Текст книги "Гомер"

Автор книги: Алексей Лосев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц)

Виламовиц-Мёллендорф прямо говорил, что дворец Одиссея представляет собою

помещение вроде того домика, который изображается Лисием в его I речи.

Что касается торговли, то у Гомера она представлена, как уже указывалось, пока еще

слабо. Гомер – это еще только канун рабовладельческой цивилизации. Тем не менее

надвигающаяся рабовладельческая цивилизация с необходимым для нее купеческим

аппаратом уже обрисовывается у Гомера, свидетельствуя о прогрессирующем разложении

гомеровской родовой аристократии. Лемносский царь Евней ведет торговлю с ахейским

войском, давая ему вино в обмен на медь, железо, воловьи шкуры, коров и рабов (Ил.,

VII.467-475).

Независимо от варварских черт самого рабовладения, его начальный период Энгельс

понимал как прогрессивный ввиду того принесенного им нового разделения труда,

которое дало возможность хотя бы некоторой небольшой прослойке населения быстро

двигать вперед культуру в целом.

В заключение этого раздела необходимо сказать, что, употребляя термин

«антиаристократическая тенденция», мы не говорим [111] о цельном и последовательном

антиаристократизме или о цельном и последовательном демократизме, но только о

тенденции к демократизму. В последнее время и у нас и за рубежом начинают появляться

охотники искажать всего Гомера под демократический стиль и преувеличенно выдвигать

на первый план только одно передовое, забывая о Гомере в целом. Мы все время должны

помнить, что основную роль в гомеровских поэмах играет все-таки родовая знать, все эти

цари и герои, хотя выше мы уже твердо установили, что тут еще нет классового

расслоения, и родовая знать в основном продолжает быть в полном единстве с народом и

служить его интересам, но уже следует говорить о начинающемся расслоении и о

зародившейся погоне за богатством.

В этом плане уместно говорить об описании роскоши и всяческого обилия у Гомера:

роскошных одеяний, о жизни, полной наслаждений Геры, Калипсо и Кирки. Дворцы

Менелая, Алкиноя и Приама являют роскошь и богатство. Оружие Ахилла и Агамемнона –

изысканнейшие произведения искусства. Обе поэмы вообще наполнены описаниями

произведений искусства.

«Одиссея» содержит много всякого рода рассказов, которые явно рассчитаны на

забавность и имеют целью художественно увеселять прихотливого аристократа. Забывать

все это, значит, впадать в антиисторическую модернизацию Гомера, игнорировать

переходный, всегда подвижный, всесторонне становящийся характер гомеровского

творчества, в котором отразились самые разнообразные периоды развития греческого

общества, а вовсе не дается какая-нибудь одна закостеневшая картина, аристократическая

или демократическая.

4. Другие прогрессивные тенденции. Если мы обратим внимание на

положительных героев гомеровского эпоса, то прежде всего Гомер – это синоним очень

развитой и ревниво оберегаемой гражданственности. Полис ставится тут выше всего.

Человек вне полиса, внегосударственный, вне-гражданственный здесь вызывает только

сожаление и презрение. Внегражданственные киклопы (Од., IX.112 сл.) изображены как

сознательная карикатура. В «Одиссее» незнакомцу всегда задается вопрос: «Где твой город

(polis) и где твои родители?» А «дикие» всегда трактуются как лишенные морального

сознания, не чувствующие потребности помогать страннику и не испытывающие стыда

перед богами, т. е. лишенные всего того, благодаря чему у человека создается

общественно-политическая жизнь.

К этому нужно прибавить еще и очень острое чувство родины, которым пронизаны

обе поэмы. В «Илиаде» идеальным носителем такого патриотизма является Гектор. Таким,

каким он дан в «Илиаде», его необходимо считать всецело ионийским созданием.

Высказывалось мнение, что в «Илиаде» находим какую-то скрытую полемику против

Ахилла в защиту [112] Гектора, поскольку этот последний совершенно лишен всех тех

низменных черт, которые свойственны Ахиллу, несмотря на все его величие. Такого

величавого и в то же время теплого изображения самоотверженного и в то же время

абсолютно спокойного героя-патриота, какое мы находим в «Илиаде» (VI) с ее

знаменитым эпизодом прощания Гектора с Андромахой, конечно, прежние греки не могли

себе и представить. Это всецело ионийское достижение, а может быть, даже и еще более

позднее, ионийско-аттическое. Д. Мюльдер доходил даже до того, что видел у Гомера

сатиру против греков в защиту враждующих с ними азиатов. Может быть, такая точка

зрения представляет собою крайность. Однако в виде одной из тенденций ее совершенно

необходимо допустить у Гомера.

