Текст книги "Гомер"

Автор книги: Алексей Лосев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц)

реформе Солона.5) После изучения вопроса о том, что такое Гомер как имманентный

автор «Илиады» и «Одиссеи», сам собой возникает вопрос о месте, о времени и

обстоятельствах появления первого рукописного текста этих поэм. К сожалению, научный

гиперкритицизм XIX и XX вв. сделал все, чтобы разрушить твердое античное мнение о

комиссии Писистрата, хотя против нее совершенно невозможно привести каких-нибудь

филологических и исторических доводов. Достаточно познакомиться со сводкой всех этих

материалов и мнений из М. Valenton'a в журнале Mnemosyne, 24, 405-426, 1896, чтобы

убедиться, насколько трудно в этой области сказать что-нибудь новое.

а) Факт комиссии Писистрата, если и не признавался всей античностью (как то думал

Вольф), был все же одной из очень твердых и непоколебимых античных традиций.

1) Многие браковали свидетельство об этой комиссии у Цицерона на том основании,

что Цицерон вообще был плохо знаком с греческими источниками. Но даже если это и так,

то уже во всяком случае огромным их знатоком был византийский ученый Tzetzes (Цец), а

он тоже говорит о комиссии Писистрата и даже приводит имена ее четырех членов. Можно

бранить Элиана за гекритичность и сумбурность его сообщений, но едва ли был чистым

выдумщиком в этом вопросе Геродот (VII.6), сообщающий об Ономакрите как редакторе и

издателе при Писистрате. Неизвестно также, почему нужно нам сомневаться в сообщениях

Павсания (VII.26), Либания (в Панегирике Юлиану 1.170), Евстафия, Свиды и др. Это, во

всяком случае, очень твердая античная традиция.

2) Одним из наиболее серьезных аргументов против комиссии Писистрата является

то, что выдвинул Лерс в 1862 г. и чему в дальнейшем придавалось большое значение

многими [67] исследователями (Виламовиц, Людвик), именно, что об этой комиссии

Писистрата ничего не знают самые знаменитые античные исследователи Гомера,

александрийцы Зенодот, Аристофан и сам Аристарх. Этот аргумент, однако, содержит в

себе все признаки гиперкритицизма. Во-первых, из молчания александрийцев совершенно

нелогично делать вывод об их незнании, во-вторых, сам же Виламовиц, резко

критикующий комиссию Писистрата. приводит (1884) две схолии, на основании которых

можно косвенно заключить, что Аристарх об этой редакции Писистрата знал. Это мнение,

правда, оспаривается другими, но совершенно ясно, что вопрос о существовании

комиссии Писистрата вовсе не зависит от вопроса о том, знали ли о ней что-нибудь

александрийские ученые или нет, и еще менее зависит от того, можно ли найти у них об

этом какие-нибудь упоминания. В-третьих, молчание александрийцев по этому вопросу

может быть объясняемо многими другими причинами, кроме их прямого незнания. Так,

например, Аристарх уже по одному тому мог не говорить о редакции Писистрата, что он

считал Гомера афинянином по рождению. Ричль (1838) так и считал, что александрийцы

не упоминали о Писистрате исключительно ввиду общеизвестности его гомеровского

редактирования. Лерс, конечно, против этого возражал, но сторонников этого взгляда

всегда было немало (среди них, например, Бете). Многие (Аллен, Виламовиц) связывают

рассматриваемую античную традицию о редакции Писистрата с Пергамской

грамматической школой, и Флях считал, что александрийцы замалчивали Писистрата из-за

своей вражды к Пергамской школе, которая была их конкурентом по редактированию

Гомера. В-четвертых, исследователи, отвергающие античную традицию о Писистрате,

должны были бы привести какие-нибудь указания античных источников на другие

обстоятельства появления рукописного текста Гомера. Если у них вызывает удивление

молчание александрийских ученых о редакции Писистрата, то нас еще в большей мере

удивило бы то, что ни один из многочисленных античных грамматиков, комментаторов и

критиков за всю тысячелетнюю античность не заинтересовался вопросом о подлинном

происхождении первого гомеровского текста, если бы указанная античная традиция

казалась им неподлинной или по крайней мере если бы она не имела всеобщего

распространения. Но во всем необозримом античном материале нет никакой возможности

найти каких-либо малейших указаний на каких-нибудь других, кроме Писистрата,

редакторов или издателей первого текста Гомера.

