.. Но у него не хватает дыхания... – Он неожиданно повернулся и показал на стену: – Знаете эту картину? Она произвела на меня очень сильное впечатление, и я попросил снять копию.

– Бонапарт? – Бетховен прищурился, всматриваясь в изображение.

– Да, Бонапарт со знаменем революции на Аркольском мосту близ Вероны. Правда, скажем прямо: художник несколько идеализировал его образ. – Бернадот презрительно скривил губы. – Да его ведь там не было. Генеральский шарф не может развеваться согласно академическому канону, и знамя тоже так не вьётся на ветру. Краски к тому же неудачно подобраны. И вообще отразить стремление героя поднять знамя нового, лучшего мира способна, на мой взгляд, только музыка.

– Вероятно...

– Вы согласны со мной? Бетховен, я представляю здесь не только Францию, я представляю здесь нашу Революцию. Чувство такта побуждало меня избегать любых разговоров на политические темы. И потом, я не настолько безумен, чтобы стремиться привлечь на свою сторону поборников феодальной системы. Ох уж эти сиятельные особы с их вежливыми улыбками! Представляю, какой страх в душе они испытывали передо мной. Надеюсь, Бетховен, вы не настолько наивны, чтобы полагать, будто революции есть плод деятельности нескольких злоумышленников. Нет, народ нужно долго и сильно мучить, лишь тогда он восстанет. Вы должны это понимать, Бетховен, и я вам прямо скажу: вы один из нас.

– А если так?..

– Тогда... тогда напишите симфонию об этом знаменосце. – Бернадот улыбнулся. – Я вам даже название предложу: «Героическая симфония». И если вы согласитесь, знайте: это будет моим наивысшим достижением. Ничего большего я бы в Вене всё равно не добился.

– Этот ваш Бонапарт, – брезгливо поморщился Бетховен. – Он для меня всегда был как бельмо на глазу.

– Но почему?

– Ну уж если до конца быть честным, из зависти. Звучит странно? Уж слишком быстро он достиг славы. Он всего на год старше, чем я, но уже гораздо ближе к звёздам.

– Так сделайте один гигантский шаг и встаньте вровень с ним! «Героическая симфония»! Неужели вас не пьянит эта мысль?

Их беседу прервал камердинер:

– Карета подана, генерал.

– Как мне надоела эта обязательная форма, – тяжело вздохнул Бернадот. – Шитый золотом сюртук и шляпа с плюмажем.

Камердинер помог ему переодеться.

– Да ещё эта украшенная сапфирами сабля, Арман. – Он искоса взглянул на Бетховена. – Мир всё ещё желает обманываться ложным блеском, но мы это изменим. Для нас главное – человек, а не его одежда или кошелёк. Арман, ты приготовил список лиц, которым я должен нанести прощальный визит?

– Прошу вас, генерал. – Камердинер протянул ему лист бумаги.

– Так, правильно, сперва к графу Фризу. Поедемте со мной, Бетховен, чтобы я не почувствовал себя одиноким. – Бернадот прислушался к бою часов. – И потом, там будет Даниэль Штайбельт[45]45
  Штайбельт Даниэль (1765—1823) – немецкий пианист, дирижёр, композитор. В основном работал в Париже и Лондоне; с 1810 г. капельмейстер придворной французской оперы в Петербурге.


[Закрыть].

– Да это же...

– Да, это ваш собрат по ремеслу, превосходный пианист и довольно известный композитор. Подобно Калиостро, он умеет сводить людей с ума, и потому его выступления я называю «сеансами». Но Штайбельт морочит голову совсем иначе, и в тюрьму он не попадёт. К сожалению, убить его тоже не убьют. Согласны поехать со мной, Бетховен?

Даниэль Штайбельт добился в Париже поразительных успехов. С ещё большим триумфом его встретили в Праге. По пути он подцепил праздношатающуюся по европейским городам англичанку, и теперь мадам Штайбельт – так она стала называть себя – аккомпанировала ему на тамбурине. Сам он прекрасно владел техникой игры на фортепьяно, и это наложило неизгладимый отпечаток на его композиции. Кроме того, господин Штайбельт торговал «настоящими цыганскими тамбуринами» – по дукату за каждый, – а «мадам» учила обращаться с ними. Приобщение к этому мистическому обряду стоило двенадцать дукатов.

Бетховен и Бернадот приехали к началу второго отделения. Ошеломлённый граф Фриз еле слышно прошептал:

– Как? Не может быть! Ваше превосходительство почтили нас своим визитом в день отъезда! Там впереди есть несколько мест для почётных гостей. Вы знаете где, Бетховен.

– Да, я знаю где.

Внезапно он почувствовал, что знает не только где расположены эти места, но и вообще обо всём на свете. Он несколько раз моргнул, словно в глаза ему слепил яркий свет...