Но не только военная «Илиада», но и совершенно мирная «Одиссея» вся пронизана

лейтмотивом любви к родине. Как уже не раз указывалось в науке и даже вошло в общее

руководство (В. Шмид), этим гомеровский Одиссей резко отличается от авантюрных

героев прежнего времени, где, например, Ясон в мифах об аргонавтах был прежде всего

искатель приключений и сокровищ и меньше всего какой-нибудь патриот.

Ионийский гений, конечно, не мог удовольствоваться таким сказочным и чисто

приключенческим примитивом. Он внес сюда глубокую и захватывающую идею

возвращения на родину и любви к родине. Этот мотив сразу преобразил первоначальный

сказочно-авантюрный примитив и сделал его произведением гуманизма и высокой морали.

В таком виде сказание об Одиссее и было включено в Троянский цикл, где его ожидали

еще дальнейшие изменения. Здесь оно сразу оказалось возвращением Одиссея из-под

Трои, аналогичным возвращениям других героев (Агамемнона, Менелая), но значительно

превосходящим их по своей глубине чувства и моральной настроенности.

Наконец, здесь мы наблюдаем окончательный переход от мифологии к поэзии. Если

под мифом понимать изображение магически-демонического мира в качестве абсолютной

реальности, то, можно сказать, у Гомера нет никакой мифологии. Правда, вера в богов и

демонов здесь не отрицается, но они даны в такой форме, которая имеет мало общего и с

примитивной народной религией и с духовным углублением религиозных реформаторов.

Гера, Кирка и Калипсо – это женщины в роскошных одеждах, утопающие в наслаждениях,

и все описание их пронизано тонкой эротикой. Самое изображение свидания Зевса и Геры

(Ил., XIV), по мнению многих исследователей (О. Группе), есть не что иное, как пародия

на старый миф о «Священном браке». Очень много пародийного и в знаменитой «Битве

богов» (Ил., XXI). Жрецы и пророки, правда, у Гомера налицо, но едва ли они имеют

какое-нибудь иное значение, кроме чисто сюжетного, т. е. кроме художественного [113]

использования. По поводу всяких чудесных явлений и знамений Гектор, как уже

упоминалось, прямо говорит: «Знаменье лучшее всех – лишь одно: за отчизну сражаться»

(Ил., XII.243). Одиссей (Од., VII.255 сл.) предпочитает ехать на родину к жене, вечному

довольству и бессмертию у нимфы Калипсо. Здесь перед нами та художественная

разработка мифологии, которая ни до тех пор, ни после этого никогда не проявлялась с

такой силой и выразительностью. Привлечение образов богов и демонов у Гомера

совершенно ничем не отличается от использования им всех прочих поэтических ресурсов.

Это совершенно такие же персонажи его художественного произведения, как и самые

обыкновенные герои и люди. И когда Диомед (Ил., V) ранит Афродиту и Ареса, то это

ранение подано так же, как ранение и всякого смертного героя; а когда Афродита спасает

своего любимца Париса (Ил., III), то ее поведение существенно тоже ничем не отличается

от той помощи, какая оказывается обыкновенному боевому товарищу. Если уже это

вообще представляет собою отход от чистой мифологии, то гомеровские поэмы

окончательно превращают эпос в чисто поэтическое создание. Этот колоссальный

переворот греческого мировоззрения произошел только в Ионии.

Далее, упомянутая высокохудожественная религия, разработка мифологии достигает

у Гомера очень большого свободомыслия и многими переживается как прямое

издевательство над религией. Тут, конечно, нет никакого издевательства над, религией, но

это, несомненно, очень далеко от религиозных представлений народных низов и служит

новому светскому героизму и новым эстетическим идеалам.