3) Другим основным аргументом против писистратовской редакции было

выдвигаемое против Вольфа указание на наличие у греков письменности задолго до

Писистрата. Виламовицу через 80 лет после Вольфа, конечно, нетрудно было доказать

существование у греков письменности задолго до VII в.: греки, оказывается, усвоили себе

финикийское письмо еще в X в. [68] до н. э. Однако совершенно нелепо делать отсюда

выводы о недостоверности всей указанной античной традиции о Писистрате.

Во-первых, из того, что была письменность до Писистрата, нисколько не вытекает,

что до Писистрата она была употреблена для поэм Гомера. Иначе какой-нибудь

исследователь будущих столетий, прочитавши где-нибудь о первой записи русских былин

в XIX в., имел бы полное право отвергать эту запись в XIX в. на том основании, что

письменность и книгопечатание были в России за несколько веков до этого времени.

Во-вторых, устная эпическая традиция, никак не фиксируемая письменно,

представляет собою вполне естественное и социально-обусловленное явление: она и без

всякой письменности есть нечто весьма прочное, твердое и устойчивое в течение многих

веков; и народная память, т. е. память народных певцов, сказителей, рассказчиков, такова,

что она не только не нуждается ни в какой записи, но в те времена она гораздо прочнее и

надежнее всех тогдашних способов письменности.

В-третьих, такая важная вещь, как первая запись всенародных эпических

памятников, никогда не происходит случайно и менее всего по причине только одного

наличия письменности. Письменность существует у народа много веков, а запись эпоса

возникает почему-то только в определенное время. Когда мы говорим о возникновении

первой записи законов, то и в Греции и в Риме мы разыскиваем для этого достаточные

социальные основания и не просто указываем на самый факт письменности у этих

народов (вспомним ту длительную социальную борьбу в Риме, которая в конце концов

заставила патрициев дать писанные законы). В качестве причин для первой записи

гомеровского текста именно в начале VI в. можно указать: окончательно совершившееся к

этому времени падение общинно-родовых отношений, которое теперь потребовало

механической фиксации того, что раньше было крепчайшим образом зафиксировано в

общинно-родовой памяти и певцов и простых людей; стремление восходящих Афин взять

в свои руки монополию над вековой эпической традицией, которая к тому же как раз в

Аттике и нашла свое последнее завершение, и изъять ее у странствующих рапсодов,

которые с течением времени оказались весьма шаткой и ненадежной средой для эпических

традиций; наконец, резкая противоположность общенародного эпоса и узко

индивидуальной лирики, заставившая уже первых представителей элегии и ямба

прибегать (еще в VII в.) к письменной записи своих произведений и ожидавшая для

грандиозных эпических записей более или менее твердого, сильного, уверенного в себе и

культурно-восходящего государства. Едва ли все эти причины могли вызвать

соответствующие действия раньше VI в. и где-нибудь в упадочном ионийском или

отсталом дорийском мире, а не в Афинах. [69]

4) В оправдание указанной традиции о Писистрате нужно, однако, избегать всякого

формализма и буквальности. Так, хотя и нет на то никаких твердых данных, но можно

согласиться с гипотезой Виламовица, что указанная традиция образовалась постепенно из

такого примерно зерна, как приведенное выше сообщение Геродота о литературной

деятельности Ономакрита при Писистрате. Можно согласиться также и с тем, что

«легенду о Писистрате» особенно раздули мегарские историки Герей и Диэвхид,

объяснявшие все «афинские» места (Ил., II.546-558) как писистратовскую интерполяцию

из-за вражды к Писистрату после покорения Саламина, считая даже, что вначале это было