Граф Фриз был типичным нуворишем, ибо его родители ещё недавно расхаживали с лотками по улицам Вены. Поэтому он стремился поразить воображение толпы безумной роскошью. Сейчас за дукаты можно купить всё, даже твою вечно любимую женщину. За восемнадцать тысяч гульденов такие люди, как граф Фриз, позволяли себе ярко освещать свои музыкальные залы даже днём. Его дворец стоил не меньше ста тысяч дукатов, а за миллион даже человек низкого происхождения, как, к примеру, Бетховен, мог купить себе дворянский титул.

Non olet! Он вспомнил знаменитое изречение императора Веспасиана, который очень нуждался в деньгах и потому обложил налогом общественные уборные. Его сын брезгливо поморщился, но Веспасиан лишь рассмеялся в ответ: «Non olet!» Деньги не пахнут!

Весь зал был пропитан ароматом необычайно дорогих духов, но...

Кто-то с удивлением посмотрел на него. Почему?

Ах, ну да, он всё ещё шевелил губами. Несомненно, он говорил сам с собой, так он часто поступал, когда оставался один. Один? Скорее уж одинокий...

Он попытался привести в порядок свои хаотически бродящие в голове мысли. Вот, к примеру, госпожа фон Бройнинг. Дворянское звание не мешает ни Леноре, ни горячо любимому мной Стефану называть её самым красивым именем: Мама.

Однако можно попытаться назвать женщину ещё более красиво. Например, «вечно любимая». И тогда она превзойдёт и вас, уважаемая госпожа фон Бройнинг, и вас, граф Вальдштейн, и даже...

Он окинул взглядом зал. Необычайно элегантный господин и был, по-видимому, тем самым Даниэлем Штайбельтом. Кто-то из гостей подошёл к нему, он удивлённо вскинул брови, мельком посмотрел на дверь, возле которой сидел Бетховен, и сразу же отвернулся. Вероятно, он не посчитал его достойным соперником.

– Надеюсь, Бетховен, вы не собираетесь помериться силами со Штайбельтом?

– Я?..

– Очень хорошо. Этот Штайбельт превосходно владеет новым приёмом – так называемым тремоло[46]46
  Быстрое многократное повторение одного звука, аккорда, интервала (ит.).


[Закрыть].

– Меня это нисколько не смущает, но я... я не умею танцевать с тамбурином.

– Прошу вас, Бетховен, перестаньте насмехаться надо мной.

Тут Даниэль Штайбельт поклонился, услышав гром аплодисментов, откинул полы фрака и сел за рояль. Ещё более бурной овацией зал встретил появление стройной женщины в цыганском одеянии, туго облегавшем пышное тело.

В общем и целом это было довольно увлекательное зрелище. Своеобразный шотландский танец, только вместо волынки тамбурин. Опять же: non olet! И уж тем более для этой расфуфыренной салонной публики. Он вдруг отчётливо услышал звонкий смех Жозефины, и перед глазами заклубилась пыль из-под колёс удалявшейся кареты... Он в очередной раз посмотрел на себя со стороны. После долгого хождения по улицам волосы ещё более растрепались, а распустившийся узел галстука он конечно же забыл снова завязать. Разумеется, Бернадота это нисколько не покоробило, посол в генеральском звании спокойно появился рядом с ним в высшем свете, но ведь он был одним из тех французских революционеров, которые в глазах венских аристократов уже по определению не могли отличаться изысканным вкусом и благородными манерами.

Он прислушался к звукам тамбурина, повторяя: чинг-чинг-чинг! Отлично! Вконец измученный французский народ восстал и отправил своих мучителей и изменников делу революции на гильотину. Чинг-чинг – лязгает её топор. Так, и теперь тремоло. Это уцелевшие жалобно оплакивают последствия своих деяний. Чинг! Чинг!

Чем здесь так воняет? Дорогими духами? Но к нему примешивается невыносимый запах пота. Откуда он здесь? Ведь потом пахнет труд, а эти надушенные руки никогда не трудились. Так мог думать только плебей. А он и есть плебей, и нечего тут стесняться. Чинг-чинг!

Его глаза расширились, словно он вдруг поразился непостижимому чуду. Даже искренняя святая любовь не должна стать препятствием на пути к великой цели – борьбе за справедливость и счастье всего человечества.

Эта мысль, как вспышка молнии, ярко сверкнула в его голове. Звучат трубы, бьют барабаны, и звучит призыв идти вперёд через мост со знаменем в руках! Он вспомнил песню революции – «Chant du départ»[47]47
  «Прощальная песня» (фр.).