Идеалы эти, как мы видели выше, чрезвычайно сложные. Что здесь перед нами эпос,

это мы старались формулировать возможно точнее и научнее. Но что это за эпос? Дальше

мы увидим, что этот эпос весь бурлит лирическими эмоциями, драматическими

положениями, трагическими катастрофами, тончайшей юмористикой и грубым комизмом,

злой иронией и трогательным состраданием, постоянными оценками героев и событий со

стороны поэта, глубокими, почти философскими сентенциями. Все это, можно сказать,

приводит эпос к его окончательной гибели; и от хваленого беспристрастия Гомера почти

ничего не остается. Однако не нужно доходить здесь до полного нигилизма в отношении

эпоса. Поэмы Гомера отличаются совершенно неповторимым и непревзойденным

иронически-юмористическим изображением божественного и героического мира. Тут

был создан очень тонкий художественный стиль, который весьма трудно

проанализировать, но который совершенно невозможно игнорировать при анализе

культурных напластований у Гомера. Сейчас же нужно отметить, что этот иронически-

юмористический художественный стиль есть тоже создание ионийского эпоса и, вероятно,

[114] позднейшее. Можно понять современного французского исследователя Гомера Э.

Миро, который в своей книге «Гомеровские поэмы и греческая история» (т. II, стр. 421

сл.), может, несколько преувеличенно пишет:

«Гомер – не есть религиозный ум. В его произведении боги встречаются всюду, а

религиозное чувство нигде. Гомеровские боги, сияющие молодостью и красотой, слишком

близки людям, слишком похожи на людей, чтобы внушать верующим истинное

благочестие... Эти, слишком, человеческие боги поистине не являют собою никакой

большой моральной идеи».

Кроме того, гомеровские поэмы отличаются еще одной – тоже неповторимой –

особенностью, это крайним развитием эпического любования вещами. Всякий эпос

вообще созерцает жизнь по преимуществу как вне-личную и чисто-объективную

данность, т. е. более или менее извне. Но ни один эпос в мире не дал любования вещами в

таких размерах, как «Илиада» и «Одиссея», где иной раз не только десятки, но и сотни

стихов посвящаются тем или другим произведениям художественной промышленности. И

это относится не только к одной художественной промышленности.

При всем этом – какая у Гомера субъективная взволнованность и оценочный подход

к действительности, как часто его покидает беспристрастие и он становится оратором и

агитатором, как часто он не может скрыть своих восторгов или своей ненависти.

Агамемнон у него сравнивается с богом и выставлен как благородная, мощная и

великолепная фигура. Но вчитайтесь подробнее во все тексты, где речь идет об этом: царе,

сравните их между собою; и вы поразитесь как Гомер везде подчеркивает его

необоснованную властность, надменность, самомнение, неуважение к другим, алчность,

деспотизм и беспринципное угнетательство, сквернословие, трусость, глупость и

порочность вплоть до ординарного пьянства. Гомер любит какого-нибудь Диомеда,

Патрокла или Менелая, любуется стройной Навсикаей и радуется патриархальности

свинопаса Евмея. Но он остро ненавидит Агамемнона, пишет памфлет против Ахилла,

саркастически иронизирует над Афродитой и Артемидой, уничтожает ореол Ареса и явно

пропагандирует троянскую линию. Тут очень много пристрастия и эпос слишком часто

переходит в агитацию и моралистику, пусть иной раз тончайшим образом скрытую за

красочной видимостью эпической живописи и скульптуры. При этом мы пока еще не

рассмотрели всех приемов поэтической речи у Гомера, а сосредоточились только на

отраженной у него действительности. Изучение поэтического языка еще более покажет

отход гомеровских художественных приемов от старинного, строго эпического стиля. Это

уже поздний эпический стиль, бурлящий далеко не эпическими концепциями.

Наконец, эстетическая культура Ионии сказалась у Гомера еще в виде чрезвычайной

склонности к авантюрно-сказочным сюжетам, которые более близки к первобытной

[115] мифологии и своем непосредственном содержании, но которые еще дальше от нее,

чем чистый героический эпос по своей эстетической установке. Эти сюжеты имеют

откровенную целевую установку – услаждать, забавлять досужего и эстетически

прихотливого слушателя. Неувядаемые образцы этой авантюрно-сказочной мифологии

Гомер дал в «Одиссее» в IX-XII песнях. И хотя авантюрно-сказочный элемент издавна

имел место в греческом эпосе, все же его высокое художественное развитие и его

причудливое переплетение с героическим эпосом есть всецело достижение ионийства и

Гомера.

Таким образом, наряду с рассмотренными выше основными особенностями

ионийской разработки эпоса – цивилизаторством, гуманизмом и морализмом –

указываемый здесь нами эстетизм также имеет для этой разработки самое существенное и

самое глубокое значение.