просто политическим памфлетом. Только в дальнейшем это было превращено

Асклепиадом Мирлейским в историко-литературную теорию. Однако поражение мегарян

у Саламина произошло не при Писистрате, но при Солоне, и авторам этой гипотезы

приходится вводить еще новую выдумку, будто-де было неудобно порочить всеми

уважаемое имя Солона и потому-де это разоблачение и было направлено по адресу

Писистрата. Можно пойти и на то, что гомеровские поэмы записывались и раньше

Писистрата (так, псевдо-Геродотова биография Гомера утверждает, что Гомер сам

записывал свои произведения, а довольно устойчивая традиция, начиная с Эфора, –

Гераклид Понтийский, Плутарх, Элиан и Дион Хрисостом говорят о собирании и привозе

гомеровских поэм на континент Ликургом).

Можно, наконец, по-разному трактовать самый метод редактирования Гомера при

Писистрате. Можно сделать и многие другие уступки врагам традиции о Писистрате.

Однако есть одно обстоятельство, от которого никак нельзя отказаться и которое

приходится утверждать даже вопреки мировым авторитетам филологии. А именно, еще

Лахманн говорил о едином аттическом издании Гомера, которое цитируется всей

античностью, несмотря на наличие целого ряда неаттических изданий (массилийское,

хиосское, синопское и др.). К этому мнению примкнул и Виламовиц (частично, в

противоречии с самим собою), и это мнение энергично защищал Кауэр на основании

самого тщательного изучения истории критики текста Гомера в античности, а равно и на

основании анализа гомеровских рукописей. Этот факт единого аттического экземпляра

Гомера VI в., с которого списывались все рукописи Гомера, известные последующим

временам у греков, является для нас самым важным и самым непреложным во всей этой

проблеме; и в сравнении с этим фактом меркнет необходимость буквального признания и

самого Писистрата с его комиссией и редакцией. Поэтому вопрос о Писистрате гораздо

сложнее, чем это думает Вильг. Шмид, объявляющий в своей «Истории греческой

литературы», что в настоящее время нет ни одного серьезного ученого, который бы не

считал комиссию Писистрата легендой. Тут дело не в самом Писистрате, хотя и сама

комиссия Писистрата отнюдь [70] не легенда для таких столпов гомероведения, как Кауэр,

Бете, Дреруп, куда надо отнести также и В. Берара, К. Роте, Р. Герцога и мн. др.

б) Значение редакционной деятельности писистратовой комиссии тоже часто

подвергалось разного рода сомнениям и кривотолкам, хотя и без особых оснований.

1) Одни полагали, что здесь мы имеем дело только с механическим собиранием и

механической записью произведений Гомера; другие, – что писистратовские редакторы не

только записали Гомера, но и внесли в его произведения единство и определенный план;

третьи, – что здесь, кроме того, еще имело место широкое интерполирование.

2) Данных для точного суждения по всем этим вопросам, можно сказать, почти

совсем не имеется. Если же вникнуть в те немногие выражения, употребленные в

указанных выше источниках по редакции Писистрата, и не фантазировать, то

единственное, о чем можно здесь с уверенностью говорить, это приведение, в процессе

записи, во внешнее единство произведений Гомера, распевавшихся до того времени

каждое порознь. Выражения (diēiremena «разделенное» у Элиана, diesparmena

«рассеянное» у Павсания, sparsa «рассыпанное» у Цеца в комментариях к Плавту, confusa

«спутанное» у Цицерона) нисколько не говорят о такой спутанности материала, которая

могла бы заставить писистратовских редакторов располагать его по специально

сочиненному ими плану. Здесь имеется в виду то, что у Гомера отдельно существовали

«Битва у кораблей», «Долония» и т. д., как об этом говорит Элиан. Всякий иной смысл

указанных выражений может быть только гипотезой.

3) На этом основании Ричль довольно удачно предполагал, что приведение в порядок

произведений Гомера при Писистрате имело своей целью только восстановление того их

естественного состояния, которое было нарушено рапсодами, но не измышления этого

порядка заново.