[Закрыть], написанную Меулем на слова Йозефа Шенье[48]48
  Шенье Мари-Йозеф (1764—1811) – французский поэт и драматург, брат поэта и публициста Андре Шенье. Стихи и трагедии его были направлены против тирании и религиозного фанатизма.


[Закрыть]. Бернадот прав. Меулю не хватает дыхания. Ничего, он сейчас привнесёт в его песню своё дыхание.

 
La victoire en chantatn nous ouvre la barriere,
La liberte guide nos pas,
Et du Nord, du Midi la trompette guerriere.
 

И пусть те, кто собрался здесь, и всё-всё-всё запишут в свои книги для памятных записей: «Победа с песней открывает нам врата! Свобода окрыляет нашу поступь! От Севера до Юга фанфары возвестили о начале борьбы».

Хорошо сказано! Он подумал, что его музыка сделает борьбу ещё более решительной...

Теперь тремоло и чинг-чинг! И снова:

 
La victoire en chantatn nous ouvre la barriere,
La liberté guide nos pas.
 

Маршируют солдаты! Маршируют солдаты! Вы слышите? Вы...

 
Et du Nord, du Midi la trompette guerriere
A zonne l’heure des combats.
 

– Что это... Что это, Бетховен? – незаметно подошедший Бернадот удивлённо посмотрел на него.

– Что?.. Ах да... Наброски к будущей «Героической симфонии». Можете передать их господину Бонапарту.

Его братья! Они последовали за ним в Вену! Дескать, кровные узы и всё такое прочее. На самом деле они считали его чем-то вроде золотого гуся, которого необходимо ощипать догола. Вели они себя всё более и более дерзко.

Иоганн устроился подручным в аптеку «У Святого Духа». Карла взяли кандидатом на должность сборщика налогов.

– Дай нам двоим сорок гульденов, Людвиг. Как только меня возьмут в штат, я верну тебе эту жалкую подачку.

– Где я их тебе возьму?

– Действительно, Иоганн, он же гол как сокол. – Карл ловко выдвинул ящик секретера. – Может, под нотами есть что-либо ценное? Так, оратория «Христос у Масличной горы». Кому это нужно? А к симфонии, на которой можно хоть немного... ты даже не приступал. Конечно, все эти дни ты проводил с дамами из высшего общества. На твоём месте, Людвиг, я бы не позволял себе такие выходки. Две сонаты для скрипки! Сонаты для фортепьяно! Впрочем, Людвиг, устрой мне ученика.

– Я тебе уже стольких устроил.

– Но мне нужен один и вполне определённый. Правда ли, что эрцгерцог[49]49
  Эрцгерцог – титул членов императорской фамилии в Австро-Венгрии.


[Закрыть] Рудольф хочет брать у тебя уроки?

– Ходят такие слухи.

– Так направь его ко мне. Во-первых, я чиновник с видами на будущее, а во-вторых, бесспорно куда более способный преподаватель игры на фортепьяно, чем ты.

– Вне всякого сомнения. – Людвиг согласно кивнул. – Вот только захочет ли он брать у тебя уроки?

– Этот ответ ещё раз свидетельствует о твоём несносном характере, – мрачно заметил Карл. – Пошли, Иоганн.

Бетховен постоянно менял квартиры и метался от Понтия к Пилату, словно и впрямь унаследовал от отца неудержимую тягу к перемене мест.

В Бонне мальчишки кричали ему вслед «Шпаниоль». Теперь же они шептали за его спиной: «Вот идёт глухой Бетховен! Глухой музыкант!»

Глухой? Нет, не глухой, хотя порой казалось, что у него в голове поселился сам сатана. То в мозг впивались острые иглы, то в виски били звонкие молоточки. Затем он вновь слышал её лёгкие шаги на лестнице, и вновь уши его словно замуровали...

Он зажёг свечи и откинул голову набок.

– У меня для тебя есть кое-что, Жозефина.

Не дождавшись ответа, он заорал:

– Госпожа графиня Дейм!..

Он увидел в зеркале свои шевелящиеся губы, почувствовал, как судорожно дёрнулась гортань, но не услышал ничего. Дьявол в очередной раз залепил ему уши смолой!

Он ударил кулаками по клавишам. Ничего. Тогда он схватил скамейку для ног и обрушил её на крышку рояля с криком:

– Соната для скрипки номер шесть! Номер шесть! Адажио-мольто экспрессиво![50]50
  Очень медленно и выразительно (ит.).


[Закрыть] Ничего! Ничего, ничего!..

Наконец дьявольская смола в ушах начала медленно таять, и он услышал, как внизу к подъезду подъехала карета. На лестнице загремели шаги. В дверь постучали.

В комнату вошёл офицер в дорогой, подбитой мехом и шитой золотом гусарской венгерке. Его сопровождала молодая дама.