Следовательно, антивоенные, антиаристократические, даже антимифологические и

всякого рода светские тенденции и мотивы в поэмах Гомера совершенно очевидны. С

ними мы постоянно встречаемся и при чтении самого Гомера и при изучении научной

литературы о нем. То, что было сказано выше, только незначительная часть того, что

можно было бы сказать.

В анализе всех этих прогрессивных тенденций мы заходим в ту область, которой до

сих пор специально не касались, но без разработки которой невозможно составить себе

правильного представления о Гомере. Это область художественного мастерства и

художественного стиля, при помощи которого Гомер и превращает свою идеологию в

конкретные художественные произведения. [116]

1) С этими биографиями Гомера желающие могут познакомиться по работе Ф. Ф.

Соколова «Гомеровский вопрос» (Труды Ф. Ф. Соколова, Спб., 1910, стр. 13-27).

2) J. Scott, The Unity of Homer. Berkley, 1921, chapt. II.

3) Греч. философ Евгемер видел в мифологических образах обожествленных за свои

заслуги обыкновенных смертных; отсюда – евгемеризм.

4) Обзор прежних и современных теорий о месте, времени и деятельности Гомера (с

IX по VI вв. до н. э.) можно найти в указанной выше работе Губа, в Inform, litter., 1957, №

3, стр. 115-124.

5) Подробно об этом – у Р. Сauer, Grundfrag. d. Homerkritik Lpz., 1921, стр. 99-135, откуда мы заимствуем некоторые материалы со своими дополнениями и поправками.

6) Вопрос о рабстве у Гомера имеет свою длинную историю, касаться которой было

бы здесь неуместно. Мы укажем только на превосходные работы советских историков

(частично они используются нами): Я. А. Ленцман, Об историческом месте гомеровского

рабства (ВДИ, 1952, №2; ср. его же работу о терминологии греческого рабства в том же

журнале, 1951, №2); Д. П. Каллистов, Глава «Гомеровская Греция» в «Древней Греции»,

изд. АН СССР, М., 1956, стр. 71-88. Для исторической ориентации весьма важны также

работы: С. Я. Лурье, Язык и культура микенской Греции, М.-Л., 1958, стр. 269-285, и «К

вопросу о характере рабства в микенском рабовладельческом обществе», ВДИ, 1957, № 2,

а также ст. Я. А. Ленцмана на ту же тему в том же журнале, 1955, № 4. G. Micnat в работе

Studien zur Kriegsgefangenschaft und zur Sklaverei in der griechischen Geschichte. Erster Teil.

Homer. Akad. Mainz. Geistes– und Socialwiss. Kl. 1954, 11, 62 стр. обнаруживает (правда, с

излишним педантизмом) два исторических слоя в эпосе в отношении приобретения рабов

– более древний слой с борьбой за города и место на земле с поголовным уничтожением

побежденных и более поздний слой с борьбой из-за добычи в виде богатств и обращения

побежденных в рабство.

7) В самое последнее время сделана попытка отвергнуть гомеровских царей в

качестве исторической действительности и приписать их только фантазии поэта – в работе

G. Jachmann, Das Homerische Königtum. (Maia. Nuova serie Fasc. 4, Anno 6, 1953, стр. 241-

256). Взгляд этот нужно считать крайне преувеличенным.

8) В связи с этой эволюцией сословий от родовой общины к аристократическому и в

дальнейшем демократическому государству укажем на статью W. Hoffmann, Die Polis bei

Homer (Festschrift Bruno Snell Munch. 1956, стр. 153-165, а также на работу F.

Schachermeyr, Der Werdegang der griechischen Polis (Diogenes. 4, 1953 (1954) стр. 1-16.).

Важно отметить также работу Н. Strasburger, Der soziologiscihe Aspekt der Homerischen

Epen. (Gymnasium, 1953, 60, стр. 97-114), где, правда, иногда с некоторым преувеличением

выдвигается очень важная особенность гомеровского эпоса, а именно крестьянский быт в

противовес традиционному приписыванию Гомеру аристократических и рыцарских

идеалов.

9) A. Platt, Homer's similes. The Journal of Philol. 1896, XXIV.

I. Эпос и его социально-историческая основа.

1. Неправильное понимание эпического стиля. Овладение разносторонним

содержанием поэм Гомера и их идеологией делает возможным изложение

художественного мастерства Гомера или, иначе говоря, его стиля.