4) Что же касается интерполяций, то даже если их признать, это будет очень мало

говорить в пользу радикализма редакционных методов при Писистрате. Наоборот, самый

факт интерполяции уже предполагает наличие у Писистрата какого-то единого текста

Гомера; а по своему количеству эти интерполяции вовсе не таковы, чтобы придать поэмам

Гомера совершенно неузнаваемый вид. Кроме того, если иметь в виду такие большие

«интерполяции», как вся «Долония» целиком, то это, конечно, не есть просто

интерполяция. Да и приведенный выше источник, который говорит об интерполировании

«Долонии», считает ее произведением опять-таки все того же Гомера. Таким образом,

писистратовские интерполяции (даже если они были) говорят не столько против

дописистратовского единства гомеровских поэм, сколько говорят в его защиту. [71]

5) Другое дело указанное выше аттическое завершение гомеровского эпоса. Оно,

как мы видели, есть бесспорный факт. Но этот факт настолько органический, настолько

народный и племенной, что он едва ли регулировался какими-нибудь комиссиями. Вернее

всего, что комиссия Писистрата механически записывала в виде единого свода то, что,

имея внутри себя и художественное единство и единство мировоззрения, ввиду

беспорядочной деятельности давно уже начавших самочинствовать рапсодов, распадалось

на отдельные произведения, которым грозила опасность окончательно оторваться одному

от другого и потерять заложенное в них единство и цельность.

в) Упорядочение рецитации Гомера при Солоне, тоже нашедшее у многих

исследователей квалификацию в качестве легенды, очень хорошо согласуется с

известиями о комиссии Писистрата, тем более, что в одном источнике эта реформа

связывается не с Солоном, а с Гиппархом, сыном Писистрата. Очень важно подчеркнуть

внутреннее единство обоих мероприятий: упорядоченной записи цельного Гомера и

рецитирования его на Панафинеях. Традиция о Солоне или Гиппархе внутренне

подкрепляет здесь традицию о Писистрате. Традиция же о Солоне, особенно если не

гнаться за формальным и буквальным использованием ее источников, такова, что даже те,

кто в ней сомневается, косвенно все же не могут с нею не согласиться, поскольку

упорядоченная гомеровская рецитация на Панафинеях переживалась всеми греками как

нечто весьма старинное. Противники признания Солоновского закона могут быть правы

только в том отношении, что Гомер в беспорядочной форме, а может быть, и в

упорядоченной, но официально еще не узаконенной форме, рецитировался на Панафинеях

значительно раньше Солона. Признать это, конечно, можно, хотя прямых данных для этого

не имеется.

После вопроса о записи поэм Гомера перейдем к вопросу о состоянии текста Гомера

в древности.

12. Текст Гомера в древности. Уже Пэли прекрасно доказал то, что вся греческая

доалександрийская литература либо 1) приводит гомеровские мифы в таком общем виде, в

каком они могли существовать и самостоятельно, безотносительно к пересказу их в

гомеровских поэмах, как общенародное достояние, или как предмет каких-нибудь других

поэм, либо 2) содержит самые общие указания на гомеровские поэмы без приведения

текстов, либо 3) приводит тексты не в том виде, в каком дошел до нас Гомер, и, либо,

наконец, 4) приводит цитаты не дошедшего до нас Гомера. А то обстоятельство, что даже и

самая правильная цитата из нашего Гомера у того или иного доалександрийского автора

отнюдь еще не доказывает наличие и всего нашего гомеровского текста целиком в руках

данного автора, это обстоятельство ясно само собою и без Пэли. Подобного рода

исследование обнаруживает, что текст [72] гомеровских поэм находился все время в

движении вплоть до александрийских времен. Это, конечно, не говорит ни против того,

что материал гомеровских поэм есть древнейшее и вековое достояние греческого народа,

ни против того, что комиссия Писистрата впервые записала эти поэмы. Речь идет только о

том, что текст Гомера как до его записи, так и после его записи все время продолжал

изменяться, впитывая самые разнообразные влияния того или другого времени. Приведем

некоторые материалы из Пэли, комбинируя и интерпретируя их по-своему и дополняя

своими текстами. Эти материалы собраны в предисловии к изданию The Iliad of Homer

with english notes by F. A. Paley. Vol. I, Lond., 1866.