– Прошу прощения за мою вызывающе роскошную одежду, – извиняющимся тоном сказал офицер. – Она обязательна для придворных визитов, но я рад, что могу в ней выразить своё глубочайшее уважение к вам, господин ван Бетховен. – Он низко поклонился. – Я – Франц Брунсвик. Передаю вам горячие приветы от моей сестры Терезы и... от Жозефины. Заодно я привёз вам новую ученицу. Позвольте представить: моя кузина Джульетта Гвичарди.

– Надеюсь, вы не откажетесь давать мне уроки, господин ван Бетховен, – улыбнулась Джульетта. – Но почему вы на меня так смотрите?

– Мой Бог, какое поразительное сходство с... – он чуть было не сказал «Пепи», – с графиней Дейм!

Брунсвик провёл ладонью по тёмным вьющимся волосам. На тонком с благородными чертами лице выделялись умные глаза. Вообще весь его облик невольно заставлял окружающих соблюдать дистанцию. Лишь его чуть приплюснутый красноватый нос – то ли следствие чрезмерной любви к токайскому вину, то ли загара, то ли действия ветров – свидетельствовал о том, что молодой офицер в кругу своих вполне мог быть добрым, славным малым.

Он небрежно сбросил венгерку на возвышавшуюся на рояле гору нот.

– Ещё раз прошу прощения, господин ван Бетховен, но Тереза и Пепи говорили, что я могу чувствовать себя здесь как дома. – Он показал на стул. – Садись, Джульетта, Цирцея[51]51
  Цирцея – в греческой мифологии волшебница с острова Эя, удерживавшая Одиссея у себя целый год, в переносном значении – обольстительница.


[Закрыть] нашей семьи, и вам я также посоветовал бы хоть ненадолго присесть. Кстати, поскольку вы являетесь членом нашего «Общества друзей человека», забудьте, пожалуйста, о моём графском титуле.

– А как мне вас называть?

– Просто Франц и, естественно, на «ты». – Брунсвик снова поклонился. – Могу я называть вас Людвигом?

– Конечно, Франц, – взволнованно ответил Бетховен.

– Ну, а теперь несколько слов о тебе, моя очаровательная кузина. У тебя есть метр, Людвиг?

– Зачем он тебе? – Ну просто как с Пепи, никогда не знаешь, что ему в голову придёт.

– Зачем? Иначе тебе просто не измерить её титул. Помимо тёти Финты, у моего отца была ещё одна сестра. Она вышла замуж за – извини, я наберу в грудь побольше воздуха – за графа Франца Йозефа Гвичарди, действительного камергера его императорского и королевского апостолического величества, советника губернского правления и директора канцелярии в Триесте. В настоящее время дядюшка Гвичарди вместе с тётушкой Сусанной и их очаровательной семнадцатилетней дочуркой Джульеттой прибыли в Вену, и посему титул у него нынче, слава Богу, уже не такой сложный. Он стал просто действительным надворным советником. Ну а у тебя какой титул, Людвиг? Тебе ведь нечего предъявить, кроме симфонии, септета, трио и различных сонат?

– Я в Вене недавно слушала господина Вольфля. – Губы Джульетты тронула улыбка. – Неужели вы смогли победить даже такого виртуоза, господин ван Бетховен?

– Сударыня... – неохотно отозвался Бетховен. – Победить Вольфля нельзя, ибо он – истинный и лучший ученик Моцарта.

– Но ведь говорят...

– Техникой он владеет гораздо лучше меня. У него совершенно немыслимые пальцы, они вполне способны охватить даже дециму. Но в итоге он обнял меня и сказал: «Вы победили». Очень благородно с его стороны.

– Мне всё уже рассказали. – Джульетта медленно покачала головой. – Нет, господин Вольфль сказал: «У вас, Бетховен, есть то, чего нет у меня. Вас можно сравнить только с Моцартом, правда, его талант был несколько иным. Из нас двоих вы лучший, Бетховен».

– Это было ясно с самого начала, – пробормотал Франц. – Можно лишь посочувствовать славному Вольфлю.

– У вас сейчас такой таинственный вид, Франц. – Джульетта внимательно посмотрела на кузена. – Во всяком случае, я с удовольствием стала бы свидетелем их состязания.

– А если бы ты ещё досталась победителю в качестве приза... – Брунсвик мечтательно закатил глаза.

В ответ Джульетта лишь обнажила в улыбке ослепительно белые зубы.

– Когда же ты, наконец, приедешь в Мартонвашар, Людвиг? – поспешил Брунсвик сменить тему разговора. – Там сейчас так музицируют! Ну, хорошо, Джульетта, давай покажи, на что ты способна, а то маэстро ещё, чего доброго, откажется с тобой заниматься.