Стиль этот – эпический. Однако мало того, что самое понятие эпоса не

представляется вполне ясным,1) связь его с периодами социально-исторического развития

еще менее того ясна. Если всякое художественное произведение вообще есть совпадение

общего и индивидуального, то это совпадение в разных художественных стилях

трактуется по-разному, то есть с разной степенью интенсивности общего, с разной

степенью интенсивности индивидуального и с разным качеством, с разной

целенаправленностью этих бесконечно разных совпадений общего и индивидуального.

Эпос всегда славился как примат общего над индивидуальным. И это вполне

соответствует породившей его общинно-родовой формации, в которой коллектив тоже

всегда имеет примат. [119]

2. Сущность эпического стиля. Самое важное во всей проблеме эпического стиля –

это отношение общего и индивидуального. Эпический стиль есть такой художественный

стиль, который рисует нам жизнь того или иного человеческого коллектива,

подчиняющей себе своими закономерностями решительно всякую личную жизнь, и

потому всякая отдельная личная жизнь получит для нас интерес только в связи с общей

жизнью ее коллектива.

Это не значит, что в эпосе решительно нет никакого изображения личной жизни. Но

это значит, что всякая личная жизнь в эпосе получает свой смысл и свое закономерное

развитие только от того коллектива, к которому она принадлежит. Эта личная жизнь может

быть полна самых глубоких, самых жгучих чувств. Но эти чувства, если речь идет об

эпосе, вызваны жизненными задачами коллектива и получают свое удовлетворение только

в связи с жизнью этого коллектива.

Нельзя также думать, что эпический индивидуум совершенно лишен всяких других

чувств и не ставит себе никаких других задач, кроме как только чисто

коллективистических. Этих чувств может быть здесь сколько угодно. Но это значит, что

подобного рода неколлективистические чувства и поведение являются для эпического

субъекта чем-то второстепенным и третьестепенным и не играют в его жизни никакой

решающей роли, хотя и могут вносить в нее весьма разнообразное содержание.

Итак, если специфика всякого стиля заключается в том, в каком виде и в какой мере

общее и внутреннее воплощается в индивидуальном и внешнем, то специфика эпического

стиля есть несомненный примат общего над индивидуальным, когда всякий индивидуум

оказывается не чем иным, как самосознанием рода во всех его отдельных представителях.

Этот примат общего над индивидуальным в эпосе особенно хорошо понимали русские

писатели и среди них Белинский и Гоголь.

Белинский пишет:2)

«Итак, содержание эпопеи должны составлять сущность жизни, субстанциальные

силы, состояние и быт народа, еще не отделившегося от индивидуального источника своей

жизни. Посему народность есть одно из основных условий эпической поэмы: сам поэт

еще смотрит на события глазами своего народа, не отделяя от этого события своей

личности» (стр. 37). «Действующие лица эпопеи должны быть полными представителями

национального духа; но герой преимущественно должен выражать своею личностью всю

полноту сил народа, всю поэзию его субстанциального духа» (там же, стр. 38). «Каждое из

действующих лиц «Илиады» выражает собою какую-нибудь сторону национального

греческого духа» (там же, стр. 39). [120]

«...В древнем мире существовало общество, государство, народ, но не существовало

человека, как частной индивидуальной личности, и потому в эпопее греков, равно как и в

их драме, могли иметь место только представители народа – полубоги, герои, цари» (там

же, стр. 41). «Древний мир был мир внешний, объективный, в котором все значило

общество и ничего не значил человек» (там же, т. III, 1953, стр. 424).

У Гоголя в статье «Учебная книга словесности для русского юношества» читаем об

эпопее: «Она избирает в герои всегда лицо значительное, которое было в связях, в

отношениях и в соприкосновении со множеством людей, событий и явлений, вокруг

которых необходимо должен созидаться весь век его, и время, в которое он жил. Эпопея

объемлет не некоторые черты, но всю эпоху времени, среди которого действовал герой с

образом мыслей, верований и даже познаний, какие сделало в то время человечество. Весь

мир на великое пространство освещается вокруг самого героя, и не одно частное лицо, но

весь народ, а часто и многие народы совокупляются в эпопею, оживают на миг и восстают

точно в таком виде перед читателем, в каком представляет только намеки и догадки

история».