У Гесиода, если не считать, вероятно, более позднего «Щита Геракла», совершенно

нет никаких прямых намеков на Гомера. В легенде о пяти веках при изображении

четвертого, героического, века упоминаются мифы о походе против Фив и о Троянской

войне из-за Елены (Орр. 161-165). О стоянке в Авлиде (в той же поэме – 650-653). У

Гомера, правда, имеются очень беглые указания и на фиванский поход (Ил., XXIII.677-

680), и на похищение Елены (III.442-445), и на Авлиду (II.303 сл.). Но, конечно, это

слишком общие указания, чтобы можно было судить о наличии какого-то готового

гомеровского текста в руках Гесиода. У него упоминается еще Ахилл, рожденный от Пелея

и Фетиды, «львинодушный рядов прорыватель» (Theog. 1006 сл.). Если на основании

подобного рода текстов Гесиода судить о поэмах Гомера, то тогда «Илиаде» пришлось бы

приписать ту концепцию гнева Ахилла, которую мы находим в песне Демодока на пиру у

Алкиноя (Од., VIII.75-82): когда Ахилл и Одиссей поссорились на пиру бессмертных, то

Агамемнон этому очень радовался, потому что в Дельфах ему был предсказан успех в

Троянской войне после этой ссоры героев. Тут нет ничего общего с «Илиадой». И имеются

в виду какие-то другие мифы или поэмы. Какой же отсюда мог бы быть сделан вывод для

поэм Гомера?

Что же касается, наконец, гесиодовского «Щита», то он, несомненно, есть

подражание XVIII песни «Илиады» с ее знаменитым изображением щита Ахилла. Но

какого времени этот «Щит» Гесиода и какому именно тексту «Илиады» он подражание,

неизвестно.

Если перейти к элегикам, то, по Павсанию (IX.9.5), Каллин приписывал «Фиваиду»

Гомеру (текст, отсутствующий у Пэли). Но Гомеру, как мы знаем, приписывались вообще

все произведения древнейшей греческой литературы. Приводимый у Пэли фрагмент из

Тиртея (4D) с указанием на Киклопов, Титана, Мидаса и др. не имеет никакого отношения

специально к Гомеру, и даже сам Пэли приводит его только предположительно. Мы со

своей стороны указали бы скорее на frg. 3, где рисуется красота павшего в бою молодого

героя и безобразный [73] вид погибшего старце, текст, который в последние десятилетия

не раз сопоставлялся с XXII песнью «Илиады», 71-76, где рисуется аналогичная картина,

хотя у Гомера здесь не побуждение к бою, а, наоборот, увещания Приама к Гектору не

выступать одному против Ахилла. Были мнения как о влиянии Гомера на Тиртея в данном

случае, так и о влиянии Тиртея на Гомера. Вопрос этот очень смутный и о времени

появления гомеровского текста тут трудно что-нибудь высказать.

Если нет ничего у Солона, то у Феогнида мы находим целых три текста, которые до

некоторой степени можно было бы связывать с Гомером, но связь эта тоже достаточно

неопределенная. Первый текст говорит о построении Агамемноном храма Артемиде перед

отправлением в Трою. К Гомеру это не имеет никакого отношения. Говорится далее о

Сисифе, имеющем «прекрасную речь богоравного Нестора» (714 D.). Возможно, что здесь

имеются в виду поэмы Гомера. Но еще надо доказать, что только у одного Гомера имеется

изображение ораторского искусства Нестора. Возможно также, что Феогнид имеет в виду

Гомера в своем кратком рассказе о нисхождении Одиссея в Аид, об его возвращении к

Пенелопе и об убийстве женихов, хотя опять-таки здесь только простая возможность, но

никак не необходимость. Выражение Архилоха (frg. 57 D.) «жребий победы – у богов»

аналогичен тексту в «Илиаде» (VII.102). Здесь, наоборот, очень большая вероятность

заимствования у Архилоха из Гомера, если, конечно, будет доказано, что текст Гомера

старше Архилоха; а иначе будет, наоборот, воздействие Архилоха на Гомера.

Из мелоса можно привести Симонида Кеосского, который (frg. 32 D) приводит стихи

о Мелеагре, якобы из Гомера. Однако в известном рассказе о Мелеагре в «Илиаде»

(IX.529-598) мы ничего подобного не находим. Зато, насколько мы сумели наблюдать,

Симонид Кеосский (или, как некоторые допускают, Аморгский) в своей элегии (Semon.

frg. 29 D) впервые приводит стих из «Илиады» (VI.146) без всяких изменений и в полной

точности: «Сходны судьбой поколенья людей с поколеньями листьев» (вместо Гомера он

говорит о «муже с Хиоса»). Но Симонид Кеосский это уже V в. до н. э., и, значит, terminus

ad quem для Гомера отодвигается на очень позднее время.

Пиндар, деятельность которого тоже протекает в V в., может быть, в некоторых

местах имеет связь с Гомером. В «Олимпийских одах» (Ol., II.85-90 Schr.) говорится о том,

что Фетида склонила сердце Зевса и что Ахилл убил Гектора, – текст, заставляющий

вспоминать «Илиаду» (I.497-531 и XXII). Упоминание об убийстве Тлеполемом своего

дяди Ликимния читается одинаково и в «Олимпийских одах» (Ol., VII.25-30), и в «Илиаде»

(II.661-669). Тоже находим и о борьбе Геракла с Посейдоном, Фебом и Аидом (Ol., IX.30-

35 и Ил., V.395-397) (у Гомера здесь, впрочем, только об [74] Аиде). У Пиндара (Ol., X.27-

34) Геракл убивает двух Молионов, Ктеата и Эврита; а в «Илиаде» (XI.709 сл., 750-752) их

намеревается убить Нестор. Тут есть некоторая точка соприкосновения, но, конечно, с

известным расхождением. У Пиндара то же (Ol., XIII.60-65). Главк мыслится сыном

Беллерофонта, что аналогично соответствующему тексту в «Илиаде» (VI.144), где тоже

упоминается Главк, но уже как сын Гипполоха, т. е. внук Беллерофонта. Встреча Аякса и

Гектора для единоборства в «Немейских одах» (Nem. II.14), вероятно, есть отзвук

знаменитого рассказа Гомера об этом единоборстве в «Илиаде» (VII). О Мелеагре

(«Истмийские оды», Isthm VII.32) можно заключить, что он погиб, защищая свою родину.

В «Илиаде» (IX) он тоже защищает свою родину, но о судьбе его ничего не сказано.

Конечно, можно оспаривать связь Пиндара с Гомером в этих текстах, т. к. она очень общая

и наряду с этим встречается у обоих поэтов полное расхождение. Но остальные тексты из

Пиндара о Троянской войне (их около трех десятков) уже совсем никак не связываются с

Гомером.

Остается указать только три текста из Пиндара, где упоминается ни больше и ни

меньше, как сам Гомер. В «Пифийских одах» (Pyth. IV.277 сл.) приводится место из Гомера

(Ил., XV.207 сл.) – «Благо, если посол и совет подает нам разумный». Хотя этот

гомеровский текст приведен у Пиндара с некоторой перефразировкой, но здесь

употребляются те же самые слова и выражения, так что о связи с Гомером здесь не может

быть никакого сомнения. Заметим, однако, что уже по условиям метрики Пиндар и не мог

приводить цитаты из Гомера в цельном и нетронутом виде. В «Немейских одах» (Nem.

VII.21) читаем, что сладкогласный Гомер более поведал об Одиссее, чем тот претерпел на

самом деле. Ясно, что Пиндар читал какого-то Гомера, но с уверенностью сказать, что он

читал именно нашего Гомера, опять-таки невозможно. Здесь же, в последующих стихах –

25-28, он приписывает Гомеру изображение самоубийства Аякса, которое в нашем Гомере

не содержится. В «Истмийских одах» (Isthm. IV.35-40) опять говорится о самоубийстве

Аякса (у Гомера), но на этот раз с пространным и торжественным прославлением

искусства Гомера. Правда, в «Одиссее» (XI.548-584) имеется эпизод с описанием встречи

Одиссея и Аякса. Аякс гневается на Одиссея за одержанную этим последним победу над

ним и там же имеется намек на его раннюю смерть из-за доспехов. Но никакого

специального изображения самоубийства Аякса здесь нет. Изображение это было в

циклических поэмах, которые Пиндар, очевидно, приписывает тоже Гомеру.