Конечно, во времена Белинского, Гоголя и Герцена (из которых еще можно было бы

привести много интересного) еще не владели точными методами марксистско-ленинской

науки и не понимали всего принципиального различия между общинно-родовой и

рабовладельческой формацией. Поэтому и разница в положении личности там и здесь не

могла формулироваться точно. Тем не менее интуитивно весьма глубоко понимался

примат общего над индивидуальным, как он отразился в греческой эпической поэзии.

3. Срединное положение эпоса.

а) Между первобытной дикостью и цивилизацией. Теперь мы можем окончательно

формулировать подлинно социально-историческое место эпического стиля. Строго говоря,

все вообще искусство общинно-родовой формации обладает эпическим стилем, поскольку

она является первобытным стихийно нерасчлененным коллективизмом, в котором тонет

каждая отдельная личность. С другой стороны, можно говорить об эпосе в более узком

смысле слова, понимая под ним героические песни и другие примыкающие к этому

жанры.

Такой героический эпос не мог существовать в стародавние времена человеческой

дикости, когда человек был целиком подчинен стихийным силам природы и потому не

имел никакого понятия о героизме. Но эпос перестает существовать и тогда, когда

человеческая личность оказывается слишком развитой, слишком углубленной в себя,

слишком далекой от бесстрастного изображения природы и жизни.

б) Восходящий патриархат. Подлинное место эпоса – это восходящий патриархат,

когда человек настолько [121] овладевает силами природы, что может с ними героически

бороться и героически их себе подчинять. В эту эпоху родовая община становилась

оседлой и здесь она, рационально используя природные богатства, начинает осознавать

себя как нечто единое целое, начинает помнить свою историю и тех великих героев,

которые ее создавали и организовывали, которые ее охраняли и двигали вперед. Вот тут-то

и появляется эпический герой, который уже не растворяется целиком в родовой общине,

но уже осознает свою силу и свою организующую мощь, хотя осознавая себя, он все еще

остается в полном единстве со своей родовой общиной и продолжает жить только в ней и

только для нее.

В дальнейшем в связи с растущим разложением родовой общины этот строгий,

простой и наивный эпический герой станет чувствовать себя гораздо сложнее, а его теперь

уже обеспеченная, часто роскошная жизнь ослабит его старинную суровую психологию и

приучит его к более тонким и уже не столь героическим переживаниям, приучит его к

эстетическому любованию своим прошлым и своим настоящим. Дальнейшее развитие на

этих путях приводит к гибели как всю общинно-родовую формацию, так и весь

принадлежащий ей и для нее специфический эпический стиль.

II. Принципы стиля Гомера.

1. Строгий эпический стиль и свободный (смешанный) эпический стиль.

а) История стиля и история общества. Чтобы говорить подробнее об эпическом

стиле Гомера, надо говорить о том общественном бытии, отражением которого он

является.

Гомер отражает не просто общинно-родовую формацию, и потому его

художественный стиль не просто эпический и не только строгий эпический стиль. Уже

началось разложение общинно-родовой формации, зарождение в ней частной

собственности, выступления отдельного индивидуума, правда, еще не оторвавшегося от

родовой общины, но уже сознающего себя как самостоятельного героя, часто

действующего по своей инициативе и по своим личным побуждениям. Появляются

разного рода сословия и среди них родовая знать, которая живет весьма обеспеченно и

даже роскошно и имеет много времени для удовлетворения своих эстетических

потребностей.

В такую эпоху строгий эпический стиль уже перестает удовлетворять. В нем

начинают зарождаться и бурлить всякие другие литературные стили и всякие другие

литературные жанры. И если более ранний тип эпоса мы назвали строгим, то этот

позднейший эпический стиль мы можем назвать свободным или смешанным эпическим

стилем. [122]

Оба эти стиля невероятным образом перемешаны у Гомера. Но не различать их никак

нельзя, потому что иначе поэмы Гомера станут для нас неподвижной глыбой и мы не

почувствуем в них тех сдвигов прогрессивных тенденций, которые борются в них со всем

старым и отживающим и которые делают самые поэмы живыми и трепещущими

организмами историко-литературного процесса в Греции.