Таким образом, никакое самое внимательное изучение гомеровских отзвуков и

намеков у Пиндара не может заставить нас признать, что Пиндар пользовался нашим

текстом Гомера [75] и что наш текст Гомера в эпоху Пиндара имел свою окончательную

форму.

Перейдем к трагикам.

Нас не должно удивлять то обстоятельство, что у трагиков нет цитат из Гомера. Ведь

было бы странно ожидать, чтобы какой-нибудь герой в трагедии вдруг стал цитировать

Гомера. Трагедия – произведение чисто художественное и совсем не теоретическое; и

поэтому из-за отсутствия в ней гомеровских цитат никакого вывода о положении с самим

Гомером в V в. сделать нельзя. Однако удивительным и, прямо нужно сказать,

потрясающим для филолога обстоятельством является то, что и по своему сюжету

трагедии Эсхила, Софокла и Еврипида почти не имеют никакого отношения к поэмам

Гомера. Сюжетные реминисценции из гомеровских мифов здесь чрезвычайно редки, а по

содержанию своему слишком общи и только с большой натяжкой могут быть связываемы

с какими-нибудь текстами нашего Гомера.

Поразительно то, что из нескольких сот дошедших и не дошедших до нас трагедий

только две действительно развивают гомеровский сюжет, это – «Киклоп» и «Рес»

Еврипида. «Киклоп» развивает сюжет IX песни «Одиссеи», а «Рес» – сюжет X песни

«Илиады». Но «Киклоп» вовсе даже не трагедия, а сатировская драма; «Рес» же, как

думает большинство ученых, даже и совсем не принадлежит Еврипиду. Кроме того, ни та,

ни другая пьеса не играют никакой ведущей роли в творчестве Еврипида: они вполне

третьестепенны. Из нескольких сот трагедий V в. около 60 развивает сюжеты той или

другой циклической поэмы, но только не «Илиады» и не «Одиссеи». Спрашивается:

неужели это простая случайность? Если подходить к этому вопросу непредубежденно, то

следует признать, что в V в. до н. э. «Илиада» и «Одиссея» в том виде, в котором мы их

сейчас имеем, либо были непопулярны и малоизвестны, либо вовсе не существовали в

цельном и законченном виде. Всякий другой вывод из этого удивительного факта

несвязанности трагедии с Гомером является только субъективным вымыслом или

результатом некритического отношения к популярности Гомера, начиная с

александрийских времен. И если Эсхил говорил, что он питается крохами с богатого стола

Гомера, то ясно, что под Гомером он понимал здесь нечто чрезвычайно широкое и

неопределенное, может быть, все циклические поэмы или что-нибудь еще больше того

(как это вообще часто думали в древности). Но уж никак не нашу «Илиаду» и не нашу

«Одиссею», на сюжеты из которых у него нет вообще ни одной трагедии.

Несколько иначе обстоит дело с Аристофаном. Поскольку Аристофан часто

занимался всякого рода пародиями на прежних авторов, он был далеко не чужд разных

теоретико-литературных и критико-литературных интересов. Но и его [76] материалы

также безнадежны в смысле необходимости делать из них какие-нибудь выводы о прочно

установленном в его время тексте гомеровских поэм.

Наиболее ясным позаимствованием из Гомера представляется нам место в «Осах»

(Vesp. 180-186), где вся ситуация с Клеонославом, спрятавшимся под брюхо осла, как

Одиссей под брюхо барана, и называющим себя, тоже как Одиссей, «Никто», вполне

аналогична тому, что мы находим в «Одиссее» (IX.366, 447-455). Если угодно,

аристофановские выражения в данном случае являются перефразировкой

соответствующих выражений у Гомера.

Когда в «Птицах» (Av. 575) говорится, что «Гомер уподобил Ириду робкой голубке»,

то этого уподобления нет ни в «Илиаде», ни в «Одиссее». Значит, в данном тексте

Аристофан понимает под Гомером опять не то, что мы. В комедии «Мир» (Pax 1089-1091)

опять имеется ссылка на Гомера об уничтожении «тучи войны» и о принесении жертв

Тишине. Этих строк у Гомера также нет. Дальше в той же комедии в стихе 1092 – «они

сожгли бедра и вкусили внутренностей», наоборот, имеем точную цитату из «Илиады»

(I.464). Стих 1093 о вкушении вина и водительстве во время шествия может быть

пародией на какие-нибудь стихи Гомера. В стихах 1096 сл. – опять точная цитата из

«Илиады» (IX.63 сл.): «Ни очага, ни закона, ни фратрии тот не имеет, кто между собою

любит войну, столь ужасную людям». В стихах 1, 273 сл. той же комедии место о

столкновении в бою и звоне оружия можно приписывать «Илиаде» (IV.447 сл.), хотя речь

здесь может идти только о самой общей аналогии образов войны. Стихи 1280-1283 о

заклании быков и распрягании коней и пр. могут считаться таким же подражанием

гомеровским стихам, отчасти пародией на них.

Таким образом, за два текста Аристофана можно ручаться, как за прямые цитаты из

Гомера; два текста, приписанные Гомеру, отсутствуют у него; и все остальные тексты, не

упоминающие Гомера, но имеющие к нему отношение, являются более или менее близким

подражением ему или пародией на него.

Перейдем к прозаикам.

Геродот утверждает, что Гомер и Гесиод жили за 400 лет до него, т. е., надо полагать,

в IX в. до н. э. (II.53). Однако то, что он понимает под Гомером, настолько смутно и

неопределенно, что из этого трудно сделать какие-нибудь реальные выводы. Прежде всего

Гомеру и Гесиоду он приписывает создание всей греческой мифологии, равно как и то, что

Гомер выдумал реку Океан (II.23). Далее, хотя киклическая поэма «Киприи», по Геродоту,

и не принадлежит Гомеру (II.117), но зато он приписывает ему киклическую поэму

«Эпигоны», где упоминаются гиперборейцы (IV.32), хотя и не с полной уверенностью.

Однако какая-то часть нашего традиционного Гомера все-таки была известна Геродоту.

Последний знает, что Гомер [77] прославляет в своих поэмах Аргос и аргивян (V.67).

Геродот (VII.161) перефразирует слова из «Илиады» (II.552 сл.) об искусном вожде афинян

Менесфее. В главе II.116 содержится целых три цитаты из Гомера: об одежде, расшитой

сидонскими женщинами, и увозе Елены Александром через Сидон (Ил., VI.289-292); о

разных снадобиях, вывезенных Еленой из Египта (Од., IV.227-230); наконец, о слове

Менелая к Телемаху о задержке его богами в Египте из-за непринесения обильных жертв

(Од., IV.351 сл.). Наконец (IV.29), Геродот приводит цитату об ягнятах в Ливии из

«Одиссеи» (IV.85).

Таким образом, несмотря на смутность представления о Гомере, в руках Геродота

уже было нечто вроде нашего современного текста Гомера.

Фукидид относит Гомера, по времени, после Троянской войны и, по-видимому, зная

текст из «Илиады» – II.681-685, утверждает, что у Гомера эллинами назывались только

жители Фтии (I.3). Знакомство с текстами из «Илиады» – II.576 сл. и 101-108 – о

могуществе Агамемнона тоже, по-видимому, заставило Фукидида говорить об этом (I.9),

причем там же, во втором тексте, слова «владычествует над многими островами и над

всем Аргосом» являются прямой цитатой из Гомера. Описание греческого воинства,

направлявшегося под Трою, с указанием количества кораблей от отдельных областей

Греции (Ил., II.509 сл. и 718 сл.) тоже досконально известно Фукидиду (I.10). Фукидид