б) Всякий стиль находится в процессе становления. Не существует никакого

эпоса, ни строгого, ни свободного, как и вообще никакого стиля, если принимать эти

понятия как неподвижные метафизические категории. Конечно, определяя тот или иной

принцип и раскрывая то или иное понятие, мы неизбежно даем ту или иную отвлеченную

и неподвижную формулу, ибо иначе мы не могли бы построить никакой науки. Но не

нужно забывать, что всякая формула является только принципом для бесконечного ряда

явлений, то приближающихся к этой формуле, то удаляющихся от нее. Поэтому и то, что

мы назвали строгим стилем, бесконечно разнообразными путями и часто едва уловимыми

сдвигами переливается у Гомера в так называемый свободный или смешанный стиль, так

что тут даже и не два стиля, а скорее неопределенное множество разного рода стилей,

размещающихся между этими двумя указанными предельными точками. Жизнь и

движение – прежде всего; и к художественному стилю это должно применяться так же, как

и ко всему, что вообще существует на свете.

Остановимся на основных принципах гомеровского стиля, которые мы

формулировали выше. Но, анализируя каждый такой отдельный и частичный принцип,

будем везде отмечать это живое переплетение строгого и свободного эпического стиля,

которое было не чем иным, как отражением в литературе такой же сложной и переходной

социально-исторической эпохи, шедшей от одной формации к другой.

2. Объективность эпоса.

а) Характеристика. Первый принцип, вытекающий из сущности эпического стиля,

есть его объективность. В самом деле, эпос есть примат общего над индивидуальным. Из

этого эпический художник делает тот вывод для себя, что и его собственная личность тоже

есть нечто третьестепенное, неосновное, несущественное, что в свои произведения он

ничего не должен вкладывать личного, случайного, капризного, что все изображаемое им

не выдумано им самим, но существует или существовало фактически, реально,

объективно. Эпический художник как бы совсем не пользуется своей фантазией. Не только

реальные люди и вещи, но и все сказочное, мифическое, фантастическое мыслится им как

нечто объективное и невыдуманное. Даже боги, даже демоны, даже любые чудеса и

невероятные события, – все это мыслится в эпосе реально [123] существующим, а вовсе не

результатом творческой фантазии или досужего вымысла поэта.

б) Повествование. То, что мы сейчас называем объективностью эпоса, обычно

называют повествованием.

Повествовательный род поэзии характеризуется той основной позицией поэта, в

силу которой он направляет свое внимание на изображение фактов и событий так, как

будто бы сам поэт был здесь ни при чем и как будто бы его собственная внутренняя жизнь

была ему совершенно неинтересна. Но в отношении таких произведений, как поэмы

Гомера, где изображается масса всякого рода невероятных событий, будет более

выразительно говорить об объективности эпоса, чем об его повествовательности.

Конечно, исключение собственных интересов поэта является фиктивным, так как

объективность и повествовательность тоже есть определенная позиция творческой

личности и, следовательно, в той или иной мере выражает его субъективное настроение. В

дальнейшем мы подробно опишем это внутреннее состояние эпического художника. Гомер

не был ни равнодушен, ни аполитичен, и свою эпическую объективность, как

художественный метод, он отнюдь не всегда выдерживает.

в) Зарождение субъективизма. Конечно, это относится по преимуществу к строгому

эпическому стилю. И таких, объективно изображаемых событий у Гомера сколько угодно.

Они-то и наполняют поэзию Гомера по преимуществу. Но Гомер – это вовсе не только

строгий эпос. Он не только изображает нам те или иные события, связанные с Троянской

войной, которая мыслилась вполне реальным историческим образом. Гомер, несомненно,

массу привносит от себя, создает разного рода украшающие детали и часто творит просто

на основе собственной фантазии. Примеры этого уже неэпического стиля в дальнейшем

мы будем находить в большом количестве.

Сейчас укажем только на один прием у Гомера, обычно игнорируемый в

характеристиках его стиля. Этот прием заключается в том, что Гомер не просто дает

объективную картину жизни, но очень часто ее комментирует от самого себя, высказывая

разного рода пояснения, чувства, реторические вопросы и т. д. Американский

исследователь Гомера Бассетт специально обсуждает этот вопрос в своей книге «Поэзия

Гомера», излагаемой ниже. Здесь укажем только на сцену преследования Гектора Ахиллом

(Ил., XXII.136-214) и на знаменитое описание щита Ахилла (Ил., XVIII.477-608).

Бассетт говорит, что первая сцена является преддверием к поединку и смерти

Гектора, поэтому она лишена особых происшествий. Поэт, по Бассетту, располагает здесь

материалом большого эмоционального значения, хотя и без драматического элемента.

Только 1/4 всего эпизода дается в виде простого перечисления действия. Описываются